Текст книги "Доктор Гарин"

– Именно так моя светлая супруга и думает! В этом мы антагонисты… Голубушка! Как вам наши банные радости? – спросил граф Машу.

– Merci, очень вовремя.

– Баня всегда вовремя. – Пак выбралась из бассейна по лестнице и рухнула на шезлонг. – О-о-о-о… ну и денёк…

– Под пульками пришлось побегать?

– Пришлось.

– Нынче это здесь и рядом. Мой братец вон каждый день под пульками бегает. Добровольно! Завёл себе манеру на бригандов охотиться. Зачем? Какого рожна? “Для чистоты земли”. Утопия! Они как тараканы – где одного убил, там десять новых народятся. Их столько после Третьей войны по Алтаю бродит. А он – каждое утро на охоту с есаулом! Quelle absurdité!

– Донимают разбойники? – спросил Гарин и погрузился с головой.

– Да нет же, в том-то и дело! Как они способны нас донять, тут сторожевые башни с лучами, пушечки автоматические. Блажь, блажь и пагубная привычка!

– К убийству? – спросила Маша, обплывая графа.

– К войне! Всё не навоюется, Хемингвэй наш! И это после шестнадцати войн и двенадцати ранений! Дон Кишот!

– Кто Дон Кишот? Я?! – выкрикнул граф Данила, выбегая из парной и с разбега кидаясь в бассейн.

– Ты, ты, а кто ещё?!

Гарин всплыл, отфыркнулся:

– Ещё одна ато́мная бомба взорвалась?

Всплыл и граф Данила:

– Господа, не верьте ни единому слову моего брата. Он жёлтый пацифист.

– А ты – чёрный империалист! Всё… пойду-ка я… – Граф Савва выбрался из бассейна, надел махровый халат. – В каминном сегодня?

– В каминном, а где ещё? – подтвердил брат.

Граф Савва что-то запел и вышел.

– Вы были на шестнадцати войнах? – спросила Пак.

– В шестнадцати кампаниях, – уточнил граф. – А войн было всего три, как вы знаете.

Граф поплыл на спине.

– А я была только в двух кампаниях, – произнесла Пак.

– Барабинская и…? – Маша обняла Гарина сзади и поплыла на нём.

– Пермская. Самая первая.

– Там было горячо…

– Да.

– Много челове-е-ческого мяса, – пропела Маша в ухо Гарина. – Гарин, вы проголодались?

– Как-то нет пока…

– А я уже. Давайте с вами уплывём?

– Куда?

– К атлантам, например.

– Abgemacht![35]35
  Договорились! (нем.)


[Закрыть] – пробасил он и вдруг нырнул, увлекая Машу с собой.

Ужин был устроен в каминном зале. Посреди большого зала с грубыми каменными стенами, прорезанными узкими мозаичными окнами, с высоким потолком и пылающим камином стоял длинный сервированный стол, за которым расположились оба графа, графиня, трое пожилых и двое молодых родственников семьи Сугробовых, приживалка блаженная Агафья, поп сугробовской церкви с попадьёй и дьяконом, астролог Моно, есаул Пров Петров, а также и прибывшие с Гариным гости, за исключением Штерна. Семеро слуг в бархатных ливреях подавали напитки и яства; два риджбека и пятнистый дог лежали подле стола на огромном старом ковре, ожидая, как всегда, костей и объедков.

Как только слуги обнесли всех вином, граф Данила встал со своим бокалом в руке:

– Дамы и господа! В отличие от моего брата-сибарита я человек деловой и ненавижу тосты и панегирики. Тем не менее скажу. Сегодняшний день послал нам путешественников, говорящих на великом русском языке. Это – подарок. И я благодарю Бога и ангелов его за случившееся. Слава Богу!

– Слава Богу! – ответили ему, вставая и поднимая бокалы.

– Слава Бо-о-о-огу! – протяжно завопила Агафья.

– Слава Богу! – кратко и мощно пропел дьякон.

– Слава Богу, братец, слава Господу нашему, Иисусу Христу! – тут же подхватил граф Савва. – Сегодня, признаться, мне плохо спалось, ночку проворочался, под утро токмо задремал. И приснился мне под утро удивительный сон.

– Снова-здорово… – насмешливо пробормотал граф Данила.

