Текст книги "Рассекречено. Правда об острых эпизодах советской эпохи"

Глава 8. Мятеж на Сухаревке

В начале 1930-х годов власть Сталина висела на таком волоске, что его мог свергнуть даже один батальон.

По сей день кажется, что в 1930-е годы власть тов. Сталина была крепка, как броня, а все заговоры против него, в изобилии раскрываемые бдительными органами, – липа и мистификации, услужливо сварганенные в угоду «вождю народов», одержимому манией преследования. Это действительно так, но одну попытку военного переворота – в августе 1934 года – чекисты все же проморгали. Только вот об этом ни в одном учебнике и поныне нет ни строки. Да и об этом деле вообще никто и никогда не узнал бы, не будь опубликована переписка Сталина с Кагановичем за 1931–1936 годы.

Дело в том, что Сталин тогда имел обыкновение раз-два в год надолго покидать Москву, выезжая «на юга», – чаще всего с июля по октябрь, иногда и по ноябрь. На время этого «курортного романа» обязанности заместителя Сталина по партии в Москве исполнял особо доверенный член Политбюро ЦК ВКП(б), руководивший в это время повседневной работой Политбюро. До 1930 года таковым был секретарь ЦК ВКП(б) Вячеслав Молотов, но в связи с его перемещением в кресло председателя Совета народных комиссаров СССР Сталин в 1931–1936 годы передал обязанности своего «курортного» зама по партии Лазарю Кагановичу. Для Сталина сей персонаж был хорош прежде всего тем, что при всей своей кипучей энергичности, потрясающей работоспособности и исполнительности он был безмерно предан лично вождю, отличаясь безмерной исполнительностью и… безынициативностью. К тому же он не был слишком любим (если не сказать крепче) остальными членами сталинского синклита. Так что от него точно не приходилось ждать «нездоровой инициативы» – попытки сговориться с другими членами Политбюро за спиной Сталина или, упаси боже, участия в полноценном заговоре против вождя: Верный Лазарь о таком и помыслить не мог. Хотя власть Кагановича во время отсутствия Сталина и была почти безмерна, абсолютно все мало-мальски значимые решения, принимаемые в Политбюро, Каганович всегда согласовывал со своим хозяином. Поскольку же качество телефонной связи, пусть и правительственной, между Москвой и сочинской дачей Сталина было еще отвратным, общение шло посредством шифротелеграмм и писем, ежедневно отправляемых-доставляемых специальными курьерами НКВД (до 1934 года – ОГПУ). Порой такое эпистолярное общение происходило по несколько раз на дню: отдых – отдыхом, но руку на пульсе «хозяин» предпочитал держать крепко и цепко.

И вот в конце июля 1934 года Иосиф Сталин, как обычно, отправился из душной и жаркой Москвы отдыхать в Сочи, и его пребывание там затянулось до 28 октября. На время же его отсутствия, как и было заведено, «на хозяйстве» в Москве остался Каганович.

Каково же было удивление Сталина, когда 5 августа 1934 года Каганович, информируя «хозяина» о первом заседании Политбюро после его отъезда, как бы между прочим – всего лишь пятым (и последним!) пунктом – сообщил: «Сегодня произошел очень неприятный случай с артиллерийским дивизионом Осоавиахима. Не буду подробно излагать. Записка об этом случае короткая, и я ее Вам посылаю. Мы поручили Ягоде[24]24
  Нарком внутренних дел СССР.


[Закрыть] и Агранову[25]25
  Первый заместитель наркома внутренних дел СССР.


[Закрыть] лично руководить следствием. Утром были сведения, что Нахаев, начальник штаба дивизиона, невменяем, такие сведения были у т. Ворошилова. Сейчас я говорил с т. Аграновым, он говорит, что из первого допроса у него сложилось впечатление, что он человек нормальный, но с некоторым надрывом. Показания он дает туго. Ночью будет протокол допроса, и я его Вам пошлю. Тут необходимо выяснить, один ли он, нет ли сообщников? Ясно одно, что Осоавиахим прошляпил. В дальнейшем буду информировать Вас о ходе следствия». Оценка, мягко скажем, весьма сдержанная, хотя ЧП на самом деле оказалось весьма неординарным.

