Текст книги "Я ещё живой. Рассказы и повести"

– Идет, – согласился Лёха, протягивая мозолистую пятерню.

С этого дня началась борьба с пороками моего товарища. Первую неделю мы одолели с трудом, едва не передравшись на глазах у пляжной публики, жаждущей хлеба, моря и зрелищ. Без водки мой приятель временами становился злым и невыносимым, цеплялся без причины к отдыхающим, за что один раз был на грани серьезного избиения. Я его буквально вырвал из лап разгневанной толпы, извиняясь перед оскорблёнными курортниками за приятеля и доказывая, что тот вовсе не пьян, а у него есть справка. Хотя я и не уточнял, что это за «справка», но это слово магическим образом подействовало на людей, и они сменили гнев на сочувствие. Почему-то мне.

В общем и целом, я уже после цыганки начал догадываться, что Лёха – ходячая беда, но и предположить не мог, до какой степени. К концу второй недели меня посетила мысль о том, что отдых мой бесповоротно загублен, и я поклялся себе никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах не проводить отпуск даже в самой дружеской компании. Но третья неделя прошла на удивление хорошо. Мы плавали в масках, охотились, даже подстрелили пару рыбёшек, играли в пляжный волейбол, бегали по утрам вдоль непривычно пустынного берега, пару раз удалось походить по горам. Вот только гантели таскать у нас желания так и не возникло.

Собираясь домой и упаковывая чемодан, Лёха с грустью посмотрел на гантели и задумчиво произнёс:

– И на кой мы тащили сюда эти железяки? Назад, убей меня, я их не повезу. Пусть остаются здесь, как память о нашем чудесном отпуске.

«Для кого чудесном, а для кого и не очень», – подумал я, но вслух произнёс:

– И не жалко бросать такую вещь?

– Если тебе жалко – забирай. Дарю! – сделал приятель широкий жест и тут же уточнил: – Только назад тащить их будешь сам. Обе!

Я мысленно прикинул: в сумме гантели весили 15 кило – больше, чем весь мой багаж, включая одежду, ракушки, камушки и прочие сувениры. Тяжеловато будет! Но жаба давила: бери!

– А что, и возьму! – бодро воскликнул я. – Не пропадать же добру.

Домой добрались без единого приключения, хотя я был не против ещё раз встретить Зару. Эта цыганка сумела-таки влезть мне в душу. Но сколько ни бродил по рынку в ожидании отправки поезда, Зару так и не увидел.

Дома я с удовольствием раздавал родным сувениры и делился приятными впечатлениями, мудро умалчивая о неприятных. И тут отец мне говорит:

– А у меня, сынок, тоже есть для тебя подарок.

Он вышел в другую комнату и тут же вернулся, держа в руках точно такие же гантели, какие достались мне от Лёхи.

– Вот! – с гордостью пояснил батя. – Наш завод начал выпускать. Начальник цеха – мой друг, говорит: «У тебя пацаны, возьми, пусть занимаются на здоровье». Не буду же я отказываться.

– Спасибо, батя! – поблагодарил я, доставая из саквояжа такие же гантели.

Мы долго смеялись. Теперь у меня о том замечательном времени сохранились не только хорошие воспоминания, но и две пары чудесных гантелей.

Жозя

Мы родились с ним в один день. Меня принесли из роддома, а его из угольного сарая. Меня нарекли Вовкой, а ему дали более звучное имя – Жозя. Точно утверждать не могу, но подозреваю, что инициатива дать коту такое необычное прозвище принадлежала моему брату Васе. Он всегда придумывал слова, понятные только ему, но со временем они становились достоянием всей семьи.

