Текст книги "Режим бога"

Через две недели после того, как Соколову выписали, Андрей не выдержал и решил хотя бы ей позвонить. У Фролова был телефон матери Любы – Екатерины Леонидовны, с которой несколько раз связывался по рабочим моментам, еще когда ее дочка была госпитализирована. Екатерина Леонидовна с радостью дала номер сотового телефона Любы, но в голосе была какая-то печальная тревога. Фролов набрал девушку, но на звонок никто не отвечал. Так было три раза. Адрес девушки был записан в рабочих документах. После смены Андрей купил торт и отправился к Соколовым.

Соколовы жили в пятиэтажной «хрущевке», не оборудованной ни лифтом, ни какими-либо вспомогательными для инвалидов устройствами. Эта была окраина города, район строился в шестидесятые под открывшийся механический завод. Завод давно не работал, что породило безработицу, пьянство и криминал на уровне «гоп-стоп». С семидесятых здесь сильно ничего не изменилось, если не считать выросших во дворах продуктовых павильонов, да одиноких, разбросанных в хаотичном порядке новостроек, выглядевших гротеском на фоне панельной серости.

Фролов долго искал нужный дом в лабиринте одинаковых зданий, наконец, нашел и заприметил опознавательный знак – возле дома была старая голубятня. На двери подъезда стоял домофон. Фролову не хотелось объяснять через переговорное устройство, кто именно посетил Соколовых. Недолгое ожидание и вместе с каким-то жильцом дома прошел вовнутрь. Квартира Любы располагалась всего-то на втором этаже, но три лестничных проема делали недоступными свободу улицы даже для инвалидной коляски. Дверь открыла Екатерина Леонидовна. Она сначала удивилась, потом обрадовалась, а затем, после вопроса Фролова: «А где Люба?», пригласила гостя на кухню.

– Коляску пока еще не купили, – рассказывала старшая Соколова. – Протезы тоже не заказывали, да и рано на них еще ходить. Для всего этого нужно оформить инвалидность. На следующей неделе документы должны быть готовы. Я бы сама уже коляску купила, но как цены узнала… Люба почти не выходит из комнаты. Понятно, что я не могу перенести ее на руках в зал, чтобы посмотреть телевизор, но я знаю, что когда меня нет дома, она на четвереньках доходит до туалета. Я говорю ей: «Люба, я же твоя мама, не надо меня стесняться». Но в моем присутствии она так не передвигается, а просто лежит и смотрит в потолок. Музыку в наушниках слушает иногда. Я специально на выходных почаще выхожу из дому, чтобы она не терпела… Ни с кем из старых друзей и знакомых не общается. Мне звонила староста группы, предлагала, чтобы они группой пришли навестить. Я Любе передала, так она истерику устроила, кричала, чтобы не смела какого-то из ее знакомых пускать. По телефону общается только с Машей, они с детства дружат. Маша в соседнем доме живет, я ее на улице встречаю, спрашиваю, почему в гости не приходишь, а она говорит, что Люба запрещает. А еще очень плохо ест. Может один раз в день поковыряться в тарелке и все. Уже кожа до кости одни остались. Хорошо хоть перевязки делать дает. Андрей Владимирович, может, хоть вы с ней поговорите. Я очень за Любу переживаю. Я в университет ездила, ей там академический дали, тут полгода-то осталось, и то боюсь, вдруг не доучится. Я понимаю, что ей сейчас нелегко, но надо бороться, держаться… Дальше легче будет. Коляску купят скоро. Но главное, я боюсь, что она с собой покончит…

На глазах Екатерины Леонидовны стала расти роса слез.

– Это все нормально, – пытался успокоить ее молодой врач, хотя он только что осознал, что не имеет особых познаний о том, как ведут себя дома люди, ставшие инвалидами, и просто импровизирует. – Я думаю, что она не будет с собой кончать. Появится коляска, сможет передвигаться по дому, а с вами по улице. Поскорее верните ее к учебе. Чтобы мозг был чем-то занят, – Фролов понимал, что на самом деле понятия не имеет, что творится в голове девушки и, возможно, она действительно готовит план по суициду. – А я сейчас с ней поговорю, если она конечно захочет.

Андрей осторожно открыл дверь и зашел в комнату к Любови. Она лежала на кровати. Настенный светильник освещал пространство тусклым желтоватым светом. Девушка повернула голову и, увидев неожиданного гостя, даже слегка улыбнулась, а затем приподнялась на руках, перейдя в полусидящее положение. Она смотрела на Андрея, не отрываясь, как будто он пришел, чтобы взмахом волшебной палочки вернуть ее ступни и прежнюю жизнь. Фролов понял, что это хороший знак. Вероятно, он пришел кстати, потому что Люба выглядела ужасно: впалые щеки, синяки под глазами, засаленные немытые волосы.

– Привет, – поздоровался Андрей.

– Я думала, что больше никогда не увижу вас…

– Можешь сама одеваться?

– Да. А зачем?

– Мы идем гулять. Думаю, что твои «кожу и кости» я унесу куда угодно.

– Вы понесете меня на руках?

– А что, у нас есть другие варианты?

– Только я две неделе на улице не была. Какая там погода?

– Самая что не есть весенняя. В самый раз для прогулок.

– Зачем вы это делаете? Почему вы пришли?

– Я же давал клятву Гиппократа. Почему ты плохо ешь? Организм и так испытал жуткий стресс, ему нужны силы, – Фролов специально перевел тему, чтобы не объяснять свои поступки.

Андрей вынес девушку во двор и посадил на лавочку. Солнце уже подходило к горизонту, был теплый майский вечер. Весело чирикали воробьи, во дворе бегали и кричали дети. На деревьях уже показались нежные листочки, пролив зеленую краску на кроны деревьев. Ветер нес запах весны и дыма. Фролов не пытался читать Соколовой лекции и нравоучения, разговаривал на темы, не связанные с трагедией, случившейся около месяца назад. И вдруг начал рассказывать о себе. Время летело незаметно, и Андрей принялся нервничать, дома ждала жена. Он предупредил, что пришлось задержаться на работе, но работой это назвать было трудно. Вере врать не хотелось. Но объяснить, почему он здесь, похоже, Фролов не мог никому: ни Любе, не жене, ни самому себе.

– Андрей Владимирович, можете перенести меня на другую лавочку. Вон на ту. Я знаю, что мама сейчас поглядывает за мной, а хочу попросить, чтобы вы купили мне… бутылку пива. У меня деньги есть. На той лавочке мама нас не увидит.

– Люба, ты спросила сегодня почему я пришел… Это не связано с работой. Просто мне показалось, что тебе очень плохо, что нужна помощь. Я же спасал тебя не для того, чтобы ты потом покончила с собой…

– Я не буду кончать жизнь самоубийством. Я знаю, это вам мама сказала. И, наверное, попросила прийти. Успокойте ее. Может, во многом, я буду жить как раз из-за нее. Мы с трех лет живем вместе и очень друг друга любим.

– Это радует, это очень хорошо, – Фролову понравилось, что Люба связывает его приход с просьбой мамы и, решив ничего не отрицать, продолжил: – Хочешь, я буду звонить тебе и иногда навещать?

– Конечно, хочу… Вы единственный человек, которого я не стесняюсь. Я знаю, что вы никогда не подумаете, что я калека или безногая уродка. Вы понимаете все мои сегодняшние ситуации.

– А почему ты стесняешься мамы?

– Мне стыдно перед ней. Я искалечила не только свою жизнь, но и ее. У нее теперь одни проблемы… Вы ничего не ответили про пиво? Мне нельзя его, да?

– Можно. Одну бутылку. Сейчас куплю. Будем пить здесь. Все равно запах потом будет. Запиши номер моего телефона. Я тебе звонил сегодня, номер мне дала твоя мама. Ты просто не отвечала.

– Я не отвечаю сейчас на незнакомые номера.

– И еще. Мне всего двадцать девять лет. Поэтому давай просто Андрей, без Владимировичей.

– Хорошо, я постараюсь… Знаете, что самое непонятное для меня, хотя я и до этого слышала о подобных вещах?

– Что?

– Когда начинают царапаться пятки.

– Это называется фантомные боли.

