Текст книги "Рассказы. И все-таки интересная это штука – жизнь…"

Мужики

Следующий крестик я поставил совсем рядом с первым, их разделяли пара километров того же парка. Тут уж я гордился собой, опыт ведь приобрел и дело повел грамотно: заявил новому хозяину, что прежде всего надо при мне решить вопрос с соседями.

– С соседями полный порядок, не возражают, – заявил хозяин.

– Да, но я все-таки хотел…

– Конечно, конечно, сейчас все увидим.

День был воскресный, и соседи еще спали. На стук моего хозяина из обеих дверей появились два здоровых, небритых мужика с одинаково отсутствующим выражением лица. Один в трусах, другой в майке и трусах. Выслушав суть дела, оба молча повернулись и разошлись по комнатам досыпать.

– Вот видите, не возражают, так что располагайтесь и живите в свое удовольствие.

Я давно привык в любом месте, если условия позволяют, сразу браться за работу. Комната просторная (самая большая в квартире), что еще нужно: прикрыл дверь – и ты в своем мире, со своими фантазиями – вот оно счастье…

– Да зубы ему выбить, и дело с концом, проходной двор тут устроил!

От услышанного у меня похолодела спина.

– Давай вот что, – продолжал голос из кухни, – замок новый врежем, и ни тот, ни другой не войдут больше.

– Точно! Сегодня же и врежем.

Оба соседа, пробудившись, встретились на кухне и принялись поправлять здоровье после вчерашнего, одновременно пытаясь осмыслить последние события, происходящие в их квартире. Из рук у меня выпала тяжелая книга и больно приложилась ребром по ноге. – «Опять попал»… В безвыходной ситуации я всегда считал, надо идти напролом, навстречу опасности – хуже не будет. Решительно вошел в кухню и врезал прямо в лоб.

– Мужики, но в комнате слышен ваш разговор. И что мне теперь делать? Зная, что у вас с Мишей (хозяина моей комнаты так звали) проблемы, я бы тут не появился. Он сказал, что с вами договорился, что вы не возражаете. Я заплатил ему деньги, привез свое барахло…

Моя прямота застала их врасплох, повисла пауза, затем толстяк крепко хлопнул (прямо-таки припечатал) стаканом об стол и под завязку налил вина, черного как деготь.

– Пей, – сказал толстяк.

– Ты, сразу видать, парень нормальный, – сказал второй, когда я выпил. – Живи, живи тут, но денег этому, – и кивнул в сторону моей комнаты, – не плати, понял? Ни копейки не плати.

– Как же я могу не платить?

– А так, не плати, и все! – и врезал кулаком по столу. Затем взял бутылку и ткнул горлом в стакан, и, обнаружив, что бутылка пуста, сказал:

– Ну а теперь тебе бежать, как самому молодому. Это, как выйдешь, за углом метров двести, возьми две таких же.

И так мир был спасен, но уже через полгода под давлением молчаливых, тяжелых взглядов я понял, что и это жилище придется покинуть. Никаких неудобств соседям я не доставлял, напротив, своим тихим деликатным существованием напоминал о постоянном присутствии чуждого элемента.

А мужики были такие: Аркадий, старший, лет ему около пятидесяти. Классическое воплощение литературного образа своей профессии – мясник из гастронома! Большие жирные руки, красное лицо на могучей шее, она складками расширялась книзу, пирамидой врастала в торс – бегемот, другого слова тут не подберешь. И конечно же плечист в животе. Занимал Аркадий самую маленькую комнату, но (профессия обязывала) имел два самых больших на тот момент холодильника, до отказа забитых мясом. Один располагался в его крохотной комнате, другой на общественной кухне и вызывал у хозяина постоянную тревогу за содержимое. Разговаривая с ним, я всегда чувствовал на себе испепеляющий взгляд: «А не крадешь ли ты, мил человек, мои непреходящие ценности, пока я сплю»? Раз в неделю к нему приходила Валентина, не то подруга, не то бывшая жена, его же примерно возраста, тихо готовила ему борщ и тихо уходила.

