Текст книги "Рассекречено. Правда об острых эпизодах советской эпохи"

Глава 10. Ширма

 
Золотыми буквами мы пишем
Всенародный Сталинский Закон.
 

В. Лебедев-Кумач

5 декабря 1936 года VIII чрезвычайный съезд Советов СССР принимает конституцию СССР. В историю она вошла как «сталинская», а жила с ней страна почти 60 лет – фактически до 1993 года! Поскольку конституция брежневская – калька сталинской.

И ведь, что пикантно, оценка этого события неизменна. Как сказал в день принятия конституции Алексей Толстой, что это, натурально, «хартия вольности, которой не знало человечество», так с тех пор мысль эту и мусолят все 70 лет – самая-самая, демократичней некуда, одних прав только советские граждане получили целый воз и маленькую тележку в придачу. Не зря же газетка «Завтра» регулярно пишет, что «Сталин сделал самые большие шаги по расширению прав человека», а в массе учебников можно прочесть, как «Конституция победившего социализма… содействовала дальнейшему приобщению народов Севера к политической жизни страны». Уж кто бы сомневался – приобщили по полной программе, отправив на Север массу слишком уж политически подкованных граждан!

А в нынешних учебниках и вовсе допишутся до того, что «неправильно было бы отрицательно относиться к Конституции 1936 года, называя ее сталинской, в то время как ее содержание, напротив, антисталинское. В течение десятилетий Конституция 1936 года служила своеобразным маяком для советского общества (и не только для него), определяя пути его демократизации». Умри – лучше не скажешь: сталинская конституция – на деле антисталинская, да еще и светоч демократизации с маяком в придачу – этот курс лекций («История государства и права России, 1917–1999». СПб., 1999) авторства некоего В. И. Хрисанфова, рекомендован ныне в качестве вузовского учебника. Вот она, квинтэссенция представлений: наидемократичнейший документ и апофеоз расцвета подлинной демократии, гарантировавший основные социальные и политические права и свободы советских граждан. Остается загадкой, зачем она вообще была нужна тов. Сталину и как столь чудесная конституция успешно сочеталась с волной самых массовых в советской истории репрессий. Каковые, кстати говоря, и учинили аккурат сразу после ее принятия.

Гаечный ключ вождя

Считается, что начало новой конституции было положено 5 февраля 1935 года, когда секретарь ЦИК Авель Енукидзе выступил на VII съезде Советов СССР с докладом «О конституционных вопросах». Могло показаться странным, конечно, что инициатива постановки вопроса столь кардинальной важности исходила не от «всесоюзного старосты», председателя ЦИК СССР Михаила Калинина, а от его формального подчиненного. Однако для посвященных все было понятно: в свободное от церемоний награждения время инициативу Михаил Иванович проявлял исключительно при общении с балеринами, а реальными делами ