Текст книги "Реликвия Викингов"

В душе директора закипело два непреодолимых чувства. Одно – крепко выпить коньяку, другое – врезать со всей дури в самодовольную морду уполномоченного проверяющего. Первое желание он отодвинул на «попозже». Второе отогнал совсем. Здравомыслие – фундамент стабильности, любил повторять директор. Он не сомневался, что «доброхоты» довели до сведенья проверяющих информацию о регулярных «подведениях итогов дня» и «знаках благодарности от благодарных». О ведомостях с «мёртвыми душами», когда за несуществующих судей ставились липовые подписи, а деньги, выделенные на судейство соревнований, делились между директором и завучем. Битков понимал, что если не дни, то месяцы его на посту директора сочтены. И Садыковского, как завуча, тоже. Выучить молдавский язык в короткий срок им не под силу. Но и это вряд ли бы помогло.

– Друм бун (счастливого пути), Иван Степаныч, – ответил Дмитрий Кириллович «уполномоченному», хотя на самом деле того звали Ион Степанович.

«Уполномоченный» усмехнулся и, надев чёрную шляпу, в чёрном плаще вышел из кабинета директора, сутулясь и шаркая.

В этот вечер Битков и Садыковский «подводили итоги дня» до полного бесчувствия. Из шести бутылок коньяку «Белый аист» до полуночи дожили две с половиной. Директор и завуч повалились на диван в комнате отдыха, не раздеваясь. В чём совершенно не сомневался сторож, заботливо укрывавший руководителей пледом, так это в том, что завтра опоздание на работу им не грозит.

Если на директора Биткова свалилась напасть в лице националистически настроенных «засланцев», то Тамару Петровну осенила благодатью пришествия муза во плоти.

Хмурым осенним днём в её кабинет ворвалась возбуждённая дама в экзотическом одеянии. На лбу дамы красовалась тесёмка, наподобие той, что древнеславянские гусляры перехватывали волосы. Платье её походило на хламиду с помойки, видимо с претензией на глубокую старину. Глаза горели шизоидным блеском, ноздри раздувались, как у кобылицы.

– Почему мои дети получают двойки? – минуя правила приличия и без вступлений возопила дама.

– А почему ваши дети получают двойки? – невозмутимо ответила вопросом на вопрос Тамара Петровна.

– Почему МОИ дети получают двойки? – ещё визгливее проверещала дама в хламидах.

– Простите, но я не знаю, почему ВАШИ дети получают двойки?

– Мои дети учатся у вас.

– У нас или у меня лично.

– У вас и у вас лично.

– Ваши дети учатся у меня и ещё раз у меня лично. Хорошо. А кто вы?

– Вы не знаете, кто я?! – ноздри дамы приготовились извергать гневный пламень. Подбородок взметнулся вверх. Глаза устремились в безграничную высь небесного свода, но упёрлись в оштукатуренный потолок, засиженный мухами. Тамаре Петровне давалась возможность «прозреть» и в этом священном прозрении пасть ниц перед «чудесницей». Время шло, прозрение не наступало.

– Я Леонида Лари! – торжественно объявила кобылица в хламидах.

– А я Тамара Федосян! – не менее торжественно отвечала Тамара Петровна.

– Я поэтесса Леонида Лари!

– Я завуч Тамара Федосян!

Тамара Петровна не любила цирк, но обожала клоунов.

– Я великая поэтесса Леонида Лари!!!

Тамара Петровна раскрыла журнал на столе, перелистала его и сообщила:

– Да, действительно, ваши дети учатся у меня и ещё раз у меня.

– Так почему мои дети получают двойки. У ВЕЛИКОЙ поэтессы дети не могут плохо учиться.

– Почему?! – искренне удивилась завуч.

– Потому, что я ВЕЛИКАЯ поэтесса!!!

«Великая Лари» сияла величием собственного величия.

– Так почему они получают двойки? – не унималась «соль молдавской нации».

– Потому что они тупые, – по-ленински просто ответила завуч и добавила: – Как говорил Ромэн Ролан: «Честность – вот истинная красота».

– Вы за это расплатитесь! – пригрозила националистка с нацистским уклоном.

– Поплатитесь, – поправила завуч. – На русском языке правильно – поплатитесь.

Гневные искры из глаз. «Испуганное» дребезжание стекла в оконной раме от громко хлопнувшей двери.

– Кто эта разгневанная фурия? Она едва не сбила меня с ног, – в кабинет вошла Елена Валерьевна, поправляя на голове сбивший «котелок».

– Работница на территории или «кровавая дворничиха», – ответила Тамара Петровна, прикуривая тонкую сигарету от спички. – Та самая нацистка Лари, что призывает соплеменников «мыть улицы русской кровью».

После занятий по сольфеджио, где Венедикт усердно запоминал и записывал всё о тональностях ми и ре минор, усваивал понятие «затакт» и что такое «лига», к нему подошёл Рафаил Данилович и поинтересовался, как движется работа над статьёй. Скутельник передал тонкую зелёную папку, перевязанную тесёмкой.

– Уже? – заместитель редактора открыл папку и бегло просмотрел отпечатанный на машинке материал. – А вы молодчина! Быстро и плодотворно работаете.

– Ещё бы качество соответствовало количеству, – ответил Скутельник.

– Завтра я вам позвоню, – пообещал Рафаил Данилович.

По дороге домой, усевшись в полупустом троллейбусе на сиденье за кабиной водителя, Рафаил Данилович водрузил очки на нос и углубился в чтение. Через минуту редкие пассажиры с любопытством и тревогой наблюдали за пожилым мужчиной, сотрясающимся от беззвучного смеха. Слёзы выступили на глазах видавшего виды журналиста. Он не удержался и захохотал в голос мелодичным тенором. Публиковать сочинение Венедикта как историческую версию не возьмётся ни один серьёзный журнал или газета, решил Рафаил Данилович. Но дать почитать сотрудникам редакции и главному редактору газеты работу Скутельника необходимо. Обхохочутся!

Следующим утром, а наступил вторник, Рафаил Данилович явился в редакцию. У себя в кабинете повесил чёрное драповое пальто на плечики, коричневую кепку с пуговицей на макушке на вешалку и понёс труд Скутельника «главному», с которым дружили не один десяток лет.

Главный редактор Сумбуров Илья Ильич пребывал в угрюмой прострации. Утром по телефону ему испортил настроение брат жены, предупредив, что финансирование газеты приостанавливается, а коллектив редакции распускается в бессрочный отпуск. Шурин крутился в «высших сферах» и переживал за родственника.

– Газета не актуальна в свете надвигающихся событий. У тебя есть две недели, максимум месяц, – сказал шурин и положил трубку.

Илья Ильич уперся невидящим взглядом в пряжку на ремне Рафаила Даниловича. «Зам» на всякий случай поправил ширинку и положил перед другом и соратником папку с «творчеством» Венедикта на стол, обложенный «макулатурой».

Главный редактор Сумбуров слыл порядочным и даже отзывчивым человеком, но сейчас ему очень хотелось испортить кому-нибудь настроение. Он кисло посмотрел на папку с белыми тесёмками и, не дожидаясь пояснений, развязал её. Профессиональным глазом Илья Ильич пробежал первую и вторую страницы по диагонали. На лице его появилась злорадная улыбка. Он вернулся к заголовку и углубился в чтение. Окончив, отложил рукопись и усмехнулся.

– Что скажешь? – Рафаил Данилович расположился против Ильи Ильича в кожаном кресле на винтовой ножке, закинув ногу на ногу, готовый подхватить смех друга.

Но Илья Ильич молчал. Его глаза мерцали злорадством. В лохматой, седой и не чёсаной голове зрел коварный план мести. Он не позволит глумиться над собой. Уходя, он хлопнет дверью так, что штукатурка в редакции посыплется на головы националистов крупными лепёхами экскрементов. Настроение главного редактора улучшилось.

– В номер! – приказал он.

– Но, – опешил Рафаил Данилович.

– В номер, я сказал!

