Текст книги "Один из забытых"

Владимир Шулятиков
Один из забытых

Господствующим ныне литературным вкусам не удовлетворит книга г. Старостина «Выбранное что лучше».

Современный читатель ищет в беллетристических произведениях прежде всего пищи для своих «утонченных» нервов. На книжном рынке в настоящую минуту имеет большую ценность все, что доставляет какие бы то ни было «острые» наслаждения и волнения, все, что искусственно поднимает жизнедеятельность «усталой души» современного человека – одним словом, все «приподнятое», все «загадочное», все «неопределенное» и «недоговоренное», все «патологическое», все «Бессознательное». Модным писателем считается тот, кто может играть на «настроениях», кто в совершенстве владеет искусством передавать поэзию «оттенков» (nuances) и «полутонов». Особенное внимание обращается на внешнюю форму беллетристических произведений: требуется, чтобы изысканное по вложенным в него настроениям и чувствам произведение отличалось изысканностью своей художественной техники.

Произведения г. Старостина, напротив, поражают необыкновенной простотой своей внешней формы, необыкновенной ясностью и безыскусственностью своего изложения. Это – произведения писателя, усвоившего себе литературные приемы той эпохи, когда вопрос о художественной форме не стоял на первой очереди, когда плодам беллетристического творчества придавали более серьезное значение, когда на них не смотрели, прежде всего, как на лекарственное средство, врачующее недуги «усталой души», но когда беллетристика оценивалась лишь постольку, поскольку она помогала разбираться в явлениях общественной жизни, поскольку она проводила в жизнь общественные идеалы.

Г. Старостин выступил на литературное поприще в «семидесятых» годах. Наряду с плодами творчества, относящимися к названной эпохе («Похождения семинариста Хлопова») в его книге имеются и произведения новейшего периода: так, большой роман «Наше счастье» (или, во всяком случае, окончательная редакция этого романа) относится к последним годам истекшего столетия. Но как в своих старых, так и в своих новых произведениях г. Старостин следует одним и те же литературным традициям; роман «наше счастье» показывает, что «веяния новой эпохи» не коснулись его автора: г. Старости не принял кодекса новых художественных понятий, не подчинился требованиям «нового искусства»… И его произведения. Взятые в целом, производят впечатление картины старого бесхитростного мастера, долго и старательно работавшего и затем. Неожиданно, явившегося из седой дали забытой старины, принесшего с собой знание лишь самых несложных составов красок, не ведающего искусно рассчитанных эффектов и подкупающего именно цельностью и правдивостью своих типов.

Центральным лицом нарисованной им картины является тип, на котором очень мало останавливалось внимание писателей семидесятых-шестидесятых годов. Это тип не того «разночинца» с уязвленным сердцем и больной совестью, которого избирал в герои своих произведений Глеб Успенский; это тип не того разночинца-скептика и разночинца-пессимиста. Которого обрисовывал в своих повестях Помяловский; это тип не того, всецело поглощенного тяжелой стихийной борьбой за жизнь разночинца. Которого выводил в своих романах решетников; это тип не того изнывающего в безысходных и бесплодных страданиях скорбника-разночинца с детски-чуткой и нежной душой, который фигурирует в рассказах Левитова…

Это – тип «серенького», безвольного разночинца, не одаренного никакими выдающимися качествами, не способного переживать никаких глубоких душевных драм и потрясений, не смущаемого никакими «роковыми сомнениями», не задумывающегося глубоко над смыслом жизни, не придающего ей особенной ценности, не проявляющего особенного интереса к ее «благам» и равнодушно ведущего борьбу за существование.

Таковы герои трех больших произведений г. Старостина.

Вот они, эти герои: «семинарист» Хлопов (герой повести «Похождения семинариста Хлопова»), окончивший курс семинарских наук «по второму разряду», возвращающийся к себе на родину и отыскивающий себе невесту и место, – юноша, с минимальными запросами на жизнь и ограниченным умственным кругозором, развивающий себя чтением лишь таких книг, как «Анекдоты Балакирева» и «Сонник», любящий, впрочем, при случае выдать себя за необыкновенно «ученого» человека, щегольнуть, например, перед необразованной поповной знанием геометрии – «такой науки, о которую ноги обломать можно», и измеряющей высоту колокольни при помощи двух стульев, линейки и нитки, юноша застенчивый и боязливый, иногда, впрочем, старающийся выказать себя крайне развязным человеком и даже напустить на себя удальство, но мгновенно смиряющийся и теряющий присутствие духа при малейшей опасности; – Иван Дмитриевич (герой повести «Лишняя») – мелкий служащий в одном «учреждении» также не предъявляющий к жизни никаких повышенных требований, также умственно ограниченный, довольствующийся тем духовным развитием, какое может дать чтение романов вроде «Графа Монте-Кристо», «Вечного жида», «Рыцаря курятника», «Мартына-найденыша», «Лондонских тайн», живущий «смирно» и «тихо», в самой будничной обстановке и позволяющий себе одну роскошь – любовь к хорошенькой и капризной женщине; – наконец, Иван, сын лесничего (герой романа «Наше счастье») – такая же ограниченная. Но более беспокойная натура, человек, более способный к разного рода увлечениям, прошедший длинный ряд «скитаний» – исключенный из шестого класса гимназии за леность, затем бежавший почти без копейки в кармане в чужой город и ведший некоторое время образ жизни босяка, затем очутившийся в столице, пристроившийся в одной богатой конторе, последовательно отдававшийся страсти к игре в карты, к чтению (преимущественно романтических произведений) к женщинам, к деньгам, к карьеризму – неудачно женившийся, убивший в припадке ревности любовника своей жены, побывавший на скамье подсудимых.

Но все увлечения, все страсти, которые доступны героям г. Старостина, – и в высшей степени не глубоки и не носят трагического колорита. Все «приключения» и все «скитания», какие выпадают на долю героев г. Старостина, не обусловливаются «строптивым» характером последних, неспособностью последних уживаться с окружающей обстановкой, непреодолимым стремлением проявить избыток жизненной энергии, стремлением вмешиваться в «гущу жизни». Герои г. Старостина – прямая противоположность в этом отношении героям Максима Горького: «скитания» и «приключения» героев г. Старостина – результат их «робости», их неуменья энергично постоять за себя, их пониженной жизнеспособности.

«Смирный и тихий» Иван Дмитриевич был выбит из колеи своей однообразной жизни вот по какому случаю. К нему, в его уединенную келью, переселилась любимая им женщина. Вера Шах. Вера Шах была олицетворением легкомыслия. Она не знала счета деньгам, тратила их на всевозможные наряды и безделушки. А, между тем, жалованья, которое получал Иван Дмитриевич, могло лишь хватать на самые необходимые расходы. Иван Дмитриевич принужден был войти в долги, делать займы в товарищеской кассе и у ростовщиков под высокие проценты. Когда же, наконец, он задолжал всем, у кого только мог занять – он почувствовал себя несчастным.

«Казалось бы, – рассуждал он, – ничего существенного не изменилось в моей жизни, – на службе я был хорош, товарищи относились ко мне дружественно, у меня была любимая женщина, а между тем, все это оказалось неправда, потому что денег не было: служба становилась для меня нестоящей, товарищей я должен был избегать, любимую женщину нечем было кормить».

Он не в силах открыть настоящее положение дел Вере. Открыть настоящее положение дел. Значило бы пойти на решительный разрыв с требовательной и капризной Верой: он знает, что Вера разошлась с первым избранником ее сердца только потому, что этот избранник отказался купить ей новую шляпу. И, боясь сделать решительный шаг, Иван Дмитриевич прибегает к следующему поллиативу: он бежит от Веры, заявивши ей, что уезжает на несколько недель в командировку по службе, а сам поселяется у одной старой знакомой, живет экономно, уплачивая долги, и скудный остаток наличных денег отсылает Вере, предоставляя ей самой изыскивать средств для удовлетворения своих широких потребностей… В то же время он тайно страдает от фальши своего положения.

