Текст книги "Русские на чужбине. Неизвестные страницы истории жизни русских людей за пределами Отечества X–XX вв."

Из корыстных побуждений

Со времен Ивана Грозного суровые меры пресечения свободного выезда за рубеж в целом ряде случаев имели под собой основания и были оправданны. В этом смысле показательна история подьячего Посольского приказа Григория Котошихина.

Посольский приказ – правительственное учреждение, выполнявшее в Московском государстве функции министерства иностранных дел. Подьячий – чиновник среднего ранга, представитель тогдашней царской администрации.

В царствование Алексея Михайловича в 1656–1658 годах Россия вела войну со Швецией. Принимая участие в переговорах с дипломатами неприятельской стороны по поводу заключения мира, Котошихин, по-видимому, дал согласие на сотрудничество и шпионаж в пользу противника. Пять лет спустя он за деньги предоставил шведскому комиссару Эберсу копии секретных инструкций. Оказывал ли он из корыстных побуждений подобные услуги раньше и позже, неизвестно. Как бы то ни было, в 1664 году он сбежал в Польшу, боясь разоблачения в тайных контактах с врагом и получении мзды за информацию.

Впрочем, им самим была придумана вот какая легенда: его будто бы заставляли написать ложный донос на невиновного, но он, чтобы не брать грех на душу, предпочел скрыться за границу. В благородство и порядочность Котошихина как-то не очень верится. Конечно, он опасался, что правда всплывет, и только и ждал удобного случая для побега. Россия ему была не мила. Он затаил обиду и на царя, и на его сановников, потому что по их воле дважды пострадал, причем один раз совершенно невинно. Его отца оклеветали соседи, заявив, что тот якобы их обокрал. Не разобравшись в том, так это или нет, Котошихина лишили дома, конфисковали имущество, выгнали на улицу его жену. В том же году (1660) за ошибку в написании царского титула подьячий был подвергнут мучительному наказанию: битью батогами – длинными, толщиной с палец, палками.

У Котошихина были основания считать себя оскорбленным и незаслуженно обиженным, тем более что, ведя за границей посольские дела, он убедился, что на Западе нет таких порядков, как в Россиии, и человек там избавлен от унижений, ущемления чувства собственного достоинства и беззакония, возведенного в закон. Таким образом его побег нужно расценивать и как личный протест против примененных к нему жестких санкций.

Возможно, у Котошихина изначально был прицел добраться до Швеции, но уже в Польше ему удалось занять мелкую казенную должность в штате великого канцлера. Далее под новым именем Ивана-Александра Селицкого он перемещается в Силезию, потом в Пруссию и наконец оказывается в принадлежавшем тогда Швеции городе-крепости Нарве. Оттуда, выяснив, кто он и каковы его намерения, бывшего подьячего препровождают в Стокгольм. Там, судя по всему, его приняли хорошо и определили на службу в королевский архив. В ответ на запрос из Москвы выдать «государева изменника» Швеция ответила отказом.

Вскоре Котошихин получил заказ подготовить подробную, с освещением всех сторон жизни, книгу о Московии. Так появилось сочинение «О России в царствование Алексея Михайловича», где уделялось внимание текущим историческим событиям, политической ситуации в стране, царю, его семье, придворным церемониям, царским чиновным и служилым (военным) людям, сношениям московских царей с иностранными государями. Обстоятельно останавливается Котошихин на организации административного аппарата, управлении городами, состоянии войска, торговли, сельского хозяйства, сообщает много сведений о высших (бояре, дворяне) и низших (купцы, мастеровые, крестьяне) слоях населения России. Не обходит автор молчанием быт и нравы московитов. В страноведческом отношении его рукопись была необычайно полезна и познавательна.

В 1667 году Котошихин был казнен. Ему прилюдно отрубили голову по приговору суда за убийство в пьяной драке хозяина дома, в котором он жил. Оказалось, что квартирант постоянно доставлял беспокойство, ему все время не хватало денег и он не вылезал из долгов, но в тратах себя не ограничивал да еще и в нетрезвом виде скандалил, дебоширил, что не помешало ему добиться благосклонности хозяйской жены.

Сочинение Котошихина пережило его автора. Оно было предназначено для служебного пользования и стало настоящей настольной книгой для заинтересованных лиц, которым требовалось исчерпывающая информация о России.

