Текст книги "Долгая мелодия саксофона"

– Эх, все чувства лишь на срок. Аркадий Владимирович, тебя все это время берег вот этот ангел своею любовью.

Аня взяла в руки гитару и запела, очень хорошо запела. И все, с первых звуков ее голоса, стали подходить к Аркадию Владимировичу и подталкивать его к ней.

 
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонился и шумел.
 

Я до сих пор еще ни разу не была на море. Все откладываю, откладываю…

Наступила паза, во время которой все стали вспоминать свои поездки на море и даже немного восклицать.

– А я неделю назад ездил на море на большой машине… Искал место поглубже…

– Да неужели, Аркадий Владимирович, вы это сделали?! И в вашей огромной мастерской совсем чисто?!

– Первые дни даже страшно было заходить. Вот как будто за покойником вынесли все вон. Ни листочка эскиза малюсенького не осталось. Обмел пустые стены несколько раз и повесил календарь… Все время смотрел на календарь – сколько прожил и когда что сделал, а теперь смотрю – сколько осталось и сколько надо еще сделать… И вокруг пустые полки.

– Ха-ха-ха! И сколько же лет вы себе еще отпустили?! А Аня заснула. Спит путник. Утомилась. Дошла.

Аня удобно сидела в кресле перед чашей с вином и запеченным зайцем и спала. Улыбалась и спала. Аркадий Владимирович и Олег осторожно перенесли кресло с Аней к балюстраде, сами сели рядом с ней по обе стороны от нее, положили свои ноги на балюстраду и долго сидели молча. Ах, как этот жаркий ветер быстро листал страницы их жизни. Им хотелось крикнуть ему: подожди, подожди немного… И хотелось уже что-то делать вот сегодня, сейчас…

– А ваши «Два ангела в кирзовых сапогах» – это, наверное, ваши родители? Я когда-то читал вашу биографию, в которой вы так трогательно говорите о своей бабушке, которая воспитывала вас одна до самой дипломной работы… И как она плакала, когда ваш диплом признали лучшим за последние годы и вас показали по телевизору…

– Да, от родителей осталось совсем мало фотографий… Вот на одной из них они студентами на картошке в кирзовых сапогах. Высокие, стройные, красивые, молодые, умные, влюбленные, счастливые бегут-летят по лесной тропинке!.. Да, наверное, и я уже с ними. А над ними высокие деревья в стороны клонятся… Вот сейчас эти ангелы полетят высоко-высоко. Высоко-высоко… Вот думал, что все забыли про это… Нет, не забыли…

– Да, вот она не забыла.

– Они тогда так и не поженились. У них потом у каждого была своя семья. Потом папа завел дружбу с Бахусом, много пил и умер от этого. А мама рано умерла от болезни. А моя бабушка, а моя бабушка – это не моя бабушка, а хозяйка дома, которая приютила их когда-то у себя… И она это мне рассказала только за несколько дней до своей смерти, я тогда уже был известным скульптором. Она всегда о них говорила только хорошо и называла их до самой своей смерти: «наши с тобой ангелочки». В детстве читала мне добрые, прекрасные письма от них, которые, скорее всего, как я сейчас понимаю, сама и писала… И мы плакали с ней над каждой строкой письма, потому что они опять не могут приехать к нам по какой-то причине. Мы с ней их очень жалели и любили. И я ведь ей, своей бабушке, пообещал перед ее смертью, что «наши ангелочки» обязательно полетят…

Аня открыла глаза и взяла за руку Аркадия Владимировича.

– Я тоже их буду называть «наши ангелочки».

Олег начал фотографировать Аню и Аркадия Владимировича. Они склонили головы друг к другу и любовались друг другом. И смотрели они на пыльную дорогу через шагающие под саксофон солдатские ботинки.

– Конечно, я не скульптор, но я бы вас ваял вот именно такими…

Аня подняла свои босые ноги на балюстраду… И солдатские ботинки и красивые женские ноги пошли по дороге вместе. Мелодия саксофона была такой долгой, что, казалось, она никогда не закончится…

Но всем уже очень хотелось увидеть чистую, выметенную большую мастерскую известного скульптора, чтобы спросить его, что и где теперь будет стоять. Все уже давно собрали в две большие корзины все со столов: вино, жареную рыбу, запеченного зайца, квашеную капусту, куропаток на вертеле. И все сидели и долго ждали обнявшихся Аркадия Владимировича и Аню… Пока Олег не додумался взять в руки небольшой приемник, из которого звучал саксофон, и положил его в свою корзину с бутылками вина.

Олег с саксофоном шел впереди, за ним Раиса Юрьевна несла клетку с попугаем, Сергей нес кота и самовар, повар Кирилл – огромную корзину с провизией. А сзади медленно шагали солдатские ботинки и босые красивые женские ноги, свои разорванные туфли Аня оставила у реки.

– Ха-ха-ха! – кричал идущий впереди всех Олег. – Аркадий Владимирович, так сколько у вас теперь ваших Муз?! Счастливый вы человек! Одна возлежит на древних греческих ступенях Парфенона в окружении своих почитателей. Другая охладела к вам на дне моря. Ха-ха-ха. А третью вы, как скульптор, еще даже не рассмотрели всю, не обняли. Ха-ха-ха! Вы еще не прислонили свою голову к ее груди, чтоб услышать, как бьется ее сердце… А ведь с этим ритмом, Аркадий Владимирович, вы теперь будете засыпать и рано вставать, чтоб в поту отбивать от мраморной глыбы все лишнее и явить нам свой шедевр. И рассказать нам, кто мы такие, откуда мы, зачем мы. Мудрая Раиса Юрьевна, вы согласитесь стать у этой пары их бабушкой-смотрительницей? Надолго, до самой своей смерти… Пока все не станут их называть «наши ангелочки».

Раиса Юрьевна хотела что-то ответить, но попугай опередил ее: «Через сто лет я все расскажу об этом дне какой-нибудь веселой компании!»

– Да что ты сможешь рассказать, птица?!

И все долго шли молча, и все думали: а что они смогут рассказать о сегодняшнем дне, который еще даже и не закончился… И каждый думал, какой должна быть эта первая скульптура в мастерской…

И только долгая мелодия саксофона подсказывала всем, что этот день вместе с саксофоном очень красиво перейдет в следующий день. А вот что будет дальше?.. Никто этого не знал, но все этому завтрашнему дню улыбались. Жаркий ветер и палящее солнце ласкали их лица. И если б сейчас опять внезапно пошел дождь, то вся эта процессия и не подумала бы ускорить шаг. Да ведь кто-то включил эту мелодию сегодня…

Железная кровать полковника
(рассказ, одноактная пьеса)

Орел 2021

В самые последние августовские дни город делился на две совсем неравные части: одна все еще продолжала прилетать со всех сторон света и при выходе из самолета подставляла свое запотевшее в салоне самолета лицо свежим ветрам направо и налево, спешила сесть в такси и мчаться в город, чтобы поскорее обнять стены родного города… Вот недавно сошедшая с трапа самолета красивая, молодая и счастливая женщина подхватила пролетавший мимо нее яркий фантик от шоколадной конфеты с отпечатком детского пальчика и весело побежала с ним до урны. По пути встретила красивого молодого человека из другого самолета и крепко обняла его, и даже легко поцеловала его, и тут же легко оправдалась перед собой и перед пассажирами, с которыми совсем еще недавно в тревоге летела над бушующим морем: «А первый раз, наверное, мы с ним поцеловались еще в детском саду. Ведь откуда-то я его знаю! Ха-ха-ха! Или он просто похож на того мальчишку?! Ха-ха-ха!» Семилетний мальчик вприпрыжку шагал с папой и всем весело повторял его слова: «Миша, сынок завтра ты первый раз пойдешь в школу, и у тебя начнется твоя новая, большая жизнь». А другая, меньшая часть города, брала в руки авиабилет и палку-костыль и, стоя под искусственной пальмой в просторном зале аэропорта, через стекло мило, долго, по-детски смотрела на родное и до головокружения высокое небо. Один старик громко говорил другому: «Всю жизнь ездил на поезде. Мог выйти на любой станции и пойти обратно по рельсам». Небо в этот день было почти безоблачным и очень высоким, и большие самолеты очень быстро превращались в маленькие точки и совсем исчезали из виду.

В центре города перед большим окном стояли двое, смотрели куда-то вдаль сквозь высокие деревья и железные крыши домов и разговаривали как бы сами с собой.

– Вы меня никогда не любили!

– Я всегда давал вам деньги…

– Деньги?! Да я тут же забывала, в какой карман их положила! Я их никогда не могла найти у себя!.. Я даже не могу вспомнить, какие это были купюры?! Или это была мелочь на трамвай? Ха-ха-ха!

– Женечка, милое создание, старый скрипач всегда любил и любит только вас одну. Когда я начинаю играть, то все откладывают вилки и ножи в стороны: они боятся пропустить самое главное в их жизни сегодня – услышать самое красивое и искреннее признание в любви! Да, пусть это мое признание в любви к вам скрыто за театральностью! Ах, как в тишине звучат мои струны, мои любовные стенания к вам! Ах, как они ждут услышать и увидеть это! Они больше уже не помнят о своей заказанной осетрине с перепелиными яйцами, они ждут, когда в середине зала сойдемся мы. Когда я подойду к вам и встану на оба колена перед вами. Они ждут, когда я обниму вас обеими руками и моя скрипка в восторженной тишине очень трогательно последними аккордами скажет вам вместе со мной: «Я люблю вас». Какая буря восторга начинается после этого!.. Вот ради этого и живет человек. Вот ради этого все еще и живет старый скрипач.

– Вы становитесь на оба колена, чтобы вам было удобнее достать что-то из карманов моего платья. Ха-ха-ха! А мне приходится смотреть на зрителей заплаканными глазами, улыбаться и в ответ посылать им воздушные поцелуи вместо того, чтоб кричать: «Караул! Грабят! Полковник Сергей Сергеевич!» А в это время вы обнимаете меня за талию и выбираете из моих карманов самые крупные купюры…

– Ах, вот если бы жизнь продолжалась вечно?! Ведь вы бы все равно хотели, чтобы каждый день я при всей этой публике становился перед вами на колени и обнимал вашу талию… А добрые мужчины и красивые женщины неистово кричали: «Он прекрасный скрипач! Он прекрасный скрипач! Ах, как она прекрасна! Ах, как грациозны линии ее талии! Ах, как она танцует!..» Евгения Васильевна, да что такое деньги? Всего лишь несколько мятых купюр самого малого достоинства. Я их без всякого чувства потери отдаю мойщику своего старого, довоенного велосипеда моего дедушки, на котором мне приходится подъезжать к роскошному входу нашего ресторана, потому что по этому поводу собирается несколько чудаков-фотографов и они со вспышками фотографируют меня с моим велосипедом. Все самое ценное в жизни нашего ресторана все равно достается вам. Все. Вы иногда с денег даже не срываете банковскую ленту и с каким-то унылым равнодушием кидаете их в свой огромный сейф директора самого уютного ресторана города. Евгения Васильевна, ведь я играю для вас, только для вас, я несу вам каждый раз новые слова и интонации своей грустной любви к вам. Вы самая красивая, вы самая умная и вы самая счастливая в их глазах. Когда я стою на коленях перед вами и обнимаю вашу талию и на мою лысину капают ваши огромные слезы, то брызги этого счастья летят по всему залу и окропляют их, и они долго аплодируют нам! Ведь какие бы гитаристы и ударники ни выходили после нас, звон вилок и ножей уже не заглушить! Ах, Евгения Васильевна, как они нас любят! Они нам завидуют. И я уже много раз слышу от одной старой калоши, которая каждый раз приносит мне цветы: «Марк Анатольевич, вы ее по-настоящему любите, вы последние десять лет совсем не стареете и совсем забыли меня». Евгения Васильевна, за прошлый месяц я с вами полностью рассчитался. Кстати, тот клип получился очень «прикольным», юноша и его папа были довольны… И есть еще одно похожее предложение… Да и не в сюжете главное… В нашем ресторане очень ранним летним утром молоденькая и красивая уборщица переодевается у окна: она танцует, поет, примеряет на себя дорогую модную шляпку, кем-то забытую вчера… Она дремала в электричке, пока ехала на работу, и видела сны… Ах, что это были за сны! Ах, как она эти свои страстные сны танцует перед большим окном, перед просыпающимся городом! Она любуется собой, для нее это не окно, а большой зрительный зал… Она птица, она летит над городом, и все ее мечтания обязательно сбудутся!.. А теперь ей приходится одевать на себя серую, почти монашескую до пят одежду и прятать золотые пряди своих волос под серой косынкой, затягивать туго пояс… Ах, а как я буду играть! Я ведь очень хорошо помню тебя, Женечка, в этой роли прекрасной, юной танцовщицы и уборщицы… Женечка, я прошу тебя: и пусть она в шесть часов утра после танца споет гимн, как это делала ты вместе с маленьким радиоприемником, который ты так бережно хранишь до сих пор.

– Зачем?

– Потому что наступает день. Она прощается со своими грезами, она прощается со своим принцем. Ах, как я сыграю на скрипке!

– Марк Анатольевич, а я?..

– А ты в высоких красивых сапогах будешь хлестать ее красной плетью, прогоняя ее греховные сны!.. Ха-ха-ха! Будут видны только твои ноги и плеть… Женечка, ты думаешь, что хоть один человек на земле знает, как нам сегодня надо жить? Ха-ха-ха!

– Как говорит полковник Сергей Сергеевич: «Чуть лучше вчерашнего дня».

Марк Анатольевич взял в руки скрипку и начал играть и ходить между пустых столов большого зала ресторана. Он кивал головой воображаемым посетителям и менял мелодию, Марку Анатольевичу игралось легко – он на сегодня никому ничего не должен. Поэтому он всем улыбался, кланялся и посылал воздушные поцелуи.

Из незастекленных окон шестого, пристроенного двадцать лет назад этажа, был прекрасный вид на центр города. Сначала и предполагалось на этом этаже сделать еще один большой ресторанный зал с панорамными окнами и видом на красивую часть Москвы. Но все осталось незаконченным… Здесь было три больших, старых, ресторанных стола, сюда могли подняться официанты с кухни с подносами, здесь было несколько каморок, сколоченных когда-то, для вещей музыкантов, официантов, уборщиц. Кованая металлическая кровать на колесах появлялась в разных местах. Она то мешала своим неуместным видом, то была вдруг всем нужна по прямому назначению. Лежать на ней на сене с чашей вина у окна и разговаривать только со звездами… Но когда делался еще один глоток вина и голова опускалась вниз, вдруг напоминали о себе тускло мерцающие вдалеке рубиновые звезды Кремля и огни светофоров: то красный, то зеленый, вот это делать можно и нужно, а это нельзя. Летом здесь репетировали музыканты и танцовщицы, здесь курили официанты и повара. Здесь мели полы не по очереди, а по желанию и по настроению, смеясь и плача. Мел полы тот, кому просто сейчас это хотелось делать: «Сколько же пробок и стекла, сколько же здесь следов вчерашнего счастливого дня! Ах, вот какой-то дурачок рублик обронил! Ха-ха-ха! Обронил – и не заметил».

Когда солнце начинало падать на столы и мешать человеческим мыслям своей яркостью и неотвратимостью перемен: день – ночь, жизнь – смерть, то столы вместе с бутылками вина относили в глубь зала, там всегда сохранялись прохлада и тень.

Сергей Сергеевич через большой стол, через светлую льняную скатерть уже долго молча смотрел на Елену Михайловну и не собирался ни перед кем скрывать своего восхищения ею. Он даже строил дурашливые рожицы своего восхищения ею, что в конце концов рассмешило ее, и он заговорил с ней:

– Елена Михайловна, красивая и умная Елена Михайловна, кто вас привел ко мне и зачем? Я сегодня уезжаю в далекую глухую деревню, где целых три месяца буду жить один, совсем один. Я так делаю каждый год уже пять лет. Мне там никто не рад, но мне там всегда находится место – там нет людей… Нет, по телефону я в крайнем случае могу позвать к себе людей на помощь… Завтра мне исполняется пятьдесят два года. Завтра я выпью совсем немного вина, я всегда беру туда с собой две очень большие бутылки вина на три месяца. Завтра, когда уже все вещи будут лежать на своих местах, последней со дна рюкзака я достаю зубную щетку и ставлю ее в маленькое дупло небольшого, давно засохшего дуба, я до краев налью в граненый стакан красного вина и сяду один за стол и буду долго смотреть на тихую лесную, совсем небольшую речку, в которой всегда отражается небо… А зубную щетку я беру в руки только в день моего отъезда из леса, стою по колено в реке и внимательно рассматриваю смотрящего на меня бородатого человека с белыми губами и смеюсь очень громко – я скоро вернусь в город к людям…

– Так не уезжайте.

– Мне очень хочется соскучиться по людям… Когда я возвращаюсь в город, то люблю всех, но все равно стесняюсь хоть кого-то обнять.

– Вот вы вернетесь и сразу позвоните мне.

– В этой деревеньке осталось еще два дома, пригодных для проживания… И я в них поочередно живу. У реки стоит хорошо сохранившаяся баня. После первого месяца проживания там я начинаю чувствовать себя последним человеком на Земле – все улетели, а меня оставили одного сторожить всю нашу Землю. И я горд этим, но мне не с кем говорить об этом… А если они улетели навсегда?.. Ведь может так случиться.

– И вы собираетесь мне предложить поехать с вами в вашу деревню?

На этот вопрос, конечно, должен был последовать ответ, к которому уже приготовились оба, но к столу очень чопорно подошел высокий швейцар-старик с бутылкой дорогого вина и двумя чашами. Он наполнил обе чаши вином и остался стоять у стола.

– Генрих Иванович, вы загораживаете нам солнце.

– Сергей Сергеевич, Елена Михайловна, сейчас ваши счастливые рожи излучают света больше, чем солнце. Ха-ха-ха! Посмотрите на себя.

И Генрих Иванович каждому очень близко дал посмотреть на себя в хорошо начищенный, но очень старый серебряный поднос и совсем чуть отошел в сторону, и сам посмотрел на себя в серебряный поднос.

– Генрих Иванович, у меня от вас секретов нет. А вот у Елены Михайловны…

– Дорогая Елена Михайловна, я не знаю, кто вас пригласил сюда на встречу с Сергеем Сергеевичем в этот день и час… Однозначно, что это очень близкий Сергею Сергеевичу человек… Но последствия этой встречи мне представляются и грандиозными, и долгожданными… Вы очень понравились Сергею Сергеевичу… Ха-ха-ха! И он вам.

– И чем это Сергей Сергеевич так всем угождает?

– Ну-у… Сергей Сергеевич… Сергей Сергеевич умеет очень хорошо танцевать. Он любит танцевать. Перед отъездом в деревню он обычно танцует даже без просьб под песню: «Вставай, страна огромная»… Шикарный танец с элементами детсадовского матросского танца. Все его называют «Танец полковника-чекиста». А ведь когда-то полковник Сергей Сергеевич был лейтенантом… И тогда тоже танцевал… И в танце кричал своему начальнику-генералу, что присяга Родине – это превыше всего. Аплодисментов тогда не было – была тишина, многие тогда растерялись. Многие тогда предполагали, что увидят теперь этого танцора только на сцене городской филармонии… Ха-ха-ха! Господи, чего только в те времена ни было! Елена Михайловна, я уже тогда был сед, но стал подкупать людей, подделывать подписи, носить взятки, чтобы из директоров этого ресторана стать еще и хозяином своего родного ресторана. А молодого лейтенанта все начальники тогда стали называть только «Сергей Сергеевич» – кто-то ерничая, а кто-то уважительно. Но с тех пор на дверях его кабинетов всегда висит одна и та же табличка: «Сергей Сергеевич».

Сергей Сергеевич встал и отошел далеко к окнам, чтоб не слышать их разговора. Он чувствовал, что Елена Михайловна совсем ничего не знает про него. А самому ему уже хотелось спросить у нее о ней самой, и он даже совсем скрылся из их вида. Генрих Иванович сел в кресло. Он принял позу сидевшего на этом кресле Сергея Сергеевича и даже чуть отпил из чаши Сергея Сергеевича совсем немного вина. Он даже по-доброму и вопросительно поднял брови, как это делал иногда Сергей Сергеевич. И даже почти его голосом начал говорить.

– Вот, дорогая Елена Михайловна, какой прекрасный у нас вид на крыши домов. Ах, как давно я восторгаюсь этим видом. Да всегда чего-то не хватало…

Елена Михайловна встала, подошла к окну и стала рассматривать двор внизу и в очень большой бинокль смотрела на далекие Кремлевские башни. Да, тридцатипятилетняя Елена Михайловна знала, что у нее прекрасная фигура, и сегодня она надела именно ту одежду, которой как бы и не было на ней, хотя плотной ткани было предостаточно.

– Да, хороший вид из окна.

Огромные окна никогда не занавешивались, хотя какие-то выцветшие, почти театральные занавесы висели по краям. И птицы иногда с огромной скоростью пролетали из одного окна в другое, а если они были голодны, то садились на тарелку и отбрасывали в сторону вилку. Залетевшего голубя все рассматривали молча и замерев на месте, пока он сам не улетал. И если птица очень долго хозяйничала на столе, скатерть все равно не меняли. И залетавших голубей без разбора всегда называли Гамлетом или Офелией. Попадались и друзья Бахуса, которые могли долго пить из чаши вино и заснуть рядом с ней. А ранним утром они вылетали в окно и летели искать свой родной чердак.

– Елена Михайловна, вы просто неотразимы. Вы трогательно смущаетесь своей красоты. Ха-ха-ха! И я сразу в вас увидел жену Сергея Сергеевича. Ха-ха-ха! И я сразу увидел в вас своего друга. Ха-ха-ха! Так кто же вас сюда пригласил на встречу с Сергеем Сергеевичем?! Мне как-то очень легко с вами. Вы по-доброму смотрите на людей. И я решил сегодня не отходить от вас с Сергеем Сергеевичем ни на шаг. Я очень боялся, что вы сразу разлетелись по разным сторонам, как иногда здесь шарахаются друг от друга красивые голуби… Ха-ха-ха!

– Я принимаю вашу дружбу, Генрих Иванович… Твою…

Генрих Иванович встал из-за стола, подошел к Елене Михайловне, и они выпили на брудершафт.

– Прекрасное вино. И ты знаешь, мой друг, на какой выставке я его стащил когда-то и так долго хранил до особенного случая?! Ха-ха-ха! Эх, как давно я себя не чувствовал таким спокойным – хоть умирай… Мне совсем недавно исполнилось восемьдесят лет, и я успокоил себя: «Теперь можно умирать в любое время, потому что это уже мое время». Но папа мой жил до девяноста двух лет. И пил вино до самых последних дней.

Генрих Иванович усадил за стол Елену Михайловну, а сам стал ходить от стола к окну и обратно. У окна он кричал в сторону, где, он знал наверняка, сидит Сергей Сергеевич и слушает его… И сидят все музыканты, танцовщицы, официанты и повара и слушают его. И в эти минуты ему хотелось быть мудрым и добрым предсказателем.

– Дорогая Елена Михайловна, умереть не страшно, да интересно увидеть картинку, кто будет на твоих похоронах: вот стоит Сергей Сергеевич в темной рубашке со скорбным выражением лица и с двумя красными розочками. Стоит один… А ведь он все-все про меня не знает. Нет, он знает, что я не жадный человек, если меня прижать к стене… Вот он мне десять лет тому назад, вот именно здесь, посоветовал отдать мой ресторан первому встречному!.. Женечка тогда влетела сюда в танце, еще не смолкли аплодисменты после ее выступления – она спешила на последнюю свою электричку. Не сразу увидела нас в темноте, только звезды на небе, столкнулась с нами, растерянно остановилась и выставила перед собой ладони и так и осталась стоять… Пока Сергей Сергеевич не взглянул на меня очень строго, совсем как судья, как будто он исполняет волю звезд… Вот всегда хотел у него спросить: Сергей Сергеевич, а на вас хоть когда-то смотрели так?! И я положил в ладони Евгении Васильевны ключи от своего большого кабинета с прекрасным видом из окна и ключи от своего большого сейфа. И Сергей Сергеевич сказал ей, что она сегодня может не спешить на последнюю электричку, что она сегодня может ночевать в своем просторном и уютном кабинете… А я на следующий день стоял перед дверями своего родного ресторана в форме швейцара и со всеми шутил со слезами на глазах, будто стал многое забывать, забыл, кем работаю. Сергей Сергеевич, вот вы уедете в деревню, и я все-все про себя расскажу Елене Михайловне, а она потом все это расскажет вам. Мне хочется, чтоб на моих похоронах вы стояли вместе. Вы, конечно, плакать не будете, а она будет, я успею еще ей понравиться. Елена Михайловна, я ведь еще студентом ремонтировал этот ресторан… Постойте еще немного у окна, дайте мы полюбуемся вами…

Марк Анатольевич обошел Елену Михайловну два раза и стал играть на скрипке: он плакал, он смеялся, он уже о чем-то мечтал. Он играл виртуозно – становился на колени, стоял на голове, шагал строевым шагом под марш, садился в позу лотоса на небольшой коврик, который ему подарил когда-то заклинатель змей, восхитившийся его игрою. Потом, когда силы шестидесятилетнего музыканта стали заканчиваться, он подвел к Елене Михайловне Сергея Сергеевича, поставил их под ручку, лег у их ног на персидский коврик, еще совсем немного сыграл на скрипке – и умер, принеся себя в жертву во имя их любви…

Сергей Сергеевич и Елена Михайловна носочками своих туфель чуть дотронулись до Марка Анатольевича – поблагодарили старого скрипача за его игру, убедились, что он жив, перешагнули через него, как это и полагалось по мизансцене, и пошли к своему столу. Елена Михайловна бросила на грудь Марку Анатольевичу маленький, дорогой букетик цветов, который еще на входе дал ей Герман Иванович, как только узнал, что она пришла к Сергею Сергеевичу. Марк Анатольевич через секунду взял в руки цветы, понюхал их, незаметно, но внимательно посмотрел на сохранившийся ценник, потряс его над головой и бодро встал. Он быстро подошел к столу, выпил совсем немного вина, совсем ожил и побежал по своим совсем неотложным делам в превосходном настроении, но тут же вернулся с вопросом:

– Я вас не тороплю, но всем в ресторане хочется знать: когда свадьба?! Официантам хочется накрыть столы, танцовщицам танцевать, а музыкантам вспомнить подзабытый марш. Я даже не тороплю вас со свадьбой – я тороплю вас с ответом!

И всем вдруг стало как-то легко и даже весело. За фанерной стенкой музыканты зашумели трубами и барабанами, повара разом закурили, молоденький официант, долго державший рукой пробку в горлышке бутылки шампанского, забыл про нее и полез сдвинуть колоду карт, поднесенную ему его другом-шутником… Пробка выстрелила, и пока все наблюдали за высотою ее полета, такова была здешняя особенность открывания шампанского, надо было успеть загадать желание на сегодня. Все были облиты вином, и начался общий шум. Но Марк Анатольевич от стола без ответа отходить не хотел. Он чувствовал особенность момента, о котором потом, он был уверен в этом, будут долго и много говорить: «Вот если б Марк Анатольевич тогда не настоял на конкретном ответе, то всего бы этого и не случилось. Ах, какой он мудрый человек! Он все делает очень артистично, он настоящий артист и любой его зритель для него друг»! Марк Анатольевич был очень доволен собой, он вытянул руку Елены Михайловны на середину стола и положил на нее руку Сергея Сергеевича, и сам стал играть на скрипке. Танцовщицы, музыканты, официанты и повара встали напротив их стола в ожидании, будто приготовились фотографироваться «на долгую память», и стали подпевать скрипке.

Елена Михайловна чувствовала от всего происходящего какую-то доброту, которая охватила ее сразу, как только она переступила порог ресторана. И с первого ее шага по лестнице знала, что будет спускаться по ней она другим человеком, что в ее жизни произойдут большие перемены, к которым она так долго шла, как она всем, ни капли не сомневаясь, говорила: «Не спотыкаясь». Голуби полетели через окна один за другим и все в одну сторону, своими хлопками крыльев они отбивали ритм: быстрее, быстрее, быстрее. Она улыбнулась Сергею Сергеевичу, вышла из-за стола, встала перед всеми на месте фотографа и даже начала подсказывать всем, как надо стать, чтоб получилась хорошая фотография. Марк Анатольевич закончил играть, и на его вопросительный и требовательный взгляд она ответила:

– Свадьба может быть хоть сегодня. Сергей Сергеевич, в котором часу вы уезжаете в свою деревню?

Сергей Сергеевич подошел к ней и совсем неуклюже обнял ее, чем всех и, в первую очередь, Елену Михайловну привел в восторг, и потом уже все заметили в его глазах слезы, которые полковник-чекист не должен был ронять. Поэтому все зашумели и разом разошлись, как по команде «Вольно» расходится учебный взвод.

Что тут началось! Все сразу начали готовиться к празднику, который относился и к каждому лично. Почему? Да все происходило на их глазах… И в ресторане уже десять лет висел вопрос: почему этот красивый, стройный, добрый полковник не женат и никогда никакую женщину не взял под ручку, а ведь сколько их подводили к нему! Начали сдвигать столы и нарочито отталкивали жениха и невесту, как очень рано пришедших и мешающих гостей. И даже между окон поставили железную кровать с привязанными к ее спинкам белыми воздушными шариками. Все шумели, друг другу что-то подсказывали, смеялись и шутили громко, чтоб жених и невеста могли говорить друг другу какие-то слова.

– Вот никогда не видел летающих кроватей! Ха-ха-ха!

– Это не кровать, это корзина воздушного шара! Ха-ха-ха!

– Сергей Сергеевич в этот раз в свою деревеньку полетит! Ха-ха-ха!

– Так кто же привел сюда сегодня Елену Михайловну? Прекрасную Елену Михайловну! Я бы тоже не устоял перед ее красотой. Эй, Ханума, приведи и мне такую же невесту!

– Эй, Ханума, приведи мне такого же жениха! Ха-ха-ха!

Кто-то сжалился над этой вдруг оробевшей парочкой и посадил их на кровать… Но тут же кто-то начал мести полы и заставил их поднять ноги и забраться совсем на кровать… И совсем скоро стали перевозить из одного места в другое эту кровать с лежащими в ней по стойке «смирно» женихом и невестой… Они касались друг друга только мизинцами рук и наклонившимися друг к другу головами:

– Сергей Сергеевич, где мы, что это?

– Когда-то и зачем-то один старый генерал привез мне в кабинет в подарок эту старинную железную кровать. Он даже всплакнул при этом. Я, конечно, ее принял. Я – полковник, а он – генерал-полковник. Но куда мне было деть ее: старинная, железная, разборная. К общему удивлению горожан, я прошел мимо пункта приема металлолома. Переоделся в сантехника и закричал на весь ресторан, чтоб мне уступили дорогу, потому что я несу длинную трубу. Женщины подумали, что сантехник уже пьян, а мужчины подумали, что они уже пьяны. Поэтому эта моя кровать до сих пор была ничьей. Я впервые на ней лежу.