Текст книги "Русские на чужбине. Неизвестные страницы истории жизни русских людей за пределами Отечества X–XX вв."

Славороссия

Северо-Восточная компания с самого начала отличалась от предшествующих ей предприятий. Конечно, как любая большая корпорация, она прежде всего была нацелена на извлечение доходов. Но, помимо этого, в сферу ее приоритетных интересов входило закрепление в Америке русских колонистов и устройство с этой целью стационарных поселений.

Именно так подходили к делу основатели Северо-Восточной компании купец Григорий Шелихов и его партнеры Иван и Михаил Голиковы.

Промысел и торговля пушниной сочетались с морскими экспедициями, призванными найти подходящие места для будущих населенных пунктов, составлением подробных карт. Так в зону освоения компании попали довольно далеко географически отстоящие друг от друга территории: остров Кадьяк, Алеутские острова, побережье Аляски и Калифорнии.

По инициативе Г.И. Шелихова представители компании подали прошение на имя императрицы Екатерины II, убеждая ее обеспечить их усилиям в Америке поддержку со стороны правительства.

По их словам, поскольку русские обзаведения (предприятия) стали первыми на новых землях, у России есть все основания распространить на них права владения.

Осторожная государыня, опасаясь международных конфликтов, воздержалась от официальной помощи Северо-Восточной компании, однако негласно поощрила практику постоянных поселений русских колонистов.

Есть документально подтвержденные данные, что были организованы стационарные пункты для проживания: территорию столбили, вкапывая в землю железные пластины «с изображением… медного креста и медными литерами слов: «земля российского владения». Это не были знаки государственной символики, и тем не менее они выполняли функцию охранно-предупредительной разметки, информирующей, что здесь находятся недвижимость и собственность, принадлежащая Российской империи.

У Шелихова были поистине грандиозные и необъятные планы. Он мыслил Русскую Америку как качественно новое, свободное от феодальных отношений и устоев продолжение России. Энергичный купец даже придумал название будущей столицы этой заокеанской части страны – Славороссия.

Внезапная смерть Шелихова помешала осуществлению его масштабных проектов. И все же начатое его стараниями дело успешно продвигалось. В 1797 году решением царского правительства взамен Северо-Восточной и еще трех компаний была учреждена Российско-Американская компания, определявшая хозяйственную жизнь Русской Америки в течение почти семидесяти лет (1799–1867).

Екатерина II в виде Законодательницы в храме богини Правосудия. Д.Г. Левицкий. 1780 г. Третьяковская галерея, Москва

Теперь Россия уже официально признала свои заокеанские владения. «Протектором колонии» был назначен зять Г.И. Шелихова Николай Резанов.

На него легла и забота о привлечении из России возможно большего числа добровольцев для переселения на постоянное местожительство в Америку.

Задача оказалась не из легких. Для ее решения даже было выдвинуто категорически отвергнутое Резановым предложение посылать в Новый Свет ссыльных, банкротов, пьяниц и прочий маргинальный элемент. Протектор настаивал на том, что ему нужны не тунеядцы и пьяницы, а люди, обладающие знаниями, владеющие профессией и готовые реально работать.

О том, каково было соотношение в Русской Америке собственно русских и аборигенов, свидетельствуют следующие цифры: на острове Кадьяк, освоенном еще во времена Северо-Восточной компании при жизни Г.И. Шелихова, в начале XIX века на 470 человек выходцев из России приходилось 5 тысяч 200 индейцев.

Русское открытие Америки шло с Востока и продолжалось в течение всего XVIII столетия. Рыбаки, охотники-промысловики проникали на острова Тихого океана, на Аляску. «Слухом земля полнится», – гласит старинная поговорка. Рассказы о Новом Свете распространялись по России и вызывали желание попытать счастье в далеком краю у многих, что обеспечивало постоянный приток переселенцев. Русские колонисты осваивали не только северные территории континента, но и продвигались по океанскому побережью к югу вплоть до Верхней Калифорнии.

