Текст книги "Я ещё живой. Рассказы и повести"

– Это ещё что, – пояснил один горнорабочий, – он и селёдку никогда не чистит – целиком ест, с костями и кишками.

– Я видел, как он за банкой пива вместо рыбы сырым мясом закусывал, – добавил другой рабочий. – Вот так отрезал полоски мяса, макал в соль и ел, а пивом запивал.

– Макар, скажи честно, – встрял в разговор третий, – ты когда-нибудь рыгал?

– Ещё не придумали такой дряни, чтобы Макара стошнило, – отозвался со своего места обиженный Лёня. – В прошлом году он на спор выпил стакан керосину – и хоть бы что.

– Нет, братцы, – проглотив остатки яйца и принимаясь за сало, сказал Макарыч, – должен признаться честно: было дело – рыгал. Причём совсем недавно. Встретил на прошлой неделе одну молодуху. Не баба – огонь, кровь с молоком.

– У тебя все молодухи – кровь с молоком, – перебил Лёня.

– Нет, ну правда – редкая бабёнка, – не смутился рассказчик. – Зажал я её в тёмном углу, засосал с таким удовольствием… И вдруг чувствую что-то во рту. Достаю – а это, оказывается, её вставные челюсти. Вот тут меня и стошнило, братцы.

Все дружно засмеялись кроме Гоши, который, отбросив свой тормозок, вскочил на ноги, зажал ладонями рот и побежал прочь.

– Чего это с ним? – удивился один из старых рабочих.

– Наверное, мнительный очень, воображение разыгралось, – пояснил спокойно Макарыч, похрустывая огурцом.

– Довёл парня, – сочувственно сказал Лёня, – поесть не дал человеку.

– Привыкнет, – заверил кто-то.

– А вот скажите, студенты, – обратился Макарыч к оставшимся ученикам, – умеете ли вы разгадывать загадки? Сейчас я буду проверять ваш ай кью.

– Чего? – удивились даже старые рабочие, которым было не привыкать к новым словам в лексиконе своего коллеги.

– Темнота! – воскликнул Сосновский. – Уровень интеллекта, по-нашему. Ну, соображалки то есть. Вот тупость! Эй, как там тебя, Гоша! Хватит прохлаждаться, подходи сюда, тебя это тоже касается.

Подошёл позеленевший Гоша, у которого даже яркие веснушки приобрели нездоровый оттенок.

– Что же ты так? – с укоризной сказал наставник. – Так нельзя. В шахте нельзя быть брезгливым. Мало ли что может случиться. Кого-то травмирует, а ты, вместо того чтобы оказать помощь, в Ригу поедешь.

– В какую ещё Ригу? – не понял Гоша.

– Ладно, это я тебе потом объясню, а сейчас слушай загадку. Значит так, в воде родится, но воды боится. Что это?

Ученики напряглись, усиленно соображая, что бы это могло быть, а старые рабочие затаились в предвкушении весёлого момента. Из них каждый прошёл через подобное тестирование своих умственных способностей. Победителем всегда оказывался Макар Макарович.

– Ну, думайте, думайте, – подбодрил наставник. – Что может в воде родиться и воды же бояться? Ну, ну?

Один из рабочих решил подсказать, демонстративно посыпая солью огурец.

– Не подсказывать! – строго крикнул Макарыч.

Но было поздно, и самый догадливый, по прозвищу Курносый, радостно воскликнул:

– А—а, соль!

– На! Конец мой помусоль! – мгновенно и весело отреагировал Сосновский.

Больше всех смеялись те, кто не раз попадался на подобные подначки.

Когда прикончили тормозки, Макарыч остатки пищи и мусор из газеты высыпал в порожнюю вагонетку, а саму газету аккуратно свернул.

– Когда будет свободная минута, – пояснил он, – новости почитаем. А рабочее место должно быть всегда чистым, как у кота… ну, то, что ты мне сегодня предлагал, Курносый.

– Макар Макарович, – обиделся парень, – вы меня не называйте так больше. Меня Сергеем зовут.