Жозя рос быстрее меня и потому чувствовал себя моим старшим братом и покровителем. Он снисходительно позволял мне делать с собой то, за что другой мог жестоко поплатиться, особенно если он не был членом нашей семьи. Однажды к нам по каким-то делам зашёл сосед, дядя Федя. Жозя спокойно лежал на табуретке, никого не трогал. Дядя Федя хотел освободить место для себя и попытался смахнуть уже выросшего кота с привычного лежбища. Зря он это сделал: панибратство Жозя мало кому прощал. Мощным ударом лапы с выпущенными когтями он глубоко распорол руку соседа. Хорошо, что мама моя работала фельдшером и была рядом в этот момент. Обрабатывая и перевязывая рану возмущающемуся мужчине, она терпеливо объясняла ему, что с животными нельзя так грубо обращаться.

А мне мой шерстяной друг позволял делать всё. Я таскал его за хвост, за усы, которыми он меня щекотал, водил его, держа за передние лапы. Но больше всего мне нравились его ушки. Я выворачивал их наружу, а Жозя крутил головой, и ушки становились на место, что вызывало у меня неописуемый восторг и громкий смех. Это я мог проделывать до бесконечности. А бедный Жозя терпел и не покидал меня. В конце концов, ему надоедало крутить головой, и он просто сидел с завёрнутыми ушами и тихо урчал. Меня такое спокойствие кота не устраивало, и тогда я дул ему в ухо, и всё повторялось снова, пока кто-нибудь, сжалившись над животным, не забирал его от меня.

На улице Жозя в руки чужим не давался. Но после одного случая перестал доверять и мне. В нашем дворе находилась общественная летняя кухня, представлявшая из себя навес и угольную печь с несколькими конфорками и большой духовкой. На ней постоянно кто-то что-то варил, жарил или выпекал. Однажды я гулял со своим котиком поблизости от кухни. Пышнотелая соседка по фамилии Куликова то ли от скуки, то ли из подлости характера решила над ребёнком подшутить.

– Вова, а давай из твоего кота сварим суп! – предложила она. – Ох, и супчик будет – наваристый, жирный, вкусный-превкусный!

– А как? – не понял я.

– А вон кастрюля, видишь, кипит? Бросай его прямо туда, – улыбаясь, пояснила женщина, показывая на большую кастрюлю с бурлящей водой, и подбодрила: – Давай, давай, не бойся! Хороший будет супчик!

Я по детской наивности доверился тётеньке и под её весёлые крики «держи, держи крепче!» попытался Жозю бросить в кипяток. Но животное было умнее и меня, и этой глупой тётеньки. Вырвавшись из моих некрепких рук, сделав всё, чтобы меня при этом не поцарапать, кот отбежал на почтительное расстояние и с укором смотрел на меня, как бы спрашивая: «За что?». До сих пор помню этот взгляд. Конечно, тогда я этого не понимал: было мне всего около трёх лет. Но неужели взрослая женщина могла не соображать, чему она подвергает ребёнка и кота?

Дома у нас с Жозей всё было по-прежнему, но на улице ближе чем на метр он меня к себе не подпускал.

В конце пятидесятых в наш городок нагрянула беда: нашествие крыс. Люди делали запасы на зиму, наполняя погреба картошкой и другими овощами. Годы, надо сказать, были небогатые на продовольствие, и делить его с серыми прожорливыми хищниками никому не хотелось. Нас выручил Жозя. Открыв горизонтальную дверку погреба, которую в наших краях называют «ляда», отец оставил усатого охотника в сарае на ночь. Утром пошёл проверить результат – и ахнул. Девять огромных крыс лежали ровным рядом на полу сарая, а Жозя с гордым видом сидел возле трофеев и будто ждал момента, когда оценят его работу. Отец взял кота на руки, принёс его в дом и поделился с нами увиденным. Мы все тут же бросились смотреть на подвиг нашего четвероногого спасителя. Не прошло и получаса, как наш сарай стал местом паломничества соседей. Мужчины взирали на задушенных и аккуратно уложенных крыс с восторгом и любопытством, а женщины – с неподдельным страхом и даже ужасом. А на следующий день к нам заявился всё тот же сосед дядя Федя и начал издалека:

– Да, славный у вас кот. Это же надо, передушил девять крыс, вытащил из погреба, ровненько всех сложил, а есть не стал. Настоящий крысолов! Старики рассказывают, что истинные крысоловы крыс не едят потому, что тогда они больше одной штуки ловить не будут. А зачем? Поймал одну, наелся, и можно неделю на охоту не ходить. А так хоть каждый день охоться.