Второй сосед, Жора, этот походил уже на медведя (прямо зоопарк), в недавние студенческие времена был спортсменом-гребцом и даже выступал за сборную Москвы. По профессии он был архитектор. Нет – архитектор – это гордое название, Жора был всего лишь один из кучи сидящих за кульманом в проектном бюро. Да, но ведь он окончил архитектурный институт, так что деваться некуда, будем называть его архитектором. Жора без всякой причины сразу углядел во мне противника, антипода и даже врага. Будучи всего лишь на три года меня старше, являл собой образ человека, крепко стоящего на ногах, знающего себе цену. В ближайшей пивной в тридцатиградусную жару, обливаясь потом, он с вызовом доказывал мне, что настоящий мужчина обязан в любом положении, в любую погоду быть в пиджаке, белой рубашке и галстуке. Через стол стоял я, в выцветшей майке и никогда не глаженных штанах, стоял и видом своим непотребным насмехался над его стремлением войти в жизнь солидно, подготовленным к выполнению важных задач и занять соответствующее место в обществе. И моя беспечная неуверенность вызывала в нем законную брезгливую ненависть.

Жору, нечасто правда, посещала невеста Света, строгая симпатичная дама. В отличие от Аркадия, конкурирующего с Жориными плечами животом, невеста составляла серьезную конкуренцию своим задом. А в общем-то они составляли пару крупных красивых людей.

– Ты как ходишь в таком виде перед Валентиной?! – раздраженно ворчит Аркадий. Жора скребет косматую грудь, сонными глазами смотрит на Аркадия, пытаясь сообразить, что от него хотят; так, видимо, и не поняв, берет с плиты чайник и молча отправляется в свою комнату и по пути уже непонятно кому бросает: «Нужна мне эта старая коряга, перед кем это, интересно, я тут должен штаны одевать»? Аркадий, конечно, это слышит, но затевать скандал не решается. Впрочем, жили они мирно, мясник и архитектор, духовно были близки. Встречались на кухне и вместе поправляли здоровье в выходные дни.

Когда к Жоре приходила невеста, он почему-то всегда начинал буянить, видимо, излишне нервничал перед свадьбой. Представился однажды случай, когда он и мне пытался продемонстрировать свою мощь.

Вышло так: Несмотря на рабочий день (Жора уже при параде – костюм, галстук, рубашка белая, запонки блестят), мужики с утра уселись за бутылкой – это я видел. А вскоре все стихло – разошлись, значит. К середине дня работу мою прервал настойчивый звонок в дверь (значит, в квартире никого). Открываю…

На пороге эффектная дама: высокая, стройная красавица, хотя и не так уж молода.

– Мне, пожалуйста, Жору.

На вид она была прилично старше Жоры.

– Жоры нет, – говорю.

– А где он?

– Так ведь на работу ушел.

Дама растерянно молчала, в руках у нее была миленькая сумочка, и она быстро перебирала руками тоненький ремешок.

– Я бы хотела оставить записку, можно?

– Конечно, проходите, – пригласил я. Она зашла в коридор и неловко на сумочке стала писать на клочке бумаги, затем, пытаясь вставить записку в дверную щель, слегка надавила, а дверь-то и открылась… На минуту она застыла, уставясь в пустоту, затем скомкала записку, прикрыла дверь и испуганной кошкой бросилась из квартиры.

Я не очень любопытный, и дела соседей меня не интересовали. Но тут неясное беспокойство закралось и не давало сосредоточиться. И я решил заглянуть в Жорину комнату: может, случилось что, помощь нужна… Заглянув, увидел выразительную картину: на кровати лежал Жора навзничь, причем только одной своей половиной, другая висела, упираясь ногой в пол. Рубашка задралась на грудь, волосатое пузо нервно вздрагивало; руки в стороны (одна на весу), растянутый галстук на боку, а по пузу и дальше на пол, аж до дальнего угла комнаты рассыпались роскошные багровые розы и смешно между ними стояла пустая бутылка. Жора храпел, распустив слюни. Я прикрыл дверь, успокоился (никого не зарезали) и пошел к себе.