– Не смейся, братец, не глумись. Сон пренеобычный. Снится мне, что я мальчик, что времена ещё допотопные, постсоветския, что это наш с тобой родной городок, и что это високосный год, когда была пандемия, и что идёт всеобщее голосование за стирание времени Владимира Разлагателя. Вот, за стирание вашего, дорогой мой гость, времени!

Граф сделал уважительный жест рукой в сторону Владимира.

– Это не я! – с улыбкой ответил тот.

– Так вот, главная площадь, стало быть…

– С KFC? – спросил граф Данила.

– Да, да, с цыплятками! И будто я должен проголосовать за всю нашу семью, но это чрезвычайно опасно, потому как огромнейшая вероятность смертельного заражения неизбежна. А на площади так мрачно, так депрессивно и меланхольно, что ужас пронизывает, трупы почерневшие везде валяются, и понимаю я всем своим отроческим нутром, что все эти люди только что проголосовали, заразились и скоропостижненько врезали дубца! Но выбора нет, отец послал меня, я должен проголосовать, иначе – кара на всё семейство, смертная казнь родителям, детский приют нам с тобой. Я иду, еле ноги волоча от ужаса, к известному тебе белому зданию, к церкви Николая Угодника.

– Николай Угодник, оборони и помилуй нас, гнойных и убогих! – закричала Агафья.

На неё замахали.

– Так вот, вхожу я в наш главный городской храм, поднимаю руку, чтобы перекреститься, а там… – Граф зажмурился. – Всё черным-черно, словно это чёрная дыра. И посреди чёрной дыры этой сидит вот он…

– Это не я, – улыбался Владимир.

– …и говорит что-то непрерывное, как бы бормочет. И я вслушиваюсь, пытаюсь понять, что же он говорит? А говорит он непрерывно одно и то же слово: вовок, вовок, вовок, вовок… Я подхожу к чему-то кубическому, к тумбе какой-то, тоже чёрной. Понимаю, что это урна для голосования, различаю щель, но понимаю также, что эта урна – контейнер для перегноя, причём человеческого, там гниют заживо, и внутри кишит такое, что и подходить-то опасно, вонь адская, ноги подкашиваются, но приказ-то слышу – вовок, вовок, вовок, так что иду, шатаюсь, гнусь, аки былинка, подхожу, сую бумажку в щель, её втягивает, как в банкоматец, а вместе с ней втягивает и мою руку! Которая вдруг истончается до толщины бумажного листа, и её втягивает, всасывает этот адский зловонный куб, я начинаю гнить, гнить заживо, разлагаться на молекулы, дорогие мои, естественно, я вопию, как резаный, бьюсь, рвусь под этот самый вовок-вовок, но вдруг, но вдруг…

Граф смолк и перевёл взгляд на Гарина.

– Вдруг протуберанец яркого света прорезает всю эту тьму, словно меч архангельский, возникает белая, сильная, добрая рука и вытаскивает меня из этого адского храма времястирания на свет Божий, и передо мной стоит… кто бы вы думали?

– Ангел Божий, – уверенно пробасил дьякон.

– Аполлон, – произнесла графиня, с улыбкой подмигнув Маше.

– Почти, дорогие мои! Доктор! В белом халате! С благородным лицом. И говорит: “Савва Сугробов, ты совершенно здоров. Хватит шалберничать, марш на аттестацию!” И я был спасён! И сегодня же к нам пожаловали благородные врачи! Так что, братец мой желчный, не ёрничай, сон мой вещим оказался. За вас, доктор Гарин! И за ваших коллег!

Все стали чокаться и пить.

– А мог бы доктор сказать отроку: марш на мастурбацию, – изогнув губы, шепнула Маша Гарину.

– Это был бы другой сон, – серьёзно ответил тот, заправляя за ворот салфетку и решительно приступая к закуске.

– Хорош твой сон, брат! – осушив свой бокал, заключил граф Данила. – Одно в нём плохо.

– Что же?

– Опять мертвечина. У тебя её полно в каждом сне. Некоторые из Сугробовых засмеялись. Глуховатый пожилой родственник поднял свой костлявый палец:

– Савва Карлович сны свои не выдумывает!

– Сны выдумывать – грех, – откликнулся семейный батюшка, отец Иоанн.

– Выдумывать можно, но вы сразу поймёте, что человек фантазирует, – сказал ему астролог.

– Мертвечина, братец, есть плоть человеческая, – возразил граф Савва. – Что в этом плохого?

– Ничего плохого, только смердит.

Снова за длинным столом раздался смех.

