Текст книги "Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы"

Разительно отличались от места ее проживания помещения императорских резиденций, где Елизавета проводила большую часть времени. Позднее она поняла – преимущество жизни фрейлины перед другими было не в роскоши двора, хорошего жалования, возможности ежедневно видеть представителей царской семьи, а в самом ее положении. Во фрейлинский коридор, где находились комнаты девушек, часто заходили люди и подавали прошения, полагаясь на их близость к царствующей семье.

Была и другая жизнь. Она заключалась в повсеместном сопровождении императрицы или другой особы царской семьи и выполнении всех приказаний. Их посылали с разными поручениями. Фрейлины отвечали на письма и поздравительные телеграммы по указанию или под диктовку императрицы, развлекали гостей светской беседой, читали императрице. Надо было знать дни рождения важных особ, дни именин, титулы, ранги. Надо было отвечать на тысячи вопросов, которые государыня могла задать. Рабочий день долгий, и даже недели, свободные от дежурств, фрейлина должна была выполнять обязанности, которые не успевала выполнить дежурная.

Так случилось после того, как Александра Федоровна, жена великого князя Николая Павловича, родила дочь Ольгу. Срочно потребовалось привезти во дворец художника. Инициатива принадлежала бабушке – Марии Федоровне, пожелавшей как можно скорее запечатлеть внучку. Дежурная фрейлина находилась подле роженицы, и выбор пал на оказавшуюся во дворце не обремененную поручениями Елизавету.

Она прибыла в Академию художеств к началу рабочего дня. Надо было всего-навсего передать записку президенту Академии Алексею Николаевичу Оленину и отправиться в обратный путь. Но, поднимаясь по главной лестнице на второй этаж, Елизавета чуть было не столкнулась с молодым мужчиной и застыла в недоумении. Это худенькое лицо с острым носом, курчавыми черными волосами, сбившимися пучком на лбу, и карими глазами она не могла спутать ни с кем. Алексей, беседовавший со своим товарищем, не замечал девушки. Он прошел мимо ее, едва не задев плечом.

Первая мысль была догнать его, выказать обиду, спросить, почему он не приехал, когда в ее семье случилось несчастье. Возможно, произойди их встреча спустя месяц, даже год после того как она была зачислена в штат фрейлин, Елизавета бы непременно окрикнула своего возлюбленного. Но прошло много времени, его было достаточно, чтобы обдумать и их отношения с Алексеем, и нынешнее положение, при котором она получила уже много предложений руки и сердца от молодых людей знатных фамилий. Постояв в зале, поразмыслив, девушка решила действовать иначе. Четыре года жизни во дворце, столкновения с реалиями придворной жизни многому ее научили. Это была уже не простодушная Лиза, а опытная фрейлина.

Оставив мысль найти Оленина, она обратилась за помощью к почетному члену Академии художеств гофмаршалу двора Великого князя Николая Павловича, хорошо знакомому ей Кириллу Александровичу Нарышкину.

На следующий же день Алексей Травин был в Зимнем дворце. Его приняла у себя сама Мария Федоровна. Через день он рисовал портрет Ольги Николаевны. А потом Травин получил еще несколько заказов и добросовестно выполнил их.

За все время, пока Алексей посещал Зимний дворец, Елизавета несколько раз порывалась подойти к нему, признаться. Но обида, затаенная к нему с той страшной ночи, когда она лишилась родителей, не давала переступить через воспоминания. Постепенно встречи с ним, где Лиза оставалась незамеченной, превратились в игру, и так увлекли девушку, что она и вовсе отказалась от затеи встретиться с бывшим возлюбленным. Так продолжалась до тех пор, пока она, придя в Троицко-Измайловский собор, вдруг обнаружила: Травина нет и больше не будет!

Дождь со всей силы стучал по оконному стеклу, словно напоминая ей – пора идти с докладом к Елене Павловне. Великая княгиня хоть и отличалась от своего мужа Михаила отзывчивостью, общительностью, но не любила, когда фрейлины опаздывают. Елизавета не могла оторваться от окна. Чем сильнее был стук дождя, тем отчетливее становились картинки последних дней.

Дождь с грозой застал ее в один из летних дней, прогуливающейся по набережной Мойки. Оглядевшись и не найдя поблизости транспорта, Елизавета забежала в ближайшее здание – дворец Юсуповых.

Пройдя по помещениям в поиске хозяев или прислуги в надежде попросить у них экипаж, она вдруг оказалась в большом зале. Пахло краской, свежей штукатуркой, стружкой. Разговаривали где-то наверху. Она, поддерживая рукой шляпку, подняла голову и замерла – на нее смотрело большое синее небо, усеянное золотыми звездами.

Елизавета не видела людей, разговаривавших под куполом, но сердце подсказывало, что там был Алексей. Порой ей казалось, она слышит биение своего сердца. Пересохшими от волнения губами она шептала слова любви и благодарности возлюбленному.

Позже она увидела его, спускающегося с лесов, и едва сдержалась, чтобы не окрикнуть. Травин, взяв краску, прислушался, огляделся по сторонам. На лице его играла загадочная улыбка. И в какой-то момент Елизавете показалось, он знает о ее присутствии и сейчас окрикнет.

Сколько она стояла там, Лиза сейчас не помнила. Помнила, как снова и снова в мыслях своих обращалась к прощальному их вечеру в Галиче. Пыталась уловить едва слышимый голос Травина оттуда, сверху и, вглядываясь в купол, вновь и вновь представляла их на тихой улочке августовским вечером, наполненным ароматом яблок. Возвратившись во дворец, остаток отпуска девушка провела в постели. У нее была температура и, как рассказывали горничные, фрейлина бредила, звала какого-то Алексея. Она видела один и тот же сон: пышнотелая цыганка тыкала пальцем в ее ладонь и, смеясь, кричала: «Вам не быть вместе никогда!»

Лиза поправилась. Но что-то сломалось в ней. Она стала сторониться других девушек. Близкие подруги стали замечать перемены – некогда волнительная, впечатлительная, Елизавета вдруг замкнулась в себе.

– Он, как и прежде, любит меня, – прошептала Елизавета, пробарабанив пальцами по мокрому стеклу, словно отвечая на вызов дождя. Резко развернулась и вышла из комнаты. Оказавшись во фрейлинском коридоре, девушка, будто желая исправить ошибку, высказалась громче: – Он будет любить меня всегда!

Спускаясь по лестнице в покои великой княгини, Елизавета вновь и вновь вспоминала, как приходила во дворец Юсуповых и подолгу следила за работой Алексея, внушая себе, что старается он ради нее, исполняя данное ей в юности слово нарисовать звездное небо. Она окрикнула его у Троицко-Измайловского собора, и увидев, как он крутит головой и кусает губы, утвердилась в своей мысли, что не забыл ее Алеша. Сегодня, узнав возлюбленную, Травин бросился догонять ее. Перед ней было лицо, вспыхнувшее от радости. Позже, в окне кареты, она видела, как оно исказилось от боли, но вместо того чтобы остановить возницу, девушка от радости захлопала в ладоши.

«Он будет любить меня вечно. Я буду всегда напоминать ему о себе», – дерзкая мысль не покидала Елизавету, когда она, высоко подняв голову, улыбаясь шла навстречу великой княгине.

– Вы сегодня прекрасно выглядите, – восторженно сказала, внимательно разглядывая ее, Елена Павловна.

* * *

Едва жена пришла в себя от трудных родов, Алексей зашел к ней в комнату и заявил:

– Спасибо, Татьяна, за сына. Доброго молодца принесла. Назовем его Иваном. В честь отца моего, – заметив удивление на ее лице, уже строже произнес: – Отец мой мечтал стать богатым, но так и умер в бедности. Его внук Иван Травин обретет богатство. Ему помогу я – отец его, Алексей Травин.

Довольный своей речью, он подоткнул одеяло на кровати, пригладил сбившиеся волосы у Татьяны и, ступая по дощатому полу, словно деревянными ногами, вышел из комнаты. Сердце бешено колотилось в груди. Был первый день апреля одна тысяча тридцать шестого года. У него родился первенец Иван!

Блуждая кругами по улицам Коломны, Алексей наткнулся на верстовой столб в виде гранитного обелиска на мраморном постаменте, с овалом солнечных часов. Отсюда начинался счет верстам до Петергофа. Поселение за Фонтанкой в прошлом веке считалось предместьем, Калинкиной деревней, потому и мост с романтическими каменными башнями и декоративными цепями назвали Калинкиным. Годы его строительства были обозначены на больших медных досках, с сокращениями: «Н» – начат в 1786, и «О» – окончен в 1788 году.

Травин частенько приходил сюда, как он выражался, «чтобы подышать морем». Неизвестно какими путями, плутая по закоулкам Коломны, свежий морской воздух лучше всего проникал сюда. Вот и сейчас он чувствовал его остроту, и голова, опьяненная радостью рождения сына, кружилась еще больше. В нее лезли самые несуразные мысли, которые Алексей не собирался сдерживать.

Вот видится, как он приходит во дворец Юсуповых, и Михайлов дает самостоятельную работу. Алексей выполняет ее с блеском, и архитектор поручает сделать несколько скульптур. После того как скульптуры устанавливаются в залах дворца, Михайлов просит продолжить реконструкцию и создать проект сооружений, прилегающих к главному зданию.

Алексей не пытается сдерживать фантазию. После решения архитектора Михайлова объединить русского художника с итальянцем Травин стал получать дополнительные навыки от лучшего мастера живописи по искусственному мрамору Антонио Виги. Было что перенять и у Пьетро Скотти, художника, тяготеющего в своем творчестве к теплым мягким тонам, предпочитающего мелкий цветной узор и изящные танцующие фигуры. Ему льстило, что работать доводится вместе с известными художниками. И задумка его нарисовать звездное небо в Большой ротонде никем не была отвергнута.

Подтачивала самолюбие собственная самооценка. Он не мог сказать себе, что Михайлов ему не доверяет, считает его талант малозначительным в сравнении с такими мастерами, как Виги, Скотти, Медичи, Торичелли. Обижался он вовсе не на архитектора – на самого себя, не сумевшего раскрыть свой талант полностью. В юные годы у него получались хорошие поделки, он мог бы скульптурой заняться. В голове Алексея созревало множество оригинальных проектов строений, в которых не было подражания ни итальянцам, ни французам, а жила в них русская душа с ее размахом и удалью.

Течение мысли прервала большая белая чайка, важно опустившаяся на верстовой стол. Казалось, птица не замечает человека. Ее маленькая головка с острым, чуть крючковатым клювом устремлялась вверх. По тому, как сидела она, едва ростопырив крылья, можно было понять: сделай шаг к ней – и она стремительно оторвется от столба. От неожиданности Алексей качнулся назад. Мысль об одинокой птице, забравшейся в поисках пропитания в город, появившаяся мгновенно, улетучилась. Все его внимание было обращено на то, как выглядит чайка перед взлетом.

«Почему бы не создать скульптуру птицы? Она еще не взлетела. Она только готова взлететь», – подумал он быстро, словно боясь потерять нить размышлений. Он видит ее с расправившимися крыльями, потом с едва трепыхнувшимися крыльями. Сосредоточивается на клюве, на голове и вдруг понимает: облик птицы должен быть величественнее.

«Нет. Это будет не чайка, а человек. Да, да, это будет мифологический Икар!» – чуть не кричит Травин и ускоряет шаг.

Сделать наброски Икара Алексею в тот день не удалось. Надо было спешить в Юсуповский дворец: срочно требовал к себе Михайлов. Скупо похвалив молодого художника за работу над плафонами в Большой ротонде и Зале Антонио Виги, он как бы между прочим заметил, что хотел поставить его на оформление интерьеров Античного зала.

– Рисунки утверждены князем Юсуповым. И чтобы никакой самостоятельности. Все как есть в точности передать, – сухо сказал он.

«Вырвался из-под опеки Виги, – подумал Травин и обрадовался набегающей мысли. – Вот и начинают исполняться мои мечты!»

– Чего улыбаетесь? – буркнул Михайлов. – Рано радуетесь. Я теперь как император буду с вами поступать: испортили – взыщу по всей стоимости.

К мысли об Икаре он в тот день так и не вернулся. Не вспомнил о нем и через неделю, и через месяц. Завершив работы во дворце Юсуповых, распростившись с Михайловым, Травин отважился проверить себя в ином виде искусства – архитектуре. На следующий день в Правление Императорской Академии художеств от него поступило прошение:

«Имея желание обучаться архитектуре и представляя присем рисунки опыта трудов моих, я покорнейше прошу Совет Императорской Академии художеств дозволить мне посещать художественные классы Академии и заниматься архитектурою под надзором профессора К. А. Тона, а также подавать на рисовальные экзамены свои программы. Свободный художник Алексей Иванович Травин. 1837 год марта, 29 дня».

В Академии с решением не замедлили. 6 апреля 1837 года он получил ответ. Свободному художнику Травину дозволялось посещать художественные классы и подавать на экзамены архитектурные программы, задаваемые академистам под надзором профессора Константина Андреевича Тона.

Тогда он еще не знал, что занятиям в архитектурном классе, как и мечте создать скульптуру Икара, не суждено было сбыться так скоро.

* * *

27 февраля 1837 года во дворце Юсуповых давали первый бал по случаю завершения переустройства здания. Танцевала французскую кадриль императрица Александра Федоровна. Блистала нарядами неподражаемая Зинаида Ивановна Юсупова, прогуливаясь по залам и гостиным под ручку с красавцем, русским богатырем императором Николаем Павловичем.

Юсуповы приехали в обновленный дворец незадолго до бала. Княгиня Татьяна Васильевна, ее взрослый сын Борис Николаевич, красавица невестка Зинаида Ивановна и девятилетний внук, названный в честь деда Николаем, – все эти дни вместе с Андреем Алексеевичем Михайловым осматривали помещения, нахваливая архитектора, сожалея, что не дожил до этого времени Николай Борисович Юсупов-старший, бывший инициатором перестройки здания.

Михайлов признавал: он вместе с князем задумывал композицию дворца. В спорах родилась идея центральной оси – Парадный вестибюль – Аванзал – Зеленая гостиная. Таким образом, залы, размещенные слева и справа от этой оси, получились равновесными. Несмотря на то что в передней анфиладе нет единой точки восприятия, нет ее начала, композиция не рассыпается. Ее стягивает смещенная к окнам ось анфилады с прямоугольными помещениями, которые подчеркивают театральность ампирных интерьеров.

Во время бала архитектора засыпали вопросами. Чаще всех к нему обращался князь Алексей Федорович Орлов, задумавший заняться переустройством своей квартиры у Красного моста. Он умышленно уводил подальше от других Андрея Алексеевича, чтобы в тишине апартаментов никто не мог им помешать.

В какой-то момент князь, оставшись один в Большой ротонде, заметил фрейлину, задумчиво разглядывающую купол.

– Не обессудьте, я подумал, вы заблудились, – витиевато начал он вкрадчивым голосом.

Фрейлина вздрогнула. Узнав князя, улыбнулась:

– Вы правы. Заблудиться здесь проще простого. Но я расположение залов хорошо знаю, бывала во дворце не раз, когда шли работы.

– Вот как? – воскликнул Орлов. – А я тут архитектора терзаю. Оказывается, есть и без него люди, сведущие в искусстве.

– Ну что вы, – кокетливо отмахнулась она.

– Нет-нет, милая. Теперь вы от меня никуда не денетесь, – покрутил пальцем возле носа Орлов. – Сами сказали, ходили сюда ранее. Значит, интересовались. А кто просто так будет глазеть на незавершенные работы? То-то и оно – знаток искусства.

Елизавета покачала головой. Она знала – Орлов не отступит. Сама проболталась. Надо было что-то отвечать.

– Я действительно люблю живопись. Особенно плафонную роспись, – начала девушка, неторопливо подбирая слова. – А здесь, как я узнала, архитектор Михайлов собрал лучших мастеров. Они меня заинтересовали. Точнее, один – наш, русский художник. Он состязался в искусстве с итальянскими мастерами и преуспел. – Елизавета подняла руку к куполу. – Этот плафон сделан им.