На «капустник» обещала явиться директриса Дома работников просвещения Наталья Игоревна Горчакова и не обманула. Когда преподаватели и учащиеся расселись на стулья полукругом, она вошла в актовый зал высокая, с прямой спиной, короткой стрижкой и в сером платье из джерси. Она выглядела на свои сорок с небольшим, улыбалась с видом хозяйки на приёме в собственном доме – снисходительно и одновременно всем. Тамара Петровна позаботилась, чтобы стул начальницы оказался рядом с её стулом, при этом, не забыв про Венедикта. Таким образом, Скутельник оказался от Натальи Игоревны на расстоянии вытянутой руки.

Номер за номером участники концерта приближали минуту, когда Веня должен был прочесть вслух свой монолог. Начинающий сатирик нервно теребил бумажку с текстом. Тамара Петровна, взяв на себя роль ведущей, объявила выход Венедикта. Утерев пот со лба носовым платком, кисло улыбнувшись товарищам-хористам, Евсееву, Рафаилу Даниловичу и Тамаре Петровне Скутельник начал читать. После первой же фразы волнение отступило, Веня раскрепостился и шпарил наизусть. Так сложилось, что директриса Наталья Игоревна оказалась напротив чтеца, который выбрал целью своей страстной речи именно её, как это обычно делают некоторые лекторы. Натянуто улыбаясь, Наталья Игоревна готова была провалиться на месте потому, что тема, поднятая в монологе на злобу дня, а именно, «оголтелый национализм в республике», не предвещала ничего хорошего. Со стороны могло показаться, что Скутельник читает монолог Горчаковой, дабы та, как руководитель, дала оценку происходящему. Она обязана была как-то отреагировать. Либо засмеяться вместе со всеми, либо пожурить, ибо слышались недовольные возгласы. То, чего директриса боялась больше всего – случилось. Разразился скандал. Сторонники Вени демонстративно хохотали. Противники, а их оказалось немало, ругали автора, вскакивая с мест. Тамара Петровна тщетно пыталась утихомирить собрание. Горчакова вышла под шумок. Как дальновидный руководитель она записалась на курсы румынского языка, чтобы, выучив его, стать неуязвимой для злопыхателей и сохранить место директора за собой. Быть замешанной в скандале не входило в её планы.

Но скандал получил продолжение за пределами учебного заведения. Поползли слухи. Дом работников просвещения обрёл популярность у населения. В разы увеличилось количество желающих освоить музыкальные инструменты. Записываться в группы на занятия музыкой приходили «пачками». Тамара Петровна устала объяснять, что набор закончен. Люди продолжали идти. Это как радовало, так и настораживало. Заведение приобретало «культовое» значение для жителей города, не желающих участвовать в романизации республики.

Вскоре после злосчастного «капустника» в кабинет Натальи Игоревны явился субъект с мрачным лицом. Среднего роста, средней комплекции, одетый во всё серое, с серой кепкой на голове и чёрными ботинками с острыми мысками он походил на ходячий гвоздь с недобрыми глазками под широкой «шляпкой». Человек выбрал стул поближе к столу директрисы и уселся на него без приглашения. Минуя вступительную речь о здоровье и погоде, он представился Чезаром Георгиевичем Попай и без обиняков сообщил, что прислан для конфиденциальной беседы «группой товарищей». Тема беседы – политический климат в коллективе.

Как ни старалась, Наталья Игоревна не могла удержать улыбки. На неё некстати навалилось «ха-ха». Прислать для конфиденциального разговора человека с такой фамилией, пусть и самой распространённой в Румынии и Молдавии – это настоящая та самая, на которой сидел гость, и которую занесли ему в общегражданский паспорт для пожизненного пользования.

Во всё время разговора директор Горчакова не переставала улыбаться. Гость это воспринял как признание его исключительных мужских достоинств и позволил себе вальяжно откинуться на спинку стула. Кепку он таки снял и положил на стол перед собой, открыв совершено голый череп, голый, как то, что было написано у гражданина в паспорте.

«Человек с двумя…», – подумала Наталья Игоревна и рассмеялась в голос.