Возвращение блудного сына

Старинная поговорка гласит: «Где родился, там и пригодился». Однако русский человек вовсе не был привязан к одному месту. Он странствовал, путешествовал, скитался, пускался в дальний путь на богомолье, шел поклониться святыням, искал новую землицу. Такие перемещения были в порядке вещей. Но если кто-то по доброй воле отправлялся в другую страну и менял отечество, это воспринималось совсем иначе: с неприязнью и порицанием.

Тем не менее менялись времена, менялись и нравы. Уже в царствование Бориса Годунова (1598–1605) известна практика командирования детей дворян в Западную Европу для обучения полезным наукам, профессиям и иностранным языкам. Предполагалось, что молодые россияне за границей ума-разума наберутся и на мир поглядят.

При Алексее Михайловиче (1645–1676) точка зрения на латинский Запад как рассадник зла господствует не безраздельно, и в близких царю придворных кругах складывается влиятельная группировка бояр, убежденных в необходимости обращаться к западноевропейскому опыту и шире его перенимать и использовать.

Ближний боярин и воевода Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Неизвестный художник

Инцидент с Котошихиным тоже неверно было бы рассматривать лишь как проявление банальной меркантильности и измены из выгоды. Этот приказной человек, безусловно, относился к так называемым русским европейцам – людям, которые уже в XVII веке ориентировались на европейские ценности и культуру, но, в отличие от Котошихина, отнюдь не собирались торговать военными секретами, продавать родину и становиться шпионами. Среди них были такие крупные политические деятели того времени как A.Л. Ордин-Нащокин, М.Ф. Ртищев, А.С. Матвеев, B.В. Голицын. Они не пафосными заявлениями, а на деле доказали свой патриотизм и то, что можно быть русским европейцем, или, иначе говоря, западником, при этом горячо любить Россию, верой и правдой служить ей.

Они не собирались слепо копировать Запад и переносить оттуда все подряд на русскую почву. Не прельщала их перспектива жить вне России, в одной из западноевропейских стран.

Однако критическое отношение ко многим отечественным реалиям не прошло бесследно и передалось от отцов младшему поколению уже в качественно ином виде. Так, сын могущественного государственного и военного деятеля А.Л. Ордина-Нащокина по имени Воин с юных лет преклонялся перед иностранным и с возрастом все больше тяготился тем, что рожден в России. Дельный, умный, наделенный разносторонними способностями, владевший латынью, французским и немецким языками, Нащокин-младший обещал стать не менее блистательным дипломатом и политиком, чем его отец. Он рано начал ему помогать, успешно замещал его во время отсутствия, хорошо справлялся с порученными ему разными делами. Стараясь дать сыну современное образование, Нащокин-старший привлек с этой целью в качестве учителей пленных поляков, и в результате юноша стал смотреть на Россию их глазами, находя в родном отечестве сплошные недостатки и пребывая в твердой убежденности, что в других странах все обстоит иначе и живется гораздо лучше. Наверно, польские наставники и заронили Воину мысль бежать на Запад. Первые заграничные впечатления способствовали тому, что решение как можно быстрее вырваться из нелюбимой отчизны оформилось окончательно, и он осуществил свое намерение, хотя знал, какой удар наносит этим отцу. Ведь Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, которого иностранцы уважительно называли русским Ришелье, был любимцем царя Алексея Михайловича, и измена Воина, сбежавшего в Польшу, а оттуда отправившегося во Францию, неизбежно бросала тень на отца, выставляла его человеком, не оправдавшим особую к нему милость великого государя.

К счастью для обоих Нащокиных, Алексей Михайлович не отличался жестокостью и свирепостью Ивана Грозного. Сначала он, правда, сильно осерчал, но потом вошел в положение отца и сына и к первому отнесся с дружеским сочувствием, а ко второму – с великодушным пониманием. Царь написал своему фавориту, не знавшему, куда деваться от позора, теплое письмо, в котором оправдывал поступок-проступок Воина его молодостью, любознательностью, неискушенностью.

Великодушие Алексея Михайловича проявилось и в том, что он не препятствовал возвращению блудного сына А.Л. Нащокина. Ни в Польше, ни во Франции, ни в Дании, ни в Голландии юноша так и не нашел себе достойного места, применения своим знаниям и способностям. Его пытались использовать в политической игре против России, но шантажировать отца сыном не удалось: царский любимец был тверд и непреклонен. Он скорее пожертвовал бы своим дитятею, чем предал великого государя, верным слугой которого не без оснований себя считал.