– Похвально, похвально, – похлопал в ладоши князь. – Я всегда был такого мнения – жена великого князя Михаила великая княгиня Елена Павловна умеет подбирать в свой штат не только красивых, но и умных барышень. Вы достойное тому подтверждение.

– Да будет вам, – смутилась Елизавета.

– Вижу, не притворяетесь. Молодцом! – пробасил Орлов. – Только мне этого мало. Я, знаете ли, все мечтаю квартиру обновить, но мастера хорошего найти не могу. Может, вы мне, голубушка, подскажете, – хитровато улыбнулся генерал от кавалерии.

– Травина и возьмите, – вырвалось у нее. – Он княжну Ольгу Николаевну в ее совсем юном возрасте рисовал. Много заказов выполнял по заданию в бозе усопшей Марии Федоровны. Делал роспись в Троицко-Измайловском соборе и вот это, – она снова посмотрела на купол, – это тоже его работа.

– Видать, знакомый, – прищурился Орлов, заметил беспокойство на ее лице, замахал руками. – Что вы, что вы, не смущайтесь. Это я так, для подтверждения вашего в надежности человека, к которому обращаться буду.

– Алексей Федорович! – женский голос заставил его пре рваться. Лицо Орлова исказилось недовольством. Он обернулся. Изменил гримасу и любезно проворковал:

– Ах, Ольга Александровна, голубушка, я только о вас подумал, и тут вы!

Откланявшись Елизавете, он быстрым четким шагом направился к жене. Ольга Александровна даже не посмотрела на фрейлину. Подождав, когда муж приблизится на расстояние вытянутой руки, она развернулась и вышла из зала.

«Вот так, из-за тебя, Травин, я опять попала в неприятную историю», – с горечью подумала Елизавета и подняла голову к куполу, словно там, за золотыми звездами, прятался ее Алексей.

…В танцевальном зале ея величество танцевала кадриль. Как вспоминали потом, «она скользила по паркету, как плавает в небе облачко, гонимое легким ветерком».

Закончился котильон, и музыка заиграла польский. Княгиня Зинаида Ивановна взяла под руку государя и повела его к одной из боковых зеркальных стен.

Гости под звуки польского прошли в столовую и уселись за ужин. Сквозь стол будто прорастали померанцевые деревья. Вдоль всего стола лежало зеркальное цельное, оправленное в золото, плато и обхватывало стволы деревьев. На плато стояли саксонские и китайские куколки и северные вазы с цветами и фруктами в блестящем, как бриллианты, хрустале, и конфеты.

* * *

Проходя по улицам Коломны, Травин присматривался к вывескам. Над входом в булочную висел большой золотой крендель. Издалека видно: в доме торгуют хлебом. Вот рог изобилия, из которого сыплется разная сдоба – заходи и покупай кондитерские изделия. Торговля мясом узнавалась большой золотой головой быка или барана с золотыми рогами.

Особое внимание его привлекали магазины, являющиеся поставщиками двора его величества. По краям вывесок изображались многочисленные двуглавые орлы, короны, медали – награды за образцовую поставку товара для царского двора.

Рассматривая вывески, Алексей с сожалением вспоминал: очередной разговор, состоявшийся вчера со свекром, опять завершился безрезультатно – не удавалось убедить его открыть в Коломне магазин москательных товаров. Казалось бы, чего проще – краска, кисти малярные, лак и другие товары, используемые художниками и строителями при отделке интерьеров зданий, с каждым годом пользуются все большим спросом. Но где они? В центре два-три магазина и все? А если подобрать хороший ассортимент, найти поставщиков зарубежных и своих, чтобы оптом, да с хорошим качеством товар был, то можно и попробовать заключить договор с Императорской Академией художеств, Строительной конторой.

Лаврентьеву, купцу третьей гильдии, конечно, было куда сподручнее кондитерскими изделиями торговать. Дело привычное. Поставщики надежные. Есть свои покупатели постоянные. К большому богатству он, как и отец его, не стремился. Благо на жизнь хватало. Вот и противился, каждый раз обещая Травину подумать над его предложением.