– Если ты просить кота пришёл, скажу сразу: не дам, – раскусил замысел соседа отец. – Заведи себе кота, и пусть он твоих крыс ловит.

– Не любит моя Светка котов, а то бы я конечно, – тяжело вздохнул дядя Федя. – Ты бы выручил меня по дружбе. Сам ведь знаешь, как тяжело всё достаётся. Сколько картошки и буряка эти твари попортили, если бы ты только видел. Залезаю в погреб, и каждый раз сердце кровью обливается.

– Поставь крысоловки или вызови санэпидемстанцию, – предложил отец.

– Стоит крысоловка у меня, а что толку? Не попадаются. Видать, хитрые бестии. А санэпидемстанцию разве дождёшься, когда по всему городу такое творится? Толя, будь другом, дай кота хотя бы на одну ночь. С меня бутылка.

– Да иди ты со своей бутылкой! – не поддавался на уговоры отец.

Сосед долго упрашивал, а потом привёл последний аргумент:

– Так нечестно, Анатолий! Твой кот мне руку серьёзно травмировал. Помнишь? Полгода заживала рана. Ты даже представить не можешь, как это больно. Мог бы твой Жозя во искупление вины немного и послужить мне. Ничего бы с ним не сталось.

Поколебавшись, отец сдался:

– Ладно, бери. Но это первый и последний раз, учти. – И сам из рук в руки передал нашего любимца соседу. – Сарай закроешь, но ляду оставь открытой. Жозя сам знает, что делать.

– Хорошо, хорошо! – обрадовался Фёдор. – Я всё понял. Завтра верну котика в целости и сохранности.

Но утром окровавленного Жозю на руках принёс отец. Тогда я и узнал значение некоторых нехороших слов. Со злостью выругавшись, он с болью в голосе сказал:

– Загубил кота, сволочь. Я же его предупредил, чтобы ляду открыл – и всё, а он, м… дак, бросил кота в погреб и запер. А там нет простора! Пока Жозя душил одну крысу, другие кидались на него – и вот что сделали с беднягой.

Глядя на истерзанное, окровавленное тело своего четвероногого друга, на его висящие лоскутами так мною любимые ушки, я разрыдался.

– Ничего, Вовка, не плачь, вылечим мы нашего Жозю, – пытался успокоить меня папа. – Мама же у нас доктор. Она всех лечит. И Жозю вылечит. Не плачь, малыш.

Мама быстро принялась обрабатывать раны коту. Тот не сопротивлялся, даже не дёргался, лежал спокойно с полузакрытыми глазами и тяжело дышал.

– Не знаю, что бы за это сделала Федьке! – возмущалась она.

– Да дал я ему разок в морду, – сказал отец. – А если помрёт Жозя, то добавлю.

Но Жозя выжил. Болел долго, тяжело, сильно похудел, вылинял местами до кожи. Но выжил. Во время болезни он часто тулился ко мне, видимо, ему хотелось согреться. И я боялся лишний раз пошевелиться, чтобы его не потревожить. А он долго спал у меня под боком и пел мне на ухо свои грустные кошачьи песни. Только весной мы с ним снова вместе вышли на прогулку во двор. Я заметил, что характер у моего друга сильно изменился. Он равнодушно воспринимал происходящее вокруг, никак не реагировал на разгуливающих по двору кур и ворующих у них корм воробьёв. Раньше бы Жозя спуску не дал этим маленьким наглецам, а теперь он даже не смотрел в их сторону. Единственное, что ему нравилось, – это, сидя на лавочке, щуриться на ласковое солнышко и, вытянув шею, втягивать носом свежий весенний воздух, от которого он отвык за время болезни.

