Текст книги "Железный Сокол Гардарики"

Глава 8

Никогда не показывайте карточных фокусов тому, с кем намерены играть в покер.

Закон Мэверика

Доносившийся из лесу крик превратился в глухое рычание, к которому примешивалось кошачье шипение и какой-то сдавленный хрип.

– Ой! – Старуха выскочила из-за стола точно ужаленная. – Какая ж погань котейку забижает?

Она повела недобрым взглядом в поисках то ли метлы, то ли ухвата, то ли еще какого орудия расправы.

– Бабуля, – Лис украдкой бросил на меня быстрый взгляд, – стойте здесь, мы все уладим. Не изводите себя так.

С этими словами он выскочил из избушки и одним прыжком оказался на земле. Я немедля последовал за ним.

– Кота Жмуриком зовут, – вслед нам прокричала Баба-Яга. – Все время жмурится.

Последние слова мы едва расслышали, поскольку опрометью неслись через лесное буреломье к источнику тревожных звуков.

– Мы вовремя, – крикнул Лис, выскакивая из кустов на крошечную полянку, вытоптанную следами ожесточенной борьбы.

На земле, рыча от боли и ярости, лежал Гонта. Его мускулистые руки крепко сжимали горло огромного, величиной поболее крупной рыси, кота. Тот злобно скалил острые клыки и все глубже вдавливал когти в окровавленные плечи поваленного казака. Будь на месте кота человек – стальной захват ватажника уже давно заставил бы его хрипеть от удушья, выкатывая глаза. Но густая шерсть и складки кожи на шее животного мешали пальцам дотянуться до гортани. С другой стороны, окажись вместо Гонты кто-нибудь более слабый – к нашему появлению «жмуриков» на поляне было бы уже два.

– Кыс-кыс-кыс. – Лис присел на корточки и стал аккуратно приманивать рассвирепевшего зверя. – Иди ко мне, Жмурик. Иди, мой Жмуреночек.

Голос его звучал нежно, но убедительно, как у воспитательницы детского сада, требующей от малолетнего бедокура не бить сверстников по голове лопаткой.

Мрачный огонь в глазах свирепого животного сменился обычным глумливым выражением, но Гонта все еще не торопился разжимать мертвую хватку.

– Эй, служивый, кончай обниматься. – Лис присел над казачьим атаманом. – Ты пошто, боец, животину тиранишь?

Глядя на нас, Гонта с явной неохотой разжал тиски сведенных пальцев, а огромный кот, оставив упущенную добычу, пулей взлетел на ближайшее дерево и, обведя благородное собрание недоуменным взглядом, начал с остервенением вылизываться, стараясь избавиться от посторонних запахов.

– С нечистью водитесь, – угрюмо процедил потерпевший, поднимаясь с земли и отталкивая руку Лиса, протягивающую сорванный лист подорожника.

– Кабы не велел Байда вас стеречь…

– Не кочевряжься. – Лис снова протянул зеленый лист казаку. – Уйми кровь.

– Мне ваше ведовство ни к чему. Мне крестная сила помогает, – огрызнулся Гонта.

– Крестная сила… – хмыкнул Сергей. – А какого лешего тебя за нами потянуло?

Казак молча сплюнул под ноги, утер ладонью кровь с расцарапанной физиономии и, повернувшись, зашагал через кусты. Он совсем уже было скрылся из виду, когда вдруг, оглянувшись, жестко отрезал:

– Удумаете бежать – жив не буду, а вас изловлю.

Вид, открывшийся с холма, завораживал. Еще минуту назад казалось – не будет конца и края лесам, наполненным волчьим воем, и болотам, исторгающим из недр своих миллиарды тонко пищащих кровососов. И вот теперь… Словно чудо, содеянное могущественным чародеем, предстал нашим взорам окруженный тройным кольцом стен величественный город. Сотни улиц сбегались ручьями к его центру, где посреди холма высился мощный замок, именуемый затейливым словом – Кремль.

Когда бы сейчас перед рвом замка вдруг оказался какой-либо итальянец этой поры – одного взгляда ему было бы достаточно, дабы определить, что крепость принадлежит гибеллинам.[23]23
  Гибеллины – партия, боровшаяся за влияние в средневековой Европе с партией гвельфов.