– В общем, вы явились вовремя. – Графиня подняла свой бокал, приветствуя медиков.

– Графиня, у вас, к счастью, все здоровы! – Гарин поднял свой бокал.

– Физически – да, доктор, но духовно, так сказать… не могу согласиться.

– У тебя меланхолия, радость моя? – Жующий граф Савва повернул к жене свой орлиный нос.

– А то ты не знаешь, что у меня! – насмешливо воскликнула графиня.

– Доктор, мы все варимся в собственном соку, – заговорил граф Данила. – Отсюда и меланхолия. Мне ещё как-то охота на бригандов помогает, а они все, – он обвёл сидящих быстрым взглядом, – киснут.

– Нынче все в округе живут обособленно, – заговорил молодой родственник. – У всех свои стены, пушки.

– Своя этика и эстетика, – кивнул граф Данила. – И это правильно.

– Почему? – спросила Пак. – Этика цивилизованного поведения должна быть всеобщей.

– Не согласен.

– Граф, вы против единой общественной морали? – спросила Маша.

– В нынешнем мире она невозможна.

– А как же христианская мораль?

– Есть в мире и другие религии.

– Другие верования суть заблуждения человеческие, – сказал батюшка.

– Греховные! – пробасил дьякон.

– Грех гнойный, грех, грех! – запричитала Агафья, плюясь едой.

– Необязательно, – глубокомысленно возразил астролог.

– Граф, мне не совсем ясен ваш тезис, – проговорил Гарин. – Почему вы против единой общественной морали?

– Доктор, это не я против, а Вселенная. Да, да, именно Вселенная подсказывает нам тщетность единой этики. Общеизвестно, что Вселенная состоит из множества миров, в которых действуют разные физические законы. Что уместно для планеты Земля, то совершенно не подходит для планеты Ялмез. Так же и у нас – мораль и право в Алтайской Республике другие, чем в Уральской или, например, в Рязанском царстве. Я уж не говорю о Дальневосточной Республике.

– Граф, закон сохранения энергии действует во всей Вселенной! – заявил Гарин. – Это и есть вселенская этика.

– Правда? Вам это сказали на планете Ялмез?

– Вы агностик?

– Я реалист, батенька.

– Энтропия универсальна, граф, а первый и второй законы термодинамики…

– Простите, Платон Ильич, – перебила Пак доктора. – Мы заговорились и даже не выпили за помощь и гостеприимство семьи Сугробовых.

– О да, вы правы! – спохватился Гарин. – Позвольте уж мне.

Он приподнялся с бокалом в руке.

– Ваши сиятельства! Дамы и господа! Сегодняшний день на берегу реки мог бы вполне стать для нас последним, если бы не ракета, пущенная по приказу графа и уничтожившая напавших на нас разбойников. Граф, спасая нас, вы поступили как в высшей степени благородный человек, ибо делали это, не зная, кто мы, откуда и куда идём.

– Я думал, что вы витаминдеры! – вставил граф, и все рассмеялись.

– Вы были готовы спасти от смерти даже ничтожных витаминдеров, торгующих наркотическими продуктами! Это высшее благородство! Вы дали нам приют и позаботились о нашем раненом коллеге, а сейчас пригласили нас разделить с вами трапезу. Мы только что затеяли с вами спор о единстве нравственных начал для человечества, в чём вы, как агностик, решили усомниться и требовали от меня доказательств. Так вот, высокодосточтимый граф Сугробов, ваш сегодняшний поступок и есть это доказательство! Благородство и есть тот самый вселенский закон, что объединяет человечество и благодаря которому мы все ещё пока живы. Граф Сугробов, я пью до дна за ваше благородство!

Мужчины встали с бокалами в руках. Гарин в два глотка осушил свой. Все выпили.

Загорелое орлиное лицо графа Данилы было довольным, глаза лучились. Лицо же его брата Саввы просто сияло радостью. Братья Сугробовы напоминали двух гордых, но внезапно подобревших орлов. Сидящая между ними графиня тоже сияла от удовольствия.

– Ах, mes chers, вы не представляете, как мы соскучились по русской речи! – произнесла она.

– Графиня, разве у вас нет русских соседей? – спросила Маша.

– Соседи… – произнесла графиня, и лицо её вмиг помрачнело.

– Соседи! – Граф Данила со злым смешком стукнул кулаком по столу.

– Соседи… фу… – презрительно скривил губы граф Савва.