– Я знаю, но в этот момент мне кажется, что мои ноги никуда не исчезли. Просто я не вижу их…

* * *

«Механический завод». Следующая остановка «Речной порт», конечная», – сообщил холодный женский голос, прервав воспоминания Фролова. Казалось, что обладательницу голоса давным-давно похитил злой колдун, живущий в метрополитене и, опоив зельем равнодушия, приговорил пожизненно объявлять остановки. Двери вагона открылись, и Андрей отправился наверх. Там, над землей, по-прежнему стояли серые панельные казематы, в одном из которых так же, как и три с половиной года назад, томилась Любовь Соколова. Фролов никогда не приходил к Соколовой с пустыми руками. Обычно Люба просила купить алкоголь. Вермут или вино. Просить купить выпивку маму ей было неудобно, поэтому, начиная с той самой их первой встречи дома у Соколовой, девушка просила об этом Андрея. Но сейчас только утро и с алкоголем идти не хотелось. Как-то было бы слишком маргинально. В момент раздумий о гостевом презенте, Фролов проходил мимо цветочного павильона. Он остановился, размышляя несколько секунд, а потом решил, что цветы с утра будут выглядеть более респектабельно, нежели бутылка вина.

Соколова открыла дверь, сидя в инвалидной коляске. На самом деле, как любому инвалиду ей должны были бесплатно изготовить протезы на государственном предприятии. При изготовлении были проблемы, поскольку оптимальной длиной культи для протезирования, в данном случае, считается две трети ноги ниже колена. У Соколовой же были отрезаны лишь ступни в районе лодыжки (по этой же причине Любе не смогли подобрать надувные протезы, чтобы сразу после потери ног, начать реабилитацию). Любови даже предлагали укоротить ноги хирургическим вмешательством, но этот вариант матери и дочери Соколовым показался совсем глупым. В результате протезы все-таки изготовили (только полтора года назад), но они были тяжелые, неудобные и некрасивые, ноги в них быстро уставали и опухали. Девушка пользовалась ими дома, а также, чтобы выйти во двор или – максимум – сходить в магазин. Бесконечные письма об изготовлении других не дали результатов. В конце концов, Люба с матерью поехали на протезно-ортопедическое предприятие лично, и там им сказали, что девушка виновата сама, поскольку начала реабилитацию слишком поздно, что привело к осложнениям и ослаблению мышц. Как потом выяснила Соколова, стоимость ее протезов составляла около двадцати пяти тысяч рублей – это был самый дешевый вариант. А два месяца назад один из протезов сломался. Прыганье на одной ноге через три недели привело к поломке другого. Оттого по дому снова ездила в коляске.

– Цветы! – весело воскликнула Люба, увидев букет из тех роз. – Спасибочки. Три года никто не дарил, а тут второй букет за неделю.

На самом деле Фролов и раньше дарил Соколовой цветы, в основном на день рождения, но видимо, решил Андрей, девушка имела в виду случаи, когда цветы дарились без повода.

Любовь была необычно весела и жизнерадостна. Пожалуй, Андрей ее еще такой не видел. Но больше всего удивил макияж. Фролов не знал, пользовалась ли Соколова косметикой до трагедии, но после – первый случай. А еще у Любы были новые очки по последнему писку моды. Когда-то Соколова не носила очков, хотя и имела легкую близорукость. Но постоянное времяпровождение за компьютером, книгами и телевизором подпортило зрение. Очки появились около года назад. Впрочем, они совсем не портили девушку, и даже чуть-чуть придавали ей хипстерский вид.

– А кто еще цветы подарил? – спросил гость Любы.

– Сэм, – ответила хозяйка, уехав на кухню определить букет.

– Кто такой Сэм? – крикнул из прихожей Фролов.

– Самуил. Самуил Розенталь. Я тебе рассказывала про него. У него фирма по созданию сайтов. Я работала на него последние полгода, раскручивала сайты в социальных сетях. У меня неплохо получалось. Он сказал, что хочет лично познакомиться с таким ценным сотрудником как я, и приехал в гости. С цветами.

– Понятно.

– Ты с дежурства?

– Да.

