Текст книги "Бунт. Книга I"

15

Предутренняя тяжелая дрема одолевала стрельца Ивана Красулина. Досталось ему стоять на страже у главных астраханских ворот в самые сложные утренние часы.

Глаза слипались, голова то и дело клонилась на грудь. Чтобы хоть как-нибудь стряхнуть с себя сон, Иван стал прохаживаться вдоль стены от башни к башне, вглядываясь в светлеющий восток, где бледнели и гасли звезды.

С моря потянул теплый ветерок, пахнущий влагой и чем-то неведомым, видно, пришли эти запахи из далеких персидских краев, и от этого на душе Красулина стало беспокойно и тоскливо.

Вспомнился ему рассказ ярыжки на базарной площади. Рассказывал странник астраханцам об удивительном атамане Степане Разине. Будто идет он с большою силою в кызылбашские пределы за богатыми зипунами, и что придут оттуда казаки, отяжелевшие от добычи. Прибирает к себе в войско атаман всех, кто пожелает, и особенно добр он к бедным людишкам, но чтит этот атаман и стрельцов, берет их с охотой к себе на службу.

Многое еще хотелось узнать Красулину у этого человека, но набежали истцы воеводы Хилкова, схватили ярыжку, повязали да поволокли в губную избу, щедро давая тычки в спину.

С тех пор часто ловил себя служилый на думах об атамане Стеньке Разине и его походе за море. Гнал стрелец от себя эти мысли, ведь твердили ему сотник Ефим Еремеев, воевода Хилков, попы в церквах, что казацкий атаман – вор и государев изменник, колдун он и знается с дьяволом. Да только все равно неведомая сила тянула стрельца к слухам об атамане. Жадно вслушивался Иван в разговоры, ходившие по городу, про войско Стеньки Разина.

Давно тяготила служба Красулина, но некуда было ему податься. Видел он, как тяжко живется другим, но продолжал сам прилежно служить, дабы быть в чести.

Был этот молодой стрелец двадцати лет от роду, с озорными глазами, ростом высок, строен. Лицом светел, брови черные, густые, волнистые темно-русые волосы. Небольшая вьющаяся бородка делала его чуть старше. Да и силой он обделен не был: широкие плечи, налитые крепкие руки.

Увлекшись думами о неведомом атамане, не заметил стрелец, как взошло солнце, и очнулся он от мыслей, когда поток золотистых лучей уже переливался в волнах матушки-Волги. Река искрилась, играя всеми цветами радуги: гребни волн то золотились, то отдавали яркой голубизной, то серебрились на ясном солнце.

Ветерок разгулялся, будоражил реку, пучил волны, но был теплый и ласковый.

Иван залюбовался рекой и не заметил, как пришла смена. Пожилой стрелец, окликнув его раза три, с удивлением подошел к нему вплотную, тряхнув за плечи, сказал:

– Чего стоишь, как истукан? – и, поглядев на Ивана с любопытством, спросил:

– Не случилось ли с тобой чего? Не заболел ли?

– Здоров я, Тимофей, – и, поглядев с тоской на речной простор, добавил:

– Сколько простору и воли на реке! А красотища какая! Скольких людишек она, матушка, кормит и скольким силу дает! А все равно тесно им на этом просторе, обижают друг друга.

– Опять ты, Иван, за свое, – зашептал Тимофей и, в страхе озираясь, произнес:

– Ты брось такие речи, не кончится это добром! Донесут на тебя воеводе, попадешь в губную избу, узнаешь, почем лихо!

– Так ведь ты же не донесешь, а что говорю правду – сам ведаешь.

– То-то и оно, Иван, что всякая сорока от своего языка погибает.

Иван Красулин хохотнул, потом положил на плечо бердыш и зашагал, не оглядываясь, к себе домой.

Не успел стрелец дойти, как догнал его сослуживец по сотне Михаил Лотохин. Запыхавшись от бега, крикнул:

– Погодь, Иван. Сотник велел тебе передать, чтобы завтра с утра пришел для службы в губную избу.

– Так я же у главных ворот стою, – недовольно ответил Иван.

– А мне почем знать? – огрызнулся Лотохин, – сказано, будто людей не хватает, так что завтра не забудь, куда тебе идти.