[Закрыть] Вряд ли, конечно, об этом подозревали московские великие князья, с недавних пор начавшие величать себя царями. Но итальянец Марк Фрязин, выстроивший эти стены, делал свое дело так, как учили его на далекой родине.

Однако у меня вид стольного града вызывал свои воспоминания. Когда-то из этих мест начинался долгий путь в Америку – Русь Заморскую молодого флигель-адъютанта Екатерины Великой и, по совместительству, «особы, приближенной к императору» – Емельяну Пугачеву. Для меня та операция была первой, для Лиса – второй, а руководил этой работой наш теперешний фигурант – лорд Джордж Баренс.

Была еще одна причина, делавшая Москву городом, близким всякому истинному британцу. Любой образованный житель нашего острова знает, что столица нынешней России основана внуком последнего короля саксонской династии, Гарольда, убитого в битве при Гастингсе. Меня всегда удивляло, что русским историкам этот момент не слишком известен, однако дело обстояло именно так. После знаменитой битвы, приведшей на землю Британии армию Вильгельма Завоевателя, жена Гарольда, Эдит Лебяжья Шея, с детьми спаслась. И спустя два года, пережив множество злоключений, она и две ее дочери оказались при дворе их родственника – короля Дании Свена II. Здесь одной из них – юной бесприданнице Гите – несказанно повезло. Вместо монастырской кельи, которая ждала принцессу-изгнанницу, ей была уготована более счастливая участь – она вышла замуж за внука византийского императора, великого князя Владимира Мономаха.

Здесь стоит упомянуть яркий образец широты русской души. Дело в том, что браку Гиты споспешествовала жена датского короля, дочь Ярослава Мудрого, Елизавета Ярославна. Лишь за год до этого она сняла траур по своему первому мужу – королю Норвегии Харольду Суровому. Этот король, бывший некогда соратником Ярослава Мудрого, затем известным пиратом, а затем еще более известным византийским полководцем, был убит на земле Англии отцом Гиты. Но Елизавета, отказавшись от мести, взяла на себя заботу о беглянке и выдала ее замуж за своего родича. Правда, некоторые исследователи считали, что Юрий Долгорукий был сыном второй жены Мономаха, половчанки, однако новые изыскания показали, что основатель Москвы по материнской линии был все-таки англичанином.

Дорога с холма спускалась вниз, и вся длинная колонна нашего конвоя двинулась к воротам, сопровождаемая оглушительным чириканьем великого множества воробьев. Я поделился этим наблюдением с Лисом, но тот лишь пожал плечами.

– Что ты хочешь, Воробьевы горы – они и есть Воробьевы горы. А вон речушку видишь? – Я кивнул. – Это Сетунь, туда дальше, если идти километров… – он задумался, – …несколько, будет располагаться киностудия «Мосфильм».

Взгляд моего друга скользил по темным кронам вековых деревьев, и в голосе слышалась неприкрытая тоска. Не знаю уж, что связывало Лиса с этими местами, но только он все глядел вдаль, не желая отрывать взгляда от нехоженого леса.

– Вот и Москва, – услышал я за спиной голос Штадена.

Умчавшийся неведомо куда с несколькими опричниками своего отряда сразу же после выхода из Далибожа, он встретил нас нынче утром, чтобы сопроводить пред грозны царски очи.

– Отъедем. – Он поманил меня за собой и пришпорил жеребца. – Государь ждет тебя, – негромко проговорил Генрих, когда мы обогнали колонну. – Я доложил пономарю опричного братства о твоем приезде. Он царев любимец, и если уж кто может замолвить словцо за тебя, то, окромя его, почитай, некому.

– Пономарь? – удивился я. – Возможно, я что-то путаю, но мне казалось, что это церковный служка, который звонит в колокола.

– Служка?! – На губах опричника появилась насмешливая ухмылка. – Тот колокол, в который он бьет, по всей Руси слыхать. Ты, Вальтер, слушай да на ус мотай. Здешнее опричное братство при государе Иоанне создано по образу и подобию наших европейских рыцарских орденов. Местной знати туда путь заказан. Только лишь худородные дворяне да мы – иноземцы. У меня вон в сотне – Краузе, Таубе, фон Визен… Тех, кто царю беззаветно предан, он жалует и званием, и имением. Мы же за то должны усердствовать в вере христианской, «аки мнихи»,[24]24
  Мнихи – монахи (старосл.).