– Тогда чаю? – и Люба, не дожидаясь ответа, быстро уехала на кухню включать чайник, оставив Фролова раздеваться в прихожей.

– Значит у тебя все хорошо? – поинтересовался Андрей, пройдя на маленькую кухню «хрущевки».

– Как никогда. Ты знаешь Оскара Писториуса? Южно-африканского легкоатлета? В одиннадцать месяцев ему удалили обе ноги ниже колен, потому что от рождения он не имел малоберцовых костей. Это ему потом не помешало на равных соревноваться в беге со здоровыми спортсменами! На чемпионате мира для здоровых бегунов он вышел в полуфинал на дистанции четыреста метров!

– Я что-то слышал про него. Его, по-моему, потом в убийстве жены обвиняли.

– Да суть не в этом. У него были специальные протезы, из углепластика. Я очень близка к тому, чтобы у меня тоже были протезы из углепластика. Конечно, не такие как у Писториуса, но вполне приличные, с которыми можно будет даже заниматься спортом! Оба протеза стоят в районе четырехсот тысяч. Мы с мамой очень долго копили на них, скопили больше половины, но такими темпами копили бы еще года два. Реальный шанс получить их быстрее появился, когда я стала работать на Сэма. Еще месяц работы и у меня будут такие же. Представляешь? Я уже заказала их изготовление. Я буду снова ходить! Куда хочу и когда хочу!

– Ну это здорово! Сколько не хватает? Может мне поучаствовать?

– Не-е-ет… Спасибо, Андрюша, но нужную сумму я добью сама. Но всего этого не было бы, если бы не ты. Правда! Дело даже не в том, что тогда в метро ты спас меня от смерти. Главная помощь была потом. Это ты научил меня бороться и не сдаваться, верить, что когда-нибудь я снова буду счастливой. Ты не бросил меня, хотя я знаю, что у тебя из-за этого были проблемы с женой. Это ты вернул меня к жизни. Огромное тебе спасибо!

Андрею стало даже неудобно. Он давно сам не верил в такой результат. Знал, что в первый год их знакомства в Любови боролись два чувства. Чувство благодарности за соучастие и ненависть, что Фролов не дал просто умереть, а обрек на мучение. Ненависть была глупой и необоснованной. Эта знала и сама девушка. Впрочем, злиться за это на нее не стоило, Соколова тогда ненавидела весь мир. Как-то через полгода после трагедии, Фролов пришел к ней, а она спросила: «Че приперся?» «Действительно, вообще-то у меня жена есть», – ответил Андрей и собрался уходить, а девушка в слезы. Но это было мелочью по сравнению с истериками, которые устраивала Люба своей матери. Екатерина Леонидовна жаловалась, что однажды она принесла ей поесть в комнату, а дочь запустила тарелку в стену. И вот через столько лет Любовь Соколова, похоже, приняла тот психический образ, который имела до трагедии. Он казался Андрею прекрасным.

– Ладно, что я все о себе, да о себе, – продолжила Соколова, видя ошарашенного гостя. – Как у тебя-то дела?

– Да так… В принципе нормально. Ситуация, как в «Мальчише-Кибальчише», все хорошо, но что-то нехорошо. Сны дурацкие сняться, прохожие странные попадаются. Но все это ерунда, вот ты меня радуешь.

Люба налила чай, казалось, что она слишком зациклена на своем приближающемся счастье, но вернулась к ранее обозначенным темам своего гостя.

– Какие странные прохожие?

– Старик какой-то. Не бомжара, а интеллигент. С бородкой, тростью и в плаще. Трубку курил. Говорил про какой-то выбор. Что если неправильно выберу, потеряю самого себя. Не пойму, зачем ему это было нужно. Он же не цыганка какая-то. Может, конечно, с головой у него не в порядке, но с виду был вполне адекватный. Делал очень правильные логические заключения. Такое впечатление, что он хотел меня предупредить. Но в его словах не было заботы, скорее пренебрежение. Как будто я его сын, который отбился от рук. Хотя нет, не сын, скорее ученик. У него манера общения, реально, была как у сенсея из голливудских фильмов.