Восставший дивизион

В 8 часов утра 5 августа 1934 года в Красноперекопские казармы Московской пролетарской стрелковой дивизии на Сухаревской площади пешим ходом прибыл артиллерийский дивизион Московского лагерного сбора Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству (Осоавиахим, предшественник ДОСААФ) – более 200 бойцов. Впрочем, формально это были граждане, призванные на очередные сборы. Часовой без вопросов пропустил запасников на территорию части. И вот там-то началось! Начальник штаба этого дивизиона, кадровый командир Красной армии и слушатель Военной академии РККА Артем Нахаев, дал команду красноармейцам на построение, а когда дивизион выстроился во дворе казармы, красный командир обратился к ним с пламенной речью. Нахаев призвал бойцов с оружием в руках выступить против… советской власти и лично товарища Сталина, мало того что узурпировавшего власть, так еще и доведшего страну до нищеты. Как утверждали свидетели, Нахаев говорил о том, что основные завоевания Октября утеряны: мы воевали в 1914-м и 1917 годах, мы завоевали фабрики и заводы рабочим, земли – крестьянам, но на самом деле они так ничего и не получили – фабрики и заводы уже не принадлежат рабочим, а земли у крестьян тоже уже нет. Все находится в руках государства, и кучка людей управляет этим государством, государство порабощает рабочих и крестьян, нет свободы слова… «Товарищи рабочие, – кричал Нахаев, – где ваши фабрики и заводы, которые вам обещали в 1917 году? Товарищи крестьяне, где ваши земли, которые вам обещали?» Свой спич Нахаев закончил так: «Долой старое руководство, да здравствует новая революция, да здравствует новое правительство!» После чего отдал приказ своим бойцам занять караульное помещение и захватить находившееся там оружие. По одной из версий, на этом все и кончилось: приказ никто не стал выполнять, и Нахаева тут же повязали. По другой, часть бойцов вместе с ним сделала попытку захватить караульное помещение и, надо полагать, после двинуться на Кремль. Но, увы, караул от запасников Нахаева отбился, свои винтовки отстоял и самого Нахаева схватил.

Мятежник из Осоавиахима

Собственно о Нахаеве сведений буквально мизер – документы следствия по его делу исследователям все еще недоступны, известны лишь выжимки из допросов, зафиксированные в рассекреченных документах. Родился в 1903 году, в 1925 году окончил Ленинградскую артиллерийскую школу, но в 1928 году из армии демобилизовался – вроде бы по болезни. Еще известно, что в 1927 году он якобы сам вышел из ВКП(б) в знак протеста против исключения из партии лидеров оппозиции: в 1927 году так называемый «Ноябрьский объединенный пленум ЦК и ЦКК» исключил из партии Троцкого и Зиновьева, а затем, в декабре того же года, уже XV съезд ВКП(б) «в довесок» исключил из партии еще 75 видных оппозиционеров, в том числе Каменева, Радека, Муралова… Трудно сказать, кому именно симпатизировал Нахаев, троцкистам или зиновьевцам, но симпатии к Троцкому – как отцу-основателю Красной армии – в среде армейского комсостава были тогда довольно высоки. По официальной версии, после демобилизации он долго не мог найти работу. В тех клочках материалов следствия, которые ныне доступны, говорится, что Нахаев «не смог найти работу, которая давала бы ему моральное и материальное удовлетворение». Это все сказка для детского сада: если Нахаева выкинули из армии, по сути, с волчьим билетом – как причастного к оппозиции, нелояльного к сталинским аппаратчикам, да еще и «самоисключенца» – сам же, мол, бросил партбилет на стол. Таким кадрам тогда даже грузчиками устроиться было невозможно! Известно, что до конца 1933 года Нахаев работал где придется, в том числе на разных заводах и стройках в Одессе и Москве, затем устроился преподавателем военных дисциплин в Московский институт физкультуры, был начальником штаба дивизиона Осоавиахима, а затем даже принят на вечернее отделение Военной академии РККА. Значит, какие-никакие связи у него сохранились – кто иначе рискнул бы принять экс-оппозиционера в военную академию, пусть и на вечернее отделение? Причем, как можно понять, академию Нахаев успешно окончил. Дальше начинается полоса неизвестности – для исследователей. Следователи, разумеется, знали все, однако материалы этого дела, повторюсь, находятся на закрытом хранении по сей день – незаконно, в нарушение действующего законодательства о порядке рассекречивания…