В памятном 1961 году нашей многодетной семье выделили новую трёхкомнатную квартиру на другой улице. Как водится, первым впустили кота. Жозя по-хозяйски обошёл пустую квартиру, запрыгнул на подоконник и грустно уставился в окно. Всем новое, просторное, светлое жилище очень понравилось. Всем, кроме Жози. Он затосковал. Когда выпустили его погулять на улицу, он медленно пошёл мимо наших окон в сторону старого дома, который находился в каких-нибудь трёхстах метрах. Я не выдержал и стал звать его, но отец остановил меня:

– Не надо, не зови. Ему надо привыкнуть. Коты – не люди. Им хорошо там, где они выросли. Может быть, со временем и Жозе нашему здесь понравится, а пока пусть идёт себе.

Некоторое время он приходил к нам, но после того как поест, торопился обратно. Его визиты становились всё реже, а со временем вовсе прекратились. Я пытался его разыскать в старом дворе по улице Олега Кошевого, но так и не нашёл.

Это был первый четвероногий друг в моей жизни и первое, что я вообще помню. После у меня будет много кошек и собак. Их приносил мне отец, я подбирал их на улице, мне их дарили, но Жозя навсегда останется самым первым и самым любимым.

Маленькие истории маленького города

Хронический самоубийца

Жора Копейкин имел странные суицидальные наклонности. Он многократно предпринимал попытки уйти из жизни – и всё время ему кто-то мешал. Ну никак не получалось у него повесится, перерезать себе вены, погибнуть под колёсами автомобиля или поезда. Даже отравиться не смог. Всегда кто-то находился рядом и спасал незадачливого самоубийцу.

Первой раскусила Жору его тёща.

– Да ты посмотри на него, дура! – поясняла она дочери. – Он же на публику играет. Захотел бы – давно уже избавил тебя от своего гнусного существования. Он же не мужик – баба! Любит, чтобы его жалели, уговаривали. Тьфу! Тряпка!

Вскоре к такому выводу пришли все, кто хоть сколько-то знал Жору Копейкина. От его пьяных рассуждений о бессмысленности бытия отмахивались, как от назойливых мух. Когда он подходил к столику во дворе, за которым мужики играли в домино или шахматы, и едва успевал произнести несколько слов, его тут же кто-нибудь обрывал:

– Жорик, иди, поищи свободные уши в другом месте. Дай людям отдохнуть после работы.

Копейкин грустно вздыхал, разворачивался и уходил к соседкам, обсуждающим городские новости на лавочке возле подъезда. Но и там ему никто не радовался, и посылали куда-нибудь подальше. Детям, жене и тёще было сложнее избавиться от бредней главы семьи, каковым Жора никогда, по сути, не являлся, и все с нетерпением ждали, когда тот угомонится и отправится спать.

– Вот помру, тогда поглядим, как вы тут без меня заживёте! – произносил свою излюбленную угрозу Жора, многозначительно потрясая указательным пальцем. И вновь злорадно цедил сквозь зубы: – Поглядим, поглядим.

Однажды всегда терпеливая жена не выдержала и закричала:

– Господи! Да скорее бы уже! Как же ты надоел! Прости, Господи!

– Ах так! Значит, так? Ну ладно! – взвизгнул супруг и как ужаленный выскочил из квартиры.

На этот раз его намерения были самыми серьёзными. Забравшись на крышу своей пятиэтажки, он подошёл к её краю и посмотрел вниз. Стало страшно. Но обида на жену и осознание неудавшейся безрадостной жизни, усиленные изрядной дозой алкоголя, были сильнее. Однако отказать себе в последнем желании перед смертью он не мог, поэтому закурил сигарету и с высоты птичьего полёта решил взглядом попрощаться со своим двором, где жил с самого рождения, но никогда не чувствовал себя счастливым. И вдруг Жора заметил приближающуюся к подъезду тёщу, которая возвращалась из магазина с продуктами. Решение созрело мгновенно: «Уйдём вместе, дорогая тёщечка! Надо только взять разгон, чтобы не промахнуться и не задеть козырёк над крыльцом». Отступив на несколько шагов, Жора разбежался и прыгнул…

Копейкину не повезло. Он зацепился ногой за телевизионный кабель собственной антенны, и его тщедушное тело существенно изменило траекторию полёта. Жора рухнул на молодую, но достаточно высокую и ветвистую черёмуху. В одночасье были искалечены две жизни – черёмухи и Копейкина. Неокрепший ствол дерева обломился почти у самой земли, а Жора получил перелом позвоночника со смещением в области поясницы.

Из больницы его забирала престарелая, но ещё крепкая мама. Кроме неё, Жора оказался никому не нужен.

Как ни странно, после этого случая Жора Копейкин полюбил жизнь. Раскатывая на инвалидной коляске по городу, он здоровался с каждым встречным и всегда приветливо улыбался. Больше никогда от него не слышали жалоб на плохую судьбу и несправедливость Бога.

Друг мой Сашка

Я был удивлён, когда мой друг детства заявился ко мне при полном параде, с дембельским чемоданом, обклеенным гэдээровскими переводками. Служба в армии закончилась, Сашка вернулся. Но радости на его лице я не заметил. Было видно, что друг мой сильно расстроен.

– Ты давно приехал? – задал я нелепый вопрос.

– Пару часов назад, – потухшим голосом ответил друг.

– Дома был?

– Нет.

– Почему?

Лицо его исказила неприязненная гримаса, и он выдавил из себя:

– Смотреть на пьяную рожу бати и видеть, как он радуется не мне, а очередному поводу нажраться? Не хочу.

– А мать?

Саша только махнул рукой и спросил:

– Можно, я немного у тебя посижу?

– В чём проблема! – воскликнул я и потянул друга в свою комнату.

Окинув её равнодушным взглядом, он вяло отметил:

– Всё, как и прежде. Ничего не изменилось за два года.

– Как это ничего? – возмутился я. – А стереопроигрыватель? Полгода назад купил на заработанные на практике деньги.

– А-а, ну да, – пробурчал Сашка, открывая прозрачную крышку проигрывателя. Потом вяло поинтересовался: – Что сейчас новенького на гражданке слушаете?

Я взял из солидной стопки пластинок красочный конверт с фотографией музыкантов и не без гордости заявил:

– Вот! Достал по знакомству. Новая группа, «Синяя птица» называется. Классная вещь! Хочешь, поставлю?

– Ну поставь, – равнодушно согласился друг.

Едва певец пропел «Там, где клён шумит над речной волной, говорили мы о любви с тобой», я заметил на лице Сашки эмоции. К концу песни он уже рыдал.

– Поставь ещё раз, – попросил мой друг, когда песня закончилась.

И снова над речной волной зашумел клён. И снова Саша, обхватив ладонями лицо, заливался слезами. После четвёртого или пятого раза я сказал:

– Ладно, ты слушай, а я пойду, приготовлю чай. Или, может, тебе чего-нибудь покрепче?

Он только отрицательно мотнул головой, ни на мгновение не отрываясь от прослушивания песни. Я понял, что это как-то связано с его воспоминаниями о девушке, с которой он встречался до армии. Я видел её всего пару раз. Она была не из нашего района. Мне эта девушка запомнилась эффектной блондинкой на проводах моего друга, постоянно виснувшей на его шее и не стеснявшейся при всех целовать призывника взасос. А ещё всплыло в памяти, как она громко разрыдалась, когда автобус с новобранцами тронулся в путь, будто прощалась с любимым навсегда. Чтобы её как-то ободрить, наша дружная компания запела: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди. Солдат вернётся – ты только жди!».