– Я сказал что-нибудь смешное? – насторожился визитёр.

– Нет, нет, – успокоила Горчакова, – продолжайте, пожалуйста.

– Так вот, вы должны понимать, что в свете грядущих перемен раскол общества на два противоборствующих лагеря неизбежен. Но мы, я подразумеваю интеллигенцию, как плацдарм нарождающейся демократии в республике, должны заблаговременно выявлять противников грядущих перемен и…

– И? – Наталья Игоревна подалась вперед.

– И проводить профилактические беседы с гражданами неправильно понимающими текущий момент. А в случае недопонимания или того хуже противодействия проводимой политике «нового мышления», принимать надлежащие меры, вплоть до…

– До?! – Наталья Игоревна снова подалась вперёд.

– Вплоть до приведения ситуации в надлежащее соответствие.

– Иными словами, физическое устранение «инакомыслящих», – перевела с политической тарабарщины на нормальный язык Горчакова.

Чезар Георгиевич удовлетворённо хмыкнул.

– Не слишком ли рано вы, товарищ, кх-м, Попа и «группа товарищей» взялись выявлять и устранять инакомыслящих? – Наталья Игоревна понимала и умела говорить на «птичьем» языке номенклатурных работников, но сейчас предпочла изъясняться предельно доходчиво, не допуская двусмысленностей. – И вы, и я прекрасно понимаем, что вас сюда привело. Мальчишка сочинил и прочитал монолог. Кому-то понравилось, кому-то нет. Это мелочь, не заслуживающая внимания. Но ВЫ и «группа товарищей» решили акцентировать внимание именно на эту «мелочь» потому, что при определённых обстоятельствах, пользуясь пионерской терминологией «Из искорки разгорится пламя!» Искорка найдена, дуть тоже есть кому. Не так ли?

Чезар Георгиевич благосклонно склонил голову.

– И вы, и я прекрасно понимаем, что от результатов нашего разговора может зависеть ваша карьера и судьба вверенного вам заведения, – сказал он.

– Но это только в том случае, если ВЫ и «группа товарищей» окажутся в лагере победителей.

– Не сомневайтесь, процесс необратим. Развал империи неизбежен. Нам нужны дельные люди, мыслящие широко. Национальность не имеет решающего значения. Достаточно знания румынского языка. Даже хорошо, если руководство на местах в республике займут выходцы из этнических меньшинств.

Глаза Натальи Игоревны округлились:

– Русскоязычное население переведено в статус «этнических меньшинств»?

– В этом нет ничего оскорбительного. Величие нации в том и состоит, чтобы принимать во внимание чаянья своих меньших братьев.

Продолжая мысль, подчеркну, что такие руководители, как вы, нам необходимы. Это выбьет почву у злопыхателей, обвиняющих нас в национализме.

О величии какой нации идёт речь?! Почему все «малые народы» так рьяно стремятся приравнять себя непременно к «великим народам»? Рвут на себе рубаху, из кожи вон лезут, суются везде со своим «величием», размышляла Наталья Игоревна. Словно импотент, на каждом углу хвастает своими сексуальными подвигами, а в постели злится, ругается и обвиняет партнёршу в своей несостоятельности.

Представляя лицо «группы товарищей» Попа говорил с энтузиазмом, распалялся и заводил себя словно на митинге. Голос его крепчал, глаза сатанели и стекленели. Сознавая собственное величие, он брызгал слюной и смотрел поверх макушки Натальи Игоревны в светлые дали неизбежных перемен. Правда перемены пока ещё представляли собой абстрактные образы и не вполне сформировавшиеся понятия. «Демократические процессы», «единение нации перед лицом внешней экспансии», «возрождение национального самосознания» и другая словесная белиберда пролетали скучной галиматьёй мимо ушей Натальи Игоревны. Пока оратор упражнялся в словесных изысках, директриса обдумывала позицию, которую ей надлежало занять. Интересно, чем думала мать, нарекая сына Чезаром, мелькнуло в голове Горчаковой. Женское любопытство взяло верх, и неожиданно для самой себя она спросила:

– Чезар, это Цезарь?