Взгляд Соколовой замер. Казалась, что она что-то сопоставляет у себя в голове. Это длилось пару секунд, но замешательство было поймано Фроловым.

– Ты что-то знаешь? – спросил он.

– Шутишь? Откуда мне знать? Ты же с ним встречался. Бери шоколадку.

На полминуты каждый задумался о чем-то своем.

– Знаешь, – первой начала Люба, – я никогда никому этого не рассказывала, но теперь почему-то хочу. Наверное, скоро я просто вернусь к обычной жизни, и все это уже не имеет такого значения. В общем, тогда пятого апреля в метро я упала в обморок по своей вине. Мне нравился один мальчик, и как-то он сказал, что я толстая. Теперь я понимаю, что он просто поиздевался надо мной, а я тогда расстроилась.

– Ты толстая? – не поверил своим ушам Фролов.

– Да, представляешь? Я тогда при росте сто шестьдесят семь сантиметров весила шестьдесят килограмм. Ела при этом что хотела. И прочитала про эту дебильную формулу, где, чтобы получить идеальный вес, нужно от роста отнять сто десять, а не сто. Решила: а не сбросить ли мне килограммов эдак пять. Для верности, чтобы всем нравится. Килограммы сбрасывались очень плохо. В общем, тогда это был голодный обморок. Я сама виновата во всем, что со мной произошло…

– Я никогда не знал тебя до тех событий в метро, – продолжил разговор Андрей. – Иногда задавал себе вопрос: «Какой ты была?» Мне почему-то всегда представлялось, что ты была жизнерадостной веселой девушкой, примерно такой, как сейчас.

– Может быть, но я была жутко закомплексованной, хотя никогда этого не показывала. И много с кем общалась. И эта история с голоданием лучший пример моих комплексов. Я тогда не понимала, что для счастья у меня было все. Но тогда казалось, что в жизни чего-то не хватает. Обычные девичьи мечты о любви, новых ощущениях… Я писала какие-то грустные стихи. Помню: было стихотворение про птицу со сломанным крылом, которая не может взлететь. Даже подумать страшно, насколько стих оказался пророческим…

– Спасибо за чай…

Похоже Соколова чуточку взгрустнула. Она отъехала от стола и развернулась к окну. По ту сторону стекла был солнечный осенний день, полный маленьких радостей, не доступных в бетонных стенах душной квартиры. Настала тишина. Фролов встал и, подойдя сзади к коляске с девушкой, спросил:

– Хочешь, погуляем?

– Нет, – ответила Любовь. – Работы много. Помни мне лучше плечи. Они из-за мышки отваливаются просто.

Андрей осторожно положил руки на плечи девушки и стал массировать. Люба закрыла глаза и явно получала удовольствие. Фролов продолжал и думал, что мышцы ног у Соколовой, несмотря на попытки ходить на протезах, все же атрофировались, и чтобы начать полноценно ходить и даже бегать на новых протезах, ей нужен хороший курс физиотерапии. У главного хирурга больницы были связи в центре реабилитации, и можно было бы с ним поговорить, но профессиональные медицинские мысли прервала хозяйка квартиры. Совершенно неожиданно она взяла правую кисть Андрея и, опустив ее чуть ниже, положила на свою грудь. Бюстгальтера под белой футболкой не было, и только тонкая хлопчатобумажная материя отделяла ладонь от девичьего тела. Грудь была средней, даже скорее маленькой, но упругой и хорошо чувствовалась на накаченных мышцах. Люба не первый год занималась с гантелями, чтобы укрепить руки, а также отжималась и качала пресс. Ее фигура, если рассматривать выше пояса, уже давно стала вожделением любого обожателя спортивных девушек. Фролов почувствовал возбуждение, чуть сжал руку, чтобы прочувствовать всю прелесть заполнившего ладонь женского тела, но потом опомнился, убрал и отошел он инвалидной коляски.

Любовь сидела не поворачиваясь. Андрей взглянул на стекло, в котором отражалось лицо девушки. Она была грустна и, опустив глаза, смотрела в пол.

– Это не из-за тебя. Просто я женат. Я не хочу так. Я постоянно говорил Вере, что мы просто друзья. Я не хочу ее обманывать…

– Я знаю, – ответила Люба, не оборачиваясь. – Я не обижаюсь на тебя. Но тебе сейчас лучше уйти, мне хочется побыть одной.