Кто первый?

Сейчас сложно установить, что за московит первым побывал в Африке. Но это был вовсе не Афанасий Никитин, который, возвращаясь в 1471 или 1472 году после своей индийской одиссеи, мимоходом (на пять дней) высадился где-то «на земле эфиопской». Сохранились глухие сведения о путешественниках из России, которые его опередили. Правда, они сошли на африканский берег севернее – в Египте.

В конце XIV – начале XV века совершил туда свое хождение архимандрит Агрефений из Смоленска. В 1461–1462 годах шесть недель в Египте провел монах Варсонофий, впоследствии ставший игуменом в Бельчице, а еще позже приглашенный в качестве духовника новгородским митрополитом.

В сочинении «Хождение архимандрита Агрефения…» главное внимание уделено описанию христианского Египта: Синаю, библейским древностям, церкви Николая Чудотворца. Вскользь касается автор и экзотической природы страны, не приводя, впрочем, названий ни растений, ни поразивших его зверей.

Торговый человек Василий, житель одного из городов на реке Оке, делится о Египте несколько иными впечатлениями, что и понятно: ведь он не паломник, а купец, и его в первую очередь занимает, что за город Каир и насколько он многолюден, какой товар есть на базаре, и т. д.

Остается догадываться, что привело в Египет ближе к концу XV века Михаила Григорьева (Гиреева) – казначея великого князя московского Ивана III. Есть предположение, что этот человек – не кто иной, как знаменитый дьяк (должностное лицо в аппарате управления времен Московской Руси) Мисюрь-Мунихин. Кстати, Мисирь или Мисюрь – арабское название Каира, в связи с чем возникает вопрос: не привез ли Гиреев с двумя страницами текста, где сравнивает дворец султана с Московским Кремлем, свое прозвище?

Дальнейшее проникновение русских в Африку приходится на середину XVI века. В 1559 году небольшое посольство, отправленное царем Иваном IV для раздачи милостыни христианским монастырям на Востоке, достигло Александрии египетской. Наряду с духовными лицами в группу московитов вошел смоленский купец Василий Позняков, взявший с собой и сына.

Записки Познякова содержат безыскусственный рассказ очевидца о Каире, о Синае и о путешествии с караваном верблюдов через пустыню.

Во второй четверти XVII столетия в Египет попадает купец из Казани Василий Гагара. Свое двухлетнее пребывание там он тоже отразил в записках, в которых отдал дань не только знаменитым пирамидам, но и каирскому водопроводу, снабжавшему город водой из Нила, выращиванию сахарного тростника и устройству простейшего инкубатора в виде печей, обложенных для обеспечения тепла конским навозом, что позволяло за 12 дней получать 6 тысяч готовых цыплят.

В Южной Африке на исходе XVII века появились независимо один от другого два выходца из России: москвич голландского происхождения Иоаханнес Свелленгребель и родоначальник давно известной и уважаемой семьи африканеров (буров) Илофф. Конечно, их принадлежность к русским весьма условна, а сведения о них полулегендарны, но ничто не мешает причислять обоих к жителям Капы – первого европейского поселения у самого мыса Доброй Надежды, будущего Кейптауна.

Таковы в общих чертах скудные данные о русских пионерах освоения Африки.

А дома лучше

В середине XVIII столетия развернутую информацию о Египте приводит в своей книге «Проскинитарий» духовный писатель Василий Суханов, трижды побывавший в Северной Африке. Он тоже не оставляет без внимания пирамиды и другие памятники культуры, объясняет устройство водопровода и принципы колесной подачи воды для нужд земледелия. Каир он сравнивает с Царь-градом (Константинополем), а Нил – с Окой под Серпуховом или Коломной. Интересны сведения автора о торговой жизни и о животном и растительном мире страны. Сильное впечатление произвел на него «зверь лютый» – крокодил.