– Ты должен был меня растолкать, дать в морду, облить водой – поднять во что бы то ни стало! – бушевал Жора. Хорошо выспавшись, отдохнув, теперь с новыми силами, обозлившись на весь свет, он в гневе метался по квартире, готовый крушить все, что попадет под руку.

– Если она не вернется – убью.

Схватил охотничий нож и со звериной силой всадил в стол, пробив его насквозь. Новенький стол этот, сияющий зеркальной полировкой, и еще несколько предметов, то, что называется мебельным гарнитуром, на днях был подарен его родителями к предстоящей свадьбе.

С ударом, видимо, вылетела и вся агрессия и сменилась слезливым мычанием. Вздрагивая плечами, размазывая по лицу мокроту – великан плакал… Мне было жаль его. Всхлипывая, он рассказывал, как познакомился с ней на юге, что никогда не встречал такой красивой женщины, что она из Ростова и что приехала к нему в гости на несколько дней и теперь уже, конечно, не вернется…

Мелкий этот эпизод никак не мог повлиять на наши отношения. Уже на следующий день сосед был привычно беззаботно-весел.

Грозовая туча зреет медленно и, накопив энергию, вдруг треснет и в клочья разорвет небо. Последней каплей, вызвавшей бурю, был ничтожный повод.

Увидев пришедшую ко мне подругу (когда-то подруга занималась в балетной школе, в балерины не выбилась, но великолепную фигуру приобрела на всю жизнь и была похожа на точеную статуэтку), Жора уязвлен был до невозможности – это была еще одна оплеуха, не меньшая, чем мое занятие искусством. Он вообще не мог спокойно пройти мимо привлекательной девицы. Когда, допустим, на улице вдруг появлялась и, мелькнув, исчезала навсегда случайная красотка, он просто заболевал. А тут у него под носом к какому-то субтильному ничтожеству приходит такая!.. Нет, такой наглости он не ожидал.

– Скромник, тихоня, и работаешь ты сторожем (эту информацию он случайно узнал от моей мамы)! – уже на утро кидал мне Жора обвинения, как следователь НКВД «японскому шпиону». – Валенком прикидывается, а к самому тут такие ходят!.. Это тебе не какая-нибудь коза драная – это уже… – и тряс куда-то вверх пальцем, не находя слов.

Тут уж окончательно стало ясно – время настало. Узнав, что я собираюсь покинуть их жилточку, Аркадий строго предупредил, чтобы я уезжал только в его присутствии. Приказ его я, конечно, не исполнил, но думаю, что, проверив свой холодильник, остался он не в обиде.

Гегель (история одной любви)

Я уже полюбил свою карту и взял даже за привычку, появляясь на новом месте, первым делом водружать карту на почетное место, как боевое знамя устанавливается подразделением, занявшим новый форпост.

Еще не успев перейти на другую сторону улицы, я заметил приближающуюся навстречу парочку: две девицы. Даже издалека было заметно, что обе в своем мире, причем каждая в своем отдельно. Поравнявшись с ними, остановился; в одной из них узнал свою знакомую и тут же отскочил в сторону, так как они просто смели бы меня с тротуара – так глубоко они пребывали в себе. Впрочем, очнувшись, неожиданно обрадовались. Оказалось, брели они без всякого дела и направления, не зная, куда себя деть. Поражала внешность второй, незнакомой. Она была настолько необычна, что не укладывалась в простую схему – красивая / некрасивая. Тонкое лицо и фигура создавали впечатление хрупкости и прозрачности севрского фарфора. Глаза пугали несоразмерностью, синие, темные-темные – смотрелись провалом.

Квартира сдавалась на двоих, каждому жильцу по комнате. Один, уезжая, любезно вызвался сам найти себе замену, дабы не вводить в дополнительные расходы своего соседа, и притащил меня на свое место. По дороге сообщил, что сосед мой будущий тихий, интеллигентный человек. Хозяин квартиры появляется раз в два месяца за деньгами (предварительно звонит) и жизнь квартирантов его не интересует. Так что проблем не будет.

Гарик – сам представился мой новый сосед, когда мы появились. Показал мою комнату, где что находится в квартире, любезно раскланялся и удалился к себе. «Деликатный, – не без удовольствия заметил я себе, – нос совать попусту не будет».