Когда в 1665 году, пять лет прожив на чужбине, Воин, отчаянно затосковав, повинился, покаялся и стал умолять, чтобы ему было дозволено вернуться на родину, царь не стал чинить препятствий и простил его. По возвращении Воина приняли сдержанно, однако не подвергли каким-либо наказаниям. Правда, не найдя себе настоящего дела на Западе, не нашел он его и в своем отечестве. То ли ему больше не доверяли, то ли обширный запас знаний и заграничный опыт Воина Нащокина оказались не нужны.

Во саду ли, в огороде

До начала XVII века посольства из Москвы выезжали за границу по мере надобности и на ограниченное время. Постоянных дипломатических представительств у России не было. Обычно посольства снаряжались для заключения мира с той или иной страной, установления торговых связей, участия в торжественных церемониях вроде коронации и т. д.

Мнение о русских послах при европейских иностранных дворах долгое время было отрицательное, в силу чего нередко складывалось невыгодное впечатление и о Московском государстве в целом.

В России в порядке вещей была следующая дипломатическая практика: за рубеж во главе миссии посылали человека, во-первых, знатного рода, во-вторых, доказавшего свою личную преданность великому государю. То, как он разбирался в хитросплетениях внешней политики, в международных делах, знал страну, куда отправлялся, и ее обычаи и как был образован и сведущ в принятых за границей нормах обхождения, общения и приличиях, во внимание особо не принималось. Главное, что требовалось от посла, это стоять на своем, крепко держаться за царские наказы, ни в чем не уступать и на все предложения, которые предварительно не были оговорены и одобрены в Москве, отвечать решительным отказом.

Несговорчивость российских послов приводила иностранных дипломатов в отчаяние. Обсуждать с московитами серьезные международные вопросы и то, как строить взаимоотношения, реально было только в России, в непосредственной близости от царя и его советников. За рубежом же от послов слышали выученные наизусть от и до царские слова и не более. Все остальное, на что были они способны, это придираться ко всяким мелочам, по многу дней, а то и недель оспаривать формальности, настаивать на непременном соблюдении таких процедурных моментов как порядок следования русского посла и его большой свиты на прием во дворец или обязательное вставание иностранного монарха при упоминании царского имени.

Портрет Григория Федоровича Долгорукого. Неизвестный художник. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

По тому, как обставлялась внешняя сторона церемонии, принимались или отвергались выдвигаемые условия, шло согласование требований, в Москве потом судили о том, насколько преуспел посол, хорошо ли позаботился за границей о высоком престиже России.

Порой из-за этого случались всякие казусы, нелепости и недоразумения. Например, выполняя поручение при английском дворе, московский посол вдруг резко прервал свой визит и вернулся ни с чем. Оказалось, что он обиделся из-за того, что королева принимала его не во дворце, а где-то «на огороде, среди грядок лука и чеснока». На самом деле это не было ни пренебрежением, ни оскорблением. Напротив, королева дала русскому гостю аудиенцию в своем саду в знак особого расположения. В столь неформальной обстановке она встречалась только с самыми приближенными людьми или в расчете на доверительную беседу.

Нестерпимым и унизительным для послов из России было, когда их сажали за стол во время деловых переговоров или за обедом не на почетное первое, а на второе место, которое, по их разумению и оценке, не соответствовало их статусу, занижало его. В этом усматривалось неуважение. Ведь в Московии в XV–XVII столетиях придавали огромное значение почестям по знатности рода и занимаемому человеком положению. С той же меркой и с теми же требованиями посланцы царя подходили к правилам этикета за рубежом.

Со временем, конечно, сформировался круг хорошо подготовленных русских дипломатов, которые достойно и высокопрофессионально представляли Россию за рубежом и блестяще защищали и отстаивали ее интересы.

Гнездо порока

Внедрение в народное сознание неприязни к загранице происходило не само по себе. В иностранцах видели источник всевозможных неприятностей и бед – от войн и нашествий до эпидемий и вредных, опасных для православной веры ересей. Определенные профилактические меры для формирования из чужеземца образа врага, а из зарубежья гнезда порока предпринимала Церковь. К тому же и подходящего материала в подтверждении злых умыслов ближних и дальних соседей в отношении России всегда было достаточно. Например, уже одно только то, что за спиной обоих самозванцев, выдававших себя в начале XVI века за трагически погибшего сына Ивана IV царевича Дмитрия, стояли польский король и его ближайшее окружение, изобличало Речь Посполитую как недружественную России державу. Вооруженная интервенция польско-литовского войска и прямое вмешательство во внутренние дела Московии не могли не усилить в народе антипольские настроения и настороженное отношение к загранице вообще.