[Закрыть] с мирянами-земцами не знаться и особе государевой служить неодолимой защитой. Над всем нашим братством, после Иоанна, который самолично в нем игуменом значится, пономарь стоит. Звать его Малюта Скуратов.

Я придал лицу задумчивое выражение, как будто пытаясь вспомнить услышанное имя. Конечно, я не мог не знать его прежде, но Штаден и не думал устраивать мне экзамен и лишь продолжал дальше:

– Как я уже говорил, тебе очень повезло, что мы встретились. Я рассказал Малюте о твоей храбрости и воинском искусстве. Такие люди нужны в особливой тысяче. Наш славный пономарь обещал замолвить за тебя слово. Я, конечно, не стал говорить ему ни о летающем засове от крепостных ворот, ни о других твоих геройствах. – Сотник заговорщически подмигнул мне. – Хотя здесь, слава Богу, и нет инквизиции, но все же не стоит дразнить местных святош. Малюта обещал убедить царя в том, что ты не причастен к делам своего дяди. Не было еще случая, чтоб государь ему не поверил. Ну а когда Иоанн дарует тебе свою милость, пойдешь служить под мое начало. Вместе мы развернемся!

Я согласно кивнул, все еще не понимая, чем вызвано столь пристальное внимание ко мне со стороны «земляка».

Длинный стол полутемной трапезной освещался лишь двумя десятками восковых свечей. Он не был покрыт, по московитскому обычаю, скатертью беленого холста, но его чисто выскобленные доски казались почти отполированными. Люди в черных одеждах входили один за другим в это темное помещение, низко опустив скрытые капюшонами головы и молитвенно сложив руки на груди. Молчаливые прислужники спешно установили вдоль пустого стола длинные скамьи, и чернецы, повинуясь раз и навсегда заведенному ритуалу, заняли свои места. Как только все расселись, слуги внесли объемистый чан, над которым вился пар. Я глядел на это действо сквозь щелочку приоткрытой двери, ожидая, когда, согласно традиции, царь-игумен отдаст распоряжение накормить страждущего путника. Сегодня вечером таковым был я. Согласно инструкции, полученной от Малюты Скуратова, я должен был дожидаться призвания на пир в соседнем помещении. Услышав, что вечером меня будет угощать государь всея Руси, Лис было возмутился, но сейчас, наблюдая вечернее застолье моими глазами, он вещал с деланным сочувствием:

– Не плачь, сиротка. Жратва – дело свинячье. Государевы орлы мух не ловят, они клюют просо.

Над принесенным в трапезную котлом действительно густо разносился дух просяной каши. Опричники как по команде достали из-под «сутан» крохотные деревянные плошки и заученным движением с грохотом поставили их на стол. Глядя на эту мелкую посуду, содержимым которой можно было накормить лишь малого ребенка, я пришел в легкое недоумение. Лоснящиеся румяные лица и мощное телосложение дежурного отряда «послушников» наводили на мысль либо о господней благодати, лежащей на этой скудной пище, либо о том, что наблюдаемая мной трапеза – лишь ритуал, предваряющий куда более обильный ужин.

В залу вслед за слугами, несшими котел, вошли еще двое. В руках одного из вошедших был длинный посох, заканчивающийся подобием буквы Т. Второй нес черпак с таким видом, как будто это был как минимум скипетр. Подойдя к котлу, раздатчик окунул его в густое варево и плюхнул ближайшему опричнику каши на донышко. Затем еще одному и еще… во время всей этой церемонии его спутник шел следом и наблюдал, чтобы все получили равное количество птичьего корма.

Церемония затягивалась, и потому в ожидании заветных слов я расслабился, восстанавливая в памяти события подходящего к концу дня.

Александровская слобода была отстроена лишь пять лет назад на месте некогда сгоревшей усадьбы царя Василия III. Ранее здесь обитали царевы служилые люди, да государь, время от времени отправлявшийся на охоту или богомолье, останавливался хлебнуть кваса да перевести дух. Теперь на месте обожженных руин высился современный замок, на его стенах дежурили сотни настороженных стрельцов. А близ ворот, смотревших в сторону Кремля, красовались оскаленные каменные львы, демонстрируя отношение государя-опричника к остальной части своего царства – земщине.

