Текст книги "Трансфинитное искусство"

1 Две работы Слепяна, из частного собрания и Государственной Третьяковской галереи, воспроизводятся на с. 27 и с. 83. Местонахождение третьей работы, цифровое фото которой находится у Натальи Слепян, сестры художника, не удалось установить.

2 Slepian V. Fils de chien. Minuit: Revue périodique. Paris, N 7.1974. В наст. изд. – первый перевод на рус. яз.

3 Slepian V. Karl Marx (sept poèmes et un conte) Revue Recherches, Paris. N 15. Juin 1974.

4 Выставка под названием «Живопись, графика и керамика Пабло Пикассо».

5 Интервью с О. Прокофьевым /Ерофеев А. Русское искусство 1960-1970-х годов в воспоминаниях художников и свидетельств очевидцев. Ч. 2 // Вопросы искусствознания. № 1.1997. С. 600.

6 Интервью Д. Спорова с И. Шелковским от 22 марта 2013: http://oralhistory.ru/talks/orh-1541.pdf. С. 17.

7 См. с. 129 и примеч. 2 на с. 140.

8 См. с. 130 наст. изд.

9 Из неопубликованного интервью А. Ерофеева с И. Куклесом (готовилось для проекта «Русское искусство 1960-1970-х годов в воспоминаниях художников и свидетельств очевидцев»).

10 Даниэль Кордье (Daniel Cordier; 1920) – франц, историк. В 1942–1943 гг. был секретарём Жана Мулена, выпустил монументальную биографию о нём и об истории Сопротивления (Париж, 1983). Именно под его влиянием Кордье увлёкся искусством. В 1950-е стал организовывать художественные выставки и коллекционировать работы. В 1956 г. приехал в Москву и познакомился с кругом художников, куда входил и Слепян. Привёз работы Слепяна в Париж и выставил их в своей только что открытой галерее как «работы анонимного московского художника» (это была просьба Слепяна; выставка состоялась ещё до отъезда художника из СССР, и Слепян опасался обнародовать свои работы).

11 Un amateur d’art en U.R.S.S. Daniel Cordier, Georges Bernier // OEil: revue d’art mensuelle. N 36. 1957. P. 52−9.

12 Доброхотова-Майкова El. Воспоминания о художнике Владимире Пятницком – см.: openstreet.narod.ru/vospom.html. Наталья Александровна, автор цитируемых воспоминаний, написала в частном письме ко мне, что выставленные в МГУ картины очень похожи на те, что видны на фотографии, где Слепян стоит перед своими работами – см. с. 21. наст. изд.

13 Для выезда из СССР Слепян заключил фиктивный брак с полькой, которая планировала вернуться на родину согласно межправительственному соглашению, которое СССР и Польша заключили 25 марта 1957 г. Приём заявлений от желающих репатриироваться ограничивался сроком до 1 октября 1958 г., с тем, чтобы весь процесс репатриации завершить к 31 декабря 1958 г.

14 См. воспоминания эстонской художницы Лийват (Макаровой) Лолы (Людмилы Васильевны): Art of the Baltics: the struggle for freedom of artistic expression under the Soviets, 1945–1991. State University of New Jersey, 2002. C. 58.

15 Интервью Д. Спорова с И. Шелковским от 22 марта 2013.

1 б Делёз Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения. Тысяча плато. Екатеринбург: У-Фактория; М: Астрель, 2010. С. 426–429.

17 Pide Е. 1 er livre du roi du diamant spectacle. Les Grands-parents ou le théâtre à l'envers, 1972 – Dartmouth College Library Catalog, Rauner Manuscript; The University of Michigan Library.

18 Помощник Миля Шволес, по всей вероятности, сын Рафаэля Хволеса (Шволеса во франц, транскрипции), литовского художника, с 1969 г. живущего в Париже.

19 Имя следовало читать справа налево, тогда Е. Pide превращается в Edipe, практически в Œdipe.

2 °Cлепян достаточно жёстко пресекает все попытки называть его настоящим именем; с одним из своих ближайших друзей того времени, профессором литературы Андре Бернольдом, рвёт отношения, поскольку тот предлагает написать биографию Слепяна-Пида, о чём тот вспоминает спустя тридцать лет.

21 Воробьёв В. Список Гробмана // Зеркало. № 4.2017.