– Ох уж эти соседи, – сокрушённо покачал головой отец Иоанн.

– Ах, соседи, – ахнула испуганно его пухлая жена. – У-у-у, соседи! – пробасил дьякон с прискорбием. – Ну, соседи, – зловеще процедил Пров Петров, сверкнув глазами.

– Соседи как соседи, – спокойно произнёс астролог, глядя поверх гостей.

– Соседи, соседи… – закивали и закачали головами родственники, а глухой старик сделал испуганное лицо и поднял свой палец.

– Чувствуется, что вам не повезло с соседями, – заключил Гарин, закусывая.

– Это мягко сказано, доктор, – ответил граф. – Мы с ними воюем.

– Насмерть! – почти выкрикнул граф Савва.

– Ето карашо! – неожиданно выкрикнул Дональд, который навалил себе на тарелку гору закуски и теперь приступал к трапезе с большой ложкой для салата. – Наши русские соседи – исчадия ада, – добавила графиня. – Но чёрт с ними, не будем о плохом. Господа! У нас в гостях те, кто не так давно правил миром. Это удивительно! Моя бабушка вас всех так любила! Это потрясающе, что вы нынче с нами. Жаль, что бабуля не дожила. И прекрасно, что вы такие долгожители. Mesdames et Messieurs, je bois a ceux qui gouvernaient le monde![36]36
  Господа, я пью за тех, кто правил миром! (франц.)


[Закрыть]

– Аve! – воскликнул граф Савва.

Руки с бокалами потянулись к бути. С ними стали чокаться и заговорили на разных языках, засыпали вопросами:

– Почему pb выбрали для отдыха Алтай?

– Сколько же вам лет?

– Скучаете ли вы по прежнему статусу?

– У вас всегда такая молодая кожа?

– Что вы думаете о мировом правительстве?

– Что будет с Калифорнией?

Бути старались держаться с достоинством, но некоторые уже слегка захмелели. Дональд громко и неряшливо ел. Ангела попросила наполнить её бокал, постучала по нему ножом. Разговоры смолкли. Приподнявшись на ягодицах с бокалом в руке, она заговорила:

– Ваши сиятельства, дамы и господа! События последних дней напомнили нам всем максиму, произнесённую Жоржем Клемансо сто пятьдесят лет назад: “Война – слишком серьёзное дело, чтобы доверять её военным”. Увы, мир изменился за последние два десятилетия в худшую сторону. После Второй и особенно Третьей войны прискорбная и бесперспективная традиция стала поражать страны подобно эпидемии: на место профессиональных политиков пришли военные. И каждый раз, когда это случалось, новый правитель в погонах декларировал: я пришёл, чтобы восстановить и укрепить мир. Результат? Перманентные войны стали рядовым явлением. И почти каждый месяц где-то происходит ядерный взрыв. Когда я была в политике, применение ядерного оружия было возможно разве что в фантастических фильмах. Теперь это наша реальность. Ядерный гриб стал частью земного пейзажа. В начале года мы с бывшими коллегами выбрали для отдыха и лечения, казалось бы, самый тихий, красивый и спокойный уголок на планете – Горный Алтай. Но не успели мы обжиться на новом месте и насладиться горным пейзажем, как ядерный гриб разрушил санаторий, убил наших друзей Синдзо и Бориса, а нас превратил в беженцев. Мы бежим от войны. Куда? Пока что – в Барнаул. Но ждёт ли нас там мир? Будет ли там покой, благополучие? Никто не знает. Нас именуют pb, political beings, вы называете нас “бути”. Да, мы бути. Почти девяносто лет назад нас зачали в инкубаторе и выращивали в интернате для того, чтобы мы помогали людям управлять миром. Мы стали главами государств. Наш политический век прошёл – мир отказался от pb. Это выбор человечества. Стало ли оно от этого умнее? Судя по грибнице ядерных шампиньонов – нет. Стало ли оно счастливей? Не уверена. Мы были созданы для долгой политической жизни, но человечество списало нас. Мы долгожители, через три года мне стукнет сто лет. Бути живут до ста шестидесяти, как известно. У нас нет ни родственников, ни детей. На пенсии мы живём уединённо. Лишь иногда мы позволяем себе совместный оздоровительный отдых, как случилось здесь, в санатории. Наш отдых закончился трагически. Похоже, в нынешнем мире нам уже не обрести покоя. Поэтому мы все чрезвычайно благодарны графу за защиту от разбойников и приют. Ваше имение дышит покоем, благополучием и гостеприимством. И мне очень хочется, чтобы это не было иллюзией. Я пью за вас, граф Сугробов!