Сдав пленников и подарки всемогущему пономарю, мы с Лисом совсем уж было собрались безвозвратно «прогуляться» по Москве, когда неожиданно обнаружили неприятную деталь – выход из крепости был не менее затруднителен, чем вход. На вопли Лиса о том, что Вишневецкий просил его пройтись по магазинам и привезти новые джинсы, хмурое воинство отреагировало быстро и неадекватно. Отточенные крылья бердышей взметнулись над головами возмутителей спокойствия, и лишь своевременное появление Штадена спасло нас от крупных неприятностей. Как обычно, смерив моего напарника неприязненным взглядом, сотник ухватил меня за локоть и потащил за собой, приговаривая:

– Не желаете ли взглянуть на жилище вашего дядюшки?

Не то чтобы я не хотел этого делать, однако не собирался осматривать покои Джорджа Баренса в присутствии свидетелей. Но цепкие пальцы вестфальца впились в мою руку, точно абордажные крючья в борт корабля.

У дверей «дядюшкиных» апартаментов, как и у крепостных ворот, стояла вооруженная стража. Два молодца, точно на подбор, без малого семи футов роста едва не заслоняли дверь своими плечами.

– Никишка, – скомандовал Штаден одному из них, – отворяй палаты.

Ближний из стоящих на посту опричников молча снял с пояса ключ величиной с ладонь и, вставив его в замочную скважину, повернул два раза.

– Здесь у вашего дяди приемная была, дальше кабинет, за ними – спальня с гардеробной. А по ту руку – вход в лабораторию.

Сотник замолчал, испытующе глядя на меня. Вероятно, могущество Якоба Гернеля не давало ему покоя, и, зная о моих «магических способностях», он явно желал увидеть, что именно из «дядиного» наследства заинтересует меня в первую очередь.

– Тут все осталось как в злополучную ночь исчезновения мэтра Гернеля. Даже рисунки на место положили.

Он указал на чертежи, лежавшие на столе. Я мельком глянул на образчики графического искусства моего «родственника». Чем-то они напоминали эскизы изобретений Леонардо да Винчи. Честно говоря, ни эти изображения терминатора в разрезе, ни колбы с ретортами и перегонными кубами не могли меня заинтересовать. Я мало что смыслил в вопросах тайной науки, о чем лорд Баренс был прекрасно осведомлен. А потому, если у этого величайшего аса конспирации возникло желание оставить мне сообщение, вряд ли он стал прятать его там, куда мой взор не мог обратиться без суеверного ужаса. С удивлением я поймал себя на мысли, что действительно ищу послание Баренса не кому-либо вообще, а именно мне. Несомненно, старый разведчик прекрасно умел считать ходы и определенно знал, что институт отрядит группу на его поиски. Но мог ли он быть уверенным, что по его следу придется идти именно мне?

С деланным вниманием я стал просматривать лежавшие на столе бумаги. Значки, традиционные для средневековых алхимиков, перемежались в них с обозначениями, принятыми в таблице Менделеева. Понятное дело, для придворных царя Ивана эти письмена были китайской грамотой, но, честно говоря, и я немногое мог разобрать в них. Если здесь и скрывалась шифровка, то явно не для меня. Со вздохом отложив исписанные листы и оглядев богатую обстановку кабинета, я сосредоточился на полке, груженной толстыми фолиантами. Парацельс, Валентиниан, Афиний Тианский – эти имена много говорили адептам тайного знания, но и они, пожалуй, не годились для шифрованного сообщения. Библия с автографом Лютера… Я покачал головой милой шалости «родственника». Православный «Часослов»… Могло ли послание находиться в них? Я внимательно перелистал пергаментные страницы, точно любуясь красочными миниатюрами заставок. Не оно.

Книга за книгой разворачивались в моих руках, спеша приобщить к сокрытым в них знаниям. Но я лишь со вздохом откладывал их и под испытующим взглядом Штадена и одного из опричников-стражей брал с книжной полки следующую. «Жизнеописание Карла Великого» – не то. «Иллюстрированная рукопись Авраама-еврея» – вещь уникальная, но снова не то. Рене Декарт: «Геометрические основы высокого искусства и науки фехтования»! Я ухватил эту книгу с поспешностью почти неприличной… Мой «родственник» недурно владел клинком. В часы, свободные от работы, мы частенько встречались в институтском фехтовальном зале, чтобы скрестить рапиры, так что легендарный труд Декарта в этом наборе, похоже, был подсказкой. Мастера шпаги уже несколько веков судачили о нем, но в самом существовании произведения не были вполне уверены. Изданная крошечным тиражом, книга сия канула бесследно.