– Ладно, приду, – буркнул Иван, недовольный тем, что опять придется слышать крики обезумевших от пыток людей, видеть холодные бегающие глаза дьяка Игнатия, который со спокойной жестокостью приказывал палачу пытать людей.

* * *

Воевода Хилков в это утро получил известие от Богдана Северова и Василия Лопатина.

Прочитав грамоту и расспросив гонца, Хилков зашелся в ярости. Обычно спокойный, воевода неистовствовал. В злобе бросил на пол грамоту, топтал ее, кричал:

– Сукины дети! Похвалялись тут, что враз разобьют вора, а на деле что? Каков промысел – такова и добыча!

В бешенстве грохнул лавку об пол. Гонец выскочил на крыльцо приказной палаты с расквашенным носом.

Дьяки, писари, сотники и стрельцы, бывшие в это время в приказной палате, притихли, опустили головы, боялись взглянуть в глаза друг другу.

Наконец, воевода утих. Все в страхе смотрели на дубовую дверь, за которой находился Хилков. Но вот из-за двери послышался уже спокойный голос Ивана Андреевича:

– Зовите дьяка Игнатия. Да пусть поспешает.

К счастью, тот оказался здесь же и, трясясь от страха, медленно открыл дверь к воеводе, поклонился до самого пола и юркнул в палату. Все с облегчением вздохнули, думая о том, как хорошо, что не ему первому пришлось идти к Хилкову в этот недобрый час.

Когда Игнатий вошел, тучный воевода сидел за столом, тяжело дыша. Борода его была всклокочена, руки судорожно сжимали грамоту, взгляд злобно блуждал.

Дьяк прилип к двери, дрожал, как осиновый лист, даже зубы его выбивали мелкую дробь. Игнатий был небольшого роста, сухощавый, юркий, трусливый человек с реденькой рыжей бороденкой, длинными сальными, прямыми волосами, холодными, беспокойно бегающими глазами. С подчиненными был до жестокости строг, а с начальством угодлив и в делах исполнителен.

Наконец, воевода, как бы очнувшись, взглянул на Игнатия:

– Сядь-ка напротив и слушай, что я тебе скажу. Сегодня отпишешь Богдану Северову: сильно я недоволен тем, что не могли перенять казаков под Черным Яром. Пуще всего разгневан я за то, что упустили вора: и бою Стеньке не дали, и за ним для поиску не ходили. Теперь пусть идут и ищут злодея.

Хилков смолк, скомкал грамоту от Северова и, бросив ее с досадой в угол палаты, озабоченно произнес:

– С грамотой отправь гонца сразу же, как напишешь, и еще… пошлешь надежных стрельцов в Яицкий городок – к стрелецкому голове Ивану Яцыну, да в Терский городок воеводе Режевскому с наказом, чтобы берегли они свои вотчины и были наготове, потому что идут казаки с большою силою к морю.

Замолчал воевода, прикрыл глаза ладонью, покряхтел, потом с трудом заговорил снова:

– И еще, отпиши Юрию Алексеевичу Долгорукому в Москву, в приказ Казанского дворца. Отпиши ему обо всех злодеяниях вора Стеньки Разина, да сказывай, что не переняли мы вора-то, что он идет к морю, но тешим себя надеждой, что все же с ним скоро покончим.

Хилков вытащил платок, устало вытер пот, махнул рукой, давая понять, что разговор закончен.

Дьяк Игнатий встал, поклонился до самого пола, попятился, открыл задом дубовую дверь и исчез.

Воевода задумчиво перебирал полы своего кафтана, замысловато расшитые канителью, и думал: «Видно, отвоеводил ты, Иван. Царь уж неоднократно выказывал недовольство твоей службой, и в грамотах его проскальзывало, и верные люди сообщали. А тут вовсе сместит тебя Алексей Михайлович! Сместит! Ну, да до этого еще дожить надо!»

Мысль воеводы перескочила на его заветного лазутчика Петра Лазарева: «Где он, почему молчит? Богдан Северов пишет, что давно послали к нему людей, а ответа все нет и нет. Неужто и этого сгубили воры проклятые?» – со злостью подумал Хилков.

16

Разин лежал на лавке в своем шатре. Жара стояла нестерпимая, казаки отлеживались в тенечке под деревьями и кустами. Вели они нескончаемые разговоры о далекой Персии и богатых заморских странах. Степан сперва прислушивался к голосам, преодолевая дрему, но потом все слилось в единое гудение и потерялось вовсе. Атаман заснул.