– Да, а что?! – мужчина встрепенулся и насторожился.

– О-очень красивое имя!

Цезарь Попа покраснел от удовольствия.

– Итак, мне кажется, я вас поняла, – пора «закругляться» решила Наталья Игоревна. – Мы все независимо от политических взглядов и вероисповедания обязаны объединиться в священной борьбе с прогнившими и изжившими себя порядками застойного периода. Я, как директор, обещаю, что буду внимательно следить и чутко реагировать и пресекать политически незрелые высказывания и сеющие межнациональную нетерпимость настроения, – Горчакова выдохнула, удивляясь сама себе. «Чего только ни городят люди для избавления от дураков», – подумалось ей.

– Пресекать не обязательно, – благосклонно поправил Чезар Георгиевич. – Достаточно просигнализировать. – Он аккуратно вынул из внутреннего кармана пиджака и, потянувшись через стол, положил перед директрисой визитку.

Наталья Игоревна вспыхнула, но быстро загасила гнев. Ей предлагали роль «сексота». Что ж, как говориться: «сказанное слово серебро, а не сказанное – золото». Она выдавила улыбку и проводила визитёра до двери.

– Сволочь, – прошипела она, когда шаги за дверью удалились. Она села за стол, достала из тумбочки бутылку коньяку и только после второй рюмки заела долькой лимона. Некоторое время Наталья Игоревна брезгливо разглядывала визитку, собралась разорвать её и выбросить в мусорное ведро под столом, но в последнее мгновенье передумала, сунула карточку в ящик и с глухим стуком задвинула в стол.

День отъезда в дружественную Румынию приближался. Хористы репетировали до хрипоты. Репертуар коллектива претерпел изменения. Теперь в нём преобладали молдавские народные песни и произведения румынских композиторов. Для поездки заграничные паспорта не требовались. Основанием для беспрепятственного пересечения государственной границы являлась прописка на территории Молдавии. В списки по культурному обмену были включены хористы, представители Гороно и члены их семей, а также «полезные люди», коих набралось немало. Списками занималась Горчакова. На одного хориста пришлось двое «сопровождающих». В рамках культурной программы предполагался обмен промышленных товаров на леи, ибо не песнями едиными…

Кроме разбитой стиральной машинки Вене нечего было предложить братскому народу. Со своей «бедой» он явился к Биткову и Садыковскому. Директор и завуч внимательно выслушали полный трагизма рассказ коллеги. В порыве сострадания старшие товарищи великодушно вызвались помочь молодому специалисту и заодно румынскому населению выбраться из нищеты, в которую их вверг своей политикой недавно расстрелянный коммунист Чаушеску.

Понимая шаткость и «временность» своего положения, руководители спортивной школы взялись разгрузить излишки спортивного инвентаря со склада, дабы освободить от бремени материальной ответственности своих безымянных приемников. Обязанности распределили по справедливости. Венедикту, как самому молодому, сильному и выносливому, вменялось перевозить и реализовывать товар. Дмитрий Кириллович и Сергей Владимирович обеспечивали экспедицию трусами, майками, кедами, спортивными тапочками, скакалками и другими предметами лёгкой промышленности. Прибыль делилась поровну. Договор скрепили бутылкой коньяку к обоюдному удовольствию сторон.

Жизнь показала, что Евсеев, рассказывая Венедикту о мастерстве гитариста Юры по ремонту электроприборов, не преувеличивал гениальных возможностей последнего. Стиральную машинку «малютка» не выкинули только потому, что о ней забыли. Юра вынес агрегат в прихожую из кладовой комнаты и, не раздумывая, принялся за дело. Через час мотор заработал, центрифуга закрутилась.

– Ещё РАЗ она сработает, но не больше, – предупредила Юрий, укладывая отвёртку и гаечные ключи в полинявший от времени видавший виды кожаный чемоданчик для инструментов, с которым явился в гости. – Помни об этом, Веня.