Не осталось не замеченным и то обстоятельство, что, оказавшись за рубежом, не так уж мало русских людей если и не предавали родину, то отказывались возвращаться. Стало быть, в чужой стране их чем-то соблазнили, прельстили, напустили дурмана в голову. Ответ на вопрос, что заставило их отречься от своего отечества, забыть про свои корни, был прост. Такое поведение, как правило, объясняли не иначе, как дурным влиянием, под которое по слабости характера, неискушенности и некрепости веры попал в другой стране человек.

Не в пользу зарубежья было и то, что там зачастую укрывались люди с темным криминальным прошлым, уголовные преступники, проходимцы, смутьяны, мошенники. Именно такой фигурой был известный и отъявленный плут и обманщик Тимофей Анкундинов.

Женившись по расчету, он растратил состояние жены и сбежал из Вологды, где жил до этого, в Москву. В столице он поступил на канцелярскую работу и за короткое время совершил крупные должностные преступления, назанимал много денег и наделал кучу долгов. Чтобы скрыться от кредиторов и избежать сурового наказания, прохвост пустился в бега за границу и попеременно жил в Польше, Молдавии, Турции, Сербии, Трансильвании, Швеции и других странах, выдавая себя за самых разных людей. Так, в Стамбуле он по секрету сообщил, что приходится родным сыном царю Василию Шуйскому. Мистификация зашла столь далеко, что самозванец получил доступ к влиятельным европейским особам и даже к папе римскому и добился их поддержки.

Расцвет Кремля. Всехсвятский мост и Кремль в конце XVII в. А.М. Васнецов. 1922 г.

Вероисповедание мнимый государев сын менял не однажды: принял ислам, потом лютеранство, позднее вынашивал план унии (объединения) православной и католической церквей.

Обеспокоенное российское правительство вело активный розыск Анкундинова. Одному из царских сыщиков удалось выследить самозванца в Голштинии и добиться его ареста. В 1653 году он был выдан российским властям, доставлен в Москву и казнен.

По природе Анкундинов был человеком способным и восприимчивым. Владел латынью, итальянским и турецким языками, разбирался в астрономии, написал несколько литературных сочинений, в том числе стихотворных, где бойко отстаивал свои беспочвенные права на российский престол.

Мать и мачеха

Русские послы не всегда находили нужные слова, чтобы описать всякие диковины и непривычные зрелища, которые видели на Западе. Так, на одного из дипломатов большое впечатление произвел увиденный им в Голландии отлитый из бронзы памятник во весь рост знаменитому гуманисту эпохи Возрождения Эразму Роттердамскому. В России ничего подобного не было, и упомянутый дипломат в довольно наивных выражениях сбивчиво и неуклюже объясняет в донесении московскому двору, что же собой представляет стоящая на городской площади монументальная фигура и зачем она установлена.

В Московии увековечение таким образом памяти кого-то из великих людей не было принято. Эта практика получит распространение лишь в начале XVIII века. Оттого можно понять затруднение и искреннее недоумение очевидца, который никак не может взять в толк, зачем понадобился странный металлический идол. Правда, из любознательности, желания разобраться и сообщить исчерпывающую информацию, посол выясняет, что поразившая его воображение внушительная статуя изображает не короля и даже не полководца, а всего лишь какого-то не то писателя, не то ученого мужа, о котором он не имел ни малейшего представления. Русский дипломат не скрывает своего удивления и рассчитывает на еще большее изумление посольских людей в Москве. Виданное ли дело превозносить и почитать не монарха и национального героя, а всего лишь выделившегося своей высокой разумностью и гладким слогом сочинителя?! Это позже автор «Похвалы глупости» и его знаменитая сатира станут известны в России. Но пока время еще не настало.

Русскому человеку пока сложно постичь многие достижения и реалии, которые в Западной Европе уже не новинка, а в порядке вещей. Так, иеромонах Симеон, участвовавший в 1439 году в созванном папой церковном соборе во Флоренции, столкнулся там с тем, что было выше его понимания, но что он незамедлительно подметил. Однако попытка передать великолепие ренессансной архитектуры Италии разбилась о бессилие это сделать, и он ограничился общими словами. Симеон акцентировал внимание на внешней стороне достопримечательностей: высокая башня, большой храм, красивый фонтан. Ему не дано было вникнуть в секреты их совершенства и принципы устройства. Но он чувствовал, что они прекрасны и что их создание – результат недоступного ему полета человеческого ума.