– Хорошо. Не переживай. Я думаю, мы, правда, настоящие друзья.

– Мы больше чем друзья, в этом вся проблема…

Фролов пошел одеваться, он уже и не надеялся, что хозяйка проводит его, но Соколова, все же, приехала в прихожую. На ее лице была фальшивая улыбка.

– Ладно, звони, пиши, – говорила она. – Остерегайся встреч со странными прохожими.

– Ты точно не обижаешься?

– На что? Массаж плеч был хорош. Теперь можно поработать. Спасибо.

Фролов вышел, а девушка думала о странном случае, который произошел с ней накануне, пытайся найти связь с сегодняшней встречей Андрея и странного старика. Вчера днем раздался звонок городского телефона. Люба подъехала и взяла трубку со старого кнопочного аппарата. Раздался мужской голос, судя по всему – человека в возрасте:

– Здравствуйте, могу я услышать Любовь Соколову?

– Я вас слушаю. Кто это?

– Любочка, рад тебя слышать! У тебя очень интересная страница «в контакте», больше тысячи друзей. В каком-то смысле ты уже лидер множества людей с ограниченными возможностями. Многие девочки, имеющие схожие проблемы, хотят походить на тебя, спрашивают твоих советов. И это в двадцать пять лет!

– Кто вы и откуда знаете мой номер?

– Мне кажется, Люба, что ты просто себя недооцениваешь. Я понимаю, комплексы в твоем положении вещь неизбежная, но ты же сама видишь, что масштаб личности определяет все. И если даже вынести это за скобки, то разве ты не красивая девушка? Откуда столько нерешительности в общении с мужчинами? Ни в коем случае не имею в виду себя. Я не какой-то извращенец, ты годишься мне во внучки, просто хочу помочь. Мне симпатизируют сильные люди, но иногда даже им нужен маленький совет. Тебя окружают множество интересных мужчин, которым ты нравишься и к которым не равнодушна сама. А любовь все еще остается в твоих мечтах. На самом же деле, все в твоих руках, сейчас, думаю, ты это понимаешь, как никогда. На этом вынужден отклоняться. Подумай над моими словами….

В трубке раздались гудки. Сотовый телефон Соколовой был доступен для всех в соцсетях. Но вот городской она нигде не указывала, более того, его знало буквально человек десять родственников и близких друзей. Но удивлял даже не звонок незнакомца на городской номер, непонятным оставался посыл беседы. И вот сегодня приходит Андрей и рассказывает о странном старике. Определенно это был один и тот же человек. «Кто он?» – вопрос, на который найти ответ было делом утопичным. А вот понять, о чем говорил незнакомец, Любовь Соколова считала задачей вполне выполнимой. Ей он звонит и намекает, что нужно проявить инициативу, Андрею, говорит про выбор, и если он окажется неправильным, то Фролов может потерять самого себя. Ведь именно после этого звонка девушка призналась себе в том, что хочет, чтобы Андрей Фролов ушел от жены и остался с ней навсегда. Уж он-то имел на это стопроцентное моральное право, в отличие от тех, кто заигрывает с ней в соцсетях в последнее время.

Но сегодня Фролов сделал свой выбор, и Любе было обидно: «После всего, что между нами было, он должен был выбрать меня, а не свою сучку жену, постоянно изливающую всякий ядовитый бред! Тем более, я же рассказала ему, что мой главный недостаток – отсутствие ног уже не будет иметь никакого значения! Я смогу жить полноценной жизнью и могла бы сделать его самым счастливым мужчиной на свете! Но нет, он даже не захотел хотя бы один раз заняться со мной любовью! Не говоря уже о том, чтобы уйти ко мне навсегда».

Любовь Соколова была уверена, что именно об этом выборе говорил странный старик. По лицу девушки покатились слезы, но она уже давно умела справляться с ними.