Веня не мог смириться с мыслью, что ему предстоит обмануть ничего не подозревающего румына. Его мучали угрызения совести. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Особенно после того, как отказалась ехать Тамара Петровна.

– Это не музыканты, а цыганский табор какой-то, – заявила она в сердцах, увидев и услышав, с каким энтузиазмом хористы обсуждают, где и почём можно купить мужские носки, хлопчатобумажные семейные трусы в цветочек, кальсоны, бюстгальтеры и байковые панталоны.

В день отъезда к Дому работников просвещения подали два «Икаруса» с предупреждающими знаками на переднем и заднем стёклах «Дети». «Детишки» шумною гурьбой бросились укладывать баулы и сумки в багажное отделение. Места на весь багаж не хватило. Салоны автобусов и проходы набили под завязку. Водитель обложил матом «работников просвещения» и Веню с его стиральной машинкой, которую пришлось поставить у задней двери, отчего дверь перестала открываться. Из-за этого пассажирам с задних мест предстояло выбираться на перекур и «до ветру» по головам товарищей через весь салон.

Не унывающий Евсеев, расположившись на последнем сидении, не мешкая, дабы не упускать и без того быстро улетающее время отпущенное на поездку, откупорил канистру вина и пустил стакан по кругу. В круг входили две Елены, Юра и Венедикт. По мере приближения автобусов к границе в районе города Леова, канистра пустела, разговоры становились громче. Всё чаще звучал заразительный смех Евсеева и «Мои аплодисменты!»

Автобусы беспрепятственно объехали многокилометровую автоколонну и остановились у пограничного шлагбаума. Хозяева «жигулей», «москвичей», «волг» и «рафиков», набитые «гуманитарной помощью», угрюмо смотрели вслед конкурентам от искусства. Сутки у границы оставили на их небритых и немытых лицах неизгладимый след приязни и любви к человечеству, особенно к таможенникам и «блатным», которые под предлогами «культурного обмена» и «служебных командировок» лезли без очереди, наэлектризовывая и без того нервозную обстановку.

Нога в начищенном хромовом сапоге офицера пограничной службы ещё пока советской армии ступила на подножку передней двери автобуса. Он, «лицо» Великой державы, приученный строго соблюдать устав и законность на вверенном ему участке государственной границы, долгим взглядом осмотрел салон, баулы с сумками и полупьяные, красные и наглые лица носителей культуры. За подтянутостью и выправкой Вене показалась хорошо замаскированная растерянность человека, не знающего, как должно себя вести в новых условиях прохождения таможни. Расплывчатая формулировка сверху «не препятствовать сближению братских народов» и поверхностная проверка паспортов, где не отмечались даты въезда-выезда, превращали пограничный контроль в фикцию. Офицер распорядился выйти всем из автобуса. С прибаутками и шуточками народ потянулся к выходу. Сержант с «калашом» на плече смотрел прописку и сверял фотографию в паспорте с «помятым» оригиналом. Делал это быстро, словно стыдясь самой процедуры. Офицер, заложив руки за спину, отстранённо оглядывал проходящих мимо граждан не очень понятно какой страны. Через десять минут досмотр был окончен. Народ с весёлым гоготом полез на свои места.

– А если бы мы бомбу везли? – спросил Скутельник.

– Не волнуйся, кому надо и бомбы провозят, был бы спрос, – ответил Евсеев.

От его слов Веня загрустил. «Вот и нет ДЕРЖАВЫ», – подумал он.

За нейтральной полосой лежала Румыния. Шлагбаум поднял румынский солдат и на его плече весел такой же автомат «Калашникова» с деревянным прикладом, что и у его коллеги на противоположной стороне нейтральной полосы. Только, как показалось Вене, оружие сильно мешало служивому, был он в нечищеных ботинках, серая форма висела на нём мешком и первое, что он показал жестом: «Дай закурить». Кто-то бросил ему в приоткрытое окошко начатую пачку «Темпа». Солдат подобрал с влажного после дождя асфальта сигареты и быстро сунул во внутренний карман кителя. Паспортов не проверяли. Ленивый офицер ленивым жестом указал водителю головного автобуса на уходящую в серую даль дорогу. С шипением дверь закрылась. Под радостное «ура» зазвенели стаканы и кружки. В едином порыве хористы и торговый люд взялись пить заздравные. Они так в этом преуспели, что к вечеру, прибыв к месту назначения в город Бырлад, твёрдо стояла на ногах только директор Горчакова, положение обязывало, и два чиновника из министерства культуры. Им, чиновникам, врачи настоятельно советовали воздержаться от злоупотреблений спиртным, дабы не подрывать и без того подорванное здоровье. Но у врачей своя правда, а у их подопечных своя.