Но уже минут так через десять – робкий такой стук в дверь, затем, не дожидаясь ответа, появился и сам сосед. Он медленно переступал с ноги на ногу. На вид был вполне средней комплекции и одновременно казался заплывшим жиром: лицо круглое, пухлое, толстые губы, руки тоже пухлые, по-женски нежные, небольшой, жирненький тоже живот; ни одной мышцы не угадывалось на его теле – эдакий ровный, гладкий блин, смазанный маслом. Говорил медленно, вытягивая из себя слова, и казалось, сейчас вспотеет.

– Можно?

– Да-да, проходите.

– Извиняюсь, пару минут позволю вас потревожить. Хотелось бы несколько поближе познакомиться. Вы художник?

– Да, – отвечаю.

– Очень приятно, я, знаете, люблю искусство. Сам, правда, по роду своей деятельности от искусства далек – я философ (слово «философ» он сказал так, будто признался в чем-то неприличном). Работаю в исследовательском институте по делам Канады и Соединенных Штатов, но у меня брат поэт и я люблю литературу, поэзию особенно, театр тоже и живописью интересуюсь. Знаю, конечно, мало в этой области, но очень интересуюсь, так что приятно будет жить с вами в одной квартире.

Мне тридцать шесть лет… А скажите, у вас есть девушка? Ах есть, да, ага… А вот подружка у нее есть? Мне бы познакомиться…

Мне пришлось его разочаровать: подруги для знакомства у моей подруги не было.

– Жаль, но вы все же имейте в виду, может появится, так вы это… Понимаете, у меня некая проблема: у меня очень маленький член.

И сообщил точные параметры, включая и несколько миллиметров. Я испугался, что сейчас он снимет штаны и начнет демонстрировать свою проблему. Но, к счастью, до этого дело не дошло: он был настоящим интеллигентом!

– Познакомиться у меня всегда проблема. Я даже, знаете, один раз был женат: прожили с ней полтора месяца, и она сбежала.

Говорил он об этом совершенно равнодушно, без досады, без сожаления, горечи, гнева и даже без юмора – просто констатировал факт.

– В прошлом году записался в «Клуб знакомств», но меня оттуда со скандалом выставили (последним он был вроде даже доволен). Я там напился смертным боем, а оказалось, там так не полагается…

Вот тут-то на тротуаре с девицами я и вспомнил своего го-ре-мыку-соседа.

– Девочки, бегу, бегу по делам… Двигайте сейчас ко мне, часа через три я подойду, а до этого вас будет развлекать сосед – романтическая личность.

– Гарик, – говорил я из телефонной будки, – разгони на кухне тараканов и принимай гостей, сейчас к тебе явятся две феи.

С тараканами действительно была беда: по кухне они гуляли стадами. Периодически Гарик с тараканами боролся; вызывал сан-эпи-демстанцию, поливал всякой вонючей дрянью – бесполезно, бороться-то надо было со своим жизнепорядком. Я пользовался кухней в исключительных случаях, хотя именно там находился единственный в квартире телефон, перевязанный синей изоляционной лентой и густо заляпанный жиром. И если случалась нужда, то трубку приходилось брать салфеткой.

Придя с работы, Гарик сразу устремлялся в кухню; разворачивал пропитанные жиром свертки с колбасой, копченой скумбрией или чебуреками из кулинарии. Открывал заветную настольную записную книгу (толщиной с два пальца), заполненную сплошь дамскими номерами, и начинал звонить, одновременно поедая прямо из этих свертков, руками, принесенную еду. Во всем этом, конечно, принимали участие и тараканы. Книга, как и телефон, была также покрыта соответственной патиной. Кому он звонил, чаще всего было неизвестно, так как ежедневно набирал кучу телефонов у случайно подвернувшихся барышень. Разговоры длились часами и походили на концерты неплохого юмориста именно потому, что говорил он серьезно.