Сегодня в назначенное время – в два часа по полудю Травин должен был встретиться с художником Хруцким возле Никольской церкви с тем, чтобы вместе пройти к купцу Лаврентьеву. На Ивана Фомича Алексей возлагал большие надежды. По сути, он и был инициатором открытия лавки москательных товаров. У Хруцкого – знакомые в руководстве Строительной конторы. Он обещал Травину переговорить и в Совете Академии художеств насчет заключения договора по поставке кистей и красок.

Свернув на Николаевскую улицу, Алексей увидел высокую чуть сгорбленную фигуру художника. Хруцкий нервно прохаживал взад-вперед, заложив руки за спину, временами поглядывая по сторонам.

«Он нервничает? Я же не опаздываю», – удивился Травин и прибавил шагу.

Хруцкий заметил его на расстоянии метрах в ста и сразу бросился навстречу. По мере его приближения Травин ощущал – произошло нечто неординарное.

– Лаврентьев… – едва вымолвил он, и Алексей понял все.

– Когда? – вымолвил он, понимая ненужность вопроса.

Хруцкий пожал плечами.

Выкатившееся из-за тучи солнце высветило на его лице следы от слез. У Алексея зажгло в глазах, и он почувствовал, как по щекам скатились горячие капли слез.

Татьяну он застал возле постели отца. Рядом с ней, ухватившись за руку матери, стоял сын Иван.

«Маленький, а понимает, что горе», – с нежностью подумал Алексей о первенце.

Ваня обернулся, внимательно посмотрел на отца и, вздохнув, снова перевел взгляд на возвышающееся над кроватью тело купца Лаврентьева. Алексею почудилось, будто во взгляде ребенка он прочел укоризну, дескать, где же ты был, когда дед умирал?

* * *

Травин перечитывал текст, перед тем как передать его в канцелярию:

«В Совет Императорской Академии художеств от свободного художника Алексея Травина. Прошение.

Всепокорнейше прошу Совет Императорской Академии художеств дозволить мне заниматься лепкою с натуры в скульптурном Академическом классе во время нынешнего лета. Свободный художник Алексей Иванович Травин»

Его толкнули в плечо.

Запнувшись на последнем слоге, Алексей сердито буркнул:

– Чего надо?

Обернулся, и улыбка пробежала по лицу:

– Иван Фомич! Где это вы пропадали?

– Нет, это где вы пропадали, милейший? – не согласился с такой постановкой вопроса Хруцкий.

– Я – вот смотрите, заявление подал в скульптурный класс, – Травин протянул лист бумаги.

Хруцкий укоризненно покачал головой:

– Зря ты так, Алеша, то на архитектора учишься, то на скульптора. Не надо себя распылять. Занимался бы чем-либо одним. Скажем, плафонной живописью или рисунками с натуры маслом. У тебя и то и другое получается. Знаю, – он предупреждающе поднял руку. – Не перебивай. Знаю, в одна тысяча тридцать восьмом году серебряную медаль второго достоинства получил за рисунок с натуры, а через год – за рисунок плафона. Заметили. Оценили. Вот и двигался бы дальше, коли все в гору идет.

– Сам-то как? – не желая обсуждать больную тему, спросил Травин.

– В прошлом году был удостоен звания академика живописи. Формулировка интересная: «как известного Академии отличными трудами в портретной, пейзажной и особенно живописи плодов и овощей». Годом раньше у меня золотая медаль была. Вот тебе пример – не метался от одного вида искусства к другому, рисовал натюрморты, эти самые овощи, фрукты да цветы, и стал академиком. Мотай на ус, Алеша! Ой! А чего это ты усы сбрил?

– Я теперь бороду отпускать буду, – пробурчал Травин. – Сам знаешь, коммерцией занялся, а коммерция, брат, дело такое, надо важность на себя в первую очередь напускать.

– Все же таки добились перевода наследства на твое имя? – улыбнулся Хруцкий.