Пола шатра откинулась, вошел брат его Иван. Улыбнулся, присел рядом с Разиным на лавку, спросил:

– Спишь, атаман? – и тронул Степана за плечо.

– Нет, брат, думаю, что же мне делать дальше, куда народ вести.

– А чего тебе думать, Степка. Правильный ты путь выбрал, иди на Яик, перезимуешь там, а весной уйдешь в море.

– Рассудителен ты, мне тебя всегда не хватает, – и, взглянув в улыбающееся лицо брата, спросил:

– Иван, тебя же казнили?!

– Правду ты говоришь, Степан, казнили, но я с тобой всегда буду и в походе, и в бою, – перестав улыбаться, серьезно сказал: – Спешить мне надо, ждут меня там, – и показал рукой куда-то в сторону.

Разину было жалко расставаться с братом, он стал его умолять:

– Постой, не уходи! Постой!

Но Иван уже откинул полу шатра и вышел.

Степан закричал ему вслед:

– Иван! Иван, не уходи! – и поднялся с лавки.

Перед ним стоял Иван Черноярец. Разин смотрел на него, широко открыв глаза, крупная слеза катилась по щеке. Подойдя к атаману, есаул в тревоге спросил:

– Что с тобой, Степан?

Разин уже пришел в себя и, поняв, что ему все приснилось, сказал:

– Брат мне приснился, как наяву! Разговаривал со мной, веселый такой, советовал идти на Яик… Ты почему пришел-то?

– Казаки вожа привели.

– Кто он?

– Местный зверолов, рыбак. Говорит, что хорошо знает эти места.

– Веди его сюда.

Черноярец вышел из шатра.

Все еще находясь под властью сна, Степан Разин думал: «Как сейчас мне не хватает старшего брата, разумного советчика. Правильно говорил Иван во сне: надо идти на Яик. Через Астрахань не пропустит меня Хилков. Переймет мое войско, не даст выйти к морю, а тут подоспеет Богдан Северов: зажмут в клещи и разобьют. Выскользнуть мне надо из воеводской ловушки и уйти к Яику. Да и с походом не управиться, наверное, в это лето. Не поспеть до зимы, да и людей мало. Пойдут дожди, начнутся ветры и бури. Какой там поход! Надо спешить на Яик», – твердо решил атаман.

В шатер вошли Черноярец и вож.

– Этот, – сказал Иван, показывая на мужика.

Тот смело подошел к атаману, с любопытством разглядывая его, пробасил:

– Здравствуй, батько! Наконец-то дождались мы тебя, избавитель наш! – и поклонился в пояс.

– Как кличут-то тебя? – ласково спросил атаман.

– Михаилом.

Разин тем временем налил из бочонка полную кружку вина и поднес вожу.

Тот, радуясь чарке, принял со словами:

– Дай Господь, атаман, тебе здоровья и побед в лихих походах!

Выпив, долго сидел, причмокивая языком, и, обсосав усы, сказал:

– Ох, винцо, атаман, у тебя и сладкое, и душу веселит! Еще ни разу в жизни такого не пивал!

Разин захохотал и, хлопнув по плечу Михаила, воскликнул:

– Пойдешь ко мне в войско служить, каждый день пить такое будешь!

Мужик сразу же стал упрашивать атамана:

– Принимай, Степан Тимофеич, меня в свое войско! Принимай!

Улыбнувшись, атаман сказал:

– Считай, что мы уже тебя приняли. Только ответь, Михаил, сможешь ли ты меня вывести побыстрее к морю в сторону Яика, да так, чтобы мне и войску моему не нарваться на заставы стрельцов.

– Смогу, батько. Хоть сейчас пойдем.

– Ты видал мои суда? – снова задал вопрос атаман.

– Видал, батько.

– Как ты думаешь, пройдут они по твоему пути?

– Пройдут!

– Ну что ж, Михаил, проведешь нас скоро к морю подальше от Астрахани, дорого тебе заплачу.

– Что ты! Что ты, батько! Да самая лучшая плата для меня, если примешь в свое войско.