Как-то раз, придя домой поздно после общественной гулянки, Гарик по обыкновению засел за телефон. Я уже было начал засыпать, но представление из кухни победило сон. Гарик был в ударе. Пытаясь соблазнить свою жертву, выкладывал весь свой интеллектуальный потенциал, талант красноречия. Там были и приглашения поехать в Крым, и восторженные описания физических достоинств данного объекта, и прямые, настойчивые объяснения в любви. При этом было ясно, что на другом конце провода старались прекратить этот разговор, но Гарик уверял, что это первый и последний раз он отважился на такое признание, и умолял дослушать его до конца; говорил, что собирается совершить самый главный поступок в своей жизни…

Наутро Гарик хворал головной болью и провалом памяти. Вроде бы плюнуть и забыть, что там было вчера, но какой-то гвоздик застрял в голове, напоминая, что вчерашний разговор был какой-то не такой…

– С кем это я так долго вчера болтал? – решил выяснить Гарик.

Когда я ему сообщил (имя у дамы было редкое, запомнить было несложно), он был убит. Разговаривал он, как оказалось, со своей непрямой, но почти что начальницей – дамой значительно старше его и будучи к тому же замужней женщиной. Завоевание женских сердец происходило у Гарика своеобразно, как-то даже отчаянно.

– О, Гарик, это такой дамский угодник! – рассказывал зашедший его приятель. – Представь: вот заходит он в метро, плюхается на сиденье и тут же засыпает. Если перед ним оказывается старуха, инвалид, баба беременная – сон его одолевает еще сильней, иногда даже всхрапнет. Но только стоит в вагоне появиться молодой, смазливой заднице, как он мгновенно кидается даже в другой конец вагона и за руку тащит ее на свое место.

…И вот появилась ОНА. Ее имя быстро выскочило из памяти, но закрепилось то, которым мы, не сговариваясь, стали ее называть, – ГЕГЕЛЬ.

В тот вечер она осталась у соседа, и утром Гарик таинственно сообщил, что она всю ночь в постели говорила о предмете своего обожания. Она училась в МГУ на филфаке, и у нее был страстный роман – она была без ума от своего «тезки» Гегеля и была готова, по ее же словам, говорить о нем без конца, если б не встревали ничтожные житейские мелочи. Говорила она безостановочно, глядя в одну точку, не моргая и сквозь предметы, на которые падал взгляд; голос нарастал, ускорялся, и казалось, вот сейчас она то ли кого-нибудь зарежет, то ли расплачется.

С Гариком они точно нашли друг друга. Совершенно ясно, что никаких интимных проблем у них не существовало. Гегель был тем цементирующим веществом, на котором держались их отношения. К тому же Гарик, учитывая его наклонности дамского угодника, был идеальным слушателем.

Банный

Метров еще за сто я понял, что он идет именно ко мне, хотя рядом топталась куча народу – ОН шел ко мне.

Была в Москве такая толкучка в Банном переулке (баня там находилась) и звалась просто – Банный. С утра до позднего вечера толклись там люди: одни желали приобрести угол, другие угол сдать. Я был таким же посетителем. Это не то что агентство, газетные объявления или теперешний Интернет – там товар получали прямо в руки.

Я пытался пользоваться услугами объявлений. Одна дама предлагала в элитной «высотке» роскошную квартиру, набитую книгами (у нас потрясающая библиотека), телевизорами, холодильниками-морозильниками и прочим барахлом, обуславливающим комфорт. Дама упорно расхваливала свое хозяйство.

Я робко пытался ее перебить – ну, а цена какая? – но она, казалось, меня не слышит.

– А академическое издание «полной советской энциклопедии» – ведь это чудо, – не унималась дама.

– А цена-то все же какая?

– Какая еще цена, Бог с вами – так живите. Нам бы только чтоб наши ребятишки были в порядке.

– Какие ребятишки?

– Видите ли, у нас два пинчера, такие ласковые собачки, на полюсе они не выживут.

Ее муж занимался наукой, и на два года они отправлялись на Крайний Север. И теперь хозяйка спешно искала человека, который будет ухаживать за псами. Она оставляла жильцу деньги на питание (собакам), деньги на такси (два раза в месяц надо было возить собак к ветеринару). Гулять с собаками непременно два раза в день и после прогулки обязательно мыть псам лапы с мылом (восемь штук). Согласиться – означало поступить на службу этим псам и не видеть белого света.