22 Недооценённый в своё время, фильм исчез из обращения, но сегодня копия фильма восстановлена и оцифрована Национальным центром кинематографии во Франции.

23 Полное описание и фотографии полиптихов можно найти в статье Ф. Брюне – см.: Brunet P Dionysos et l'éternel retour// Noesis [En ligne], N 4. 2000.

Владимир Слепян

Сукин сын

Обложка журнала Minuit: Revue périodique. N 7. 1974

Настоящий текст был впервые опубликован в философско-литературном журнале Minuit: Revue périodique (N 7,1974) под названием Fils de chien.

Именно этот текст вдохновил Жиля Делёза и Феликса Гваттари на написание десятой главы исследования «Капитализм и шизофрения. Тысяча плато» – «Становление-интенсивностью, становление-животным, становление-невоспринимаемым».

На русском языке публикуется впервые.

Перевод с французского языка Марии Лепиловой.

Сохраняем авторскую графику текста.

Записка хозяина

Пёс мой прожил долго. Мерное течение его жизни трижды нарушали приступы безудержной графомании. Первый эпизод произошёл в апреле 64-го. А когда я задумал было собрать воедино всё, что осталось после первого припадка («Сукин сын»), он снова принялся строчить: так, собственно, и появилась комедия о лишении имущественных прав («Бабушка с дедушкой, или Театр наоборот», апрель 71-го) – пьеса в трёх актах, причём второй из них представлял собой трагедию, также состоявшую из трёх актов. Наконец, совсем недавно он без всякой видимой причины, словно предчувствуя скорую смерть, сочинил «Дневник шизофреника» (вещь полемического свойства) и вслед за тем попал под колёса такси на углу улицы Драгон.

Поскольку «текст» изначально был записан по фонетическому принципу, воспроизвести его оказалось совсем не просто: приходилось догадываться, что «рот» – это «род» и всё в таком духе. Передо мной стояла невыполнимая задача: переписывание превращалось в толкование. Чтобы язык стал читаемым и «Сукин сын» приобрёл приемлемый вид, я неоднократно был вынужден заглушать голос автора. Впрочем, поскольку по профессии я никак не связан с писательством и французским владею лишь на уровне самоучителя Assimil, мне и самому с большим трудом удалось добиться столь необходимой – хоть и не соответствующей смыслу – приемлемости.

Я успокаивал себя тем, что кроме меня за эту работу всё равно никто не возьмётся.

Что же до её ценности, то судить тут не мне, пусть решают специалисты. Если они заинтересуются, я, конечно, буду очень рад, да только погибшего моего товарища этим уже не вернуть.

В. Слепян Париж, 12 октября 1971

Я не врач, не инженер, не кто-нибудь там ещё.

Я не в состоянии сказать вам, чем живу.

Никакой профессии у меня нет.

Я, если хотите, человек.

Да, чёрт возьми! Человек.

Такой же человек, как и вы, точно так же кручусь, только ничего в этом не понимаю.

Если не человек я, то кто?

Собака?

Да нет. Вот, смотрите: род в г., в гор., в семье гр. и гр-ки (это моя матушка), за подписью.

Нет, я всё-таки человек. Я правда хочу, очень хочу быть человеком.

Я бы не стоял здесь и не разговаривал с вами, если бы не верил, что я человек или по крайней мере когда-нибудь могу им стать.

Нет, я же вижу, вы сомневаетесь, не верите мне…

Действительно, вы правы. Где доказательства, что я могу быть человеком?

Что стою на ногах? Ну и что это доказывает?

Я видел птиц, которые стояли на ногах не хуже меня, даже лучше.

Я знавал людей – Выдающихся Людей – без ног и без рук, а при этом вся грудь у них была в орденах, и они даже пенсию получали.

Нет, всё-таки нет у меня никаких доказательств.

Слушайте, а вы как считаете, я – человек?

Уж вы-то должны знать. Как так не знаете?

Какая жалость! Никто из нас не знает, человек я или нет.

Давайте подумаем вместе – может, тогда нам удастся выяснить?

Прошу вас! Приступим к делу.

Итак, вы зададите этот вопрос себе, а я – себе. Мне верится, мне верится… мне верится… мне верится – как же хочется верить.

Но правда ли я верю?

Если б верил, стал бы я раздумывать? Спрашивать себя, спрашивать вас, наконец? Зачем? Зачем бы я тогда талдычил и себе, и вам одно и то же:

Я человек, я человек, ты человек.