Все подняли бокалы. Граф встал, подошёл к Ангеле, поклонился и чокнулся с ней.

– Превосходно, расчудесно сказано, дорогие мои! – возбуждённо заговорил граф Савва. – Покой, покой – вот смысл земной жизни! Но покой жизнерадостный! Правда, милая?

Он поцеловал руку жене.

– А как же сердечное беспокойство? – улыбнулась та. – Без него наша жизнь убога.

– Убогая, убо-о-гая я! – завыла Агафья.

– Покой покою рознь, – пророкотал Гарин. – Бывает такой покой, что волосы встанут дыбом.

– Да, в хорошем покое всегда найдётся своя доля здорового беспокойства, – заметила Пак.

– А в беспокойстве есть свой покой, – скривила губы Маша.

– C'est interessant! – Графиня улыбнулась Маше.

– Покой, к счастью, нам только снится! – Граф Данила откинулся на спинку своего массивного стула. – Вы правы, уважаемая Ангела. В нынешнем мире мы все обречены на беспокойную жизнь.

Он помолчал, но вдруг выпучил глаза и ударил кулаком по столу:

– И слава Богу!

Все засмеялись. Эммануэль приподнялся с бокалом в руке:

– Я бы хотел уточнить тезис, озвученный моим старым другом и коллегой Ангелой. Речь шла, безусловно, не о банальном покое обывателя или пенсионера. Каждый здравомыслящий политик желает покоя своей стране. Но это не кладбищенский покой, не покой пандемический и не радиоактивный покой. Это покой равномерного, предсказуемого развития, вселяющего в граждан уверенность в сегодняшнем и в завтрашнем дне. В нынешнем мире нарушен именно этот покой. Потеряна уверенность в настоящем и будущем. Мне не хотелось бы омрачать наше застолье, но мы действительно уже давно не знаем, что будет с нами завтра.

– Да, вы точно не знаете, что будет с вами завтра, – задумчиво произнёс астролог Моно. – И мир не знает. Это нынешняя реальность. У русских есть два “проклятых” вопроса – “Кто виноват?” и “Что делать?”. Не философствуя долго, я, черногорец, могу с ходу ответить на оба русских вопроса. Виноваты в этом вы, господа экс-правители мира. Уважаемая Ангела только что чуть не со слезами рассказала нам о безмозглых военных, пришедших ей и коллегам на смену и ввергших мир в перманентную войну. Этих военных, мадам, породила ваша идиотская политика. Не обижайтесь, господа pb, но вы недооценили мир, которым управляли. Вы недооценили человека XXI века. Вы правили по-старому, в стиле прошлых веков. И своим политическим высокомерием разбудили средневекового человека, homo medii aevi. И он пришёл. И дал вам пинка.

За столом наступила тишина. Даже Дональд перестал чавкать и непонимающе смотрел на астролога.

Граф Данила вздохнул и произнёс, упираясь кулаком в стол:

– Жестоко. Но правда.

– Что ж, в таком случае мне нечего делать за этим столом, – произнесла Ангела, слезла со стула и на ягодицах поползла из зала.

– Пожалуй, мне тоже. – Эммануэль вытер рот салфеткой. – Merci.

Он спрыгнул со стула и последовал за Ангелой.

– Эй, куда вы? – спросил Дональд.

– Господа, господа, постойте! – стал приподниматься граф Савва. – Право, это не повод нас всех…

Но брат схватил его за запястье:

– Это повод. Садись.

Савва повиновался.

Ангела и Эммануэль покинули зал.

– Это серьёзный повод, брат, – повторил граф. – Моно сказал правду. Она для них до сих пор горька.

– Синьор, что вы несёте, чёрт возьми! – отшвырнул приборы Сильвио. – Кто дал мне пинка? Покажите этого человека!

– Вам дало пинка время, – жёстко отчеканил Моно, глядя поверх Сильвио.

– Мне? Время? Это я дал ему пинка! Я дал пинка моей сонной стране, и она полетела в будущее, как ракета! Вы идиот и ничего не смыслите в политике. Мир до сих пор плачет, вспоминая нас, правда, Владимир?

– Это не я… – жевал тот.

– Простите, господа, нашего семейного астролога, он всегда резок, а часто – жесток в суждениях, – заговорила графиня. – И с нами тоже.