В один прекрасный день он снова встречается с Верой. Он колеблется: сойтись ему опять с Верой или нет; кроме денежных расчетов, его смущает сомнение: имеет ли он, человек, уже дано перешагнувший за грани молодости право любить. Он приходит к заключению, что «любовь далеко не всем людям свойственна, особенно в годы немолодые», что для любви «требуются некоторые качества, как-то: беззаботность, романтизм и особенного рода слепота», своего рода дальтонизм, и что «эти качества с годами утрачиваются»… Но всем его колебаниям и сомнениям положило конец одно неожиданное обстоятельство.

Иван Дмитриевич задал Вере один щекотливый вопрос относительно ее прошлой жизни.

Мне показалось, – рассказывает он, – что она хотела рассердиться, но вместо того губы ее скривились, как у обиженного ребенка. Она не умела хитрить, случилась неожиданная оплошность, чуть заметная только для меняя. Который слишком хорошо знал ее. Я не смотрел на нее и улыбнулся, она, должно быть, прочитала нечто в моих глазах и тоже улыбнулась, но какая это была улыбка – невозможно описать, это была просто удивительная вещь.

Он вспомнил, что когда-то подобной ни с чем несравнимой «тонкой и прекрасной» улыбкой улыбнулся ему один нежный, как ангел ребенок. И он весело сказал: «Эх ты, Верушка милая!.. ну, тогда переезжай ко мне».

Вера опять переехала к Ивану Дмитриевичу. Повторилась прежняя история. Иван Дмитриевич снова запутался в долгах, снова не имел сил сделать решительного шага и снова спасся бегством, оставив Веру в неведении относительно истинного положения дел. На этот раз он лишился места, очутился буквально «на улице» в обществе «босяков», познакомился со скитаниями по кабакам и ночлежным приютам. Затем он снова встретился с Верой. Утомленный вконец скитаниями он решается покинуть столицу, вернуться на далекую родину. Но он не в силах расстаться с Верой и уговаривает ее ехать с ним… На дороге Вера умирает, схвативши сильнейшую простуду. Ивану Дмитриевичу удается самому перенести тяжелую болезнь, пройдя сотни верст пешком, найти пристанище в «отчем доме».

Другой «скиталец», семинарист Хлопов – также жертва своей «душевной слабости», своего нерешительного характера. В своих поисках за невестой он вечно терпит неудачи именно потому, что неспособен идти прямо к цели. При малейшем затруднительном, или даже просто щекотливом положении он всегда старается прибегнуть к средству, практиковавшемуся Иваном Дмитриевичем, т. е. спешит спастись бегством.

Священник о. Карп предполагает выдать за него свой дочку. Хлопову не нравится ни сам будущий тесть, ни невеста. Он отправляется свататься к священнику соседнего села о. Федосию. Дочка последнего, Соня, производит на него довольно выгодное впечатление: между молодыми людьми устанавливаются более чем дружеские отношения. О. Федосий и его жена благоприятствуют их начавшемуся роману. Но неожиданно приезжает о. Карп. Хлопов смущен. О. Карп заявляет, что «семинарист» хотел жениться на его Александре и что, кроме того, за «семинаристом» числится небольшой должок. Хлопов не знает, что делать: в глазах его стоит туман, голова кружится, дыхание стеснено». Он скрывается из комнаты, отправляется к себе в мезонин, ложится на постель и чувствует себя больным. Но смотря ни на какие приглашения, он отказывается выйти к ужину. Ночью, когда он начинает серьезно обдумывать свое положение, ему в голову приходит следующая счастливая мысль:

– А что, если я теперь уйду от них? – нечаянно пришло ему в голову. – Пожалуй, это будет недурно, Добро, кошель мой тут же в мезонине, – возьми и шествуй, никого не разбудишь. Даже прямо отсюда можно уйти, – в окно! С крыши перейдешь на сарай, а там и земля недалеко. Весьма удобный путь!..

И Хлопов торопится привести в исполнение свою счастливую мысль: он одевается, берет свой кошель, вылезает в окно, спускается по крыше на сарай, а с сарая на землю. И опустившись на землю, он начинает теоретически оправдывать свое храброе отступление.