Скажите, пожалуйста, а когда вы что-то говорите, вы сами-то в это верите или нет?

Прошу прощения, я явно действую вам на нервы. Что ж. Лично я хочу верить, что я человек. Хотеть-то я хочу, но хочу ли по-настоящему? Да, кажется, хочу.

Чёрт, так мы ни до чего не договоримся!

Есть хочется.

Если вы когда-нибудь найдёте ответ, вы же мне скажете, да?

Хорошо быть человеком. Смотрю я на вас, вижу, как вы размышляете, и прямо гордость берёт за вас.

Эх, был бы я таким, как вы… Думайте-думайте, не буду вам мешать.

Но, вообще-то, как доказать, что вы думаете? Нет, я знаю, что вы думаете, потому что вы молчите, ничего не говорите, думаете, думаете, а когда придумаете, тогда и заговорите. Расскажете мне всё, о чём думали, какие мысли приходили вам в голову, огласите результат, и я наконец, если повезёт, узнаю, имеет ли мне смысл надеяться, что когда-нибудь я стану человеком. Таким же человеком, как вы. Да если бы я знал наверняка, что у меня есть шанс, то ждал бы, сколько нужно, хоть до самой смерти…

А если шансов нет?

Нет, быть такого не может! Даже предположить боюсь.

Если поймёте, что шансов у меня нет, ничего мне не говорите.

Послушайте! Постойте, перестаньте думать.

Подождите, потом подумаете!

Перестали думать? Точно? Что ж, верю на слово. Займёмся чем-нибудь другим, вокруг ведь столько всего, о чём можно подумать… только сейчас почему-то ничего в голову не приходит.

Ничегошеньки.

Погодите, я совсем потерял нить, нужно её найти. Вот, вижу, вижу какую-то нить.

Нет, теперь вдруг так много нитей перед глазами…

Вон одна, две, три, десять и ещё! двадцать, нет, даже больше. Не пойму, сколько их там. Ой, смотрите-ка, зашевелились.

Простите, тут куда ни глянь, всюду сплошные нити. Что они вытворяют?

Господи, ничего же из-за этих нитей не видно.

Не беспокойтесь. Со мной такое бывает. Чуть-чуть подождать, и всё пройдет.

Так-то лучше. Только бы опять не началось. Нужно здесь хоть немножко разобраться. Вы же понимаете, о чём я!

Неясно выразился? Конечно, неясно выразился – как же мне выражаться ясно, если я и сам не знаю, что пытаюсь выразить.

С одной стороны, я говорил вам, что я человек, ну или что мечтаю им стать, а с другой – если вы обратили внимание – я упомянул, что хочу есть. Наверное, две эти, с позволения сказать, проблемы следовало бы изложить по отдельности, или же, наоборот, объединить их в одну. Не знаю, честно не знаю. Я даже не знаю, так ли уж сильно хочу быть человеком: может, мне лучше вообще не быть, а если и быть, то незнамо кем.

Вполне вероятно, что самое сокровенное и единственное моё желание – это не быть.

Собственно, эта мысль возникает у меня довольно часто, но ведь и есть мне хочется не реже, а когда хочется есть, мысли у меня такие: ну-ну, голубчик, ты – человек, ты приличный человек, а коли ты человек, то что тебе голод? Правда, очень может быть, что в мыслях я говорю себе всё сразу, и если чего-то не говорю, то оно само подаёт голос.

Слышите? Это у меня желудок так разговаривает. Приятный же звук, да?

Понимаете? Он говорит: ты хочешь есть, ты хочешь есть, ты хочешь есть, ты хочешь есть! Ха-ха-ха, уж я-то свой желудочек знаю. Он, видите ли, сам всему научился. Прошу прощения, сейчас я его угомоню.

Нам стоит как-то более жизнеутверждающе подойти к решению моих проблем.

Может, дадите мне поесть?

Да, поесть. Хоть что-нибудь, есть очень хочется.

Да, понятно, вы правы.

С чего бы вам меня кормить?

Допустим, если б у меня была еда,

я бы вас накормил?

Сложно сказать. Может, накормил бы, а может, и нет.

Нет, ясное дело, даже если б у меня была какая-нибудь еда и даже если б я хотел с вами поделиться, я бы всё равно не поделился. Я смотрю на вещи здраво и стараюсь понапрасну ничего не делать.

