Текст книги "Мифы и правда о броненосце «Потемкин». 1905 год"

Небогатовым был лишен звания и понижен в матросы 1-й статьи.

Случаи рукоприкладства офицеров по отношению к матросам не были правилом, хотя и имели место. Любители кулачной расправы, если случай становился известен начальству, подвергались взысканиям в приказе: например, лейтенанту А.П. Мордвинову ("Владимир Мономах") за удар по лицу машиниста Щербакова было объявлено 5 суток ареста в каюте "с приставлением часового". В то же время многие унтер-офицеры и боцмана явно злоупотребляли рукоприкладством, которое не наказывалось и как бы оставалось не известным офицерам.

В боях нижние чины, как правило, сражались храбро и самоотверженно. Многие раненые не оставляли своих боевых постов. Об этом ярко свидетельствуют рапорты и боевые донесения. Так, матрос Булгаков ("Паллада"), имея ранение, помогал переносить других раненых, а после перевязки вернулся к своему орудию. Остался у орудия дважды раненный комендор Малахов ("Диана") и др.

Случай паники имел место только один раз – на крейсере "Дмитрий Донской" в бою 15 мая 1905 г. Но он носил исключительный характер, так как в расстройство пришли уже потрясенные накануне, гибелью своего корабля и выловленные из воды матросы броненосца "Ослябя". В значительной степени были деморализованы и потянулись к казенному вину матросы сдавшихся 15 мая 1905 г. кораблей, но это произошло только после сдачи. Даже в безнадежных условиях люди до конца оставались на боевых постах.

Многие нижние чины проявили себя не только храбрыми воинами, способными к самопожертвованию, но также инициативными исполнителями и даже руководителями, принимавшими самостоятельные решения. Среди таких можно назвать боцманмата с броненосца "Победа" Петра Апалинова, кавалера всех четырех степеней Знака отличия Военного Ордена (самостоятельно командовал минным катером) или машинного квартирмейстера с крейсера "Баян" Василия Бабушкина, участника боев под Порт-Артуром и Цусимского сражения. Помимо четырех "Георгиев" Бабушкин был отмечен также Знаком отличия ордена Святой Анны – т. е. получил максимум возможных для нижнего чина наград. После войны (в порядке исключения) в офицеры по адмиралтейству был произведен бывший минный квартирмейстер с "Баяна" Андрей Буторин, который в Порт-Артуре со знанием дела выполнял самые рискованные вылазки.

Качество специальной подготовки (профессионализм) матросов и унтер-офицеров в начале XX в. было достаточно высоким. Достижение его обеспечивалось экстенсивным путем – за счет увеличения сроков обучения. Неоправданно много времени тратилось на теоретический курс и строевую подготовку. В практическом обучении комендоров не применялись береговые тренажеры, зато во время практического плавания стремились к освоению всех систем артиллерийского вооружения, количество которых из года в год возрастало.

Так, в кампании 1900 г. ученики-комендоры старшего класса проходили 21 урок стрельбы из различных орудий, имевшихся на кораблях учебноартиллерийского отряда, в том числе из новейших патронных, а также из совершенно устаревших образца 1867 г. К сожалению, руководители учебных отрядов – адмиралы З.П. Рожественский, Д.Г. Фелькерзам, Н.И. Небогатов, П.П. Молас – не смогли оценить значение специализации в обучении артиллеристов. Характерно, что многие выпускники учебных отрядов, успешно освоив весь курс подготовки, при назначении на корабли флота вновь сталкивались с совершенно незнакомыми им новыми артиллерийскими установками.

Следует отметить, что специальность комендора, как и сигнальщика, была непопулярной среди нижних чинов, которые рассчитывали за семилетнюю службу приобрести навыки, полезные для "гражданки". Например, стать машинистами или гальванерами (электриками). Учрежденные в начале XX века призы для комендоров Учебно-артиллерийского отряда за лучшую стрельбу являлись недостаточным стимулом к управлению орудиями.

В то же время нельзя согласиться с отдельными заявлениями о том, что русский матрос заведомо тяготился службой, "тянул лямку" как придется, а по натуре был ленив и глуп. События войны показали, что при обеспечении грамотного управления и личной примерности офицеров нижние чины флота были вполне на уровне требований, предъявляемых боевой обстановкой».