– Нет пока. Оно на Татьяне. А Татьяна моя жена, – сказал Алексей, но заметил сомнение на лице Ивана Фомича и заторопился с объяснениями: – Я уже и без того начал действовать. Пока ты где-то пропадал, договорился с купчихой Рабыниной взять из лавки ее, находящейся в управлении приказчика купца Ширкина, москательный товар: краску, кисти и всякое другое, на свое усмотрение.

– Ты погодь, Алеша, погодь, – Хруцкий постучал его по груди. – Во-первых, в компаньоны я к тебе не собирался. Не мое дело коммерция. Во-вторых, если обещал помочь в сбыте товара, не отказываюсь и сейчас. А в-третьих – зачем спешишь?

– Как это куда спешу, голубь вы мой! – воскликнул Алексей. – Столько времени потеряно. Сколько дум передумано. Я ведь за три года, считай, ничего дельного и не нарисовал. Пробовал птицу создать, Икара своего, не получилось. Занимаюсь Икаром, а на уме – как быстрее деньги взять да полки магазина заполнить. Ведь пустует помещение, которое раньше у тестя под торговлей было. Надо заполнять скорей.

– Что же ты творишь, Алеша? – сокрушенно покачал головой Хруцкий. – Я хоть и не понимаю в сем деле ничего, но вижу, ты опрометчиво поступил, когда торговлю тестя свел на нет. Поторопился. Отсюда и убытки. Неужели не с кем было посоветоваться?

– Так за тем я к Рабыниной и пошел, – набычился Травин, словно бодаться собрался.

– И она тебе предложила товар в рассрочку получить от нее?

– Предложила.

– Позволь полюбопытствовать – а на большую сумму?

– На пять тысяч серебром.

– Ого!

– Чего удивляться? Если уж торговать, то торговать.

– Картину писать надо. Талант у тебя. А ты – торговать. Я ведь думал, это будет как некое подспорье, а ты… – сокрушенно покачал головой Иван Фомич и, вдруг насторожившись, спросил. – Скажи честно, как на духу: ты деньги уже взял у этой самой Рыбиной?

– Ты не дразнись. Не Рыбина она, а Рабынина, – огрызнулся Алексей.

– Какая разница, – махнул рукой Иван Фомич.

– Большая. Она уважаемый человек. Ее в округе все знают, – сердито заметил Алеша.

– Так взял товар-то?

– Сейчас из Академии поеду прямо к ней, буду отбирать.

– Может, погодишь малехо?

– Устал я ждать, Иван Фомич. Так ведь и жизнь пройдет, – попытался улыбнуться Алексей, и оживился. – А то давай со мной?

Хруцкий ничего не сказал. Покачал головой и, что-то бурча под нос, направился к парадной лестнице.

* * *

Осторожно, боясь задеть мольберт, Татьяна с мокрой тряпкой прошла к окну. Алексей поморщился, но перечить жене не стал, перенес на стол модель дворца и почти готовую фигуру Икара. Он вновь склонился к тетрадке, а она, раскрыв окно, неторопливо и тщательно стала протирать стекло, залепленное мухами и комарами.

Супруги не разговаривали с утра. Алексей упрекнул жену, что она скаредничает, не отдает деньги, полученные в наследство от отца. Татьяна же обвинила его в неграмотном ведении дел в лавке по продаже москательных товаров. Конец их спору положил маленький Иван, разревевшийся в тот момент, когда родители стали кричать друг на друга.

Теперь Ваня сидел в своем углу за самодельным столиком, внимательно рассматривая лист бумаги, разрисованный красками. Краска была на руках и лице малыша. Он то надувал щеки, то втягивал их, словно рассуждая, какие еще штрихи добавить к своему произведению. Изредка малыш отрывал взгляд от бумаги, искал глазами родителей, и, найдя их, вновь принимался за дело.

В дверь постучали. Сердито глянув на мужа, Татьяна слезла с окна и прошла к выходу.

– К тебе Ободовский, – надтреснутым голосом сказала она, проходя мимо стола.

– Самовар бы поставила, – буркнул Алексей.

– Видишь, занятая я. Справлюсь – поставлю, – ее лоб наморщился, губы надулись.