В тех же документальных огрызках, которые доступны, говорится, что Нахаев якобы надеялся улучшить свое материальное положение после окончания Военной академии – для того, мол, и поступал. Но вместо улучшения – жуткая нищета: Нахаев вместе с женой снимал угол в селе Жулебино – аж целых четыре квадратных метра! Якобы именно это и подтолкнуло его к протесту против власти. Правда, можно понять, что Нахаева еще не устраивали коллективизация и резкое снижение уровня жизни рабочих. Но на данной теме следователи не зацикливались – на то у них были соответствующие указания.

Поначалу Каганович, ссылаясь на Ворошилова, отписывал Сталину, что Нахаев просто психически неуравновешенный человек, действия его бессмысленны, да и вообще, это, мол, болезненный и нелюдимый тридцатилетний человек, «обремененный многочисленными бытовыми проблемами и служебной неустроенностью». По первоначальной версии следствия, Нахаев, мол, уже даже был готов к самоубийству, заранее заготовив бутыль с ядовитой жидкостью, но не успел ею воспользоваться. Но если мятежник изначально хотел покончить с собой при помощи яда, с какого бока тут вообще мятеж?

Приказано уничтожить

Сталина, получившего первые отчеты от Ягоды и Агранова, версия мятежа психически нездорового одиночки тоже совершенно не устраивает, и 8 августа 1934 года он пишет указание Кагановичу: «Дело Нахаева – сволочное дело. Он, конечно (конечно!), не одинок. Надо его прижать к стенке, заставить сказать – сообщить всю правду и потом наказать по всей строгости. Он, должно быть, агент польско-немецкий (или японский). Чекисты становятся смешными, когда дискуссируют с ним об его „политических взглядах“ (это называется допрос!). У продажной шкуры не бывает политвзглядов – иначе он не был бы агентом посторонней силы. Он призывал вооруженных людей к действию против правительства – значит, его надо уничтожить. Видимо, в Осоавиахиме не все обстоит благополучно. Привет! И. Ст.».

Установка вождя ясна и недвусмысленна, а нищета комсостава, бытовуха и прочая армейская неустроенность в качестве причин мятежа его не интересуют. Он сразу же диктует следствию свои установки, которые чекисты должны обосновать. А именно: это не выступление одиночки, а заговор – надо найти всех, кто в нем замешан; Нахаев – агент иностранной разведки. Сталин даже самолично придумал, какой именно – «польско-немецкой» или даже японской – сложно представить себе, как японская разведка могла завербовать слушателя Военной академии, и близко в своей жизни с японцами не сталкивавшегося! Впрочем, с «поляко-немцами» – тоже. Поскольку же никаких «политвзглядов» у Нахаева, по мнению Сталина, быть не может, то чекистам Генриха Ягоды незачем разводить на допросах дискуссии с арестантом на предмет положения в стране и партии. За кадром, правда, остается вопрос, отчего «продажная шкура», якобы кормящаяся из рук сразу нескольких иностранных разведок, живет поистине в ужасающей нищете, голодает и с трудом наскребает средства для съема угла в четыре квадратных метрах – в селе Жулебино?