Так и вы, с чего бы вам меня кормить? С чего бы? Почему, спрашивается. Просто потому что я вас попросил?

Ну нет.

Потому что я есть хочу? Нет, причина не слишком убедительная.

Потому что желудок у меня маленький, меньше и представить себе нельзя?

Положим, вы могли бы дать мне поесть, услыхав о том, какой у меня желудок. Единственный в своём роде – уверяю вас, он у меня неповторимый, поверьте на слово, уж я-то свой желудочек знаю, он у меня Неповторимый! Неповторимый! Неповторимый! Такой же неповторимый, как и вы! Неповторимый, как и я сам. Да что ж я такое говорю? Прошу прощения.

Я уже и сам не понимаю, что говорю. Вот дурак!

Слушайте, а что если я сделаю для вас что-нибудь полезное и приятное – тогда вы мне поесть дадите?

Дадите же, правда? Наверное, дадите.

Сейчас соображу.

Чего бы такого полезного и приятного для вас сделать?

Чёрт возьми, я же ничего не умею.

Надо хорошенько подумать.

руками я что-то умею делать? – ничего, головой? – нет, ничего.

ногами – тоже ничего.

Я и впрямь ничего не умею. Я ничтожество, пустое место, бездарь.

Ничего не умею, а есть-то хочется. Подождите, дайте ещё подумать, должно же быть хоть что-то.

Я ведь…

Я ведь…

Умею…

Умею…

Могу…

Могу…

Да, могу. Послушайте, я придумал.

Кажется, я всё-таки могу сделать для вас кое-что полезное и приятное одновременно. Сейчас попробуем. Сядьте, пожалуйста, на меня верхом. Вот так, вам же удобно? Теперь отшлёпайте меня по заду, пните пару раз ногой, не жалейте сил, я привычный. Как отшлёпаете меня, так я сразу и пущусь вскачь. Поедем за город. Вы там свежим воздухом подышите. А что? Очень полезно и приятно. Вот увидите. А если в порыве самоотверженности я побегу слишком быстро, то просто огрейте меня пару раз по лицу, да-да, прямо так, промеж глаз. Я и остановлюсь.

А когда устанете сидеть и захотите спустить ноги на землю, потяните меня за уши – и я тотчас же растянусь перед вами. Красота! Ещё и полезно для здоровья, вам это любой врач подтвердит. Вот увидите, как уморительно я буду барахтаться. Вы дадите мне пинка сюда, в живот, а я попытаюсь встать и снова грохнусь. Я так много раз подряд могу.

Это же приятнее всего – так же приятно бывает, когда кто-нибудь называет вас человеком.

Такой расклад вам по душе, да? Вы не против?..

А, понятно, вы, если понадобится, можете передвигаться со скоростью 100 километров в час. Виноват, сглупил.

Ничего, сейчас соберусь с мыслями – ведь что-то наверняка можно придумать!

Эх, будь я собакой, мне бы нашлось хоть какое-нибудь применение! Да, стать бы собакой!

Так я же могу быть собакой! Конечно могу! Кажется, я уже собака.

Послушайте! Я стану вашей собакой, хорошей собакой, всем собакам собакой. По утрам буду приносить вам газету, сразу подхватывая её зубами. Они у меня почти все целые. Вот, взгляните.

Хоть вздохну с облегчением. Не придётся решать, куда деть руки.

Они просто будут служить мне ещё одной парой ног, и, переставляя руками, как ногами, я смогу носиться во все стороны, скакать туда-сюда, тысячу раз, и никто не назовёт меня чокнутым. Я согласен стать вашей собакой, но при условии, что меня будут кормить. Мне много не надо – горстку сухариков утром и чаю перед сном. Между прочим, я гораздо лучше всех собак на свете, поскольку, сделавшись вашей собакой, я буду приносить вам газету не хуже любой другой собаки, только я ещё лучше, ведь даже превратившись в собаку, я по-прежнему буду вести себя как цивилизованный человек: я, например, не стану оставлять кучи где попало, а буду ходить в туалет, не забывая за собой сливать (это я худо-бедно освоил), на ваших и соседских сучек я карабкаться не стану, а горничных и подавно оставлю в покое – я же как-никак собака. В общем, с половыми связями проблем не возникнет. Правда, вам придётся купить мне пару ботинок для рук (на ногах у меня ещё осталась обувь), чтобы мне было в чём ходить на четвереньках. Зато о галстуках и шляпах можно не беспокоиться. Мне всё это больше не нужно.