* * *

Сморенный жарой, Лазарев лежал в кустах, потягивая винцо из сулейки. От жары и вина в голове туманилось, наползали разные мысли, которых истец пугался. Жило в нем сейчас два человека: истец и казак. Первый был хитрый, изворотливый, а второй – простой и свободный. Казацкая жизнь Петру нравилась. Здесь не надо было играть, трепетать, кланяться и униженно улыбаться. Достаточно было быть самим собой. В разинском войске Лазарев вдруг почувствовал себя человеком.

В хмельной голове сверлила неотступная мысль: «Если не придут люди от воеводы, останусь у Разина». Придя к такому решению, истец расслабился, но почувствовал, что кто-то тряхнул его за плечо.

Лазарев повернул голову и увидел стрельца, что перешел к Разину под Черным Яром.

– Чего тебе? – зло спросил истец. – Не мешай, дай подремать.

– Я от Богдана Северова, – прошептал стрелец.

Петр встрепенулся, вытаращил глаза, еще не веря, что этот человек от головы.

– Чего уставился? – спросил, улыбаясь, стрелец.

Не скрывая удивления, Лазарев сказал:

– Ловко ты влез к казакам, Копытов. А звать, кажись, Иваном?

– Откуда ты меня знаешь? – удивился в свою очередь тот.

– А я ваш разговор с атаманом слышал, когда вы перешли под Черным Яром. Чего раньше-то не подходил?

– За мной присмотр был. Только дня три как отстали.

– Что же передали-то тебе мои начальные люди? – нехотя спросил Петр.

– Воевода Хилков просил выведать, куда все-таки идет Разин.

– Ох, поздно хватились воеводы! На Яик он идет, а они у Астрахани его сторожат.

– Как на Яик? Его же ждут совсем не там!

– А ты думаешь, он дурак, чтобы идти туда, где его ждут?

– Надо как-то сообщить в Астрахань, – забеспокоился Иван.

– Как? – развел руками Петр.

– Я сегодня ночью уплыву, – решительно заявил стрелец. – Присмотрю засветло лодчонку и уйду к Астрахани.

– Ну, с Богом! – сказал Лазарев. – Поторопись, пока не стемнело.

– Дай винца, – попросил Копытов, увидев сулейку у Петра. Тот протянул ему сосуд.

Стрелец, не отрываясь, выпил и разговорился:

– Я тут не один.

– А еще кто?

– Да Егор Золотков из Царицына, рыженький такой. Приметил?

– А-а-а, ну-ну! Помню!

– Вот он останется с тобой. У него особое задание от воеводы Унковского: тебе придется употребить свою изворотливость, чтобы убить Стеньку Разина. А без атамана войско разбредется.

– Да они что там, с ума посходили? – с возмущением заговорил Петр. – Как это мы вдвоем сможем свершить этакое дело?

– Не знаю, Петруха, тебе поручается – ты и выполняй. Думай! А коли убьешь вора, порадеешь за государево дело, ждет тебя великая награда от воевод и государя нашего Алексея Михайловича.

– Скорее ждет меня острая казацкая сабля или озверевший народ, который тут же в воду посадит. Это если мне повезет. А то и просто разорвут на куски, – в страхе прошептал побледневший Лазарев.

– Ты истец изворотливый, не думай о смерти, лучше раскинь мозгой хорошо и постарайся за дело государево.

Лазарев хотел что-то еще сказать, но смолчал. Так велико было его смятение, что даже мысли путались.

– Ну ладно, я пошел, – сказал Копытов, взглянув на прощание в растерянное лицо истца.

– Иди, иди с богом, – рассеянно ответил Петр.

К вечеру жара спала, потянуло прохладой. Разин собрал есаулов у себя в шатре.

Свою речь атаман начал с поговорки:

– Без отдыха и конь не скачет. Еще, ребята, не мешало бы денька три отдохнуть, да нет у нас боле возможности такой. Изветчики сообщают, что Богдан Северов уже недалече. Астраханский воевода на трех потоках выставил рати. Надо, атаманы, как можно скорей уходить отсюда.

– Куда же мы тогда двинем, батько? – спросил Леско Черкашин.

– На Яик.

– А как же в Персию?

– Персия от нас никуда не уйдет, а вот если войско свое потеряем, то и басурманов не увидим.

Есаулы загоготали.