В письме от 9 августа 1934 года Каганович сообщал Сталину, что «следствие о Нахаеве разворачивается туго. Он сам заболел, в связи с его попыткой отравления (кто мог пытаться отравить арестанта в чекистской тюрьме, Каганович не поясняет! – Авт.), и трудно поддается допросу. Завтра будут его допрашивать. Остальные показания пока связей не раскрывают». После чего информирует Сталина, что уже послал ему «две маленькие записочки» Николая Куйбышева, члена Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) и руководителя группы по военно-морским делам, «который по моему поручению занялся проверкой осовиахимовских казарм», и записки эти «подтверждают крупнейшие дефекты» в организации караульной службы.

Но главного курортника страны мало интересуют сложности караульной службы в казармах: заговор налицо, пусть и провалившийся, а заговорщики-то где, где остальные карбонарии и их подельники? Не мог же, размышлял вслух товарищ Сталин, это все учинить сам Нахаев, какой-то слушатель академии… До товарищей в Москве наконец-то дошло, чего именно хочет их «хозяин», и тональность переписки резко меняется. 12 августа 1934 года Каганович сообщает «хозяину»: «По делу Нахаева Вы совершенно правы в своей оценке и дела по существу и слабостей допроса. Он пока настоящих корней не показывает. Все его поведение – это подтверждение того, что он иностранный агент. Через пару дней придется окончательно решить вопрос в духе Ваших указаний». Что за пресловутое «решение вопроса», если человек уже сидит и его интенсивно допрашивают?! Вывод напрашивается лишь один: применение физических мер воздействия, пытки, проще говоря.

В тот же день Сталин ответил Кагановичу: «На счет (так у Сталина. – Авт.) Нахаева – нажимайте дальше. Вызовите Корка[26]26
  Август Корк, командующий войсками Московского военного округа.


[Закрыть] и его помполита и дайте им нагоняй за ротозейство и разгильдяйство в казармах. Наркомат обороны должен дать приказ по всем округам в связи с обнаруженным разгильдяйством. Контроль пусть энергичнее проверяет казармы, склады оружия и т. д.». 14 августа Каганович вновь информирует Сталина о «разборе полетов»: «Заслушали мы сегодня т. Куйбышева Н. о казармах и об Осоавиахиме (т. Ворошилов уже присутствовал). Подробная записка т. Куйбышева Вам посылается, из нее Вы увидите всю расхлябанность с пропусками в казармы. Объяснять это только тем, что-де Моссовет не выселил всех жильцов из дворов, где расположены казармы, нельзя. Конечно, надо выселить, но вина военных тт. несомненна. Завтра мы подработаем предложение, которое Вам пришлем». И, наконец, о главном: «Нахаев пока не признается в своих связях, мы дали указания вести следствие без дискуссий, а по всем правилам».

По всем правилам означало только одно: бить, бить и бить – пока не подпишет все, что от него хотят чекисты. «Как и следовало ожидать, – с чувством глубокого удовлетворения сообщал вождю 28 августа Каганович, – Нахаев сознался в своих связях с генералом Быковым, работавшим в Институте физкультуры. А этот генерал является разведчиком, как пока установлено, эстонским. Надо, конечно, полагать, что не только эстонским. Это пока первые признания. О дальнейшем буду сообщать». Вот! Наконец и первые подельники появились, даже, скорее, организаторы и вдохновители: бывший царский генерал Быков, сослуживец Нахаева по Московскому институту физкультуры. Указание вождя искать в этом деле иностранную разведку тоже выполнено: для зачина нашли пока эстонскую.

Правда, тов. Каганович с информированием Сталина слегка опоздал: еще 26 августа тот получил шифровку от первого замнаркома внутренних дел Якова Агранова: «Сочи. Т. Сталину. Арестованный начальник штаба артиллерийского дивизиона Осоавиахима Нахаев сознался, что свое выступление в красных перекопских казармах (так в тексте. – Авт.) он сделал по указанию своего бывшего сослуживца по институту физкультуры, бывшего генерала Быкова Леонида Николаевича. Нахаеву было известно о связи Быкова через эстонское посольство в Москве со своим однополчанином по царской армии, ныне работающим в качестве начальника эстонского генерального штаба. Особым отделом Быков разрабатывался по подозрению в шпионаже в пользу Эстонии. Последнее время Быков состоял заведующим сектором личного состава института физкультуры. Сегодня он нами арестован. Показания Нахаева направляю почтой. № 2145/. Агранов».

Тема Нахаева исчезает из «курортной» переписки Сталина с подручными. 15 ноября 1934 года уже сам нарком внутренних дел Ягода извещает Сталина, что «царский генерал» Быков тоже во всем сознался: и что дал указание Нахаеву организовать выступление, и что был связан с эстонской разведкой и эстонскими дипломатами в Москве…

Все, дело сфабриковано, Сталин мог быть удовлетворен, а чекисты – почивать на лаврах. Судьба же самого мятежника была предрешена: 5 декабря 1934 года Политбюро по предложению Ягоды приняло постановление о направлении дела Нахаева для закрытого слушания в Военную коллегию Верховного суда СССР. Разумеется, Военная коллегия под председательством Ульриха могла вынести лишь один приговор: расстрел. Был ли Нахаев расстрелян тогда же или чуть позже, в начале 1935 года, пока неведомо, как неизвестно и то, проходил ли по этому делу еще кто-то, кроме него и пресловутого Быкова[27]27
  Леонид Николаевич Быков, 1865 г. р., выпускник 1-го Московского кадетского корпуса, 3-го военного Александровского училища и Николаевской академии Генерального штаба, генерал-майор (1914). Арестован в 1934 г., расстрелян, по одним данным в 1935 г., по другим – в 1937 г.


[Закрыть].

А в Осоавиахиме и частях Московского военного округа развернулась зачистка от «сомнительных» кадров. Еще 22 августа 1934 года Политбюро приняло специальное постановление «О работе Осоавиахима». В тот же день принято и постановление «О состоянии охраны казарм Московского гарнизона»: взыскания были объявлены командованию Московского военного округа, Московской стрелковой пролетарской дивизии, сотрудникам Особого отдела Главного управления государственной безопасности НКВД, началась и чистка командного состава Московского военного округа. Попутно Политбюро приняло еще одно постановление с примечательным заголовком: «О квартирном вопросе начсостава Московского гарнизона», признав, что с жильем дела у красных командиров обстоят совсем плохо. А 28 августа нарком обороны Ворошилов, как сообщил Сталину Каганович, «поставил вопрос о снятии Корка. Сейчас т. Корк прислал мне лично письмо с просьбой поддержать его освобождение от поста командующего МВО. Я лично думаю, что вряд ли следует его освобождать. Очень прошу Вас сообщить Ваше мнение». Что там «лично думал» Каганович, Сталина совершенно не интересовало, так что спешить он не стал и от командования войсками МВО Корка отстранили позже, уже в 1935 году.

Мятеж не может кончиться удачей?