Я долго возился на кухне, не решаясь прервать невесёлые мысли друга. Но после десятого круга не выдержал. Выключив проигрыватель и поставив перед ним чашку с ароматным чаем, я решительно потребовал:

– Давай, дружище, рассказывай, что с тобой стряслось.

Он поднял на меня красные, распухшие глаза и, едва сдерживая рыдания, произнёс:

– Я каждый день в армии считал. Каждый день! Понимаешь? Я представлял нашу встречу… Я не к матери приехал, а к Любаше. И что? Она меня даже в дом не пустила. Вышла на крыльцо и сообщила, что замужем уже почти год.

– Как это? – удивился я. – Разве вы не переписывались?

– В том-то и дело! – выкрикнул Саша. – Я получал от неё регулярно письма. Да такие письма, что перечитывал каждое по сто раз. И каждое заканчивалось словами: «Люблю, обнимаю, целую. Твоя Любаша».

– Ничего не понимаю, – развёл я руками. – Зачем она так поступила?

– Я спросил у неё то же самое. И знаешь, что она мне ответила? Её новый парень меня пожалел и заставил писать хорошие письма, потому что в армии часто стреляются, когда узнают, что их девчонки бросили. Вот она и решила не брать грех на душу. Вот дура!

– А ты?

– Что я? Достал из чемодана её письма, бросил ей в рожу и ушёл.

– Ну и молодец! – одобрил я поступок друга. – Плюнь на неё и пей чай.

Саша сделал несколько осторожных маленьких глотков, а потом, поставив чашку на стол, сказал:

– Самое обидное, что ко мне там привязалась дочка командира части. Хорошая девчонка. Симпатичная. Я их семье помогал обустраиваться в новом доме. Проводку полностью переделал и по мелочи всякие такие дела. Очень хорошие люди. Больше месяца у них пропадал. Понравился я и дочке, и маме, и даже полковнику. Но нет! У меня же Любаша есть! Как же, любовь! А я верный, как пёс. Ну скажи, разве не обидно?

– Обидно, – согласился я. – Но жизнь не кончается. Тебе нужно идти туда, где тебя действительно любят и ждут.

– А-а, домой, что ли? – дошло до него. – Сейчас пойду. Поставь ещё разок эту песню. Послушаю и пойду. Обещаю: соплей больше не будет.

Снова зашумел клён над речной волной, но друг мой Сашка уже не плакал…

Из жизни городских сумасшедших

Комиссар

Ни один город в мире не обходится без своего городского сумасшедшего. На моём веку в нашем городе их было несколько. Эта категория людей нередко вызывает у горожан смех, презрение, жалость, но я расскажу о тех, кого уважали.

Особое место в списке городских сумасшедших занимал человек по прозвищу Комиссар. Всегда чистый, опрятный, одетый в добротный костюм, гладко выбритый, в фетровой шляпе или в каракулевой шапке, в зависимости от погоды, с неизменной газетой «Правда» в руке он с достойным видом ходил по улицам города и выкрикивал патриотические лозунги. Но не те, что обычно писались в то время на плакатах и транспарантах, а собственного сочинения. Например, увидев ярко накрашенную девушку, Комиссар зычным голосом кричал: «Губы накрасила – Ленина убила!». Или: «Губы накрасила – ноги не помыла!». Для того чтобы его кричалки приобретали некую поэтическую форму, он менял ударения в словах. Так, в слове «накрасила» ударение делалось на букву «и». Выглядело это очень забавно для всех, кроме той, к кому обращены были эти слова. Девушка, краснея, торопилась скрыться подальше от излишнего внимания к своей персоне.

Проходя мимо школы, он не оставлял без внимания школьников: «Пионеры-ленинцы – молодцы!». А возле кинотеатра выдавал новый шедевр: «Гражданин советский, не ходи на фильм немецкий!». И не беда, что афиша зазывала зрителя на французское кино.

Мне запомнился один случай, произошедший на моих глазах. Случилось это в 1971 году. Комиссар держал в руках развёрнутый номер «Правды» с портретами трёх погибших советских космонавтов. «Великое горе постигло советский народ! – полным трагизма голосом кричал он. – Три лучших сына отечества отдали свои жизни во имя советской науки и прогресса! Скорбите, люди!». Обычно краткий в своих речах, на этот раз Комиссар был многословен и красноречив. Когда он проходил мимо женщин, торгующих жареными семечками (десять копеек за большой стакан и пять – за маленький), одна из торговок попыталась его урезонить:

– Чего ты ходишь тут и орёшь, ненормальный? Иди к себе домой, там и ори сколько влезет.

Глаза Комиссара мгновенно налились кровью. Потрясая газетой перед лицом женщины, он гневно закричал:

– В стране горе, а эта нэпманша семечками торгует!

– А тебе, дурачок, не всё ли равно? – с вызовом выкрикнула тётка.

– Ах, ты так? А я тогда вот так!

С этим возгласом Комиссар, как по футбольному мячу, зарядил ногой по матерчатой сумке с жареным товаром. Семечки брызгами разлетелись по тротуару. Торговки, охая и крестясь, поспешили убраться с насиженного места подобру-поздорову, пока и им не перепало от разгневанного патриота, глаза которого светились торжеством, а ноги продолжали топтать вкусный товар. Даже после того как враг ретировался, Комиссар ещё долго выкрикивал проклятия и угрозы в его сторону.

О Комиссаре ходило много разных легенд. Мне захотелось узнать правду из первых рук. Однажды такой случай представился, и я, смело подойдя к Комиссару, поздоровался, как воспитанный мальчик, и спросил:

– А это правда, что вы были комиссаром?

Он тепло улыбнулся мне, слегка поклонился в ответ на приветствие и произнёс:

– Здравствуйте! Не то чтобы комиссаром, но заместителем командира партизанского отряда по политической части был.

Я увидел глаза умного и очень грустного человека. Комиссар оказался не сумасшедшим. По крайней мере, для меня.

– Так вы были партизаном? – сказал я с уважением.

– Почти три года, – просто, без пафоса ответил Комиссар.

– И награды у вас есть?

– Имеются.

– А почему вы их не носите?

– Нехорошо получится, если кавалер Ордена Ленина будет ходить по городу и кричать как сумасшедший.

– А почему вы кричите? – не отставал я от пожилого человека.

– Ранен я, – Комиссар снял шляпу и показал небольшой шрам над левым ухом. – Пуля немецкая во мне сидит с сорок четвёртого. Это она кричит.

– Разве её не вытащили? – искренне удивился я.

– Даже не пытались. Если её тронуть, то я сразу умру. Профессор в Москве посмотрел и сказал, что лучше оставить пулю в покое. Сколько проживу, столько и проживу. Такие вот дела.

– А жена у вас есть? – продолжал я своё первое в жизни интервью.

– Умерла жена.

– А с кем вы живёте?

– Один живу.

Глядя на его ухоженный вид, в это было трудно поверить. Но врать этот человек не мог.

– А дети у вас есть? – не унимался я.

– Сын есть. Он уже полковник. Лётчик. В Ленинграде живёт. Недавно приезжал. К себе зовёт.

– Вы к нему поедете?

– Нет. Ну как я буду ходить по Ленинграду и кричать? Тут меня все знают. Привыкли ко мне. И я привык. Здесь и помирать буду.

У меня больше не было вопросов. Я пожелал Комиссару здоровья и пошёл по своим делам. Об одном жалею, что не спросил, как звали этого удивительного человека.

Прошло совсем немного времени с нашего разговора, как по городу распространилась печальная весть, что Комиссар умер в своей квартире в полном одиночестве, пролежав несколько дней, прежде чем соседи заметили его отсутствие. Вражеская пуля догнала ветерана войны через много лет.