Постепенно неприятие всего иностранного и оголтелая латинофобия теряют в Московии былую остроту. И вот уже народная мудрость не так непреклонно, как раньше, отзывается на заграничное и реагирует на чужое. По-прежнему в ходу пословицы: «Хвали заморье (чужую сторону), а сиди дома», «За морем теплее, а у нас светлее (веселее)», «Родимая сторона мать, чужая – мачеха».

Однако отношение к загранице медленно меняется, мягчает. И народные речения (афоризмы) красноречиво о том свидетельствуют: «Дома сидеть – ничего не высидеть», «Где ни жить, только бы сыту быть», «Ищи добра на стороне, а дом люби по старине».

Влиятельный политик в России второй половины XVII века и близкий к царю Алексею Михайловичу Афанасий Ордин-Нащокин не страшится публично произнести вслух то, что думает: «Доброму (хорошему. – В. С.) не стыдно навыкать (учиться, набираться навыка. – В. С.) со стороны (за границей. – В. С.)».

Портрет в Прадо

На парадном портрете работы художника Хуана Карреньо де Миранды в музее Прадо в Мадриде представлен русский посол Петр Потемкин.

Седой мужчина, изображенный на холсте, явно позирует. Стоит, подбоченясь, желая произвести как можно большее впечатление, но в то же время подчеркнуть не собственную значимость, а величие державы, от лица которой выступает. А художник и рад стараться – работает с увлечением и точно, тщательно передает особенности незнакомой натуры. Ведь при дворе Карла II посол из далекой Московии – редкий гость. В нем все необычно и интересно: и окладистая борода, и высокая, опушенная мехом шапка, и богатая, по-восточному пышная и экзотическая для Западной Европы одежда: шелк, дорогой пояс, золотое шитье.

Но главное внимание портретист сосредоточил на личности Потемкина. Посол знает себе цену, у него умные, проницательные глаза, привлекательное, но бесстрастное лицо – как раз такое, какое должно быть у дипломата высшего ранга, которому всегда есть, что скрывать.

Потемкин был не первым посланцем России в Испании. При великом князе московском Василии III его личные представители были приняты на высшем уровне в старинной королевской резиденции в Вальядолиде, а до этого испанские дипломаты с подобной миссией побывали в Кремле. Все складывалось хорошо, но дальнейшие отношения между обеими странами как-то вдруг прервались, едва начавшись.

И вот 150 лет спустя опытный в посольских делах и международных связях человек при дворе царя Алексея Михайловича П.И. Потемкин в 1667–1668 годах в результате шестимесячных переговоров возобновил, а через 13 лет (летом 1681) закрепил российско-испанские контакты, что было документально оформлено. Москва и Мадрид обменялись грамотами, заверив друг друга в готовности «жить в искренней дружбе и союзе».

Петр Потемкин. Хуан Карреньо де Миранда. 1681–1682 гг. Прадо, Мадрид

Именно тогда, во время второго визита Потемкина в Испанию, и был выполнен его портрет.

С тех пор стороны были верны достигнутому соглашению. А с 1722 года при российском царе Петре I и испанском короле Филиппе IV была достигнута договоренность о постоянном взаимном дипломатическом представительстве.

Сохранился отчет («статейный список») русского дипломата о его миссии на Пиренеях.

Потемкин с симпатией отзывается об испанцах, называет их «домостройными людьми», которые превыше всего «домашний покой любят». Они воздержаны в вине и умерены в пище, и посол с большим удивлением отмечает, что ни он, ни его товарищи ни разу и нигде не встретили ни одного пьяного. Но на хорошее впечатление Потемкина о стране наложилось и плохое: на таможне в маленьком пограничном городке местный чиновник, приняв дипломатов за купцов, привычно стал вымогать взятку. Он не разрешил им следовать дальше, пока не получил «пошлину» – подношение в виде золотых окладов, которые пришлось снять с икон.

Этот досадный эпизод взбесил Потемкина и его спутников, и они, возможно, позаботились довести информацию об алчном и наглом таможеннике до русского купечества, что надолго отбило всякую охоту ехать по торговым делам в Испанию. Во всяком случае, если не считать общения по дипломатическим каналам, то до XIX века русские в Испании не бывали.