Полные энергии и оптимизма молодые организмы Скутельника и Евсеева не сломил длительный дневной «переход». Они помогли осатаневшей директрисе выгрузить плохо соображающий контингент из автобусов вместе с «боезапасом» и разложить по койкам в интернате, где разместили гастролёров из Молдовы. Как бывалые санитары с поля боя выносили под руки раненых, так Венедикт и Анатолий выводили из-под «алкогольного огня» близких товарищей и незнакомых соотечественников. Перед лицом тяжёлого алкогольного отравления все равны. Это стало ясно, когда Горчакова в знак благодарности предложила своим помощникам отметить благополучное прибытие, и уже через час её утомлённое усталостью тело пьяно храпело, причмокивало и присвистывало на неразобранной постели в комнате для начальствующих особ с отдельным умывальником и обмылком в подставке над раковиной. Два чиновника, игнорируя увещевания врача, приняли с устатку и повалились на кровати, едва скинув обувь.

Неутомимый Евсеев, ощупью передвигаясь вдоль стенки коридора, натолкнулся на «таинственную незнакомку». Она стояла у открытой форточки, вцепившись в раму двумя руками и из последних сил удерживая равновесие. Охваченный порывом неожиданной страсти завхоз вызвался проводить «незнакомку» в отдельные апартаменты, переложил её ладони себе на плечи, не удержался на ослабевших ногах и рухнул вместе с нею на пол. Попытки подняться забрали у «падших» последние силы.

В поисках туалета, обозначенного на двери в коридоре буквами «WC» спящие тела приятеля и женщины бальзаковского возраста обнаружил в полумраке споткнувшийся о них Венедикт. Пьяный от покойника отличается тем, что дышит, но и того и другого тащить на себе чрезвычайно тяжело. Пыхтя и ругаясь, Веня по очереди перенёс «влюблённых» и подложил к кому-то на койки. Искать свободные места Скутельнику было недосуг. Измождённый, он рухнул на место рядом с кроватью Евсеева, не обращая внимания на чьё-то возмущённое ворчание.

Утро неверным светом из окна прояснило положение дел и расположение тел в комнате. В густом мраке ночи Скутельник разложил людей как сумел, не оставлять же их было замерзать на продуваемом сквозняками полу. Завхоз Евсеев оказался в «объятиях» начальницы Наталии Игоревны. «Таинственная незнакомка» возлежала с толстеньким и лысеньким чиновником из министерства культуры, положив свою пухлую ручку тому на причинное место, правда поверх одеяла. Сам же Веня обнаружил у себя под мышкой взлохмаченную голову жены чиновника. Та в сонной истоме нежно обнимала юное тело, положив своё отмеченное целлюлитом бедро на мускулистую ногу незнакомца. В таких недвусмысленных позах руководителей поездки застала представительница румынской стороны, явившаяся уточнить план культурной программы.

Наталья Игоревна стряхнула на пол оторопевшего Евсеева. Анатолий ударился копчиком о деревянный пол, моментально проснулся и вскочил на ноги, заправляя измятую рубашку в брюки и застёгивая ширинку. Чиновница отпрянула от Скутельника и забормотала ругательства, но как-то неубедительно, с оглядкой на мужа. Чиновник скорее для проформы пожурил неохотно зашевелившуюся на нём даму, и не спеша отстранил от себя её ласковые руки.

– Вы кто такой? – спросила чиновница Веню.