В XVIII веке Африка не выпадает из зарубежных маршрутов россиян. Мало того, путевая карта включает уже не только Египет, но и страны Магриба, Судан, Эфиопию. Однако на первом месте все же остается страна пирамид, которая в первую очередь привлекает представителей духовенства и паломников, стремящихся к христианским святыням Синая.

Знакомясь с сообщениями о Египте братьев иеромонахов Макария и Селиверста, отца Андрея Игнатеьева, недоучившегося студента Киевской академии Василия Григоровича-Барского, убеждаешься в том, что они соотносят увиденное в чужих краях с привычными картинами и реалиями Российской империи и вольно или невольно как бы прикидывают, могли ли бы они жить в этом пестром и многолюдном мире, где в путанице грязных, немощеных улиц шумят и кипят человеческим варевом базары, а с лавками и торговыми точками соседствуют мечети и библейские древности. Родину все они однозначно находят милее и житейскую мудрость пословицы «В гостях хорошо, а дома лучше» не оспаривают.

Отдых на пути в Египет. Орацио Джентилески,

Ок. 1626 г. Лувр, Париж

По свидетельству поручика артиллерии Манучара Качкашвили (Максима Качкачова), поездка которого в Северную Африку состоялась в 1786 году, на военной службе в Египте было много русских мамлюков – воинов-рабов. Поскольку страна находилась во власти османского султана, Турция держала здесь военные силы, сформированные из пленных, среди которых были уроженцы России и Украины. Качкачов не уточняет, сколько именно русских приходится на общее количество мамлюков, но, судя по его данным, их было много. Известно, что только после Русско-турецкой войны 1768–1774 годов не менее 400 пленных русских влились в состав египетского военного контингента.

Качкачов оказался в Африке вскоре после заключения Георгиевского трактата, по которому Россия по просьбе царя Ираклия II принимала

Восточную Грузию под свое покровительство. Поэтому грузинский артиллерист считает своим долгом предоставить полезную информацию не только в Тбилиси, но и в Санкт-Петербург. Сохранился его доклад, адресованный князю Г.А. Потемкину, о готовности упомянутых русских мамлюков дезертировать в христианскую Эфиопию, о том, что их намерение встретило поддержку представителя этой страны, и дело теперь лишь за российско-эфиопским союзом, который гарантировал бы защиту от ответных агрессивных действий со стороны Турции.

Однако осложнение отношений с высокой портой не входило в планы русского правительства, и оно ответило отказом. По тем же причинам русская дипломатия воздержалась заключать договор с императором Эфиопии Иясу II в 1751 году, когда он обратился с предложением обменяться с этой целью посольствами.

От Каира до Капы

Россия не проводила в Африке колониальную политику, не претендовала на захват там территорий. Однако вполне понятные интересы великой морской державы вызывали необходимость географического изучения так называемого Черного континента, составления уточненных карт.

Эта миссия возлагалась, как правило, на морских офицеров вроде капитан-лейтенанта Матвея Коковцова, который обстоятельно исследовал в конце 1770-х годов североафриканское побережье, собрал большой и практически полезный материал и опубликовал по результатам своих путешествий две книги с чертежами (картами): одну («Описание Архипелага и Варварийского берега…») о Тунисе и вторую «Достоверные известия о Алжире».

В целях конспирации, чтобы его не приняли за резидента русской разведки, которым он отчасти был, Коковцов выдавал себя то за купеческого поверенного, то за французского туриста.

К третьей четверти XVIII века относится запутанная история основания в Восточной Африке, на острове Мадагаскар, русского поселения-порта с немецким названием Луисбург. Группа колонистов включала 12 человек, ведущую роль среди которых играл авантюрист и аферист венгерского происхождения Мориц Бениовский, быстро освоилась на облюбованном им уголке мальгашской земли и начала довольно бойко торговать с Капской колонией (юг Африки), Индией, странами Европы и Южной Америки.