– Ты хоть при Платоне виду не подавай. Ссора – наше дело семейное, – миролюбиво шепнул он и, поднявшись от стола, отправился навстречу другу.

– Опять ругались! – воскликнул Ободовский.

– С чего это ты взял? – удивился Алексей.

– Так ведь Татьяна, как меня увидела, сразу убежала, – он развел руками, дескать, разве не догадаешься. – Все о деньгах спорите? – не унимался он, посматривая то на мужа, то на жену. – По мне так зря ты все это затеял, Алексей Иванович. Жили бы спокойно. Рисовал бы, программы академические выполнял, гладишь и академиком стал. Вон Хруцкий! Что у него? Яблоки, огурчики, помидорчики, цветочки… Однако ж академик! Да, чуть не забыл, – с его лица слетела улыбка. – Уехал наш Иван Фомич к себе на родину, в Белоруссию.

– Как уехал? – нахмурился Травин. – Он мне обещал помочь.

– Чего обещал? – насторожился Ободовский.

– Сбыт моим москательным товарам наладить в Строительную контору, в Академию художеств, – понурясь, сказал Алексей.

– Ох уж эта коммерция, – покрутил головой Ободовский, словно пытаясь выбраться из высоких крахмальных воротничков рубашки. – Люди искусства, художники, от которых ждут достойнейших работ, занимаются черт знает чем. – Он оглянулся на Татьяну. – Вы уж извините. Разволновался. Вырвалось, – и снова к Травину. – У тебя талант, Алеша, я тебе об этом еще в Галиче говорил. Ты это подтвердил и в Троицко-Измайловском соборе, и во дворце Юсуповых. Так чего же способности свои губишь?

– Ничего я не гублю, – процедил сквозь зубы Алексей. – Торговля должна помочь мне осуществить грандиозные проекты. Без денег мне просто дальше не сдвинуться.

– Что это за проекты? – насторожился Платон.

– Вон, смотри, – Травин прошел к окну. Взял со стола и снова поставил на место макет дворца. – Понимаешь ли, архитектура – это искусство, имеющее тесную связь с живописью, скульптурой. Она не менее занимает мой ум и соображения, – продолжал он, с любовью посматривая на творение рук своих, приближаясь к О бодовскому. – Я посвящал много времени ей: усердно занимался чертежами, планами, следил и изучал свайную бойку, каменную кладку и замечал ошибки в окончании многих работ. Но чтобы отразить знания свои в архитектуре, я предпринял усилия сделать в эскизе модель дворца и представить его на суд Академии. До сих пор не хватало ни времени, ни средств моих выполнить эту модель так, как я желал.

– Извини, я, может, и не понимаю в архитектуре, как ты, но мне не понять, что ты хотел отразить в этом, скажу честно, оригинальном строении. Тут нет привычных глазу стилей барокко, рококо, – с сомнением в голосе высказал свое мнение Платон.

– В том-то и дело! – воскликнул Алексей. – Меня на мысль навел архитектор Михайлов второй. Точнее, не он, а то, что я увидел во дворце князя Юсупова. Это сознательная ограниченность выразительных средств, лаконизм в архитектуре. Оказывается, разнообразие можно создавать, играя сменой цветов. В русском ампире дворца Юсуповых, – он подошел к столу, нагнулся над главным корпусом своего здания, словно пытаясь заглянуть внутрь его, – для создания торжественности, парадности избираются контрастные тона: позолота с яркими цветами – синим, зеленым, красным, которые сочетаются с пышными плафонными росписями дворца.

В творчестве Андрея Алексеевича меня поразила смелость. Он не следовал строго канонам замечательных образцов древности и современности, а пытался донести свое видение этих образцов. Благодаря такому подходу Танцевальный зал прост и наряден, отчего создается видение легкости. Большая ротонда, закольцованная колоннами, призывает к серьезности, а при взгляде на купол ощущаешь бесконечность. При одновременном открытии дверей Банкетного и Танцевального залов, стоящие друг против друга в дальних концах большие венецианские зеркала создают впечатление бесконечности пространства.