* * *

Андрей Фролов был обескуражен и даже рассержен. Все шло не так! Злило, что все предсказуемое и повторяющееся изо дня в день вдруг приобретало какие-то непривычные аномальные формы, как будто пошел глобальный системный сбой, меняющий реальность на фундаментальном уровне. Непонятные жуткие сны, пациент умер (что случалось не так часто), в парке не дали нормально выкурить редкую сигарету и успокоиться (это всегда помогало в подобных случаях) и даже Любовь Соколова выдала эротический перфоманс!

«Вот что стряслось сегодня с Любой? – недоумевал Андрей. – Почему впервые за три с половиной года она стала делать недвусмысленные намеки сексуального характера?» Это было тем более непонятно, поскольку полтора года назад у девушки был шанс проявить свои желания, когда двадцать пятого марта они вдвоем отмечали ее день рождения. Почти распили бутылку вермута, а потом решили выпить на брудершафт. Фролов реально хотел тогда поцеловать ее по-настоящему, но все что сделала Люба – мило и быстро чмокнула его в губы.

Андрей представлял сегодняшнюю встречу совсем не так. Думал, расскажет свой странный случай, они порассуждают о том, кто мог быть тем дедом, что все это значит, затем поговорят о смысле жизни. Это бы успокоило молодого хирурга, можно было бы жить дальше, делать операции, заниматься семейными делами. Но порцию «другого мира», калибрующего мировоззрение, Андрей не получил. Вместо него было что-то совершенно иное, и если бы сегодня на Соколову был накинут плед, то Фролову точно бы показалось, что под ним у девушки выросли ступни, меняющие внутри и вокруг нее все. Хотя Андрей и так понимал, что ступни уже выросли не ниже голеней, а в голове Любы. Через месяц (ничто, по сравнению с тремя с половиной годами) она получит долгожданные протезы. И, наверное, не такие, как предыдущие, в которых она, как сама говорила «была русалочкой из сказки Андерсена», поскольку хождение в них приносило сплошные муки. Эти протезы, стоящие в шестнадцать раз дороже, явно принесут нужный эффект. И все, статус девушки с несчастной судьбой ни то, что будет неинтересен Соколовой, он будет неактуален. Чего она захочет? Гулять по парку, ходить в кафе, кино, магазины, бегать, танцевать, заниматься каким-нибудь спортом. Всего, чего не было все эти годы. И если Андрей будет сопровождать ее везде, то отмазка перед Верой «она там одна и несчастная» не проканает. Фактически он превратиться в ее мужчину, а точнее в любовника, учитывая статус женатого человека. И секс с Любовью Соколовой в этой истории будет, пусть и существенным, но маленьким нюансом.

У Фролова появилось чувство, что он потеряет этого человека. Но с другой стороны, он действительно был рад за Любу. По сути: его миссия выполнена. Полная социальная адаптация Соколовой после приобретения инвалидности состоялась более чем успешно. Андрей почувствовал себя тем самым мавром, которому пора уходить после сделанного дела, и ему стало грустно.

«Но зато я не предал Веру! – пытался он подбодрить себя. – И она для меня не менее важна! Просто я не мог себя чувствовать с ней героем. Конечно, легко это делать в присутствии испуганной и сломленной девочки, потерявшей ноги, а вот быть героем на фоне успешной красивой самодостаточной женщины – это надо постараться». И действительно, был ли он – ее муж, героем для Веры Фроловой? Этот вопрос почему-то застал Андрея врасплох.

Когда-то, он вполне ощущал себя героем рядом с Верой Зиминой. Это было сразу после знакомства. Начинающий хирург гордился своей профессией перед двадцатидвухлетней девочкой, оканчивающей университет, блистал медицинской эрудицией, водил по клубам, а потом рассказывал, как, не выспавшийся, он спас человеку жизнь. Хотя все это было позерство, Фролов только как год окончил ординатуру, и никто серьезных операций ему еще не доверял. Эта молодежная крутость постепенно переставала быть актуальной, но все же совсем не исчерпала себя, когда после девяти месяцев отношений, Вера вдруг стала пропадать. Она постоянно не могла найти время для встреч, объясняя это устройством на первую работу, где нужно во всем разобраться, плохо отвечала на звонки, в общем, всячески избегала контактов со своим молодым человеком. В какой-то момент Фролов понял, что она хочет расстаться. И специально не звонил ей три дня, за это время она ни разу не написала даже смску. Андрей чувствовал себя идиотом. Гордость боролась со страданиями от потери, в результате чего он постоянно откладывал разговор «по душам». Наконец, неизбежное случилось. Вера позвонила и без подробностей сообщила, что им лучше расстаться.