Так или иначе, но историю Нахаева вождь воспринял более чем серьезно: его шокировало, что при удачном стечении обстоятельств всего лишь один батальон запросто мог совершить переворот. Посему тогда же было решено от греха подальше вывести из Москвы целый ряд армейских частей. Тем паче отчеты Особых отделов гласили: после страшного голода 1933 года и вследствии тяжелейшего положения с продовольствием армия тоже поражена «отрицательными настроениями». Особенно это заметно было в 1932–1933 годах. По данным чекистов, общее количество зафиксированных при помощи стукачей «отрицательных», однозначно «антисоветских» высказываний – антиколхозных, антипартийных и антисталинских – выросло в РККА с 313 762 в 1932 году до 346 711 в 1933 году. Всего же в 1933 году в «отрицательных высказываниях» особистами были замечены 230 080 красноармейцев и краснофлотцев, а также 48 706 лиц младшего начсостава и 55 777 лиц среднего комначполитсостава – свыше 334 тысяч военнослужащих, до 60 % всего личного состава РККА того времени! Только лишь в 1933 году из армии чекистами было изъято 22 308 человек «социально чуждого элемента», тогда же ликвидирована «контрреволюционная группа в МВО» – «Русская фашистская партия», которую якобы создал и возглавлял член ВКП(б) с 1918 года, преподаватель Военной академии РККА В. Н. Ахов[28]28
  Ахов Василий Николаевич, 1883 (или 1888) г. р., преподаватель Военно-инженерной академии, арестован 31 декабря 1932 г., обвинен в террористической деятельности, контрреволюционной агитации и пропаганде. 17 февраля 1933 г. приговорен к расстрелу коллегией ОГПУ, расстрелян 21 марта 1933 г. Реабилитирован в 1958 г.


[Закрыть]… Так что социальная база у потенциальных военных мятежников была – и еще какая, не говоря уже о том, большой любовью среди красноармейцев и товарищей командиров товарищ Сталин тогда явно не пользовался. А уж в том, что мятежники получили бы поддержку ряда высокопоставленных чинов Красной армии, Сталин тогда даже и не сомневался…

Глава 9. Горький: смерть по расписанию

18 июня 1936 года на правительственной даче в Горках-10 скончался писатель Максим Горький, он же Алексей Максимович Горький, он же – Алексей Пешков. Обстоятельства его смерти были странны, страшны и загадочны, а официальные сводки о ходе болезни нелепы, путаны, противоречивы, полны недомолвок и откровенной лжи, чтобы принять версию ненасильственной смерти. До сих пор даже нет ясности, от чего именно Горький умер: болячек у него хватало, не секрет, что всю жизнь он страдал от туберкулеза, о следах которого в заключении патологоанатомов – ни слова! Казенное медзаключение, путаясь, говорит то о гриппе, то о непонятной «тяжелой инфекции», а казенный же акт вскрытия – о смерти в связи неким «острым воспалительным процессом в нижней доле левого легкого»…

Официально Алексей Максимович заболел 1 июня 1936 года – вдруг и сразу. И тут же пошли «чудеса», описанные литератором Аркадием Айсбергом: пачками стали звонить анонимы – тоже «вдруг», по кремлевскому телефону (!), – спрашивая, куда доставлять венки и телеграммы соболезнования, пришло и несколько таких телеграмм. В особняке на Малой Никитской – тоже «вдруг» – нарисовались товарищи с ордерами районного архитектора, требуя срочно освободить дом, находившийся, между прочим, на балансе АХУ Кремля! Понятно, что это был спектакль, и режиссер его угадывается. А с 6 июня 1936 года «Правда» – тоже «вдруг» – публикует бюллетени о состоянии здоровья Горького, что поистине уникально: ранее такие бюллетени публиковались лишь однажды – во время предсмертной агонии Ленина. После – тоже лишь раз: во время агонии уже Сталина! Страну и мир явно готовили к уходу Горького.