– Скутельник, – ответил хорист, вставая с кровати.

– Как Скутельник?! Тот самый Скутельник?!! – глаза чиновницы округлились так, будто перед ней стоял лохматый Йети.

– Скутельник он и есть Скутельник. А что вы подразумеваете под определением «тот самый»? – Веня воззрился на женщину. Та промямлила что-то невразумительное.

Неловкую паузу прервала решительная Горчакова:

– Все по местам! Приводим себя в порядок, через полчаса завтрак, через час выезд на концерт, остальные, те, кто не задействован в «культурной программе» – на рынок, осуществлять дружеские связи с аборигенами путём товарно-денежного обмена.

Однако две трети «поющего» коллектива оказались небоеспособными. Радостное «вчера» обернулось хмурым «сегодня». Тошнота, головокружение, слабость и потливость ставили под угрозу срыва «культурный обмен».

– Всех опохмелить, – приказала директор Горчакова «санитарам» Евсееву и Скутельнику. Приятели, принявшие дозу коньяку из директорского резерва, с просветлёнными лицами несли по комнатам «благую весть». Евсеев наливал в рюмочку «лекарство» и подавал страждущим. Веня выдавал шоколадные трюфели из раскрытой коробки. Тем, кого мутило от коньяка, предлагалось сухое каберне в гранёном стакане и малосольный огурчик на вилке.

Коллектив ожил. Возгласы благодарности перемежались ещё пока негромкими попытками смеяться. В помятых платьях и не наглаженных костюмах хористов увезли в неизвестном Венедикту направлении. Руководство хором взяла на себя Елена Валерьевна. Концертмейстером при ней назначили Елену Леонидовну. Вечером, когда коллектив без потерь, но в совершенно непотребном виде вернулся в расположение интерната, выяснилось, что во время концерта «тракторист» Иван Тимофеевич упал с задней скамейки и своей массой подмял теноров. Это решило исход концерта. Сбитые с ритма участники хора тянули кто в лес, кто по дрова. Дирижёр Елена Валерьевна в запале обложила полупьяных певцов трёхэтажным русским матом. Зрители не поняли ни слова. Решив, что короткий текст дирижёра неотъемлемая часть программы, встретили его аплодисментами. Басы ответили дружным смехом. Зал подхватил смех, считая и это составляющей выступления. Смеялись продолжительно, заразительно и от души. Одни от того, что ничего не понимали, другие от того, что понимали всё, но остановиться не могли. Вопреки тревожным ожиданиям с утра, к вечеру культурный обмен удался к обоюдному удовольствию сторон. Банкет со скромной закуской и обильным винопитием довершил дело.

Горчакова освободила Евсеева и Скутельника от «хоровой» повинности и с утра отпустила на городской рынок, поручив Анатолию часть своего товара. Он великолепным образом один в один походил на товар завхоза. Пёстрых расцветок детские шёлковые юбочки, голубенькие хлопчатобумажные маечки и белые гольфы, точь в точь, как у завхоза на складе. Единственно, что отличало товар Евсеева от вещей начальницы, это скрученная в пучки резинка для трусов. Всё это и прочую мелочёвку расторопный Евсеев разложил на бетонном столе. Рядом с ним устроился Скутельник. Его обретшая новую жизнь машинка возвышалась над цветными семейными трусами, носовыми платками, стельками и шнурками для ботинок, домашними тапочками, женскими байковыми халатами, бюстгальтерами добротного отечественного пошива с запасом прочности на сто лет вперёд, зеркальцами и дешёвой губной помадой, одеколоном «Гвоздика» из бабушкиных запасников и другими полезными в обиходе вещами. На обширном пространстве, куда ни кинешь взор, мелькали головы разгуливающих вдоль торговых рядов румын. Они щупали, нюхали, примеряли, растягивали, гомонили, спорили, отходили, возвращались, слюнявили леи, рассчитываясь за товар. Местные жители обращались к продавцам из сопредельного государства «коллега», что забавляло Венедикта. «Кыт коста, коллега?» (Сколько стоит, коллега?) У него почти ничего не брали.