По возрасту матросы «Потемкина» серьезно отличались от нынешних призывников-мальчишек. Если в советское время и сейчас призываться в основном 18-летние мальчишки, то тогда призыв производился лишь с 21 года, а во многих случаях еще на два-три года позднее. А так как служили тогда матросы в соответствии с российским законодательством семь лет, то в большинстве случаев матросы имели возраст в 23–28 лет, т. е. были уже вполне взрослыми людьми.

Из 780 матросов броненосца «Потемкин» было много относительно молодых матросов, прежде всего учеников кочегаров и машинистов, прибывших на флот весной 1905 года. При этом и вся команда была достаточно молода для российского флота того времени, т. к. ее основу составляли, прежде всего, призывники 1904 года, составлявшие около 30 % всей команды. При этом крестьяне составляли минимум 73 % команды, мещане – 9 %. Что касается представителей пролетариата, то их на корабле практические не было. Историк Ю.П. Кардашев в своем фундаментальном труде «Восстание. Броненосец «Потемкин» и его команда», провел исследование социального состава команды и пришел к следующему выводу: «Подавляющее большинство новобранцев броненосца состояло из призывников традиционных земледельческих районов России – центрально-черноземных и южных губерний, где в значительной степени преобладало крестьянское население. Кроме того, такие специальности, как кузнец, плотник, мельник, сапожник и ряд других были обычными для самой деревни и не означали полого отрыва этих людей от крестьянских занятий. В основном это были полурабочие-полукрестьяне, полурабочие-полуремесленники. Таким

образом, к «чистому» пролетариату относилась лишь незначительная часть команды, но какая именно, проследить по документам не представляется возможным. Если применять термины недавнего прошлого о классовой структуре общества, то следует признать, сто команда «Потемкина» была в значительной степени мелкобуржуазной».

Данные Ю.П. Кардашева полностью опровергают бытовавшее утверждение советской историографии, что в технические службы кораблей подбирали «грамотную молодежь почти исключительно из рабочих».

На самом деле грамотных на броненосце была почти половина матросов, но это данные на момент призыва, так как в процессе службы многие матросы добровольно-принудительно, но читать и писать учились.

Опыт команды «Потемкина» был мал – только 80 матросов проходили ранее службу на других кораблях Черноморского флота (при этом большинство из них служило совсем не на боевых кораблях, а, к примеру, на транспорте «Березань», да еще 14 ранее служили на крейсере «Варяг». Вот и весь реальный опыт! А ведь командиру броненосца Е. Голикову надлежало в кротчайшие сроки сделать корабль боеготовым. Это значило, что надо было муштровать команду непрерывными учениями днем и ночью. Именно так, так как никакой другой методики превращения небоеготового корабля в боеготовый до сегодняшнего дня никто и ни придумал.

Что касается дисциплины на «Потемкине», то она был анне хуже и не лучше, чем на других кораблях Черноморского флота. Основные взыскания, налагаемые на матросов, тоже самые обычные и бытовые – пьянство, драки, воровство. Гораздо реже встречаются такое взыскание как «чтение не просмотренной офицерами литературы и уж совсем редко чтение или распространение листовок.

* * *

Эскадренного броненосца «Князь Потёмкин-Таврический»

Разумеется, служба в российском императорском флоте никогда раем не была. Как и на каждом флоте случалось всякое. Бывали и преступления, и несчастные случаи. Офицеры тоже были далеко не ангелами, могли и под суд отдать и по морде съездить. И хотя к началу ХХ века телесные наказания были уже далеко в прошлом, все же нерадивых матросов иногда били. Сказывалась и кастовость кадрового офицерства, которое было практически полностью дворянское и, в силу этого, нее имевшее ничего общего с низшими социальными слоями. Все это так. Но доподлинно известно и то, что офицеры били матросов весьма редко, и это в самой офицерской среде рукоприкладство презиралось, а потому не было типичным. Если кто и бил матросов, так это сверхсрочники-кондуктора, да и то, сомневаюсь, что кто-то из них поднял бы руку на знающего свое дело старослужащего матроса. Если кондуктора и давали подзатыльники, то исключительно бестолковым новобранцам, чтобы учились шустрее. Но так было всегда, в том числе и в советское время. Командир отделения и по шее даст, и пожалеет, и на путь истинный наставит. Что касается «Потемкина», то, несмотря, на все обвинения в адрес командования корабля, я нигде и никогда не встречал упоминания в воспоминаниях потемкинцев о конкретных случаях избиения матросов офицерами корабля. Ругали, это было. А слышали ли вы, как поносили нерадивых матросов на советских кораблях, да и на сегодняшних российских? Так что из-за этого всякий раз устраивать мятежи?

К тому же «Потемкин» еще не был принят в состав флота. На броненосце велись доделочные работы, и сам он пошел к Тендре, чтобы опробовать новые орудия и отработать артиллеристов. На новых кораблях команда всегда очень «сырая», так как является сборной с разных кораблей и учебных отрядов. Служившие на флоте знают, что новые корабли со сборными экипажами самые сложные. Ведь одна часть матросов переводятся на такие корабли с других и командиры, как правило, не желая расставаться с дисциплинированными и хорошо подготовленными подчиненными, отдают на новостройки по принципу «бери боже, что душе не гоже». Из-за этого у командиров новых кораблей наряду с освоением новой техники, испытаниями оружия и вводом корабля в боевую линию, стоит еще не менее важная и сложная задача в кратчайшее время создать из матросской массы то, что называется лаконично, но емко – экипаж. Период достройки опасен и резким падением дисциплины, так как на корабле идут заводские работы, туда-сюда снуют рабочие, внося неразбериху, да и сами матросы больше работают, чем занимаются службой, а потому любой корабль в период достройки больше напоминает плохой партизанский отряд, чем экипаж боевого корабля. Этот период времени традиционно дает всегда всплеск правонарушений. Отметим, что и второй мятеж на Черноморском флоте в ноябре 1905 года был поднят на крейсере «Очаков», корабле, находящимся в стадии достройки. Это, разумеется, не случайно.

В июне 1905 года перед командиром «Потемкина» капитаном 1 ранга Голиковым и его старшим офицером капитаном 2 ранга Гиляровским стояла серьезная задача – как можно быстрее ввести свой корабль в боевой состав флота. После Цусимы Россия осталась безоружна на море, и необходимо было в кротчайшие сроки пополнить флот полноценной боевой единицей. Это они, увы, сделать так и не успели. О том, что команда «Потемкина» была профессионально подготовлена очень плохо, говорит то, что, оказавшись без офицеров, матросы так и не смогли (и, слава Богу!) освоить стрельбу из орудий главного калибра и за несколько дней полностью засолили все котлы корабля.

Потемкинец Н.Рыжий в своих воспоминаниях делит матросов «Потемкина» на сознательных, тех, кто постоянно нарушали дисциплину и бунтовали (именно к таким относился Матюшенко и его ближайшее окружение, включая самого Н. Рыжего) и «жлобов», которые старались служить «верой и правдой» начальству и все действия офицерства считали законными. То были в большинстве представители селян-куркулей. Они только и мечтали отслужить как-нибудь и вернуться в свою сельскую среду живыми и здоровыми». Подавляющее дисциплинированное большинство команды было, разумеется, по градации Н. Рыжего «жлобами». Вообще, честно говоря, надо быть на самом деле изрядно не в себе, чтобы не мечтать «отслужить и вернуться живыми и здоровыми». Мечтать о судьбе уголовника может только истинный люмпен… Заметим, что на матросском жаргоне того времени т. н. «сознательные» матросы тоже имели свое наименование – их звали шпаной.

В целом же и офицеры, и сверхсрочники, и матросы «Потемкина» были вполне на уровне тогдашних требований, не лучше и не хуже, чем на других кораблях Черноморского флота.

* * *

У историков революционного движения мятеж на «Потемкине» традиционно определяется как знаковое событие в революции 1905 года. Кто-то называет его даже «детонатором последующей революционной бури на юге России». Думается, что такой взгляд слишком поверхностен и наивен, так как на самом деле поразивший Россию политический кризис был намного порядком в сложнее. В нем воедино переплелись происки западной и японской агентуры и экстремистские акции профессиональных разрушителей России – революционеров и националистов всех мастей, военные мятежи и крестьянские беспорядки, рабочие стачки и забастовки, недовольство, как либеральной интеллигенции, так и старого дворянства. Причем все это происходило на фоне сокрушительного и обидного поражения в войне с Японией.

Если даже рассматривать мятеж на «Потемкине», как один из фрагментов общероссийской смуты, необходимо признать, что государственные власти еще загодя готовились к возможным протестам и предпринимали определенные меры для их предотвращения, по крайней мере, в армии и на флоте. Хотя, как мы теперь понимаем, меры принимались все же весьма половинчатые.