К тому же чисто английское чувство юмора подсказало моему родственнику идею поставить на полку фолиант, автор которого в этом мире даст себе труд родиться только через четверть века! Благо, что идея ставить в драгоценных томах год издания еще не пришла в головы книгоиздателей. Мгновенно забыв и о прочих фолиантах, и о соглядатаях, фиксирующих каждое мое движение, я уселся на табурет, разглядывая уникальное издание. Конечно же, если сообщение для меня имелось, то именно здесь.

Пары с фальчионами[25]25
  Фальчион – род тяжелой сабли.


[Закрыть] шпагами и баклерами,[26]26
  Баклер – кулачный щит.


[Закрыть] алебардами и рапирами в живописных позах поражали друг друга в разные части тела с пояснениями, как они докатились до жизни такой. Все восхитительно, но никаких пометок. Я перевернул очередной лист. Мужчина со шпагой и кинжалом стоял посреди круга, разные части которого были разбиты на сектора, а клинок оружия был заключен во множество разнообразных треугольников с прописанной величиной углов. «Правила фехтования построены на такой геометрической основе, которая позволяет человеку с меньшей физической силой победить более сильного», – гласила подпись под рисунком. Витиеватые готические буквы были аккуратно подчеркнуты, точно в прочитанных словах таилась некая скрытая истина. Я разочарованно повторил выделенную фразу про себя, но вынужден был признать, что не вижу чего-либо, способного пролить свет на поиски. Надеясь обнаружить еще какие-нибудь указания, я перелистал трактат до конца – ни малейшей зацепки. Рядом со мной послышалась негромкая речь оставленного на страже опричника.

– Господин сотник, – произношение выдавало его иностранное происхождение, – велено было напомнить вам, что скоро будут звонить к вечерне.

– Да. – Штаден кивнул, отпуская стражника. – Ну что ж, – он обратился ко мне, стараясь поглубже спрятать разочарование, – нам следует поспешить. И будем молить бога, чтоб у государя было нынче доброе расположение духа.

Время шло, а я по-прежнему стоял у двери, наблюдая сквозь щелку происходящее в трапезной. Можно было залюбоваться той невиданной точностью, с какой черпак раз за разом отмерял равные дозы скудного монастырского пайка. Наконец очередь дошла и до смиренного игумена, надзиравшего за процедурой раздачи, и он, возглавив стол, воздел очи к потолочным балкам, призывая братию к благодарственной молитве.

«И все-таки что же хотел сказать Баренс, отметив фразу о геометрических построениях, помогающих слабому побеждать сильного? – размышлял я, вполуха выслушивая адресованные Всевышнему просьбы недобрых молодцев прибавить к скромному пайку кусок хлеба насущного. – Ведь что-то же он хотел сказать?!»

Между тем молитва закончилась, и настоятель воинствующего братства вновь обратился к пастве.

– А не след ли нам, братья, от скудных хлебов своих уделить толику страждущим и алкающим найти приют под нашими сводами?

– Истину речешь, отче! – громогласно рявкнула «смиренная братия», и материализовавшийся возле меня служка широко распахнул дверь.

Я ступил в трапезную, и точно по команде на конце стола, противоположном настоятелю, появилась еще одна миска, размерами напоминавшая средней величины блюдо. «Кормилец» Малюта Скуратов ловко подхватил ее и начал обход собравшихся, предоставляя им возможность проявить щедрость.

Надо сказать, опричники не преминули воспользоваться случаем, чтобы проявить лучшие черты своего благородного характера. Вскоре на блюде красовалась гора каши, напоминающая макет альпийского хребта. Меня с умильным почтением проводили к свободному месту и выдали деревянную ложку. Я с содроганием поглядел на варево, способное удовлетворить аппетиты царского курятника, на заинтересованные лица опричников и с тоской осознал, что все это мне предстоит съесть.

– С богом, дети мои, – провозгласил игумен, осеняя всех крестным знамением.

Ложки заскребли по пустым, разве что слегка испачканным мискам.

– Да, брат, – по достоинству оценив увиденное, с издевкой проговорил Лис. – Это от души, буквально от желудка. Ты не смотри, шо оно выглядит будто кто-то его уже ел. От него свиньи знаешь как жиреют!

Я задохнулся от оскорбления.

– Как ты можешь?!