Другая дама (позвонила она к ночи, я уж собирался спать), сказав пару слов про комнату, расхваливала уже себя. Сообщала, что замечательно готовит, шьет, любит чистоту, вяжет, и пыталась даже по телефону спеть, демонстрируя вокальный талант.

– Так вы, может, и пляшете?

– А как же, конечно, пляшу. Приезжайте, покажу, кстати, у меня готов ужин.

И опять все предоставлялось бесплатно.

Затем интересовалась моими данными: профессия, возраст и т. д.

– Я летчик, тридцать пять лет, рост 187, брюнет с усами.

В трубке на минуту воцарилось молчание: дух перехватило.

– Приезжайте непременно, я жду.

– Вы знаете, сколько сейчас времени?

– Неважно, возьмите такси, – и сообщался адрес.

Я лег спать, а часа через три настойчивые гудки подняли с постели.

– В чем дело, ведь я жду.

Я-то был уверен, что болтовня вся эта за несостоятельностью предложения приобрела форму шутки.

– Вы что это, серьезно?

– Ну а как вы думали. Я и на стол уже накрыла.

Я долго извинялся, сказал, что я не летчик; маленький, лысый бездельник и без усов, обозвал себя идиотом и, злой, лег спать. Но на этом дело не кончилось. Через пару дней она опять позвонила и стала предлагать свою подругу; сама она, оказывается, не подходила мне по возрасту. Позвонив в третий раз, спрашивала – раз уж и подруга мне не годится, не найдется ли кто из друзей.

Нет, Банный предлагал товар лицом. Тут же на улице происходили смотрины и решалось все мгновенно, но были и свои трудности.

Почему-то сдавали жилье в основном старухи, а снимала, наоборот, молодежь. Старухи были злые и высокомерные. А уж с моей космато-рыжебородой внешностью совсем было непросто. Не успевал я подойти, как они за пять метров отмахивались от меня, как от мух: – не, не, не – только семейным.

И вот ОН. Он вперился в меня взглядом, видимо, с того момента, как мог разглядеть мое лицо. Я стоял в стороне и мог быть вовсе ни к чему не причастен, но он шел прямо на меня. Подойдя, выпалил в упор:

– Вам нужна комната, – это был не вопрос, а утверждение.

– Нужна.

– У меня отличная комната.

Далее обычный набор: площадь, район, цена – и все это звучало неправдоподобно – щедрым подарком судьбы. Хотя с судьбой я нахлебался достаточно. Но ведь когда-то она должна сделать подарок.

В центре, на одной из красивейших улиц Москвы (Кропоткинская), большущая комната и цена, за которую бабки не соглашались сдать «собачью конуру» на далекой окраине, до которой и добраться-то непросто. Везет, ну просто везет!

Условие одно, плата сразу за год. Я писатель, уезжаю на БАМ писать о советской молодежи (БАМ – сибирская стройка, и дабы собрать рабочую силу рекламной кампанией объявлена была молодежной стройкой). Газетная фраза несколько покоробила, от живых людей я их никогда не слышал.

Писатель был в черном костюме, яркие, под золото запонки странно блестели на откровенно замызганных манжетах белой когда-то рубашки. Галстука не было, и воротник, как и манжеты, приближался к цвету затертого асфальта.

– А когда едете?

– Да прямо сейчас; покажу вам свое хозяйство, получу деньги и в аэропорт.

– Тогда едем смотреть, – и я уже рванулся было вперед, но он не двигался и смотрел на меня.

– Двадцать копеек у вас не найдется? – и мотнул головой в сторону бани.

Тут я сообразил, что за 20 копеек в бане автомат наливает кружку пива.

Комната оказалась действительно хороша: с высоким потолком, большое окно заливало комнату светом. Из мебели лишь диван, два стула, табуретка и шкафчик со стеклянными дверцами. Уже позже, заглянув внутрь, обнаружил два пыльных стакана, путеводитель по Рязанской области и замусоленное, давно просроченное удостоверение члена Союза журналистов на имя Шкуднова Леонида Анатольевича.