Похоже остался ещё один нерешённый вопрос: борода. Кто-то обязательно должен будет за ней следить. Вы сами, к примеру, могли бы этим заняться, или ваша жена, ну или в крайнем случае прислуга. А иначе мне категорически нельзя показываться на людях. Я о вас же забочусь. Собака с бородой! Нет, вы вообще себе такое представляете?

Да уж, вы, как погляжу, настроены скептически. Такой пёс, как я, вам и даром не нужен. Погодите, дайте подумать. А, может, став вашим псом, я как-нибудь сам научусь бриться?

Да я ведь и так умею. Это я вообще умею лучше всего. Прекрасно справляюсь. Каждый день бреюсь, проявляя немалую сноровку.

Получается, я соврал, когда сказал вам, что ничего не умею делать руками. То есть не соврал, а совершенно об этом умении позабыл.

Итак, как же я буду бриться, если стану вашей собакой?

Уверен, всё вполне осуществимо. Сейчас я вам объясню.

Минуточку. Давайте правильно сформулируем задачу.

Я собака. И хотя я собака,

мне надо побриться. Ну разумеется, побриться надо. Все мои четыре лапы обуты, на каждой – по ботинку. Чтобы побриться, мне нужно освободить руки. Однако руки у меня заняты как раз потому, что они обуты.

Значит, их надо разуть. Но как же их разуть, если ноги у меня тоже обуты?

Вроде бы очень просто. На это у меня есть зубы. Три-четыре попытки, и я смогу разуваться так же быстро, как и раньше. Ничего невозможного для человека тут нет.

Вот, смотрите. Дайте мне вашу ногу. Я вас разую за пару секунд. Вы же мне верите? Это легче лёгкого. Что ж, продолжим.

Итак, разув руки зубами (заметьте, что теперь уже руки у меня свободны), я побреюсь точно так же, как обычно. Прекрасно! И не поспоришь. Что вы сказали?

Ах да, вы правы. Потом ведь нужно опять стать собакой, как до бритья. То есть я должен засунуть руки в ботинки и завязать шнурки, чтобы ходить на четвереньках, как и полагается собакам.

Каким образом я это проделаю?

Засуну руки в ботинки, а дальше надо будет завязать шнурки.

Да, шнурки завязать надо.

Да. Ну и… ну и… ну и… Ну и что-то же можно придумать.

Ага! Придумал. Всю работу я проделаю вот этим вот языком.

Дайте сюда ногу, я вам покажу, ничего сложного тут нет.

Да вы и так всё поняли, даже лучше, чем я.

И пробовать не обязательно.

Кстати, я вдруг вспомнил, что матушка моя, вдевая нитку в иголку, как раз языком-то и пользовалась. Каким же я был бы сыном, если бы не научился как следует орудовать языком.

Что, простите?

Хотите знать, чем у моей матушки были заняты руки, пока языком она вдевала нитку в иголку? Хорошо. Я всё довольно отчётливо помню: когда матушка языком вдевала нитку в иголку, то иголку эту она держала рукой. В каком смысле? Другой? Что другой?

Что моя матушка делала другой рукой, пока языком она продевала нитку в игольное ушко и одной рукой держала иголку? Ну и вопрос… По правде говоря, я совсем забыл. Если вам так уж нужно знать, я, конечно, попытаюсь сообразить, но не уверен, что…

Нет, как видите, я всё перебрал в памяти, а толку никакого. Ничегошеньки об этой второй руке не помню. Однако на ум мне пришло кое-что, быть может, достойное вашего внимания. Вообще-то даже очень важное. Я вдруг вспомнил, что матушка моя, вдевая нитку в игольное ушко, помогала себе языком не только во время продевания нитки в иголку, но и до этого: она облизывала нитку, и та становилась тоньше.

Наконец-то я начинаю понимать, почему матушке всегда удавалось продеть нитку с первого раза.

Ах, знали бы вы, с какой благодарностью я сейчас о ней думаю! Я слишком редко к ней прислушивался. Мнил себя человеком! Свысока смотрел на все эти женские штучки, в том числе и на умение продевать нитку в игольное ушко.