– Да ты шо! – с деланным возмущением отозвался Лис. – Я ж тебе о святом говорю. Для каждого гордого хохландера, каковым и я являюсь, свинья одновременно и месторождение сала, и знамя борьбы с османо-гирейскими завоевателями в одном лице. Или в одном рыле.

– Ну знаешь ли! – не на шутку рассердился я, радуясь возможности сорвать хоть на ком-нибудь злость.

– Все, все, все. Осознал, прочувствовал, – насмешливо отозвался Лис. – Глупость брякнул. Дурак, ваш-бродь. В качестве добровольной ссылки иду передавать гостинчик Деду Бабаю.

– А разве не он должен тебя найти? – удивился я, несколько остывая. – Кажется, твоя подруга не указывала его адрес.

– Вальдар, ты дикий, шо собака динго, – вздохнул мой напарник. – В нашей стране любой ребенок знает, где искать Деда Бабая. В темном-темном городе есть темный-темный дом. В темном-темном доме есть темный-темный коридор. А в темном-темном коридоре под темной-темной лестницей есть совсем уж радикально-темная каморка. В ней-то и живет Дед Бабай. Впрочем, откуда тебе знать? У вас в таких местах обитают Гарри Поттеры. Все, я пошел.

Он отключил связь, и я с тоской предался своей роли странника, забредшего в монастырь в поисках пищи и крова.

Пересилив себя, я таки зачерпнул ложку каши и отправил ее в рот. Пожалуй, на вкус она была не столь отвратительна, сколь на вид. Вернее было бы сказать, что у нее вообще не было вкуса. Однако, поймав на себе пристальные взгляды царя и его верного подручного, я счел за лучшее не брезговать угощением.

Примерно десятая ложка стоящей передо мной замазки начала путь к желудку «бедного путника», когда тишину, доселе нарушаемую лишь монотонным чавканьем, разорвал звук колокола. Услышав его, опричники отложили ложки, а игумен, откинув капюшон, поднялся в полный рост, моментально превращаясь из кроткого слуги господнего в царя.

– Ну что ж, други мои верные. Легко и светло было душам нашим воспарять к горним высям. Ныне ж, памятуя о ратном призвании опричного братства, напитаем тела наши силою, откушав от щедрот господних. Ибо сказал Искупитель: «Отдай Богу Богово, кесарю же – кесарево».

Он хлопнул в ладоши. За стеной трапезной зазвенели рожки, ударили цимбалы, и в распахнувшиеся двери осанистые, точно павлины, стольники начали вносить давно ждущие своего часа яства.

Гастрономическое изобилие, представшее моему взору, могло свести с ума даже сытого. Те считанные ложки каши, которые мне удалось осилить, послужили спасательным кругом для ошеломленного увиденным рассудка. Жареные вепри горделиво высились на серебряных блюдах, кокетливо сжимая в зубах веточки сельдерея. По спинам осетров можно было кататься на велосипеде. Ушаты с черной и красной икрой расставлялись так густо, что на каждого из сидящих приходилось не менее половины каждой из этих емкостей. Чеканные кубки, мигом появившиеся на столе перед опричниками вместо деревянных мисок, тотчас наполнились вином, разливаемым расторопными кравчими с царской щедростью. Все это проносилось мимо меня, оставляя лишь аромат. Я недобро глянул на пару юношей, несущих лебедей с вызолоченными клювами, и, злорадно отметив про себя, что эта птица считается несъедобной, вызвал Лиса. Похоже, мой приятель знал, что делает. Он шел по какому-то темному коридору с низкими, по всему видать, мокрыми сводами. Капли то и дело падали на его факел и с шипением испарялись. В другой руке он держал лукошко, в котором, покрытые белой тряпицей, хранились сушеные мухоморы.

– Шо, соскучился?! Ты за меня не волнуйся, ешь все сам, – отозвался напарник. – Я как-нибудь без царских харчей перекантуюсь.

– Скорее всего. – Я включил изображение.

На канале связи возникла нервная пауза.

– А чё это я действительно нашего родного царя ниже плинтуса ставлю? – ни с того ни с сего осведомился у меня Лис. – Сразу ж видно – серьезный мужчина с разумным пониманием кулинарной стороны жизни. Щас я по-быстрому тут разбросаюсь и присоединюсь к вам.

– Не стоит. – Я перевел взгляд с богатого угощения на свое блюдо.