Так, для предотвращения нежелательных контактов матросов с наводнившими Севастополь агитаторами всех мастей, командующий Черноморским флотом 1 ноября 1904 года издал приказ, запрещающий увольнение в город, что сразу же вызвало негодование матросов. В принципе все было сделано правильно, т. к. Россия находилась в состоянии войны, и матросам надо было готовится сражаться с врагом, а не шляться по кабакам. Впрочем, возмущение матросов объяснялось еще и тем, что перед ними стояла перспектива отправки на 3-ю Тихоокеанскую эскадру, которая в это время уже готовилась к отплытию на Дальний Восток, и это не прибавляло им любви к власти.

Уже 3 ноября несколько тысяч матросов в Лазаревских казармах потребовали у дежурного офицера увольнения в город. Не получив от него разрешения, они вскрыли оружейные пирамиды, и, захватив оружие, принялись беспорядочно палить в воздух, потом сорвали с петель ворота военного городка и утопили их в Южной бухте. Одновременно самые предприимчивые сразу же бросились грабить находившиеся рядом с казармами офицерские квартиры, стремясь поживиться за чужой счет и, прежде всего, разжиться спиртным. Некоторое время среди матросов замелькали неизвестные штатские лица, которые, собирая их в группы, начали призывать начать вооруженный мятеж. Но ничего у агитаторов не вышло. Матросы к этому времени уже выпустили пар и несколько успокоились, после чего вернулись в казармы.

Ноябрьские события 1904 года в Севастополе так и остались лишь массовой хулиганской выходкой, не более того. Однако это было уже предостережение, которое надо было учитывать в дальнейшем. Зачинщиков беспорядков подвергли аресту и различным наказаниям в соответствии с требованиями дисциплинарного устава и военного законодательства, но, впрочем, отнеслись достаточно лояльно. Несколько сотен матросов все же отправили на Балтику на доукомплектование 3-й эскадры. При их отправлении 5 декабря произошли новые волнения, на этот раз в основном среди портовых рабочих. Какое дело было портовым рабочим до перевода нескольких сотен матросов с одного флота на другой, никто вслух не говорит. Однако ответ здесь прост – дело было вовсе не в матросах, нужен был повод для выступления и повод был найден. Сегодня уже ни для кого не является тайной, что японская разведка щедро финансировала революционеров всех мастей, с единственной целью – организовывать саботаж на военных предприятиях и железных дорогах. Так что попытки севастопольских портовых рабочих вышедших на улицы со своими приезжими агитаторами явилось ничем иным, как отработкой полученных японских денег. В окнах вагонов воинского эшелона истеричные девицы выставляли заранее приготовленные красные флаги. Одновременно матросам раздавалась водка. Матросы водку пили, а выпив, горланили песни. В печати сообщалось, что пели именно революционные.

Власти в данном случае снова оказались на высоте. Истеричных девиц с перроны выгнали, темные субъекты разбежались сами. Наиболее перепившихся и хулиганивших сняли с эшелона и отдали под суд. Пятеро из них были приговорены к каторжным работам, 7 человек направлялись в арестантские роты, а 16 – в дисциплинарный батальон. В ответ на это в Одессе, Николаеве, Екатеринославле, Баку революционеры организовали акции протеста, впрочем, не слишком многочисленные и впечатляющие.

Разумеется, что командир «Потемкина» капитан 1 ранга Голиков несомненно знал о том, что на вверенном ему корабле тоже все не все ладно. Это следует из материалов судебного расследования по факту мятежа на броненосце. В них имеется сообщение прокурора Симферопольского суда о том, что «… по ходу следствия по делу потемкинского восстания выяснилось, что еще до выхода корабля в море, его командир капитан 1 ранга Голиков получил анонимное письмо с предупреждением об ожидаемом бунте эскадры в море, и далее приводились имена бунтовщиков на «Потемкине», но Голиков не докладывал об этом командованию флота». В этой излишней самонадеянности и нежелании «выносить сор из избы» и была его роковая ошибка.

За две недели до роковых событий на броненосце мичман Б.В. Вахтин неожиданно получил по почте от неизвестного лица пачку прокламаций. Для чего это было сделано, до конца не ясно, ведь кроме того, что это насторожит мичмана, и он обязательно доложит о странной посылке по команде, отправляющий прокламации не мог не понимать.