Бедная моя матушка! Если бы она только знала, что благодаря тем наставлениям, которые я пропускал мимо ушей, теперь я могу стать псом – чисто выбритым, сытым – псом для таких людей, как вы.

Уверяю вас, этот день был бы лучшим в её жизни. Да только не дождалась она. Прошу прощения…

Что вы сказали? Всё не даёт покоя другая рука моей матушки? Вам непременно надо знать, чем она была занята? Неужели это так важно? Серьёзно? Ладно. Если хотите, я ещё чуть-чуть подумаю.

Начинаю думать.

Да-да, начинаю, начинаю.

Уже думаю.

Нужно правильно сформулировать вопрос, правильно сформулировать.

Мне так постоянно говорят. Я до сих пор не нашёл ни одного ответа, а всё потому, что неверно задавал вопросы. Мне всегда не хватало терпения, и я начинал размышлять над решением вопросов, толком не успев их сформулировать.

Нужно правильно сформулировать вопрос.

Какая же нынче дивная погода стоит – просто на редкость. И солнца нет. Вы любите солнце?

Вторая записка хозяина

Вторая часть «Сукина сына» утеряна безвозвратно. Когда я, как уже упоминалось в предисловии, взялся за составление текста, мой пёс сопротивлялся до того отчаянно, что мне, можно считать, повезло, поскольку удалось сохранить первую и третью части.

Временами я задаюсь вопросом, так ли уж случайно взбешённый пёс разорвал в клочья именно вторую часть.

Погодите, господа, сейчас вы всё поймёте, не надо пока ничего решать, минуточку.

Я начал думать, подождите!

Я уже думаю.

Я – пёс,

пёс, которого надо побрить, подождите же!

Мне нужно побриться,

мне нужно… естественно… а как же…

побриться, побриться,

подождите чуть-чуть.

Мне нужно побриться, потому что я – пёс.

Я бреюсь, сейчас, ещё минутку, я бреюсь, я бреюсь, я бреюсь ногами.

Да нет же! не ногами,

а руками. Я хотел сказать «руками», а не «ногами».

Бывает.

Но давайте же, давайте, не будем терять время. Погодите.

Так, я бреюсь ногами, ногами…

Ну разумеется, как же ещё? – ногами.

Точно!

Если руки у меня обуты, чем мне тогда бриться?

Зато ноги как раз будут разуты,

потому что я развяжу шнурки зубами, а руки всё это время будут в ботинках, то есть я смогу стоять на них, как на ногах, и значит, ноги у меня освободятся. Идеальный вариант, если собираешься побриться ногами.

Ха-ха. Видите, я же говорил вам, что у меня всегда всё получается в последний момент. Вообще-то у меня ещё никогда ничего не получалось, но теперь я понимаю, почему.

Потому что

до сих пор момент этот не был последним, а вот сейчас он и правда последний.

Естественно, придётся несколько месяцев потренироваться, и тогда я научусь бриться ногами так же гладко, как и раньше.

Знаете, о чём я вдруг подумал?

Мне вспомнились мои славные братцы.

Рассказать вам о них?

Знаете, что они делали, пока матушка языком продевала нитку в иголку, да ещё и помогала себе обеими руками?

Они получали образование – низшее и высшее.

Целыми днями одно и то же, как заведённые: низшее да высшее, высшее да низшее, высшее да низшее, а потом ещё младшее и среднее,

среднее и младшее, из года в год. Славные мои братцы!

И зачем всё это? Вы спросите, зачем столько лет потрачено впустую?

Чтобы, понимаете ли, стать как те люди, которые вырывают гнилые зубы.

Братцев моих величали зубочистами.

Нет, вы правы, я, наверное, перепутал: это называлось «Зубоврачисты и Ко».

Ха-ха, видели, какие у меня зубы? К счастью, мне незачем было просить помощи у братьев.

Интересно, хоть один из них мог бы побриться ногами, не вынимая рук из ботинок?

Жду не дождусь того дня, когда стану вашим псом и смогу навестить братцев.

Непременно в воскресенье, в какой-нибудь чудный воскресный денёк.

Я приду к братцам на четвереньках, гладко выбритый, на руках – новенькие ботинки. В зубах даже принесу газету. И может, если позволите, галстук по такому случаю надену.