Бениовский вскоре был провозглашен «великим королем». Он сам пустил слух, что является внуком последнего владыки Мадагаскара, сыном его дочери, будто бы коварно похищенной французами.

Коптская церковь Св. Марии (Аль-Муалляка)

Возможно, кто-то из аборигенов острова поверил в эту чушь, но самозваный король внезапно исчез, оставив своих «подданных» на произвол судьбы. Имена двух из них известны: Иван Уфстюжанинов (Устюжанинов?) и Алексей Чулочников. Как звали остальных – двух матросов и семерых подсобных рабочих, сведений нет. Уфстюжанинов и Чулочников, очевидно, были правой и левой рукой Бениовского и с его исчезновением заняли положение лидеров среди поселенцев.

Как сложилась судьба этих двух колонистов, историки выяснили. Оба благополучно вернулись в Россию. Что касается остальных, то о них ничего не известно. Возможно, они доживали свой век на Мадагаскаре.

Сохранился документ, из которого следует, что в 80-х годах XVIII века русские мореплаватели достигали островов Маврикий, Мадагаскар и мыса Доброй Надежды со стороны Камчатки. Именно этим путем оказались на Мадагаскаре Бениовский с товарищами.

В конце XVIII столетия в России в порядке вещей была практика стажировки русских моряков на кораблях британского флота. Так еще до своих самостоятельных кругосветных путешествий в Африке и Индии в числе других морских офицеров побывали в 1797 году И.Ф. Крузенштерн и Ю.Ф. Лисянский.

Без удержу и меры

Заграничный период жизни великого русского ученого Михаила Ломоносова связан главным образом с Марбургом. В университет этого старинного немецкого города двадцатипятилетний химик и кандидат медицины из России прибыл в марте 1736 года для обучения горному делу и металлургии. Он слушал лекции по механике, гидростатике, аэрометрии, гидравлике профессора Христиана Вольфа и курс по теоретической химии профессора Ю.Г. Дуйзинга, сочетал изучение естественных наук с литературными занятиями.

Христиан Вольф обладал широким взглядом на вещи и, став наставником русского стажера, приобщил его к универсальному подходу к науке. Впоследствии Ломоносов с благодарностью отзывался о своем немецком учителе и как теоретик и практик совмещал в ученых трудах философию, логику, математику, физику, то есть придерживался именно того комплексного метода исследования, который перенял у Вольфа.

Большое впечатление на молодого человека произвело и то, что профессор, отступая от установленных правил, читал лекции не на латыни, а на немецком языке. Позднее преподавание на родном языке станет принципиально важным нововведением, на котором настаивал Ломоносов при создании Московского университета. Как его основатель он взял за образец модель организации и содержания учебного процесса в Марбурге.

Первые три года своей заграничной стажировки Ломоносов много и плодотворно работал: подготовил две диссертации, одну по физике, другую по химии, проводил лабораторные опыты, прочитал массу нужных книг. Причем наряду с латынью и немецким освоил французский и итальянский. Он счел также необходимым брать уроки рисования, танцев и фехтования. Было у него и еще увлечение – составление библиотеки художественной литературы, чтобы познакомиться с мировой классикой в оригинале.

М. В. Ломоносов

Однако образ кабинетного ученого, который за рубежом только и делал, что не покладая рук с утра до ночи занимался лишь наукой и самообразованием, мало подходит Ломоносову. Он не щадил себя в труде, но и отдыхал и расслаблялся без удержу и меры. Ему пришлась по нраву разгульная жизнь немецких студентов, привыкших, чтобы «мозги не отсохли» от переизбытка полученных знаний, кутить и веселиться. И Ломоносов не только от них не отставал, но и, войдя во вкус, изрядно превосходил. Картам, пирушкам, бесшабашным попойкам он предавался с истинно русским пьяным буйством и размахом. Ведь в Германии он оказался с довольно тугим кошельком. Ему сразу выдали денежное содержание вперед на целый год: 300 рублей золотом. Для выходца из бедной крестьянской семьи это была неслыханно большая сумма. Вынужденный в России отказывать себе во всем и экономить каждый грош, в Марбурге Ломоносов, полный молодых, горячих сил, как бы берет реванш и тратит деньги, не считая. В результате они вскоре заканчиваются, но кутежи продолжаются, потому что в университетских городах Германии студентам издавна предоставляется кредит, чем и воспользовался Ломоносов.