Вахтин Борис Васильевич, мичман броненосца «Князь Потёмкин Таврический»

Можно предположить, что это было своеобразным предупреждением преданного властям неизвестного матроса, оказавшегося каким-то образом в рядах бунтарей и решившим столь своеобразно предупредить командование о надвигающейся угрозе. По крайней мере, другого логичного объяснения данному факту я не вижу.

Глава третья
Мятеж, как это было в действительности

Накануне событий на «Потемкине» командующий Черноморским флотом вице-адмирала Г.П. Чухнин отбыл в Петербурге, куда на обсуждение новой судостроительной программы, оставив за себя старшего флагмана вицеадмирала Кригера. В числе последних распоряжений перед отъездом Чухнин отдал приказ командиру броненосца «Потемкин» выйти в отдельное плавание в Тендровский залив для выполнения артиллерийских стрельб главным калибром.

Александр Христианович Кригер

В воскресенье 12 июня 1905 года новейший эскадренный броненосец Черноморского флота «Князь Потемкин-Таврический» вышел на учебные стрельбы из Севастополя в Тендровский залив в сопровождении миноносца № 267. За день до этого на корабле произошло сразу два тревожных события. Во-первых, сразу 50 матросов под разными предлогами обратились к командованию с просьбой списать их с броненосца. Вероятно, они знали о подготовке восстания и не желали в нем участвовать. Во-вторых, кто-то из них предупредил командира анонимным письмом о планируемом мятеже и называл имена руководителей. Однако командир броненосца капитан 1 ранга Голиков почему-то оставил оба этих происшествия без должного внимания.

13 июня 1905 года эскадренный броненосец «Князь Потемкин-Таврический» в сопровождении миноносца № 267 прибыл к Тендровской косе для проведения опытных стрельб в присутствии прибывшей из Петербурга комиссии. Корабль был недавно спущен на воду, и необходимо было проверить прочность конструкции корабля в месте установки орудий. Кроме этого стрельбы должна была быть выполнена и в интересах артиллерийского отдела Морского Технического Комитета (МТК). Команда «Потемкина» на тот момент была сборная, в основном состоявшая из новобранцев и молодых матросов с других кораблей. Старослужащих, прослуживших на флоте более пяти лет, было всего около ста человек.

Историк Р.М. Мельников так описывал в своей книге «Броненосец «Потемкин» события, предшествующие мятежу: «12 июня 1905 года «Потемкин» снялся с бочки на большом Севастопольском рейде и, обогнув Константиновскую батарею, проложил курс на север. На левом траверзе корабля держался назначенный в распоряжение командира броненосца маленький 77-тонный миноносец № 267, давно уже, как и его собратья постройки 80-х годов, использовавшийся для посыльной службы. Командовал им «по совместительству» единственный на борту офицер лейтенант барон Клодт фон Юргенсбург, артиллерийский офицер «Потемкина»… В 7 часов утра, в понедельник 13 июня, обогнув справа длинную песчаную косу, корабли отдали якоря в пустынной Тендровской бухте. Уже оборудованная после зимы навигационными знаками бухта должна была вскоре заполниться кораблями Практической эскадры, которая подобно полкам, уходившим из казарм на лето в полевые лагеря, перебиралась с началом кампании для учений на удаленный от городских соблазнов и закрытый с моря удобный Тендровский рейд. Высланный вперед «Потемкин» должен был до прихода эскадры успеть выполнить задуманные МТК опытные стрельбы с целью определить эффективность действия снарядов при падении в воду вблизи борта корабля. Для участия в стрельбах на корабль прибыли, специально командированные из Петербурга начальник артиллерийской чертежной МТК полковник И.А. Шульц (на самом деле И.А. Шульц являлся полковником корпуса морской артиллерии – В.Ш.) и член комиссии морских артиллерийских опытов лейтенант Григорьев. На тот момент полковник Шульц являлся одним из лучших специалистов в области морской артиллерии.

Днем миноносец № 267, приняв мичмана Макарова, артельщика и буфетчика броненосца, ушел за провизией в Одессу, а командир Е.Н. Голиков, полковник И.А. Шульц и несколько офицеров отправились на берег для осмотра бетонных укреплений и рыбного завода. С управляющим заводом командир договорился о сетях для коллективной рыбной ловли – испытанного и безотказного средства отдыха и развлечения матросов, позволявшего на время забыть о тяготах службы, а заодно и отвлечь от опасных мыслей.