– Ага. Теперь ясно. Мимо носа носят чачу, мимо рота – алычу. Сплошная дедовщина… – Он хотел еще что-то добавить, но тут прямо из стены возникли две длинные тощие руки с когтистыми пальцами, имеющими заметно больше фаланг, чем принято среди людей. Пальцы вцепились в лукошко, точно клещи. – Ты кто такой?! – завопил Лис, отмахиваясь факелом.

От неожиданности я подскочил на месте…

– Давай иди, иди сюда.

Лишь тут я заметил, что развалившийся во главе стола государь подманивает меня пальцем.

– Ишь, разлакомился!

Опричники дружно заржали, сопровождая шутку государя жизнерадостным улюлюканьем.

Я шел, стараясь не обращать внимания на задиристые крики этой ряженой волчьей стаи. У меня в голове на экране внутреннего видения сгущался клубящийся мрак, сквозь который едва-едва проглядывало мечущееся пламя факела.

– Сейчас все от тебя зависит, – услышал я негромкий шепот оскалившегося вместе со всеми Штадена.

В этот миг изображение перед моим внутренним взором исчезло. Должно быть, Лис выключил связь. Во всяком случае, мне хотелось думать именно так.

Дойдя до государева места, я склонился в поклоне, ожидая дальнейших указаний самодержца.

– Слыхал, слыхал о тебе, – осушая кубок, проговорил Иоанн Васильевич. – Сказывали мне люди добрые. Выходит, ты злому разбойнику и татю Яшке Гернелю сродственник.

– Это так, – стараясь не обращать внимание на обидные слова и интонации, ответил я.

– Ты, бают, предо мною чист. Вины на тебе нет. А потому, во имя христолюбия, буду я к тебе милостив. Дам я тебе людишек да грамоту сыскную. Коли отыщешь дядю своего – награжу по-царски и златом, и шубою с плеча, и местом среди ближних своих. – Он обвел рукой собравшихся. – Ежели нет, на себя пеняй.

– Когда господу будет угодно – я найду его.

– Молодец, молодец. – Царь подозвал к себе кравчего. – А вот выпей-ка за то, чтоб господу угодно было.

Кравчий протянул мне двухпинтовую братину, полную вина.

– Пей, до дна пей! – В голосе царя звучала жесткая нотка.

Я принял чашу и не торопясь осушил ее.

– А правду ли сказывают, – глядя на пустой сосуд, поинтересовался Иван Грозный, – что ты на кулаках боец из первых будешь?

– Я охранял принца Людвига Каринтийского и обучен сражаться как с оружием, так и без оного.

– Так ведь принц-то погиб, а ты вон жив?

– Он был сражен во время атаки турецким ядром. Подо мной в тот же миг была убита лошадь.

– Вон оно как. – Царь осушил еще один кубок. – Потешь нас умением своим. Да вон хоть Гераську Лихолета одолеешь?

Из-за стола поднялся чернец, статью похожий на медведя-гризли, и, оскалив щербатые зубы, двинулся ко мне. Кулаки силача вполне подходили для забивания свай в скальный грунт, и меня совсем не радовала перспектива свести с ними близкое знакомство. Поэтому, едва опричник приблизился, я без лишних реверансов ударил его носком сапога во внутреннюю часть бедра. Тело со стоном начало заваливаться вбок, однако не успел еще Гераська рухнуть на пол, как в грудь ему прилетел еще один удар. Он упал без движения. Пустой кубок царя с грохотом опустился на столешницу.

– Силантий, Карла! Скрутите-ка стервеца.

Новые противники были под стать первому. Но их тоже ожидала печальная участь. И если до этого момента штат опричной тысячи был полностью укомплектован, то теперь в нем появились две вакансии. На пару месяцев, а может, и больше.

– Да что ж ты вытворяешь, пес смердящий! – Порядком выпивший царь рванул из ножен турецкий кинжал и, вращая горящими, красными от злобы глазами, ринулся на меня.

Я перехватил руку государя у запястья и крутанулся на месте, используя захваченную конечность как рычаг. Иоанн Васильевич, сбив на пути еще двух вскочивших опричников, растянулся на столе. Я раздраженно воткнул в столешницу отобранное оружие.

– На государя руку поднял?! Смерти умышлял!!! – взорвалось единым ревом воинство, и на меня посыпались десятки ударов.

– В темницу! На кол его!