Ну и удивятся же они!

Я так давно их не видел, что боюсь, они меня не узнают.

Дорогу я найду в два счёта, ведь к тому времени у меня обострится нюх. Хотя он и сейчас у меня острый.

Показать вам?

Вот, смотрите!

Я повернусь к вам задом, головой в другую сторону А теперь

не глядя назову

вашу фамилию, имя, дату рождения, гражданство, цвет волос и зубов, а также ваши привычки и привычки ваших жён.

И всё это благодаря острому нюху.

Готовы?

Начали. Что, простите?

Вы что-то спросили?

Спрашиваете, был ли у моей матушки хвост?

Извините, я вас правильно понял?

Вы что, господа, смеётесь надо мной?

А у вашей матушки хвост был?

В таком случае на что он моей?

Подумать? Мне? Нет уж! Нечего тут думать, я и так знаю, да и все вокруг знают, что никакого хвоста у моей матушки не было, как не было его и у моей бабушки, и у бабушки моей матушки, и у бабушки моей бабушки, и так далее.

И всё равно вы считаете, что мне нужно подумать?

Даже настаиваете? Так и быть,

подумаю чуть-чуть, если уж вам так надо,

но по правде говоря, я не очень понимаю, о чём тут думать.

Хорошо, сейчас соберусь с мыслями.

Я – собака. Мне нужно побриться. Чтобы побриться, нужно освободить руки, но и руки, и ноги

у меня заняты,

потому что они обуты. Если бы я захотел, то разул бы руки зубами. Однако

делать этого я не стану, потому что если, как обычно, побриться руками, то потом мне надо будет надеть на них ботинки и завязать шнурки, и тут бы, конечно, пригодился язык, если бы только задача была выполнимой. Но она невыполнима, как я уже объяснял вам на примере моей матушки, которой, чтобы продеть нитку в игольное ушко, приходилось задействовать сразу три части тела: язык и обе руки. А значит, для преодоления этого препятствия я должен дотянуться зубами прямо до ног

и зубами же их разуть.

Теперь ноги у меня свободны.

И пожалуйста: я бреюсь ногами, специально за несколько месяцев отработав этот навык. Да, раньше я брился руками, а сейчас научусь так же ловко бриться ногами.

Пока вроде бы ничего сложного. Останется только засунуть ноги в ботинки – этому вам меня учить не надо – и потуже завязать шнурки.

Я готов, гладко выбрит. Вот вам и пёс.

Дайте мне газету, я зажму её в зубах

и покажу вам, как хожу на четвереньках.

Что-что? Что вы сказали?

Вы спрашиваете, каким образом я зашнуровал ботинки на ногах?

Ну как же, господа, этим вот самым языком… Да, действительно.

Наконец-то до меня дошло, какая связь между языком и хвостом… Спасибо за помощь, очень любезно с вашей стороны.

Когда вы заговорили о хвосте, я не сразу уловил суть, потому что слишком уж разволновался. Вечно я себе напоминаю: «Собака ты, или человек, заруби

на носу: волнение ни до чего хорошего не доведёт».

В общем, понятно. Нужно обуть ноги хвостом.

Так по большому счёту ещё лучше, чем языком

(даже если бы языком получилось), гигиеничней.

Значит, всё это я проделываю хвостом.

Ха-ха-ха, вот и договорились.

Прошу прощения! Виноват, дайте разобраться.

Минутку.

Хвост? Где же у меня хвост?

Тут? – Нет.

Это не хвост.

Здесь? Нет, не то. Постойте.

Хвост у меня… хвост…

Подождите, сейчас соображу.

Где же я его в последний раз видел-то?

Посмотрим в карманах. Нет, там пусто.

Тьфу, чёрт! Когда что-нибудь ищешь, или ничего не находишь, или находишь совсем не то, что искал.

Получается, чтобы найти хвост, надо поискать что-

нибудь другое.

Поищу-ка я язык.

Он-то у меня где?

А вы, господа, куда обычно язык кладёте?

Благодарю.

Я, кстати, привык точно так же.

Ну-с, засунем руку в рот,

ещё, ещё чуть-чуть,

поглубже!

Господи, гадость какая!

Впрочем, зачем отвлекаться на поиски языка, когда мне хвост надо найти.

Язык у меня с собой, это точно:

я же каким-то образом с вами разговариваю. Правда, как назло,

не могу вспомнить, куда его подевал.