Между тем, покинувший в 21 час Одессу экипаж миноносца № 267, был весь во власти тревожной обстановки в городе, охваченном широкой политической стачкой, вот-вот грозившей перерасти в вооруженное восстание. Доставленные на тихий Тендровский рейд известия о массовых избиениях и расстрелах забастовщиков в Одессе, о первых разгоревшихся схватках рабочих с полицией быстро распространились среди матросов. Общее возбуждение охватило корабль. Достаточно было самого незначительного повода и решительного призыва к действию, чтобы пламя восстания охватило корабль».

Итак, днем 13 июня ревизор мичман Макаров с баталером Геращенко, с двумя артельщиками и двумя коками отправились на миноносце № 267 в Одессу для закупки провизии. Поскольку в Одессе в этот день уже началась забастовка, пришлось закупить 28 пудов мяса в частном магазине Коновалова. Мясо, хотя и не местного, а привозного убоя было пригодно к употреблению, другого, в охваченной беспорядками Одессе в тот момент просто не было. Затем мясо еще более пяти часов пролежало в мешках на горячей палубе миноносца, который задержался в пути на два часа из-за столкновения с вышедшей в море без огней рыбачьей шаландой. Помимо мяса было закуплено и большое количество овощей и зелени, как для кают-компании, и так и для команды. Переданное на броненосец после трех часов ночи, мясо, по свидетельству вахтенного прапорщика Ястребцева, было с небольшим «запашком». Заметим, что в это время Голиков уже договорился не только об организации рыбалки для матросов, но и по доставке на корабль свежей рыбы. Чтобы разнообразить матросский стол. Об этом факте историки постараются забыть, еще бы сатрап Голиков, «кормивший своих матросов червивым мясом» и вдруг такая забота о тех же матросах! Это никак не укладывалось в миф о «Потемкине». Кроме этого отметим, что 13 июня был объявлен на корабле выходным днем и команда броненосца отдыхала. Матросы лишь посменно несли стояночную вахту у действующих механизмов, все же остальные загорали на палубе, спали, читали и ловили с борта рыбу. Никаких занятий, никаких издевательств и притеснений. Этот факт отмечен в вахтенном журнале броненосца. Что ж, не так уж и плохо служилось на эскадренном броненосце «Князь Потемкин-Таврический».

В ночь на 14 июня часть привезенного мяса пошла на варку обеденного борща для команды, а остальное подвесили в мешках на спардеке с левой стороны.

В 10 утра началось предусмотренное распорядком дня купание команды в море. После купания боцмана и унтер-офицеры просвистали сигнал «К вину и на обед» и команда выстроилась на баке на традиционную чарку, за которой должен был последовать и обед.

Как и положено по корабельному уставу, вахтенный офицер прапорщик Н.Я. Ливинцев снял пробу борща. По сведениям квартирмейстера Матюшенко пробы Ливинцев не снимал. А когда старший офицер Гиляровский спросил его о качестве борща, то Ливинцев, якобы, ему ответил «Борщ чудный, я бы ел его с удовольствием, но, к сожалению, глотка болит».

Каким образом эту фразу слышал Матюшенко так и осталось загадкой, так как его просто никогда бы не пустили на ходовой мостик, да еще позволили стоять и подслушивать разговор старшего офицера корабля с вахтенным начальником. Скорее всего мы имеем дело с обычной выдумкой, сочиненной для оправдания своих последующих действий.

В это время вахтенному квартирмейстеру Луцаеву кто-то из команды заметил, будто борщ сварен из плохого мяса. Как «кто-то из команды» мог заметить приготовление борща из некачественного мяса непонятно. Кто хоть немного представляет себе организацию корабельной службы, знает, что доступ на камбуз на военном корабле весьма ограничен. Скорее всего, вахтенного квартирмейстера известили бы о «плохом борще» в любом случае, так как решение на мятеж было уже принято.

Дисциплинированный Луцаев немедленно доложил информацию о борще на вахту, после чего висевшее на спардеке мясо было освидетельствовано в присутствии мичмана Макарова старшим судовым врачом Смирновым. Он нашел его достаточно свежим, нуждающимся лишь в промывке рассолом для удаления замеченных на нем местами личинок домашней мухи: в жаркое время они легко появляются на всяком мясе. Никаких червей, как потом врали многочисленные историки, на мясе обнаружено НЕ БЫЛО!