Нужной суммы с собой не оказалось, за деньгами надо было ехать. Леонид расстроился.

– Мне сегодня позарез нужно вылететь.

– Да я быстро, за час обернусь.

– Ждут меня, ждут, – писатель нервничал.

Когда я вернулся (дверь открыла соседка), писатель сидел на диване согнувшись, глядел в пол. Мне не терпелось заняться делом. Вот сейчас он рванет в аэропорт, и я буду устраивать свое рабочее место, начинать новую жизнь.

Но, получив деньги, он не считая сунул их в карман, как-то сладко потянулся и сказал, что перед дорогой хорошо бы зайти в магазин.

– Пошли.

Одному ему, видимо, было невмоготу.

Я бы хотел, конечно, остаться, но хозяином пока был он, и мне пришлось подчиниться. На улице он стал знакомить меня со своим районом.

– Музей Толстого, – указал он жестом, будто дом этот располагался у него на ладони, – но я тут не был, а он тут не жил, его дом был где-то там, на Пироговке. Булочная вот, будешь за хлебом ходить, кафе – так себе, конечно, но когда магазины уже закрыты, кое-что приобрести можно.

– А молочный магазин где?

– Молочный… я молоко не пью, у меня от него… плохо мне от него.

В магазине он взял две бутылки дешевого портвейна и дома, уютно устроившись на диване перед табуреткой, служившей ему столом, неспешно тянул черное-пречерное вино, садил одну за другой сигареты и рассказывал о своей студенческой молодости. Я уныло ждал, когда он вспомнит про самолет. В какой-то момент слово запуталось у него во рту и закончилось невнятным шипением, он ткнулся носом в диван и тихо засопел. Надежда на сегодняшний его отъезд рухнула, и я отправился на старую квартиру. Да, с писателями, видать, тоже непросто. Отправить его в аэропорт с трудом удалось лишь на третий день.

В квартире жили еще две семьи. Одна старушка, которую видел всего раза два мельком, и пара солидного тоже возраста – муж с женой.

– Надолго ль к нам? – поинтересовалась замужняя старушка.

– На год договорились, а там как у Леонида дела сложатся, может и еще останусь.

– Ну, дай-то Бог, отдохнем хоть немножко. А то и на вовсе оставайтесь, а Левонида-то этого хоть бы черт подальше куда пристроил.

День на второй или третий супруг ее тоже пришел знакомиться. Худой, суетливый, глазки мечутся.

– Нельзя ли посмотреть, что вы рисуете?

– Смотрите, конечно.

– Ага, это дорога у вас тут показана… А что за дорога-то?

– Да так вообще, дорога.

– Ага… А я вот тоже картины представляю всякие. Нет, я не художник, но если б, скажем, взялся нарисовать, то обязательно такую вот сделал. Называется «На троих», – и начинал трепетно описывать любимый сюжет. – …А у второго, значит, котлеты в кармане, он достает и держит уже наготове, пока тот-то пьет.

Я сразу представил жирную котлету, облепленную всяким карманным мусором: табак, сломанные спички, огрызки каких-то ниток, и даже однокопеечная монета с одного бока врезалась в поджаренный кругляк.

– А то вот еще тема. Правда, это я не придумал – это сон такой снится мне без конца, но тоже, думаю, хороша была бы картина.

Значит, так. На большой площади в летний день стоит цистерна, пузатая такая, знаете, какие они бывают. Да, цистерна, значит. И вдруг бах, бах… выстрелы. Кто стрелял, неизвестно, видать, из кустов. Но фонтанчиками тоненькими такими, – тут у него глазки сузились и сладкая улыбка растянулась, – из цистерны прыснул коньяк. Ну, тут началось… А люди-то неподготовленные, врасплох застала-то вся эта карусель.