– Мы, видите ли, разбудили homo medii aevi! Да он и без нас жил всегда, во все времена! Жил и здравствовал!

– Но не всегда вылезал наружу, – парировал Моно. – Чушь! Он царствовал весь двадцатый век! Сталин, Гитлер, Мао, Пол Пот! Наш дуче с ним вполне договорился, но обстоятельства оказались сильнее!

– Я знаю, что со мной будет завтра! – вдруг выкрикнул Дональд. – То же самое, что и сегодня!

– И я знаю, что будет со мной! – продолжил Сильвио. – А вот вы, милостивый государь, не знаете, что будет с вами через десять минут!

Сильвио приподнялся, глядя на Моно, который невозмутимо жевал, всё так же посматривая мимо всех.

– Вы подлец! Вы оскорбили моих друзей, я вызываю вас!

Все замерли.

– Дуэль? – усмехнулся Моно.

– Да, дуэль! Мы будем драться сейчас. Здесь, в этом зале!

– На пистолетах?

– Нет! Как оскорблённый, я выбираю оружие. На шпагах! Граф, надеюсь, они у вас найдутся?

– Обижаете! – заулыбался граф, оживившись. – Пров!

– Ваше сиятельство? – вскочил тот.

– Подать шпаги!

Есаул выбежал из зала.

Моно встал и вышел из-за стола.

– Это не я… – Владимир успокаивающе взял было Сильвио за руку, но тот вырвался, спрыгнул со стула и встал напротив Моно.

Моно скрестил длинные, худые руки на груди. Он был абсолютный антипод круглого, маленького Сильвио – высокий, худой, с большой лысоватой головой. Лицо его, бледное, тонкогубое, со впалыми щеками и глубокими тёмными глазами, по-прежнему ничего не выражало. Покачивающийся же на ягодицах Сильвио весь пылал гневом – огромные губы разошлись, большие глаза хлопали ресницами.

– Ваш астролог умеет фехтовать? – спросила Маша графиню.

– Он всё умеет, – нервно усмехнулась та и произнесла громко: – Господа! Думаю, что не стоит спор о прошлом заканчивать дуэлью! Это глупо! Господин Моно принесёт свои извинения, и всё порешим миром.

– И выпьем шампанского за примирение! – подхватил граф Савва.

– Прошлого и настоящего! – просяще протянула руки графиня.

– Дуэль – это грех, – покачал головой батюшка.

– Грех, грех! – басил дьякон.

– Грехи, грехи мои гнойны-ы-ыя! – вскрикнула Агафья, швырнув яблоком в собак.

– Я готов извиниться, – произнёс Моно с полуусмешкой.

– Никаких извинений! – выкрикнул Сильвио.

– К чёрту извинения! – закричал Дональд. – Я никогда не извинялся! Чёртова мода демократов! Они, видите ли, требуют преклонить колено! Fuck off!

– Это не я, это не я… – с досадой бормотал Владимир.

– Что-то… многовато для одного дня, – проворчала Маша, взглядом ища у Гарина поддержки.

Гарин молчал, с сумрачным изумлением глядя на дуэлянтов.

– Коктейль № 7 мы не взяли с собой… – ответила за него Пак.

Вошёл есаул с двумя старинными шпагами. Граф Данила забрал их у него и, держа шпаги клинками вниз, обратился к дуэлянтам:

– Господа, как хозяин дома предлагаю вам помириться. Честь – великая вещь, но жизнь человеческая не всегда подходящая цена за неё, поверьте мне. Особенно в нынешнее время.

– Я готова примирить вас, – заговорила графиня. – Синьор, мсье Моно у нас на службе, так что я, графиня Сугробова, официально приношу вам самые искренние извинения за него.

– Никаких примирений! – дернулся всем своим клубнеобразным телом Сильвио.

Возникла неловкая пауза. Графиня побледнела. – Синьор, – продолжила она. – Если вы так оскорблены, я могу лично высечь мсье Моно здесь, в этом зале, на глазах у всех. Это принесёт вам сатисфакцию?

Сильвио задумался, почмокал губами.

– Нет! – выпалил он. – Только дуэль.

Граф выждал ещё мгновенье со шпагами на весу, затем отдал их дуэлянтам, отошёл и скомандовал: – En guarde!