О результатах освидетельствования доложили старшему офицеру, и тот распорядился выдавать команде обед. Но лишь только в камбузе началась раздача борща по бачкам, откуда, ни возьмись, появился минный машинный квартирмейстер Афанасий Матюшенко с несколькими подручными матросами и под угрозой избиения, запретил бачковым разбирать бачки с борщом. Он-де сварен из червивого мяса! Бачковые, большинство который составляли молодые матросы, разумеется, выполнили указание Матюшенко, так как знали, что связываться с ним далеко не безопасно.

Затем Матюшенко со своими сообщниками стал силой гнать всех из батарейной палубы, часть команды (а это были, в основном, новобранцы), разбирая куски хлеба, потянулась на бак. Тех, кто пытался пообедать украдкой, били и гнали наверх. После этого Матюшенко со своей братвой явился к вахтенному квартирмейстеру Луцаеву и заявил, что команда жалуется на недоброкачественность борща и есть его не желает.

Старший врач броненосца «Князь Потёмкин Таврический» Сергей Егорович Смирнов

Историк Ю. Кардашев в своем труде «Буревестники» так описывает этот момент: «…Матросы удерживали друг друга за рукава. «Куда идете, – говорили они товарищам, – есть борщ с червями?» Вот так вот просто нежно удерживали «друг друга за рукава». Увы, на самом деле боевики Матюшенко кулаками отгоняли команду от обеденных баков. Часть команды уже начала есть, поэтому у них опрокидывали баки с борщом и пинками выгоняли наверх. Тех, кто все же пытался обедать, грозили выкинуть за борт. Составлялись списки «борщеедов», и Матюшенко грозил им расправой. Одному из таких бедолаг, посмевшему, вопреки приказу Матюшенко, съесть свой борщ, кочегару М. Хандыге пригорозили убийством, после чего ему удалось вскоре сбежать с «Потемкина» по приходе в Одессу. Он то и рассказал первые подробности о мятеже на броненосце. Заметим, что те, кто поел свой борщ, но уже после захвата власти на корабле сторонниками Матюшенко были отнесены к категории надежных.

Пытался съесть борщ и ученик кочегара Резцов, но ему не дали этого сделать. По его словам, борщ был хороший, все хотели есть, но им не давали этого сделать.

Позднее станет известно, что сам Матюшенко от себя ничего не придумал. Он действовал в точности с переданной ему из Одессы инструкцией, в которой упоминалось именно о червях в мясе, как о самом лучшем поводе для возбуждения команды. В обвинительном акте по делу о мятеже специально отмечалось, что «решение ни в коем случае не есть борща, передавалось среди команды еще задолго до обеда». Это подтвердили в своих воспоминаниях моляр Старцев и минный машинист Рыжий, признавшие, что матросы заранее уже решили по свистку дудки на обед не ходить, борща не есть и устроить на корабле бучу.

Любопытно, что, по словам потемкинца ученика кочегара А.С, Рыжова, «до завтра число и величина червей на нем все увеличивается», т. е. слухи о червивом мясе множились в геометрической прогрессии.

Тем временем Голиков, как гостеприимный хозяин, пригласил своего гостя полковника Шульца отобедать у него в салоне. Понять Голикова было можно, помимо гостеприимства, его, несомненно, интересовали взгляды и мнения столь опытного артиллериста, каким был Шульц, на использование артиллерии в современном морском бою, опираясь на опыт Порт-Артура и Цусимы. Шульц владел всей последней информацией на этот счет, тогда как офицеры Черноморского флота все еще пребывали в неведении о деталях обороны Порт-Артура и особенно относительно Цусимских событий. Так что двум офицерам было, о чем поговорить за обедом.

Тем временем старший офицер Гиляровский прибыл на батарейную палубу, где его встретили фельдфебели Кузьминов и Курилов, доложившие об инциденте с борщом. Поняв, что дело зашло уже весьма далеко и без вмешательства командира не обойтись, Гиляровский отправился к нему с докладом.

Из показаний И.А. Щульца: «Около 11 с половиной часов утра, как только командир вместе со мной начал обедать, явился старший офицер с докладом, что команда отказывается есть, сваренный из привезенного мяса борщ, так как мясо червивое и тухлое. При этом старший офицер объяснил, что по заявлению врача мясо было неиспорченное, а лишь только один кусок покрылся червями, как это бывает при сильной жаре, сделав же промывку в рассоле, мясо сделалось вполне годным. Командир приказал собрать команду на шканцах. Когда это было сделано и доложено старшим офицером, командир вышел наверх».