Степан, сделав серьезное лицо, продолжал:

– Нашелся хороший вож. Он знает эти места и обещает вывести нас к морю. Плыть, казаки, будет трудно, и поэтому соблюдайте порядок. – И настоятельно добавил: – От беспорядка большая рать погибает.

– Все исполним, как надо, – ответил за всех Якушка Гаврилов.

Указав на вожа, который сидел рядом, атаман произнес:

– Вот он поведет нас. – И, обратившись к вернувшемуся от Уса Минаеву, сказал: – Ты, Фрол, отбери десятка два смелых ребят для дозора. Поедете с Михаилом впереди, да смотрите в оба, чтобы не нарваться на засаду стрельцов.

Фрол Минаев, довольный доверием атамана, громко произнес:

– Подберу, Тимофеич, самых глазастых и отчаянных казаков: комара не пропустят.

Разин встал с лавки, внимательно оглядел всех есаулов:

– Завтра на заре выступаем. Сегодня же обойдите своих казаков, подбодрите их, но о Яике пока ни слова.

После этих слов лицо атамана стало неподвижным, глаза потемнели, губы сжались плотно, упрямо.

Якушка Гаврилов, играя зелеными глазами, воскликнул:

– Будем молчать, батько, как рыбы!

Разин шутливо погрозил в сторону Якушки пальцем, а потом сказал:

– Идите, атаманы, готовьте казаков к походу. Смотрите, чтобы сыты были, порох сухой, сабля остра!

17

Иван Красулин, уставший за день, присел на лавку в губной избе немного отдохнуть и, опершись на бердыш, даже задремал, но, заслышав зов дьяка Игнатия, встрепенулся.

– Эй, стрелец, зайди сюда!

Дверь из пыточной отворилась, из нее выглянул татарин-палач и сказал:

– Иванка, зайди-ка, дьяк Игнатка зовет.

Красулин быстро поднялся с лавки, вошел в пыточную. Дьяк сидел за столом и что-то писал, затем, взглянув на стрельца и показав на темный угол, сказал:

– Вон того вора я допросить не успел. От Стеньки Разина послан к нам в город народ мутить. Так ты вот что, Иван, отведешь его в тюрьму. Завтра с утра я с него спрос учиню, а теперь мне недосуг, воевода к себе зовет.

Из угла раздался дерзкий голос разинца:

– Хоть, дьяк, и борода у тебя с аршин, да ума на пядь. Сколько раз мне говорить тебе, что не воры мы, а государевы слуги, а таких изменников, как ты, дьяк, всех изведем.

– Смотри, стрелец, хоть вести его до острога недалеко, но догляд за ним строгий нужен, – предупредил Игнатий.

– Справлюсь, Игнатий Ефимович, – ответил стрелец и, подталкивая разинца, вывел из пыточной на улицу.

День стоял солнечный, и пленник, сощурившись от яркого света, глубоко вздохнул. Он глянул на стражника дерзкими зелеными глазами, небрежно бросил:

– Давай веди.

Присмотревшись, Красулин узнал того самого ярыжку, которого видел на базарной площади. Рассказывал он тогда про Степана Разина.

Стрелец и казак медленно шли по направлению к тюрьме.

Ивана разбирало любопытство, хотелось узнать побольше про войско бунтовщиков, но он никак не мог начать разговор. Потом все же спросил:

– Слышь-ка, казак, а что за поход ладит у вас атаман в Персию?

– Большой поход будет, – задушевно начал казак, – и придут оттуда все богачами, со множеством добра. Очень умен наш атаман, всех богатым дуваном оделит, кто с ним за море в поход пойдет.

– А стрельцов в свое войско принимает он?

Казак повернулся лицом к Ивану и тихо сказал:

– Если бы нам посидеть да поговорить, я бы тебе все доподлинно обсказал.

Иван Красулин оглядел улицу – кругом ни души. До ворот его дома было совсем недалеко. Указав казаку на дом, стрелец шепнул:

– Если на улице будет так же безлюдно, сразу же войдем ко мне во двор.

– А женка-то у тебя есть с детишками? – спросил казак.

– Нет, я бобыль. Была мать, и та месяц назад как преставилась.

Красулин и казак быстро двигались к цели. Подойдя к дому, стрелец завел разинца в ворота и захлопнул их, крепко запер на засов.

Скрывшись за глухим забором от посторонних глаз, они расслабились, присели на лавку, стоящую у крыльца.