Но вот пришло время, когда у него сложилось настолько плачевное положение, что ему по решению руководства университета, согласованному с Императорской академией наук в Петербурге, пришлось покинуть Марбург. Даже расположенный к Ломоносову Вольф находит, что дальнейшее пребывание в Марбурге его русского подопечного не пойдет ему впрок, ибо он больше не должен быть предоставлен сам себе и иметь ту свободу, которой студента университета по устоявшейся традиции никак нельзя лишить.

В знак протеста

В старейшем горнозаводском центре Саксонии Фрейберге стажировка Ломоносова протекала совсем иначе, чем в Марбургском университете. Вместо прежней вольной жизни началась череда дней, подчиненных строгому распорядку. Теперь наставником русского практиканта стал горный советник Й.Ф. Генкель – хороший специалист, но человек крайне педантичный, поборник жесткой дисциплины. Тех, кто был направлен к нему с целью повышения квалификации, он держал под неослабевающим контролем и требовал от них соблюдения раз и навсегда установленных правил и режима работы.

Занятия по минералогии и металлургии, которые проводил Генкель, сводились в основном к непосредственному погружению в производственный процесс и строились как объяснения в ходе посещения рудников и металлургических заводов. Деятельного Ломоносова, давно стремившегося перейти от теории к практике, это как нельзя более устраивало. Однако он не мог отказаться от самостоятельных размышлений над теоретическими проблемами и от собственной исследовательской работы. Генкель же такую инициативу не только не поощрял и не приветствовал, но и решительно пресекал, считая, что «посторонние умствования» и побочные эксперименты мешают выполнению главной задачи – постижению профессии и отвлекают от усвоения сложных технологических моментов. После отеческих наставлений и доброжелательности Вольфа мелочная опека, бесконечные замечания и придирки Генкеля, его вмешательство во все, что делает или собирается делать Ломоносов, не могли не раздражать молодого ученого. К тому же советник, следуя предписанию из Петербурга, ограничил потребности русских практикантов в деньгах на так называемые карманные расходы и разные мелочи смехотворной суммой – 1 таллер в месяц.

В знак протеста против вторжения в его личную жизнь и фактического лишения права на независимость Ломоносов после бурной ссоры резко разрывает отношения с Генкелем и самовольно покидает Фрейберг, где провел около года.

Рукопись Ломоносова

Последствием конфликта было то, что Ломоносов начинает вынужденно скитаться по Европе, ища твердый заработок, чтобы собрать деньги на возвращение в Россию. Он пытается встретиться с русским посланником в Саксонии бароном Г.К. фон Кайзерлингом, но не застает его в Лейпциге. Тогда ученый принимает решение вернуться в Марбург, где его ждала невеста и где он рассчитывал на помощь друзей.

Полоса скитаний

С девицей Елизаветой Цильх Ломоносова связывали серьезные и длительные отношения. Она была дочерью его домохозяйки, вдовы марбургского пивовара, уважаемого в городе человека Генриха Цильха. Влечение друг к другу Михаила и Елизаветы было взаимным и переросло в любовь. Они договорились пожениться и вместе уехать в Россию, как только стажировка Ломоносова подойдет к концу.