На дворе стоял ноябрь, ночи становились длиннее, только приумножая депрессию молодого хирурга. В этот момент в больнице появился новый патологоанатом. Его звали Евгений Ломидзе. Несмотря на свои грузинские корни, он родился и вырос в России и говорил на чисто русском языке. Евгений был всего на два года старше Фролова, до этого работал в одном из районных центров Тартарской области. Соответственно, как любой иногородний человек, Ломидзе не имел на новом месте друзей, и очень быстро сдружился с Андреем Фроловым – таким же холостым молодым человеком, любящим медицину и не обремененным какими-либо отношениями. Но эта ситуация продлилась недолго.

Вскоре после нового года (который Фролов и Ломидзе встречали вместе), совершенно неожиданно, Андрею пришло смс от Веры. Сообщение было незатейливым, в стиле классики жанра: «привет, как дела?», но, прежде всего, это означало, что Вера Зимина по какойто причине вспомнила про своего бывшего и таким образом пытается разведать обстановку. В принципе она даже перевыполнила программу, поскольку бывшая пара в переписке договорилась о встрече.

Встреча состоялась в съемной квартире Андрея. Вера приехала несчастной и почему-то выпившей (как потом она призналась, приняла алкоголя для храбрости). Так на кухне и выяснились все обстоятельства исчезновения Зиминой из жизни ее тогдашнего молодого человека. История была прозаичной. Вера устроилась на работу, где закрутила роман с одним из мелких начальников. Сначала все было замечательно, пока в преддверии нового года не выяснилось, что у начальника была гражданская жена и ребенок, проживающие где-то в небольшом городке в Тартарской области. И праздновать наступление нового года он собирался с ними, а не с какой-то Верой. И вот теперь она, подавленная и разочарованная в окружающих ее мужиках – козлах, была готова на все только бы вернуть своего Андрея – доброго, порядочного и заботливого.

Конечно же, Фролов покочевряжился, но чувства еще не остыли и где-то через пару недель их отношения возобновились. И снова Андрей ощущал себя героем. На этот раз из-за того, что оказался лучше и честнее, чем окружающие его женщину мужчины. Что благородно простил и принял обратно. Вера же, как никогда была заботливой, ласковой и покладистой. Даже язвительные шутки, с которыми Зимина справлялась особенно тяжело, почти пропали из ее речи. Ренессанс их отношений был настолько головокружительным, что на волне любви и секса Андрей сделал своей девушке предложение. Это произошло в мае на пароходе в открытом ресторане, когда они отправились в небольшой круиз по Волге, что было очень романтично и сильно впечатлило девушку. Уже в июле они сыграли свадьбу. Спасавший Фролова от депрессий любовного разрыва Ломидзе был приглашен на церемонию свидетелем.

И вот тут-то ощущать себя героем для Андрея Фролова стало все сложнее. Потому что молодая семья требовала материальных вложений. Родители молодых скинулись на стартовую сумму для ипотеки, в результате чего у Фроловых появилась однокомнатная квартира и десять лет кредитов. Сначала с деньгами у них было очень плохо, но затем Андрей стал зарабатывать побольше, Вера устроилась в небольшую фирму главбухом и материальные дела стали улучшаться. В принципе, жена Андрея никогда не пилила его за отсутствие денег, но фразы типа «мой олигарх», звучали в самые неблагоприятные в плане благосостояния моменты. Поскольку зарплата Фроловой составляла важную статью семейного дохода, то рождение ребенка было решено отложить до срока погашения кредита. На тот момент Вере должно было исполниться тридцать три года, но Фроловы не унывали. Во-первых, планировали рассчитаться раньше (предпосылки для этого уже были хорошие), во-вторых, все же Андрей работал в больнице и обещал обеспечить беременность и роды под присмотром лучших своих коллег.