– Обиделся? Брось! Тут у каждого своё погоняло есть, и никто не обижается. Так легче запомнить человека. У тебя нос большой – радуйся! Бабы носатых любят, потому что считают, что если у мужика нос большой, то и с мужским аппаратом всё в порядке, размер не обманет ожиданий. Гошу бог наградил рыжестью – тоже радуйся, Гоша! Ты не затеряешься в серой толпе, ты – яркая личность. И еще: старших на шахте принято называть по отчеству, но при этом говорить ты. Поэтому мне можете не выкать. Запомнили? Тогда пошли, буду аппаратуру показывать. А кстати, что сегодня за день?

– Вторник, – опять попался на подколку Гоша.

– Трахал тебя дворник! – весело выкрикнул Макарыч под дружный хохот бывалых рабочих. В запасе у старого слесаря на каждый день недели, кроме воскресенья, имелась пошлая зарифмованная острота. На вопрос, почему на воскресенье нет, он отвечал: «Законный выходной».

Надо сказать, что Сосновский обладал даром часто говорить рифмами, используя как чужие тексты, так и собственные экспромты. Этим он отличался от многих острословов на шахте. Иногда у него получались очень длинные и острые рифмованные тирады, приводившие в неописуемый восторг окружающих, но об этом чуть позже.

В первый день обучения Макарыч вдоволь поизголялся над своими учениками. Он заставлял их искать выхлопную трубу у электровоза, разгонять помехи высокочастотной рации, работающей от контактного провода, а затем они с толкача пытались завести электровоз. Практиканты надрывали животы от усилий, а старые рабочие – от смеха.

– Ничего, ничего, – утешал в конце смены своих стажёров наставник, – пройдя школу Сосновского, вы уже никогда не попадётесь на дешёвые розыгрыши дилетантов. Дедушка Макар вас плохому не научит.

На следующий день в ожидаловке перед спуском в шахту кто-то опять стал приставать к Сосновскому:

– Макар, а сегодня к тебе молодуха приставала?

– Да, Макар, – поддерживал другой, – как там молодуха с ёжиком поживает?

– Нет, братва, – тяжело вздохнул Макарыч, – сегодня совсем не весёлая история со мной приключилась.

– Расскажи, расскажи, – раздались со всех сторон голоса, и любопытные шахтёры обступили рассказчика.

– Сегодня мне сказали, что жить мне осталось совсем недолго.

– Макар, ты чего, разве можно такое говорить перед спуском в шахту?

– А что я могу поделать? Еду в автобусе. Давка, как обычно, но место мне боковое всё же досталось. Сижу, никого не трогаю. Тут на базарной остановке ещё большая толпа напирает, автобус аж трещит. Притиснули ко мне молодуху. Братцы, кровь с молоком! Ну, красавица-а! Жалко стало, что такую деваху могут раздавить. Я предлагаю ей: садись, мол, мне на коленки, не так давить на тебя будут. И что вы думаете, она садится. Юбочка коротенькая, а сама горячая и нежная вся такая. Едем, доезжаем уже до Толстого, и она мне говорит: «Мужчина, вы скоро умрёте!». У меня даже дар речи под седушку закатился, потому что деваха больно на цыганку похожа, а они, подлюки, всё наперёд знают. А она поёрзала у меня на коленях и продолжает: «Точно, помрёте. Я чувствую ваш конец».

Рыжий Гоша опять смеялся громче и дольше всех.

В этот день практиканты изо всех сил старались не попадаться на подколки своего наставника. Успешнее всех это получалось у третьего, самого маленького, самого щуплого и самого молчаливого ученика, по имени Костя. Но Сосновский не был бы Сосновским…

– Костюлей, дам пи… лей, если будешь всё время молчать, – сказал он.

– А что говорить, если ты, Макарыч, всё время подначиваешь, что бы ни сказал.

– Кто, я? – с напускным удивлением спросил наставник.

– Да, ты!

– Трахали тебя коты! – с облегчением выкрикнул Сосновский.

– Ну вот, я же говорил.

– Обиделся? Зря, я тебя после научу, как нужно отвечать. Лучше скажи, футбол любишь?

– Конечно.

– А когда будет «Шахтёр» со «Спартаком» играть?

– В субботу.

– Отсоси у бегемота! – ещё более радостно воскликнул Макарыч. – Теперь совсем другое дело, теперь можно приступать к работе. Иди-ка, молчун, проверь реле утечки на сухой и распишись за меня.

– Кто, я? – отозвался Костя.

– Именно ты, – подтвердил наставник.

– Трахали тебя коты! – радостно отплатил той же монетой ученик своему учителю. Но того это нисколько не смутило.

– А тебя кошки, и я трошки! – ответил Макарыч и похвалил парня: – Молодец, начинаешь постигать уроки дедушки Макара. Толк будет.

И, уже не обижаясь, Костя отправился выполнять поручение наставника.

В середине смены к Сосновскому обратился Курносый:

– Макарыч, я в туалет хочу, что-то живот прихватило. Где можно сходить?

Недолго думал старый слесарь:

– Вон там, на пятом пикете, есть для этого случая куча глины. Выкопай ямку, сделай своё дело, а потом присыпь, чтобы не воняло.

Куча глины действительно была на пятом пикете, но предназначение её было совсем другое. Проходчики, работавшие совсем недалеко, использовали эту глину для изготовления пыжей, которыми пыжевали взрывчатку в шпурах, как это положено по правилам безопасности. Изготовление глиняной забойки – работа несложная, но сугубо ручная.

Невозможно передать слова возмущения проходчика, который зачерпнул руками рабочий материал, обильно удобренный молодым здоровым организмом. С пахучим куском глины он прибежал на опрокид и заорал, разбрызгивая слюну:

– Кто это сделал? Это только ваша работа, вэшэтэ (то есть ВШТ – внутришахтный транспорт), больше некому устроить такую пакость. Признавайтесь, кого угостить этим дерьмом, а то всех подряд кормить буду.

– Саша, ты не горячись, – попытался успокоить Макарыч проходчика, – зачем же всех сразу кормить? Давай разбираться. Здесь ошибки быть не должно. Это дело нешуточное. Кто виноват, тот должен ответить за своё злодеяние, как говорится, по всей строгости. Лёня, ты это сделал?

– Ты чё, я от кнопок не отходил ни на минуту.

– Видишь, Сашок, Лёня не виноват. За что же ты его должен кормить дерьмом? Я тоже никуда не отлучался, следовательно, и меня не за что. Мои ученики всё время при мне были. Так, хлопцы? Или кто-то отлучался?

– Нет, нет! – замотали перепуганные ученики головами, глядя на страшные глаза проходчика и его мускулистую руку с куском ароматной глины.

– Ну, вот видишь, – развёл руками Макарыч.

– Шо ты из меня дурака делаешь, Макар! Лучше по-хорошему признайтесь, чья это работа!

– Ладно, Сашок, если тебя грызут сомнения, сделаем так. Мы сейчас выстроимся в шеренгу… Сколько нас? Раз, два, три… всего шестеро. Тебе не трудно будет. Значит, становимся в шеренгу, спускаем штаны, принимаем позу буквы зю, ты суёшь свой нос в каждую задницу и по запаху определяешь, чья это работа.

Все заржали, разряжая обстановку, а Саша, бросив в вагон свою неприятную ношу, с сердцем, но уже без былой ярости произнёс:

– Идиоты! Ну, погодите, я вам тоже устрою. Вы у меня ещё не такое получите.

– Саша, – примирительно сказал Макарыч, – пойдём, я тебе воду с орошения открою, а то негигиенично ходить с об… ми руками. Да и сделали это, скорее всего, ваши из предыдущей смены.

– Да нет, – уже довольно спокойно ответил проходчик, – совсем свежак, что я, свежака не отличу?

Слесарь отвязал шланг орошения, висевший над вагоном, направил струю на запачканные руки проходчика и, морщась, сказал:

– Действительно, свежак. Это что же такое надо сожрать, чтобы так воняло?

Когда смена подходила к концу, к наставнику подошёл Гоша и спросил:

– Макарыч, от чего этот болт? Я на рельсах нашёл. Не от электровоза открутился? Это же может авария случиться.

– Ну-ка, покажи. Молодец, Рыжик. Правда, это путевой болт и к электровозу никакого отношения не имеет. Положи в карман, пригодится. При выезде, на посадочной, напомнишь мне про болт. Есть там один у меня… Если будем вместе выезжать, то мы ему его подарим.

Здесь необходимо сделать небольшое отступление, чтобы было понятнее то, что произошло дальше. Многие острословы пытались соперничать в мастерстве подколок с Макарычем. Но Макарыч имел явное превосходство перед ними из-за умения рифмовать, а рифма всегда выглядит и острее, и смешнее обычного огрызания. Посрамлённый поэтическим даром Сосновского соперник чаще всего считал за лучшее смеяться над собой вместе со всеми. В противном случае он становился объектом насмешек на долгое время. Рифмовал Макар Макорович всё подряд, особенно ему понравилась моя короткая запоминающаяся фамилия, которая легко рифмовалась с массой слов и давала простор для полёта безудержной фантазии поэта-пошляка. Мимо меня пройти и не выдать очередную рифму было выше его сил. Самым безобидным было: «Удод, в рот тебе пароход!». Поскольку я был молод и на вид не представлял собой ничего агрессивного, то во мне он видел то же самое, что боксёр видит в груше, набитой опилками. Пускать в ход кулаки в ответ означало проявить непростительную слабость и потерять всяческое уважение товарищей. Поэтому я решил бить врага его же оружием. Зная, что в острословии последнее слово всегда за ним, я решил рассчитать всё до мелочей, чтобы не было у Макарыча времени ответить на мой выпад.

Однажды на посадочной площадке я держался в стороне до момента, когда людские площадки подойдут очень близко и будет время только для моей шутки.

– Макарыч! – подошёл я поближе. – Прости, я был неправ вчера. Ты не старый ублюдок, ты – великий человек.

– Ты чего это, Вова? – изумился Макарыч. – Али осознал? Или Митькой решил прикинуться? А ну, говори.

– Да нет, Макарыч, я серьёзно, потому что узнал, что в честь тебя целый посёлок назвали.

Вокруг все притихли, насторожились, пытаясь понять, в чём же подвох. Макарыч тоже старался проникнуть в логику моих мыслей.

– Ну? – проронил он. – И какой же?

– Посёлок Дубовский, – отвечаю спокойно и серьёзно.

– Ну и при чём тут Дубовский до Сосновского? Какая-то нескладуха у тебя получается, что-то типа: сидит заяц на заборе, полна ж… кирпичей.

– Ты не понял, Макарыч, Дубовским назвали посёлок в честь самого деревянного слесаря по объединению – Сосновского. Что дуб, что сосна – всё одно дерево.

Народ оценил мою шутку, в отличие от Макарыча. Деревянным на шахте называют никчемного слесаря, а титулом дубового награждают самого тупого и ни на что не годного слесаришку. Это не соответствовало действительности, поскольку мой оппонент был очень даже приличным электрослесарем, хорошо знавшим своё дело, но моей задачей было безнаказанно его задеть, и я этой цели достиг в самый подходящий момент: подошла «коза», и рабочие стали торопиться занять в ней места. Таким образом я стал первым, кто поколебал миф о непобедимости Сосновского.

– Ну что, Макар, как тебя этот пацан отбрил? – слышал я насмешки своих товарищей, которые в этот момент были явно на моей стороне.

Как всякий юморист, Макар Макарович любил смеяться над другими, но не очень радовался, когда смеялись над ним. Вот и затаил он на меня обиду, вынашивая план мести. Для этих целей и понадобился ему болт как символ мужского достоинства.

Три дня Гоша таскал в кармане спецовки путевой болт, каждый раз на посадочной площадке восьмого горизонта напоминая о нём своему наставнику. И вот, наконец, Макарыч, как опытный охотник, выследил дичь, на роль которой был назначен я. Подсев поближе ко мне, он подмигнул Гоше, и тот протянул ему болт.

– Удот, – громко и намеренно искажая мою фамилию, сказал Макарыч, – болт тебе в рот!

Лучше бы он этого не делал. Для него лучше. Не стоило недооценивать юное поэтическое дарование в моём лице. Не дожидаясь, когда посмеются над пошлой остротой, я ответил так же отчётливо и громко:

– А тебе два, чтоб не качалась голова!

– А тебе три, чтобы не было пусто внутри! – молниеносно парировал Макарыч.

– Открывай рот пошире – тебе четыре!

Народ почувствовал, что началась настоящая словесная дуэль, и обратил свои взоры на нас. Сначала молчали, а потом гулом одобрения приветствовали каждый выпад соперников.

– Тебе пять – и приходи за новым опять! – почувствовал кураж Макарыч.

– А тебе шесть и с бешеной собаки шерсть! – не унимался я.

– А тебе семь, чтобы было хорошо совсем!

– Милости просим – тебе восемь!

– Лови девятый, сосунок проклятый!

– А тебе все десять, а больше не влезет! – радостно подвёл я итог, разводя руками. – Всё!

Макарыч долго искал рифму к слову «одиннадцать», беспомощно хватая воздух ртом, ещё больше веселя публику, и без того пребывающую в приподнятом настроении. И тут я решил окончательно добить оппонента:

– Эх ты, Макарон Макароныч, дыши глубже, уже площадки подходят.

Так мной был впервые развеян миф о непобедимости Сосновского, но главное, и я этим по праву горжусь, – прозвище Макарон Макароныч за Сосновским закрепилось до конца его дней. Самым обидным для него было не само поражение, а то, что оно состоялось в присутствии его учеников, в глазах которых он никак не хотел терять авторитет.

Но после выходных дней Сосновский был по-прежнему весел и жизнерадостен.

– Макароныч, как там молодуха с ёжиком на твоём конце поживает? – затрагивали его, как обычно, на посадочной площадке, и все смеялись от постановки вопроса и от нового обращения к Макарычу.

– Не-е, – как ни в чём не бывало отвечал Сосновский, – сегодня одни старухи-мешочницы на базар ехали. Правда, зажали меня так, что молодухам поучиться надо. Одна так притулилась сзади, думал – мешками в спину упёрлась, а когда оглянулся… Мать моя, там сисяки… Во! – он показал руками, какие именно. – Водила как тормознёт, она мне своими арбузами в спину – толк, у меня глаза вылезают из орбит. Так и едем, а водила, как специально, часто подтормаживает. При каждом толчке мои глаза рискуют покинуть насиженное место. Впереди меня баба-дура подумала, что это я ей глазки строю, и спрашивает так интимно: «Мужчина, что это вы так на меня таращитесь?». А мне-то больше не на кого таращиться, только эта противная рожа напротив, в такой давке сильно не поворухнёшься. Я молчу. Она опять, после очередного толчка: «Мужчина, перестаньте таращиться». Я не выдержал и так культурно говорю: «Мадам, если бы вам так же вдули, как мне сейчас в спину, вы бы еще не так таращились». И вот спрашивается, за что она обозвала меня хамом?

Можно бесконечно пересказывать шутки Макарыча. Рот у него редко закрывался, а желающих его послушать было всегда хоть отбавляй. Однажды к нам на шахту приехал наш земляк, дважды Герой Советского Союза космонавт Владимир Афанасьевич Ляхов, который числился почётным членом лучшей на то время бригады страны. И это событие тоже не могло пройти мимо Сосновского. Он быстро его обыграл, подогнав очередной анекдот под факты, которые действительно имели место на шахте.

– Слыхали, вчера Ляхов с делегацией на четвёртый участок ходил? – интересовался он у разинувшей рот публики. – Директор перед этим вызвал начальников и сказал: «Смотрите у меня, не опозорьтесь. Чтобы везде порядок был и чтобы у рабочих тормозки были хорошие. Не дай бог, у вагонщика Бляхина опять будет вонючая селёдка с луком или камса». Ну, Васю Бляхина вы все знаете, ему жена, кроме кильки, редко что в тормозок кладет. А тут идут они вчера, проходят мимо Васи, а тот тормозок уплетает. Наш первый секретарь горкома говорит: «Ну-ка, директор, давай посмотрим, чем твои шахтёры питаются». Бедный директор с лица спал от страха. Смотрят – а у Васька бутерброды с чёрной икрой, и он их с аппетитом не спеша наворачивает. Все испытали чувство гордости за шахтёра, похвалили директора и пошли дальше. А директор задержался возле Васька и спрашивает: «Ты, вот это вот, Бляха-Мухин, где икру чёрную взял? Я даже себе по блату достать не могу, а у тебя целых четыре бутерброда». А Васёк отвечает: «Жена купила два килограмма кильки, мы с ней всю ночь булавками глазки выковыривали».

Он так артистично всё излагал, пародируя и жестами, и голосом героев своего рассказа, что не смеяться было невозможно.

Но однажды Сосновский дошутился. Кроме прочих шуток и приколов, он любил сочинять пошлые матерные песни на популярные мелодии. И если бы просто матерные…

– Макароныч, спой что-нибудь новенькое, – как-то попросили его.

– Новенькое? Ладно, будет вам новенькое. Песня про жену, муж которой уехал в длительную командировку.

Макарыч запел песню собственного сочинения на мотив общеизвестной песни «Раскинулось море широко». Надо отдать должное, у него был хороший голос и отменный слух. По крайней мере, фальшивых нот за ним не наблюдалось. В этой песне был такой куплет:

За то, что раскинула ноги,

Прошу её не оскорблять —

Она не заморская шлюха,

А просто советская б…

Всем песня понравилась, даже кагэбист, говорят, смеялся, когда ему докладывал стукач. А вот Сосновскому было после не до смеха. Таскали его не раз на собеседование в известное учреждение и заставляли петь вживую свои творения в присутствии всех сотрудников. Им было смешно, а Макарыч уже сам не рад был своим талантам. Рассказывали, что только парторг шахты сумел убедить компетентные органы в том, что Сосновский никакой не враг советской власти, а обыкновенный придурок. Хотя я думаю, что там и без этого сидели не дураки.

Макарыча оставили в покое, но острот его мы какое-то время не слышали. Однако такой дар не пропьёшь и не прогуляешь, и вскоре на посадочной площадке опять было весело и шумно.

Теперь расскажу о последней шутке Макара Макарыча на шахте.

Как-то раз Сосновскому дали всего одного ученика. Зато какого! У него был явный талант скульптора. Он всё время лепил фигурки, и делал это очень мастерски. В руках этого практиканта постоянно находился кусок глины, который он разминал и после превращал в очаровательную зверюшку или птичку.

– Что ты, Серёга, всё время ерундой маешься? – сказал ему как-то Макарыч. – Слепил бы что-нибудь стоящее.

– А давай я тебя вылеплю, – предложил ученик.

– А сумеешь?

– Запросто!

– Ну смотри, если не буду похож…

– Да мне не впервой, Макарыч, я для памятников на кладбище уже несколько бюстов вылепил. Ещё ни один заказчик не обиделся. Так то я по фотографии делал, а с натуры гораздо легче.

– Тьфу на тебя. Я ещё пожить хочу. Хотя… может, и сгодится, когда помру. Только вот что, лепить будешь, чтобы никто не видел, а то скажут, что у Макарона крыша поехала. Дескать, слепил из Макарона шута Наполеона.

Несколько дней ученик прилежно работал над бюстом своего учителя, скрывая ото всех будущий шедевр. Всё было бы хорошо, если бы машинист электровоза Федя Кострицкий по кличке Кастрат не нанёс Макарычу кровную обиду. В тот роковой день Федя на шутку Сосновского по своему адресу отреагировал не совсем корректно:

– Макарон, а знаешь, почему Каин убил своего брата Авеля?

– Знаю, Кастратушка, знаю, – ехидно отвечал Макарыч. – Потому, что Авель любил рассказывать старые анекдоты про кастратов.

– Нет. Потому что не любил таких гомосеков, как ты.

Такое оскорбление старый любитель молодух безнаказанным оставить был не в состоянии. Ничто не могло его так оскорбить, как причисление к сексуальному меньшинству. План вызрел мгновенно.

– Доставай из схованки мой бюст, Серёга, – сказал он ученику. – Будем сейчас делать, как у мадам Тюссо.

Ученик был сообразительным. Быстро нашли старую спецовку, которая использовалась как подстилка на импровизированной скамейке возле сухой трансформаторной подстанции, какие-то рваные сапоги, в которых носили путеремонтщики болты и костыли, старую каску, служившую удобной ёмкостью для солидола. Из всего этого получилось вполне приличное чучело. Его отнесли до поворота выработки на сопряжении штрека с ходком на посадочную площадку и положили на рельсовый путь в ожидании Федьки Кастрата, который должен был везти партию груза на опрокид. Место выбрано было идеально. Здесь машинисты набирали скорость, чтобы не буксовать на подъёме, а поворот штрека ограничивал обзор машинисту электровоза. Перед входом в этот поворот машинист в обязательном порядке подавал звуковой сигнал, предупреждая об опасности тех, кто мог находиться вне зоны видимости состава. Уложив чучело на рельсы так, чтобы выглядело естественно, на голову ему нахлобучили каску и повернули лицом навстречу гибели.

– Как живой, – вздохнул Макарыч, – даже жалко губить такой шедевр. Но искусство требует жертв. Да, студент?

– Ради такого дела я ещё сваяю, – заверил ученик.

– А вон и Кастратушка едет, пойдём в ожидаловку, спрячемся, а как только проедет, будем посмотреть на этого умника.

Через несколько минут Федя Кострицкий, набирая разгон перед поворотом, подал звуковой сигнал. А ещё через мгновение он заметил лежащего без сознания на рельсовом пути человека, на которого неотвратимо надвигался его гружёный состав из полусотни вагонеток. Остановить махину уже не могла никакая сила. Федя с ужасом и осознанием своего бессилия повлиять на ситуацию наблюдал, как его электровоз легко переехал жертву, в которой он узнал человека, обиженного им всего пару часов назад. Да, совсем недавно Макарыч был весёлый, живой, жизнерадостный – и вот…

Духу осмотреть перерезанное тело у Фёдора не хватило. В шоковом состоянии, остановив состав, он выскочил из кабины электровоза и побежал в сторону опрокида. Первый, кого он увидел, был опрокидчик Лёня.

– Лёня! – закричал перепуганный насмерть машинист электровоза. – Я Макарона, кажись, переехал.

– Как переехал? Где? – приходя в состояние ужаса, спросил рабочий.

– Там, на повороте. Затормозить не успел… Он уже на рельсах лежал… бледный такой… и глаза уже закрытые.

– А ученик его? Они же вместе пошли.

– Не знаю, я только Макарона видел. Он один на рельсах лежал и не дышал уже. Лёня, пошли, посмотрим.

– Не-е-ет, я покойников боюсь. Представляю, какая там каша… Бр-р-р! Давай лучше горняку скажем, он только что с породного бункера звонил.

Вызвали горного мастера, и уже собрались было идти с ним осматривать место несчастного случая, как к ним, живой и невредимый, подошёл с невинным выражением лица Макар Макарович собственной персоной в сопровождении своего весёлого ученика. Федя потерял сознание…

Лучше всех эту шутку оценил директор шахты. Не успел электрослесарь Сосновский помыться в бане, как начальник отдела кадров вручила ему далеко не в торжественной обстановке трудовую книжку с записью «в связи с переходом на пенсию».

Путь на любимую шахту был отрезан окончательно и бесповоротно. Однако недолго пылился без дела талант Макарыча. По осени играли свадьбу старшего внука. Все гости были в неописуемом восторге от шуток и розыгрышей бывшего слесаря. Свадьба под руководством деда прошла на ура и на одном дыхании. Обычно свадьбы в наших краях проводят в два дня, а эту по просьбе родственников и соседей пришлось растянуть на три – так было весело. Через некоторое время его пригласил сосед провести свадьбу дочери. Так Макарыч стал нештатным тамадой. Казалось бы, живи, наслаждайся любимым делом, так нет, оставаться в рамках приличия надолго было не в его характере.

Однажды на свадьбе солидных людей, к которым из-за границы приехали близкие и дальние родственники – а для них, собственно, и предназначалось это шоу, – Макар Макарович проявил себя с самой отвратительной стороны. Будучи человеком простым и «без мух в голове», как он говорил, Макарыч почувствовал себя неуютно среди чопорной, демонстративно малопьющей, культурной и насквозь фальшивой публики. «Ну ладно, – подумал он, – покажем вам, кто вы есть на самом деле». И принялся самыми иезуитскими методами накачивать гостей алкоголем. Первым делом он убедил всех присутствующих, что не пить до дна означает кровно обидеть молодых. Оставлять на слёзы в рюмках водку – желать молодым горькой судьбы. Когда дело дошло до даров, тут уж Макарыч развернулся вовсю, наливая по полному фужеру водки и заставляя пить не только дарящих, но и всех остальных – для моральной поддержки. Всё фиксировалось на видеокамеру, которая в то время считалась особым шиком и признаком солидности мероприятия. Тамада призывал родителей не скупиться на водку, а родственников – на подарки. Первые были в этот момент очень довольны тамадой, чего нельзя было сказать о прижимистых родственниках из Германии. К вечеру не осталось ни одного трезвого человека на свадьбе, за исключением Макарыча, который добросовестно относился и к работе тамады, и к обязанностям оператора.

Настало время конкурсов. От желающих принять участие не было отбоя. Самыми активными были в доску пьяные иностранные гости. Для начала Макарыч провёл несколько музыкальных, вполне безобидных, конкурсов, а потом объявил в микрофон:

– А сейчас объявляется конкурс специально для самых дорогих зарубежных гостей! Участие принимают исключительно дамы! Желающие могут занять места вот за этим столом. Приз победителю – бутылка лучшего в мире шампанского, нашего, а не какой-то там мадам Клико!

Шесть раскрасневшихся от предыдущих подвижных конкурсов дам и один мужчина поспешили занять места за указанным столом.

– Я же сказал, что это конкурс для дам, – сделал мужчине замечание тамада.

– О, я, я. Любить русский традиций. Хотеть играть. Любить играть. Дафай, дафай!

– Это Вальтер, – пояснила тёща, – муж моей двоюродной сестры. Пусть сидит, всё равно не отвяжется. Он по-русски говорит хуже, чем я по-немецки. Хотя я, кроме «хенде хох» и «Гитлер капут», ничего не знаю.

– Ладно, – согласился Макарыч, – пусть сидит, сам напросился.

Тамада объяснил правила конкурса: нужно с закрытыми глазами без помощи рук откусить как можно больший кусок от неочищенного банана. Условия простые: кто быстрее и больше откусил – тот и победитель. Затем Макарыч отвел в сторону помощников и объяснил им их задачу. Помощники были парни молодые, весёлые и вполне понятливые. Конкурсантам, прежде чем завязать глаза, показали, где перед ними на столе помощники будут держать на вытянутых руках бананы, чтобы они могли заранее примериться. Затем завязали им глаза и заставили завести руки за спину, чтобы не было соблазна ими себе помогать. Когда участники конкурса готовы были по команде приступить к выполнению задания, помощники ловко натянули на бананы презервативы и замерли в ожидании.

– Начали! – скомандовал тамада. – Маэстро, музыку!

Некоторые дамы, наткнувшись губами на знакомый предмет, испытали настоящий шок. Победителем оказался Вальтер, который отхватил самый большой кусок банана, даже не поняв подвоха. Зато стал счастливым обладателем приза, которым тряс над головой и что-то радостно выкрикивал на немецком. Очевидно, в этот момент он чувствовал себя Шумахером, выигравшим важный этап «Формулы 1», и требовал от тамады новых побед, чтобы закрепить свой успех.

В общем, свадьба прошла очень весело, но когда протрезвевшие гости посмотрели на себя в кино – а там было на что посмотреть помимо конкурса с бананами, – Вальтер что-то простонал по-немецки.

– Что он сказал? – поинтересовалась хозяйка у своей двоюродной сестры.

– О мой бог! Какие же мы свиньи, – перевела сестра.

– Правильно, это вам не русиш швайн, – подвела итог хозяйка.

Макарыч был доволен своей работой, даже приобрёл копию видео этой свадьбы. Но это была, пожалуй, его лебединая песня. Может быть, из-за расстройства заморского гостя, а может, по какой другой причине Сосновского перестали приглашать на подобные мероприятия. Стареющий Макарыч заскучал дома и, чтобы совсем не утратить квалификацию, тренировался на жене, детях и внуках, доводя порою своих родных этими шутками до белого каления.