Дуэлянты изготовились. Сразу стало видно, что они не впервые взяли в руки шпаги. Сильвио, встав на правую ягодицу, вытянул вперёд правую руку со шпагой, левую откинул назад, растопырив все четыре пальца. Астролог, стоявший всё это время словно виселица, взяв шпагу в левую руку, присел, как бы разломившись на жёсткие составные части, и стал сразу похож на паука.

– Allez!

Концы шпаг звякнули, сойдясь. И Сильвио сразу бросился на противника. Прыгая с ягодицы на ягодицу, словно гуттаперчевый клубень невиданного растения, он стал наносить удары шпагой быстро, сильно, грубо, заставляя высокого противника отражать их и пятиться. Чувствовалось, что Моно не ожидал такого начала. Вскоре он пришёл в себя и стал сдерживать коротышку-противника, нанося быстрые выпады сверху. Трудно было представить более разных дуэлянтов. В их размерах, образах и в манере фехтования проступило что-то комическое и зловещее, отчего все замерли, заворожённые необычным зрелищем. Шпаги гулко звенели в зале. Маленький, смугло-телесного цвета Сильвио прыгал по мраморному полу с ягодицы на ягодицу, яростно размахивая шпагой, восклицая и ругаясь; из огромных губ его летела слюна. Худой, ломкий Моно с бледно-отрешённым лицом по-паучьи ловко передвигался на тонких чёрных ногах, держа равновесие правой рукой. Постепенно он обрёл уверенность, перестав отступать, и стал наносить противнику стремительные коварные уколы сверху. Сильвио с трудом отбивал их, яростно ругаясь. Казалось, ход поединка переломился, большая голова астролога зловеще нависла, рука колола всё увереннее и опасней, Сильвио попятился и упёрся в колонну. Моно выбросил вперёд ногу и нанёс разящий удар, способный положить конец поединку. Но Сильвио чудом отстранился, и шпага астролога звякнула о камень колонны, а сам он вскрикнул и отшатнулся, схватившись правой рукой за запястье левой.

– Uh, jebo te! – выругался Моно по-черногорски.

И первая кровь закапала на мрамор: Сильвио умудрился полоснуть его по руке. Моно глянул на Сильвио, и впервые в глубоко запавших глазах его сверкнула злоба.

– Остановите же их! – крикнула графиня, вставая.

Но Моно перекинул шпагу в правую руку и, заложив раненую за спину, кинулся на pb. Он стал бить шпагой сверху, размашисто и сильно, бить, бить, бить с силой и равномерностью машины, по-паучьи надвигаясь на противника. Сильвио отражал, пятясь. Удары были столь мощны, что, казалось, шпага Сильвио не выдержит и переломится. Одновременно тонкие губы Моно разошлись и из них, в такт ударам, стало вылетать злобное рычание. Сильвио пятился. Было видно, что силы оставляют его. Сидящие за столом медики знали, что сердце pb не рассчитано на длительную нагрузку. Мокрые губы Сильвио раскрылись уже беспомощно, ругательства больше не вылетали из них. Отступая, он поскользнулся на ягодице, и – о чудо! – яростная шпага ударила по широкому золотому браслету, рассекла его, и две половинки упали на пол, звучно покатились. Сильвио стал из последних сил прыгать влево, отступая, уворачиваясь от разящих ударов. Моно бил и рычал, бил и рычал, брызги крови из раненой руки разлетались вокруг. Пятясь, Сильвио задел и опрокинул китайскую вазу и она, большая, бело-голубая, не разбившись, гулко покатилась по полу. Удар, ещё удар. Сильвио опрокинулся навзничь, и шпага звездочёта, сверкнув, опустилась на него. Он успел подставить левую руку, и – новое чудо! – шпага снова ударила в такой же широкий золотой спасительный браслет.

Все ахнули.

И вдруг вопль беспомощной злобы зазвенел по залу. Из узкой плоской поясницы Моно вылезло остриё шпаги.

Все замерли. Противники застыли – Сильвио на полу, Моно над ним. Шпага астролога задрожала в его руке. Раненой рукой он схватился за низ живота и со стоном рухнул на колени, сгибаясь: клинок Сильвио пронзил ему пах.

– Не-е-е-ет! – закричала графиня.

И не успели оторопевшие зрители пошевелиться, как Сильвио вскочил, рывком выдернул шпагу и с рычанием, из последних сил вонзил её сопернику в грудь. Остриё, проколов чёрный шёлк сюртука, вылезло у астролога между лопаток. Он поднял своё бледное лицо на Сильвио, издал гневно-вопросительный хриплый стон, покачнулся и повалился навзничь. – Vai al diavolo, va' all'inferno![37]37
  Убирайся к чёрту в преисподнюю! (итал.)