А вот хвост, хвост…

Вы его нигде не видели?

Прошу прощения. Нет-нет, не беспокойтесь, я сам.

Хвост! Как он выглядит?

Надо полагать, кожаный такой, не слишком большой, или мне мерещится?

Я же должен помнить, куда его дел.

По крайней мере, он у меня, кажется, меньше, чем у братьев.

Постойте, надо вспомнить, что там матушка о моём хвосте говорила… Последний раз я видел матушку…

Видел я её…

Эх, точно не помню, но наверняка тогда ещё хвост у меня был до того маленьким, что я и сам не мог его разглядеть.

Но матушка-то моя явно была в курсе, она всё-всё знала, уж это как пить дать.

Каждую без исключения, даже самую незначительную клеточку моего тела матушка тысячу раз мыла-перемывала, целовала-расцеловывала, ласкала-обласкивала, сосала-обсасывала, пуская в ход губы, руки и прочие части материнского тела, все добродетели которого я не в состоянии описать.

Она всю жизнь только это и делала, матушка моя, когда язык и руки её не требовались для той – хорошо знакомой вам – церемонии с продеванием нитки в игольное ушко.

Но если рот у неё был занят, а руки свободны, например, когда она, укладываясь спать рядом со мной, гасила свечу, – так вот в этом случае матушка успевала приласкать меня руками ещё до того, как лечь в кровать и ртом задуть свечу.

А если, наоборот, руки у неё были при деле, а рот ничем не занят, скажем, когда ей наконец удавалось продеть нитку в игольное ушко, то она целовала меня губами, придерживая меня коленями и, помнится, даже чуточку локтями.

Думаю, из нескольких приведённых примеров уже можно сделать вывод, что матушка не могла не знать о существовании моего хвоста – в ту пору хоть и малюсенького, зато теперь чрезвычайно важного, поскольку как раз от этого злосчастного хвоста, а точнее от того, найду я его, или нет, и зависит моя судьба.

Ведь за рассказами о матушке я не забыл, что хвост всё ещё не найден, а значит, пока у меня нет надежды стать вашей собакой – чисто выбритым псом, который будет приносить вам газеты и перестанет голодать.

Так что вернёмся к рассуждению.

Я только что объяснил, что матушка не могла не знать о существовании моего хвоста, а если так, то почему же она не оставила мне никаких указаний о том, где его положено искать и как им следует пользоваться?

Вы правда считаете, что мою матушку можно обвинить в подобной недобросовестности?

Мою-то матушку?

Научившую меня тому, как нужно и не нужно пользоваться языком, как нужно и не нужно пользоваться ногами, научившую меня всему, да так, что больше мне учиться не приходится?

И какая разница, что у неё самой хвоста не было. Как-никак, а пользоваться многим из того, чего не было у бедной моей матушки и что есть у меня, я научился только благодаря её стараниям. И даже если остальные – предположим, мой отец или другие матери – не всегда оставались в стороне, уверяю вас, единственным важным для меня человеком была моя матушка, и, возвращаясь к вопросу о хвосте, я вынужден признаться, что обнаружил нечто ужасное. По крайней мере для меня.

Что, простите?

Нет, что вы… Вам этого не понять.

Весь ужас в том, что мне до сих пор не удалось припомнить ни единого матушкиного указания насчёт хвоста.

Сдаётся мне, перетряхивать в поисках хвоста мои и ваши карманы или искать его где-то ещё не имеет никакого смысла, пока я не разберусь с наличием матушкиных указаний.

Что вы сказали? Не собираетесь больше ждать?

Сожалею, но помочь вам ничем не могу.

Я с места не сдвинусь, пока не узнаю, оставила ли мне матушка какие-то указания насчёт хвоста. А если вам надоело смотреть, как я размышляю, то пойдите погуляйте.

Поищите-ка и вы свой хвост.

Как хотите, а я начал думать.

Не мешайте мне, пожалуйста.

Хм…

Хм…

Хм…

…

Господа!

Я всё обдумал.

Мне очень жаль, каюсь.

Я понимаю, что из-за меня вы потеряли драгоценное время.

НО Я ДОЛЖЕН СООБЩИТЬ ВАМ, ЧТО ХВОСТА У МЕНЯ НЕТ И НИКОГДА НЕ БЫЛО!