После конфликта во Фрейберге русский жених некоторое время остается в Марбурге в доме невесты, и в феврале 1739 года они венчаются в местной реформатской церкви. Толком насладиться медовым месяцем молодоженам не удается, поскольку для Ломоносова наступает полоса скитаний. Нужда в деньгах заставляет его позаботиться о достойном достатке семейства. Он не может позволить себе жить и содержать супругу, мать его будущих детей, на скромные средства вдовой тещи и отправляется устраивать свои дела во Франкфурт. Там его постигает неудача, и далее маршрут ученого лежит в Голландию. Из Роттердама он морем следует в Гаагу, оттуда – в Амстердам, но в Нидерландах, как и в Германии, существенно поправить критическое денежное положение не получается. Правда, во время своих разъездов, не сумев пополнить кошелек, Ломоносов обогатился новыми знаниями и опытом: обстоятельно изучал устройство действующих механизмов и технологию добычи руды, в Гессе и Нимзугене, стоя у плавильных печей, получал информацию из первых рук у лучших специалистов в горнодобывающей промышленности. Когда Ломоносов знакомился с тем, как поставлено дело на рудниках в Гарце в Голландии, его приняли за высококлассного инженеpa – настолько профессионально точные, продуманные и глубокие по содержанию вопросы он задавал.

Был ли у него шанс найти подходящую работу за рубежом и остаться там навсегда? Безусловно да. Но он не помышлял об этом, потому что не представлял себе жизни вне России.

Какие-то предложения в период его странствий по Европе ему, конечно, поступали. И не заинтересовали они его по той простой причине, что он рассчитывал в короткий срок заработать как можно больше. Однако за отсутствием таких вариантов пришел к выводу, что лучше всего возвратиться в Марбург. Теперь он готов умерить свои запросы и согласен на любой, пусть не высокий, но стабильный доход, обеспечивающий прожиточный минимум на какое-то время, до поступления финансовой помощи из Академии наук. И тогда прощай, Германия! Все помыслы и планы Ломоносова связаны исключительно с Россией, и возвращения на родину он ждет с огромным нетерпением.

Однако даже к жене в Марбург он попал не сразу, а почти полгода спустя. По дороге с ним приключился нелепый случай. Он остановился на ночлег в гостинице, где шумно пировали офицер-вербовщик, с десяток солдат и новобранцы. Они пригласили рослого и крепкого незнакомца присоединиться к своему застолью, и тот охотно согласился. Когда на следующее утро Ломоносов пришел в себя, на нем уже была форма рейтара, а звонкие монеты в карманах указывали на то, что отныне он должен служить в войске прусского короля. Доказывать, что его завербовали обманом, было бесполезно, и новобранец притворился, что всем доволен, и даже изобразил веселье. Тем не менее за ним был строгий присмотр, и он смог бежать из казармы лишь через пять месяцев, благополучно миновав караульный пост, где дремали часовые, и уйдя от преследовавшей его погони.

В Марбурге Ломоносов возвращается к прерванной работе по теоретической химии и физике и с разрешения своего хорошего знакомого, университетского аптекаря Детлефа Дитриха Михаэлиса, занимается опытами в его лаборатории.

Жизнь четы Ломоносовых складывается спокойно и ровно. В семье происходит пополнение: рождается дочь Екатерина-Елизавета, потом – сын Иван. Ученый счастлив в браке, но его тяготит безденежье и финансовая зависимость от родственников. Он предпринимает все новые усилия, чтобы получить из Петербурга средства на обратную дорогу в Россию.

И тут большое участие в судьбе Ломоносова принимает профессор Христиан Вольф, который прекрасно понимает, что его ученик, несмотря на репутацию шалопая и вертопраха, на самом деле в недалеком будущем станет светилом науки. С помощью этого доброго наставника Ломоносов наконец получает из академии вексель на 100 рублей. Зная нравы соотечественников и местные порядки, Вольф еще хлопочет и о том, чтобы уладить вопрос с долгами своего ученика. Без поручительства почтенного профессора кредиторы не оставили бы того в покое.

Денег едва хватило, чтобы Ломоносов отбыл в Россию один. Жена вместе с дочерью (сын умер в годовалом возрасте) приехала к мужу в Санкт-Петербург позднее.