К тому времени Горький – глыба мировой литературы, ее «живой классик». В 1932 году Страна Советов пышно отметила 40-летие его литературной деятельности: переименовали в честь него Нижний Новгород и главную улицу столицы, столичный же Парк культуры и отдыха, даже Московский художественный театр тогда стал имени Горького. Имя Горького получило множество улиц, театров и парков культуры в других городах, выпустили несколько марок с его портретом. В том же 1932 году решили построить и самолет-гигант «Максим Горький»… Но купоны с этого спектакля стриг не Горький, а его подлинный режиссер: на вершине (и закате) своей славы «Буревестник революции» отменно послужил не просто «культурной» ширмой режима Сталина, но и славно потрудился, по меткому выражению известного литературоведа Бенедикта Сарнова, для легитимизации всей его политики, «для легитимизации его роли вождя партии и народа, единственного законного преемника Ленина». Именно «великий гуманист Горький» на всю планету восхищался идиллией «трудового перевоспитания» в Соловецком лагере особого назначения ОГПУ и воспел рабский труд заключенных – строителей Беломорско-Балтийского канала, он же подарил Сталину и один из самых страшных лозунгов, оправдывающих любой террор, – «Если враг не сдается, его уничтожают». В его активе публичное оправдание уничтожения крестьянства, коллективизации и раскулачивания. Как один из созидателей сталинского имиджа он был незаменим, но до поры: как любил говаривать сам вождь, незаменимых у нас нет.

К 1936 году время живого Горького не просто зримо истекало и вождь перестал нуждаться в его услугах, а много хуже – он становился досадной помехой. Не считая такой «мелочи», что к тому моменту в отношениях Сталина с Горьким уже побиты все горшки. Причин тому немало. Например, писатель так и не стал делать пьесу о «вредителях», хотя товарищ Сталин очень просил. Более того, проигнорировал и официальный заказ на создание художественной биографии вождя, хотя это было предложение не из тех, от которых можно было уклониться. Алексей Максимович в 1931 году все же вынужден был дать согласие на ее написание, даже получил подъемные, а из секретариата вождя – необходимые материалы. Но биографию так и не написал, саботировав заказ Сталина, такого тот не прощал. Хотя, по своему обыкновению, с резкими телодвижениями не спешил. Впрочем, быть может, сталинской «ответкой» стала смерть в мае 1934 года сына Горького, Максима? Но тема ликвидации Максима Пешкова оперативниками Ягоды – отдельная история, уже добротно проработанная исследователями. Открытым остается лишь вопрос, сделано ли это было с негласно-молчаливой санкции вождя или по его прямому указанию.

Раздражала «Хозяина» и настораживала дружба «Буревестника» с Бухариным и Каменевым. В 1933 году Горький буквально вынудил Сталина вернуть Каменева из ссылки, назначить директором издательства «Academia», да еще и высказал пожелание, чтобы тот стал во главе создаваемого Союза писателей СССР! После ареста Каменева в декабре 1934 года личные отношения Сталина с Горьким были разорваны окончательно, а в 1935 году «Буревестник» демонстративно затребовал заграничный паспорт для выезда в Италию, получив отказ.

Последние два года своей жизни «живой классик» провел фактически под домашним арестом, в изоляции от внешнего мира, окруженный непроницаемым кольцом чекистов и сексотов. Он, конечно, не был опасен вождю, но уже сама ситуация как бы говорила, что и время «Буревестника» вышло, и пора перемещать его Кремлевскую стену. Поскольку мертвые классики всегда удобнее живых: не фрондируют с фигой в кармане и не отказывают товарищу Сталину в его просьбах. Да и никак не мог, не должен был классик дожить до запланированного на август 1936 года Первого Московского процесса – того, на котором, среди прочих, к расстрелу приговорят и столь близкого Горькому Каменева. Мало ли что, вдруг выкинет фортель, найдет способ смачно харкнуть, обгадив постановку…

И вот классик наконец ушел – странно, страшно, в муках, но вовремя и кстати, явно не без помощи специалистов. Но, согласитесь, это куда изящнее и даже гуманнее, нежели, скажем, забивать великого писателя сапогами. Попутно ликвидируя всех его близких и весь сексотный персонал с исполнителями в придачу. Сам Генеральный режиссер трижды приезжал к Горькому во время его агонии: поговорить о… французской литературе и французском же крестьянстве, как гласит официальная версия. Надо же было своими глазами убедиться, что дело сделано и классик реально уходит в вечность.