Казак, улыбаясь, спросил:

– Как звать-то тебя?

– Иван Красулин.

– А меня кличут Василием Соколковым. Ох, сбить бы эти кандалы, – и показал на закованные руки и ноги.

Красулин встал, сказав:

– Пойдем, – и повел его в покосившееся строение, которое оказалось небольшой кузницей.

Увидев удивление на лице Василия, пояснил:

– Отец мой когда-то кузнечным ремеслом занимался, а после смерти его мне все досталось.

Хозяин подвел казака к наковальне и, взяв кузнечный инструмент, в несколько ударов ловко выбил заклепы с оков. После чего взял кандалы в широкую ладонь, бросил их в кучу железа в углу кузницы и, улыбаясь, пригласил нового товарища в дом:

– Пойдем, Василий, поговорим, закусим, винца выпьем.

– Слышь-ка, Иван, – с тревогой спросил Василий, – а не хватится ли дьяк Игнатий меня?

– Нет, – уверенно ответил стрелец, – потому что дьяк, придя от Хилкова, обязательно будет бражничать у вдовы Лукерьи, пока не упьется, а трезв будет только утром.

– Ну, тогда пойдем.

Они вошли в дом.

Иван достал из шкафчика вареное мясо, каравай хлеба и бочонок вина.

Выпив чарку-другую, они стали с увлечением беседовать. Стрелец, разинув рот, слушал были и небылицы про Разина, а Василий рассказывал, уплетая мясо и запивая его добрым вином.

* * *

Не успели воевода Хилков и дьяк Игнатий обсудить до конца текущие дела, как дверь приказной палаты отворилась и вошел воевода Семен Беклемишев.

Хилков вопросительно посмотрел на него и зло спросил:

– Что тебе надобно?

Воевода поклонился в пояс:

– Иван Андреевич, гонец от Богдана Северова грамоту привез, – и подал свиток воеводе.

Тот быстро пробежал глазами, задумался.

Беклемишев хотел было идти, но Хилков остановил его:

– Садись-ка, Семен, и послушай. Получил я сведения через моего верного истца, который находится у Разина. Сообщает он, будто идет атаман на Яик. Ты, Семен, возьмешь отряд стрельцов в 200 человек, десять пушек и завтра же выйдешь к низовой протоке, что ведет к Яику, и встанешь там для поиска вора. Будь осторожен. Казаков вверх не пропускай и гляди в оба, чтобы не обхитрили. Запомни: рать красна воеводою.

– Сыщем воров и зададим трепки, – весело ответил Семен, довольный, что Хилков поручил ему важное дело.

Встав из-за стола, воевода подошел к Беклемишеву, широко перекрестил его и сказал:

– С Богом! Готовь рать для похода!

* * *

Когда над Астраханью опустилась глубокая ночь, стрелец Красулин и казак Василий Соколков стали пробираться по тайной тропке к городской стене, переговариваясь вполголоса.

– Иван, слышь-ка, успеем мы до света уйти далеко или нет?

– Успеем, Василий, так что и дьявол нас не сыщет, не только воевода Хилков. Как перелезем через стену – сразу к реке, у меня там в кустах лодчонка для рыбалки спрятана, уплывем в ней на остров и на день спрячемся.

– Иван, кажись, стена.

– Тихо! – прошептал стрелец.

Друзья притихли, чутко прислушиваясь, но вокруг была тишина.

Иван вытащил из мешка веревку с крюком, раскрутив ее над головой, забросил на стену.

Сильно подергав зацепившуюся веревку и убедившись, что крюк держится крепко, Красулин легонько подтолкнул казака к стене, велел ему первому лезть.

Василий, как кошка, быстро взобрался на стену и оттуда негромко сказал:

– Давай, теперь ты.

Вскоре они благополучно перелезли через стену и двинулись к реке. К счастью, лодка оказалась на месте. Поспешно отплыли от берега, так как на востоке уже стало светать. Гребли они что было сил, стремясь до рассвета попасть к чернеющему впереди острову.

Рассвет наступил быстро, уже хорошо различались крепостные стены и башни Астрахани. Вот и спасительный остров. Лодка врезалась носом в песок. Беглецы быстро затащили ее в кусты и, закидав ветками, пошли в густые заросли, чтобы переждать день, а ночью плыть дальше для поиска казацкого войска.