И ну давай кто во что. Кой у кого, конечно, стаканы оказались, но в основном – кто карман подставляет, кто в кепку, кто в носки. А один снял сандалии, а они ведь с дырками – всё равно подставил, а из них течет, и он пьет тут же – из сандалий. А по асфальту лужа уже разлилась, и кому места под струями не хватило, к луже пристроились. У одной старухи ведро случилось, она давай черпать, а чего там зачерпнешь-то, скребет без толку, лужа-то мелкая, по асфальту все растеклось, матерь божья… А у меня тоже ну как назло ничего нет, куда налить. Но меня не обязательно изображать, рисуй тех, кому удалось. Один даже в кошелек наливал. Ну, у меня-то никогда кошелька не было. А вот другому-то очень повезло: он в сапогах резиновых, видать, с дачи возвращался – полны налил. А баба другая подол подставила, а через подол-то всё ж ка пит, а один сразу пристроился, под подол-то залез, рот подставил и доволен – капит…

– И как часто приходит такой сон?

– Да по-разному. То полгода нет, а то как зарядит, считай, по три дня на неделе. Но такая картина, она большая должна быть, тут сложная организация, это тебе не на троих.

В результате он взял у меня два рубля, я дал с удовольствием, зная, что теперь он явится не скоро.

Где-то на четвертый месяц звонят из милиции, Шкуднова спрашивают.

– Нет его, – отвечаю.

– А когда будет, не знаете?

– Не скоро, думаю, он ведь в Сибирь уехал, в командировку.

– В Сибирь?.. И давно уехал?

– Да месяца три с лишним.

– Интересно… А мы его на прошлой неделе принимали. Значит, так, появится, передайте: у него не заплачено за шесть визитов в вытрезвитель, советуем заплатить.

Меня, конечно, насторожило такое обстоятельство, но ничего дальше не последовало, и я успокоился. Прошло еще месяца два, и вдруг, как гроза в январе, заявился Шкуднов.

– Угадай, – кинул прямо с порога, – откуда я сейчас прибыл?

– Известно, с великой Сибирской стройки.

– Из тюрьмы! – гордо парировал писатель и сунул мне под нос бумагу об освобождении – два месяца в Бутырке пробыл. – Со мной ведь что получилось – катастрофа. Тогда, как расстались мы, приехал я в аэропорт, а там, представь, поскользнулся и палец сломал. Всё, писать не могу. Поездку пришлось отменить.

И затем без пафоса уже рассказывал, что сначала у подруги устроился – расплевались, к другой подался, и там такая же история. Затем по друзьям; один, другой, третий. И вот теперь выставили отовсюду окончательно.

– Я, конечно, понимаю, – говорил он, – ты деньги заплатил, но идти мне больше некуда. Давай вместе жить.

– Ну, это я трудно представляю.

– Слушай, есть один вариант, у меня друг на Арбате, завтра с ним поговорю, есть у него комната.

– А свет там есть, мне для работы дневной свет важен.

– Света полно. Я был там.

Когда он узнал, что я хочу нанять машину для перевозки – грудью встал против такого решения.

– Деньги платишь… Да у тебя вещей-то, курица после себя больше оставляет – сами справимся.

– А сундук? – Был у меня такой предмет гордости: полосы черного кованого железа, а меж ними перламутровая инкрустация. И это еще не всё, открываешь, а внутри резьба кружевная. Но размер был аховый.

– Перевозку я беру на себя, – заявил Шкуднов.

Наутро он привел двух парней. – «Богатыри, видишь, такие что хошь перетащат». Смешно, что белобрысые красавцы были еще и близнецами и походили бы даже на спортсменов, кабы не жутко помятый вид.

Взялись бойко. Писатель засуетился и хотел было схватиться за уголок.

– Да ты-то не лезь, – отшил его атлет, – дверь держи лучше.

Кропоткинская улица оживленная. Братья бестолково полезли на красный свет и сразу вклинились в поток машин. Сундук маятником заметался взад-вперед, и наконец движение встало. Машины вокруг гудели, из окон летела брань. Выскочили оттуда как ошпаренные. У братьев всё что-то не клеилось. То они топтались на одном месте, то били друг друга по ногам, и вообще казалось, что не они несут сундук, а он их за собой тащит. При малейшем неточном движении их заносило, и они боком загребали за сундуком.