[Закрыть] – прохрипел Сильвио и рухнул без чувств.

Все, кроме графини, бросились к дуэлянтам, обступили их. Батюшка и дьякон крестились на ходу. Графиня же так и осталась стоять за столом, зажав себе рот ладонью.

– Мёртв! – констатировал граф Данила, подержав руку астролога.

Он бережно положил её ему на грудь и закрыл его глубокие тёмные глаза. Затем кивнул Прову. Тот подошёл и выдернул шпагу из груди убитого.

– Убили! Убили-и-и! – завопила Агафья и закружилась на месте, причитая и плюясь.

Ананий подъехал на своей инвалидной коляске и жадно вглядывался в лицо трупа, словно впервые в жизни увидел мертвеца. Испуганная Салтанат обняла своего парня сзади, прижавшись к нему.

Пак, Маша и двое pb сгрудились вокруг Сильвио. Собаки, с равнодушием глядевшие на дуэль, вскочили и тоже потянулись к убитому. Их отогнали. Гарин стоял, качая головой и нервно теребя бороду. Внезапная дуэль и смерть потрясли его. Сильвио лежал без чувств, раскинув руки. Больше всех волновался за друга Владимир. Он трогал его бессильные губы, теребил живот:

– Это не я, это не я!

Пак обнаружила, что последний удар, рассёкший второй браслет, поранил руку Сильвио, она сочилась кровью. Увидев кровь друга, Владимир упал в обморок. Граф быстро распорядился, и слуги унесли его. Пак поспешила следом. Маша и молодой родственник стали перевязывать руку Сильвио. Тем временем граф отдал распоряжение Прову, тот выбежал и вскорости вернулся с четырьмя казаками и носилками. Труп астролога положили на них и вынесли из зала ногами вперёд. Увидев это, графиня вышла из оцепенения, встала и, как сомнамбула, медленно двинулась к выходу. Граф Савва обнял её и пошёл рядом. Они удалились.

Сильвио постепенно пришёл в себя. Больше всех этому обрадовался Дональд. Он заплясал вокруг Сильвио на ягодицах и запел:

– Ding dong, the witch is dead, the fucking witch is dead!

Граф велел подать ром, самолично наполнил большой бокал и протянул Сильвио:

– Синьор, восстановите силы.

Сильвио схватил бокал и одним духом осушил его.

Родственники Сугробовых, возбуждённо переговариваясь, двинулись к выходу.

– Куда вы, дорогие? – окликнул их граф.

Они остановились.

– Ужин не закончен. Займите свои места.

Робко переглянувшись, родственники вернулись за стол. Батюшка с дьяконом подошли к графу.

– Граф, первое убийство в доме вашем, – заговорил батюшка. – А дом-то освящённый. Надобно заново переосвятить.

– Батюшка, это не убийство. А смерть по неосторожности, – ответил граф.

– Как? Он же заколол его!

– Ну… один оступился, другой на шпагу накололся. Бывает.

Батюшка сокрушённо покачал головой. Граф взял его под руку:

– Ничего, ничего.

– Так переосвятим?

– Не надо.

– Как скажете. Я к себе пойду, помолюсь за всех вас. – Ступайте, помолитесь.

Батюшка двинулся к выходу, за ним, бормоча молитвы и плюясь, поспешила блаженная Агафья. Рослый дьякон задержал взгляд на бутылке рома.

– Да, конечно, – догадался граф и налил ему бокал. – Благодарствуйте. – Дьякон принял бокал. – Душа смятена. Не каждый день узришь такое.

– Что правда, то правда, – с сожалением вздохнул граф. – Дуэли нынче не в моде.

Дьякон осушил бокал, пробасил: “О Господи!” – и последовал за батюшкой. Оставшиеся постепенно расселись за столом. Сильвио усадили на его стул. Уставший, с перебинтованной рукой, он стремительно захмелел от рома. Страшно возбуждённый от происшедшего Дональд проявлял истерическую заботу о друге, хватал тарелки с закусками, подвигал их к Сильвио, кричал на слуг. Двое из них навытяжку стояли рядом. Слуга поднял с пола перерубленный золотой браслет и положил перед Сильвио. Тот взял его, повертел перед большими осоловелыми глазами: