Текст книги "Я ещё живой. Рассказы и повести"

Женя-дурачок

Женя был тихим и ни к кому сам не приставал. Зато приставали к нему. Кто с корыстной целью, кто из любопытства, а кто чисто ради прикола. Дело в том, что Женя с рождения был гением. В пятом классе он решал задачи по математике лучше любого десятиклассника. Со всех школьных олимпиад он неизменно возвращался победителем.

Преподаватели в институте прочили Евгению большое будущее. Но закончить вуз ему не было суждено. На четвёртом курсе что-то в нём сломалось. Как сказал один из сокурсников, проживавший с ним в общежитии, перегрелся Женя. На экзамене он стал выдавать такие формулы и методы решения задачи из билета, что преподаватель был вынужден вызвать специалистов из другой области.

После курса лечения в психиатрической клинике Женю в институте уже никто не ждал, и он вернулся домой, к маме. Судя по всему, и дома ему не сильно обрадовались. Ходили слухи, будто родная мать пыталась его отравить. Но оставим это на совести тех, кто такие сплетни распространял. Люди, бывавшие у него дома, рассказывали, что все стены его квартиры расписаны формулами. Так ли это, утверждать не берусь, но однажды был свидетелем случая, когда гениальность Евгения не оставила никаких сомнений.

В семидесятые годы я был учащимся горного техникума. На третьем курсе нам предстояло выполнить курсовую работу по сопромату. Один мой товарищ, вместо того чтобы корпеть над «сопромутью», как мы называли этот предмет, выбрал более лёгкий путь.

– Пойдём к Жене-дурачку, – предложил он мне. – Женя за пять минут сделает все расчёты.

– Да ну? – усомнился я в целесообразности такой авантюры.

– Отвечаю! – заверил приятель и для убедительности добавил: – Он мне уже не раз задачи решал. Пойдём, не дрейфь, сам увидишь.

– Ты откуда его знаешь?

– Жили рядом раньше. Потом мы переехали. Но он меня помнит. Пошли!

– Ну пошли, – согласился я. Любопытство взяло верх.

Нам повезло. На ловца, как говорится, и зверь бежит. Женю мы встретили на улице недалеко от нашего учебного заведения.

Мой приятель без лишних разговоров налетел на своего старого знакомого и стал объяснять ему, что нужно сделать, будто тот был его вечным должником.

– Давай хотя бы присядем, – сказал Женя, кивая в сторону детской площадки со столиками и скамейками. Пока мы шли, он пристально посмотрел на моего однокашника и неуверенно спросил: – Ты Витька?

– Витька, Витька, – подтвердил приятель, усаживаясь на скамейку, хотя он был никакой не Витька, а Серёга. – Давай по-быстренькому сделаем расчёты и разбежимся. Я тебе за это мороженое куплю. Ты, главное, эпюры построй, а то я в этом полный ноль. Вот, смотри, это задание, это…

– Сам разберусь, – оборвал его Женя, подвигая к себе поближе тетрадь. – Ручку дай.

Сергей протянул ему шариковую авторучку и многозначительно посмотрел на меня: гляди, мол, что сейчас будет.

Я впервые видел вблизи нашего сумасшедшего гения. На вид ему было лет сорок. Невысокого роста, плохо побритый, почти лысый, в изрядно поношенной и давно не стиранной одежде он производил впечатление одинокого и несчастного человека. И, тем не менее, я не увидел в нём признаков каких-то отклонений от нормы. В моём представлении сумасшедший должен был иметь безумное выражение лица с глазами навыкате, дёргающееся тело, бессвязную речь и неконтролируемые действия. А этот был самым обыкновенным, похожим на рабочего завода, который заглянул домой на обеденный перерыв. Таких мужиков была треть города. Но когда я увидел, как Женя заработал шариковой ручкой по бумаге, то понял: человек он необыкновенный. Так быстро писать цифры и формулы, рисовать балки, эпюры, графики и при этом пользоваться только своей головой мог только гений. Не прошло и десяти минут, как Женя уже подводил итог. То, что мы могли сделать за несколько дней, он сделал за считанные минуты. Я как заворожённый, затаив дыхание, следил за руками и лицом этого человека и не понимал, почему люди считают его безумцем и дали обидное прозвище Женя-дурачок.

Вдруг Женя перестал писать, посмотрел на моего приятеля и сказал:

– Но это слишком простое решение. Можно сделать всё по-другому и гораздо точнее.

– Не надо по-другому! – испугано воскликнул Сергей, хватаясь за тетрадь.

Женя крепко прижал тетрадь к столу, не позволяя её у него отобрать, и голосом, полным убеждённости в своей правоте, произнёс:

– Ты не понимаешь. Этот метод определения прогибов при помощи эпюры изгибающих моментов давно устарел. Это по учебнику Тимошенко. Я у него учился. Он догматик, сторонник графоаналитического метода. Сергей Петрович вперёд не смотрел. Он не признавал работы Дэвида Вуда. Амбиции ему мешали. А я не только изучил Вуда – я его усовершенствовал. Вот посмотри, как надо решать эту же задачу, только по моему методу.

Он снова заработал лихорадочно ручкой по бумаге, выводя какие-то новые формулы. Сергей вовремя спохватился.

– Женя, подожди! – закричал он. – Давай я дам тебе другую тетрадь, чистую, и ты запишешь в ней все свои расчёты.

– Давай, – отрываясь от стола и выпуская из рук исписанные листы, согласился тот.

Сергей подсунул ему толстую общую тетрадь и сделал мне жест – пора тихо уходить. Когда мы отошли, оставив безумного гения в одиночестве, склонившегося над столом и с неимоверной скоростью записывающего вычисления, Сергей мне тихо сказал:

– Главное – вовремя выхватить у него тетрадку, а то он такого напишет, что сам чёрт не разберёт. Минут на десять-пятнадцать его хватает. Можно не сомневаться, что всё решено правильно. А потом всё – крыша едет у этого дурачка.

– Не называй его дурачком! – крикнул сердито я. – Он больной, но не дурачок.

– Ладно, не буду, если не хочешь, – пожав плечами, согласился приятель. – В принципе Женя парень хороший, зла никому не делает. Жалко, что так с ним случилось. Теперь, пока не испишет всю тетрадь до конца, он не успокоится.

– Ты же ему мороженое обещал, – напомнил я.

– Обещал, – тяжело вздохнул Серёга. – Женя мороженое любит. Только у меня сейчас денег ни копейки.

Я пошарил по карманам в поисках мелочи, наскрёб больше двадцати копеек и весело сказал:

– На эскимо хватит. Пошли в ларёк. Будешь должен.

Манжула

Манжула – это настоящая фамилия героя рассказа. В разряд городских сумасшедших он попал после одного неординарного случая. В возрасте, когда люди уходят на заслуженный отдых, Сергею Васильевичу Манжуле захотелось поработать. И не где-нибудь, а в шахте. Желание было столь велико, что отказы директоров угольных предприятий не могли остановить упрямого старика и вынудили обратиться к самому высокому начальству. Он решительно переступил порог кабинета первого секретаря городского комитета партии и без предисловий гневно заявил:

– Иван Александрович, прошу принять срочные меры! В городе саботаж и круговая порука!

– Что случилось, Сергей Васильевич? – вежливо спросил первый секретарь.

Он давно был знаком с незваным посетителем и хорошо осведомлён о чудачествах этого беспокойного человека.

– Директора шахт сговорились и не хотят принимать меня на работу.

– Ах, вот оно что! – сделал удивлённое лицо Иван Александрович, хотя был хорошо осведомлён о причине визита Манжулы. – А позволь спросить, дорогой товарищ, сколько тебе лет?

– Неважно, – сердито буркнул старик. – Я могу ещё приносить пользу.

– А лет тебе уже шестьдесят. К тому же ты инвалид войны. А в шахте работают до пятидесяти и здоровые, крепкие мужики, – терпеливо пытался объяснить справедливость отказа директоров первый секретарь. – Опоздал ты немножко. Тебя не потому не хотят брать, что ты им не нравишься, а потому, что не имеют законного права. Случись что с тобой, кто отвечать будет, а? Директор в первую очередь.

– Значит так, да? – возмущённо воскликнул посетитель. – Списали Манжулу тыловые крысы?! Не выйдет! Не для того я кровь под Сталинградом проливал, чтобы меня гнали отовсюду, как паршивую собаку. Я до генсека дойду, если не дадут мне работу.

– Сергей Васильевич, все мы знаем о твоих заслугах, ценим и уважаем тебя как заслуженного человека. Но пойми меня правильно: нет такой возможности – устроить тебя на работу, и тем более в шахту. Давай лучше мы тебе хорошую путёвку выделим в санаторий. Отдохнёшь, подлечишься.

– Я ему о работе, а он мне отдыхать предлагает! – в голосе Манжулы звучали гнев и отчаяние. – Мне работа нужна, понимаешь? Помру я без работы.

– Десять лет не работал – не помер, поживёшь ещё, – начал терять терпение первый секретарь. – Ты всех нас переживёшь. А теперь, извини, я очень занят.

Разговор в итоге закончился тем, что на помощь главе городской партийной организации пришли работники аппарата и общими усилиями выпроводили упрямого посетителя за пределы кабинета, а потом и за пределы здания.

Но не на того нарвались партийные чиновники. С этого дня и без того нелёгкая жизнь первого секретаря стала ещё тяжелее. Манжула каждый день, как на работу, приходил к нему на приём с неизменным требованием устроить его на шахту. Попытка секретарши преградить путь ветерану не имела успеха. Тыча бедной женщине в лицо потрёпанным партбилетом, он кричал:

– Не имеешь права! Я член партии с сорок третьего года! Мне партбилет в окопах Сталинграда вручали! Я пришёл как коммунист к коммунисту! А ты, кто ты такая? Пригрелись тут! Сталина на вас нет!

После недельной осады горкома партии Сергей Васильевич решился на отчаянный и весьма неординарный шаг для того времени – на дворе шёл 1981 год. Он объявился на главной площади города возле памятника вождю мирового пролетариата с плакатом на груди, надпись на котором гласила: «Ищу работу».

Глядя из окна своего кабинета на быстро собирающуюся вокруг возмутителя спокойствия толпу, первый секретарь сдался. Сняв трубку телефонного аппарата, он позвонил одному из директоров и несвойственным ему виноватым тоном попросил:

– Борис Иванович, выручай. Возьми на работу Манжулу. Я наводил справки, у него есть «корочки» горнорабочего и машиниста подземных установок. Пусть поработает где-нибудь на моторах.

Так Сергей Васильевич Манжула оказался на нашей шахте, на добычном участке и в моём звене в качестве вагонщика.

Когда я впервые увидел его, мне сразу на ум пришло сравнение с героем актёра Зиновия Гердта Паниковским. Почти один в один. Такое же телосложение, хромота, возраст и говорливость. Несмотря на большую разницу в годах, мы с ним быстро нашли общий язык. Я терпеливо разъяснял ему задачи, а он терпеливо и внимательно ко мне прислушивался. Потребовалось не так уж много времени для того, чтобы Манжула восстановил навыки работы вагонщика. Но, делая поправку на возраст и здоровье ветерана, я, по возможности, давал ему кого-то в помощь, за что он испытывал ко мне искреннее чувство благодарности. Выражалось это не только на словах. У Сергея Васильевича была шикарная личная библиотека, и он с готовностью предоставил её в моё распоряжение. Когда я выразил восхищение большим объёмом и разнообразием книг, Манжула с грустью сказал:

– Совестно тебе признаться, но много книг я без зазрения совести пропил. Потому и на работу сейчас пошёл, чтобы не пропить всё окончательно.

Однажды, моясь в бане, я обратил внимание на страшные шрамы на его ногах.

– Васильич, это тебя на войне так зацепило? – спросил я.

– Да. Осколок вошёл вот сюда, в левую ногу, – он ткнул пальцем в громадный шрам на бедре, – перебил обе кости и вышел. Хорошо, что в сознании был, а то бы отрезали нахрен. А так хоть и кривые, но свои.

Ноги у него действительно были тонкими и кривыми, особенно левая. Но жалоб на то, что ему трудно ходить, я от него ни разу не слышал. О войне он рассказывал охотно, часто с юмором. Стоило только затронуть тему войны, и Манжула не мог промолчать.

– Серёга, расскажи, как вы от немцев драпали в сорок первом, – задевал его за живое какой-нибудь остряк.

– Было дело, драпали мы от западных границ до Волги, – нисколько не обижаясь, отвечал ветеран. – Нам, артиллеристам, было полегче, чем пехоте. Пушке транспорт нужен, а стало быть, топать ножками нам приходилось мало. И голодали мы меньше. Помню такой случай. Осень, дождь, слякоть. Наше орудие тягач тащит, мы под брезентом прячемся, а бедная пехота чавкает по грязи разбитыми вдрызг сапогами. И вот видим: коровка убитая лежит на обочине. Быстро подбегаем, вырезаем куски мяса побольше и кидаем их на лафет. Едем дальше. Солдатики смотрят на нас с завистью и бредут дальше мокрые, усталые и голодные и думают: скорее бы добраться хоть до какого-нибудь сарая или хлева, чтобы упасть и поспать. А мы сидим под брезентом и мечтаем о привале и дымящемся куске мяса. По перенесённым тяготам с пехотой никто не может сравниться. Так мы отступали. Но на Волге сначала упёрлись, а потом погнали немца. А он, я вам скажу, воевать умел. Поэтому мне не стыдно, что я драпал до Волги. А такие, как ты, бежали бы до Тихого океана.

Манжула никогда не выпячивал свои заслуги в войне, хотя имел много боевых наград, свидетельствующих о том, что заслуги его были немалыми. Больше рассказывал о боевых товарищах и о боях, в которых ему довелось участвовать. И рассказы эти были не всегда похожи на те, что мы читали в книжках или видели в кино. Ордена и медали Сергей Васильевич надевал только раз в году, на День Победы.

Многие считали Манжулу чудаком и, возможно, не без оснований. Но мне казалось, что людям было трудно понять его поступки и мысли, и это мешало им серьёзно к нему относиться.

К сожалению, поработали мы с ним недолго. Возраст и слабое здоровье не могли не сказаться. Однажды он заснул на рабочем месте и засыпал погрузочный пункт углём. Понадобилось несколько часов всему звену, чтобы лопатами перекидать два десятка тонн в вагоны. Мы пожалели старика и не доложили о происшествии начальству. Но второй случай скрыть не удалось. Манжула неправильно зацепил канат лебёдки, и электровоз, увозивший гружёные вагонетки, сорвал лебёдку с крепления и протащил по штреку несколько сотен метров, пока не забурились вагоны. Когда я прибежал на погрузочный пункт, Сергей Васильевич с перепуганным лицом сидел на своём месте с видом загнанной в угол мыши. На мой вопрос «что случилось?» он тихо ответил:

– Всё, отвоевался Манжула.

В голосе его звучала такая щемящая тоска, что мне стало нестерпимо жалко этого маленького, больного человека. Быстро разобравшись в ситуации, я поспешил его успокоить:

– Да не переживай ты так, Васильич. Все живы, здоровы, никто не пострадал, а с железом мы разберёмся. Восстановим.

Он с благодарностью посмотрел на меня, грустно покачал головой и сказал:

– Только меня уже не восстановишь.

Вместо объяснительной, к великой радости директора шахты и начальника участка, Манжула написал заявление на расчёт и больше на шахте не появлялся.

А вскоре его не стало.

Кто разбил стекло?

В средней школе №2 произошло ЧП. В вестибюле на первом этаже кто-то вдребезги разбил стекло на одной из створок огромных двустворчатых дверей. Случилось это на большой перемене при скоплении учеников, в основном начальных классов, так как первый этаж отведён был исключительно для них, но почему-то не нашлось ни одного свидетеля преступления. На звон разбитого стекла сбежался весь педагогический коллектив во главе с директором школы. Ученики хотя и были маленькими, но достаточно сообразительными, чтобы не нарваться на неприятности, – их как ветром сдуло. Возле мелких осколков в тягостном молчании застыли одни педагоги.

Из оцепенения их вывела техничка, подошедшая с ведром, веником и совком.

– Отойдите, пожалуйста, я приберу.

– Погодите убирать. Это безобразие должна видеть вся школа, – строго сказал директор и, повернув голову к завучу, отдал распоряжение: – Любовь Яковлевна, постройте всю школу на линейку в большом зале. А перед построением пусть все классы пройдут через эти двери и посмотрят на это безобразие.

– Хорошо, Константин Власович, – ответила завуч и обратилась к учителям: – Вы слышали, товарищи? Через пять минут все классы должны стоять на своих местах в общем зале. Поторопитесь, пожалуйста.

Распоряжение было выполнено почти в срок. Директор любил дисциплину. Его авторитет в школе был непререкаем. Выстроенный по старшинству классов прямоугольник имел настолько ровные стороны, что военные могли бы позавидовать. В середине прямоугольника заняли место директор и завуч. Обведя строгим взглядом учеников, Константин Власович начал воспитательную работу.

– Нашей школе ещё совсем мало лет. Её строили ваши отцы в тяжёлые послевоенные годы. Строили для того, чтобы вы получали знания в хорошем, светлом, просторном, красивом здании. У них не было таких условий, какие имеете теперь вы.

Голос у директора был не слишком громкий, но ему и не надо было напрягаться в звенящей тишине зала, чтобы каждое слово долетело до ушей дисциплинированных слушателей. Говорил он долго, включая всё своё ораторское мастерство, чтобы каждый ученик понял, как ему повезло с тем, что он учится именно в этой, самой лучшей в мире, школе. А закончил он своё выступление такими словами:

– И вот нашёлся человек, который посягнул на эту красоту, разбив стекло в дверях вестибюля. Это неслыханный, просто вопиющий случай. Такого не было со дня основания нашей школы и, надеюсь, больше не будет. Я хочу знать, кто совершил этот отвратительный, недостойный поступок?

Константин Власович снова пробуравил колючим взглядом ровные ряды учеников и, не дождавшись ответа, ещё более строго произнёс:

– Я жду! Вся школа ждёт. Мы не разойдёмся, пока не установим, кто это сделал. Имел смелость разбить стекло – имей смелость и признаться.

Тишина длилась несколько минут. Признаваться никто не спешил. Тогда к делу подключилась завуч.

– Ребята, так нельзя себя вести. Кто-то должен был видеть, как это произошло. Если сам виновник не хочет или боится сознаться, вы должны помочь ему. Скажите, кто это сделал, и мы…

– Нет, Любовь Яковлевна, – нарушая все нормы педагогической этики, оборвал коллегу директор школы, – виновник сам должен отвечать за свои поступки. Он хоть и маленький, но уже человек. И человеком должен оставаться всегда. А если он сейчас не наберётся мужества, не признается в своём проступке добровольно, то ничего хорошего из него не вырастет. Мы растим советских людей, а советский человек должен быть честным, смелым, справедливым.

Завуч вспыхнула как спичка. Лицо её покрылось бурыми пятнами, руки затряслись от волнения, и она потухшим голосом залепетала:

– Да, да, надо самому сделать смелый шаг, чтобы не подводить товарищей. Я обращаюсь к тому, кто разбил стекло, – а я знаю, что ты среди нас: признайся.

Ещё несколько минут бедная женщина уговаривала неизвестного малолетнего злодея сознаться. И вдруг раздался решительный голос из рядов первоклашек:

– Я разбил.

По рядам пробежал вздох не то облегчения, не то удивления. Все взгляды устремились на маленького подстриженного чуть ли не под ноль мальчишку. Это был мой брат Вася. Немая сцена длилась недолго.

– Все шагом марш на занятия! – отдал команду директор. – А вы, молодой человек, пожалуйте в мой кабинет.

Для каждого ученика это были страшные слова. На моего брата в эту минуту все смотрели, как на приговорённого к расстрелу. Ничего хорошего визит в кабинет директора не сулил. Это знали многие из личного опыта.

Отца вызвали в школу, изложили суть дела, попросили за свой счёт вставить стекло и побеседовать с сыном.

Наш отец обычно не скупился на телесные наказания в виде порки ремнём, но всегда старался быть справедливым, чтобы мы чувствовали – порка за дело. И на этот раз он решил до начала экзекуции основательно во всём разобраться.

– Ну, и зачем ты это сделал, сынок? – вполне миролюбиво спросил папа.

Вася стоял и чесал затылок, обдумывая правильный ответ.

– Зачем стекло разбил, я тебя спрашиваю? – голос родителя прозвучал строже.

Сынок тяжело вздохнул и произнёс виновато:

– Я стекло не разбивал.

– Не понял! – от удивления глаза у отца полезли на лоб. – Как это не разбивал, если ты сам признался при всей школе, что это сделал именно ты? Ну-ка, не ври.

– Я не вру. Не разбивал я.

– А кто тогда разбил?

– Не знаю, – Вася пожал плечами. – Я в классе был. Не видел. Только слышал, как оно зазвенело.

– Зачем же тогда сказал, что это ты разбил? – ещё больше удивился отец.

– Учительница так долго просила нас признаться, так долго, что мне стало её жалко. Я подумал, что если сейчас никто не признается, то директор её сильно накажет.

Родители переглянулись, а потом расхохотались и долго не могли успокоиться. Вдоволь посмеявшись, отец уже серьёзно сказал:

– Ладно, бог с ним, с этим стеклом, которое я за кого-то другого вставил. За мужские поступки не наказывают. А ты сегодня совершил свой первый в жизни мужской поступок, сынок.

Мы были беспокойными детьми и доставляли родителям немало хлопот. Жаловались на нас часто, но после этого случая отец, прежде чем улаживать наши проблемы, проводил с нами беседу.

– Хватит, – говорил он очередному жалобщику, – я уже вставлял стекло за чужие грехи. Сначала разберёмся.