– Вот так с носом останетесь все! – прошептал он, когда стоял уже на земле, и невольно улыбнулся. – Черт, с вами… давно бы мне сделать так!.. Тут хоть целый год жди, не дождешься… Только Сонька любопытная девчонка… да ведь что Сонька? Хороша она девчонкой, а какова будет женой? Уж больно податлива!.. Опять и имя у ней совсем неинтересное! Соломия, да еще Соломония! Ну что за имя? Соломония Феосеевна! крикнет кто-нибудь… смех!

Совершивши целый ряд подобного рода «отступлений», Хлопов, по-видимому, наконец, достигает желанной цели: он встречает энергичную, «исполненную» самых благих альтруистических стремлений девушку, дочь бедного дьячка. Им впервые овладевает настоящее, сильное чувство… Но вдова попадья соседнего села наметила Хло-пова в женихи своей «перезрелой» дочери, не отличающейся никакими сколько-нибудь выдающимися душевными качествами. Поповна кокетничает с Клоповым, пробуждает в нем «бурные» инстинкты, Происходит сцена во вкусе французских натуралистических романов. Вдова-попадья застает молодых людей врасплох, требует от Хлопова удовлетворения и грозит, в противном случае, обратиться к суду общественного мнения. Хлопов теряет присутствие духа и делает письменное удостоверение в том, что он обязуется жениться на поповне. Он принужден, таким образом, отказаться от «своего счастья» – от руки любимой им дочери дьячка. «Счастье прошло мимо него».

Но менее печальна участь третьего «скитальца», героя романа «Наше счастье». Оставшись на второй год в шестом классе гимназии, проваливаясь на экзамене и не желая готовиться к переэкзаменовке, он ощущает страх при мысли о том, как поступит с ним его строгий отец; он опасается как бы отец но приехал за ним в Вологду (где он учился): «я припомнил, – рассказывает он, – как отец принял меня прошлым летом и как тяжело было мне жить на родине первую неделю». И он решает лучше скрыться из Вологды, садится на дилижанс и отправляется в Ярославль. Проживши все имеющиеся у него деньги, продавши все свои вещи, он пишет матери письмо о своем бедственной положении. Мать присылает денег и просит его вернуться в Вологду, сдать переэкзаменовку. Герой романа хочет исполнить просьбу матери, но в последнюю минуту, когда настает время отъезда, он неожиданно меняет решение. он вспомнил, какие хорошие вещи некогда рассказывал ему о северной столице вологодский станционный смотритель. – «Мы можем в самый Петербург, – подумал и (сообщает о себе герой романа)… и хотя это было не более, как игра фантазии, но и в самом деле вышло так, что на другой день, вечером, и катился по рыбинско-белогорской железной дороге к Петербургу.

Далее все в том же духе: герой романа постоянно оказывается рабой своей нерешительности, его постоянно ожидают того же рода «затруднительные» положения, в какие попадал семинарист Хлопов и Иван Дмитриевич; и он разрешает их аналогичным путем; ему приходится переживать аналогичные «амурные» истории. Правда, он, как мы выше упомянули, более беспокойная натура, способен к большим увлечениям; но эти самые увлечения, сами по себе, повторяем, неглубоки, и заставляют героя лишь чаще обнаруживать свое неуменье бороться с опасностями и недостаток душевной бодрости и силы, заставляют лишь чаще обращаться к «спасительному средству – к «храброму» отступлению»…

Итак, «скитальцы» Г.Старостина – это не люди сильной воли и железной энергии, это не люди, умевшие мужественно постоять за самих себя, завоевать свое счастье, восторжествовать над собственными слабостями и «изъянами» души. Нет, это – люди бессильные и безвольные, люди, «плывущие по течению», это – то самые люди, изображенном над миром которых ограничил свой художественный кругозор Антон Чехов.

И значение г. Старостина определяется именно тем, что он первый остановился в раздумье перед миром этих «сереньких» людей, впервые избрал этот мир специально предметом своего художественного творчества.

«Курьер», 1901 г., № 294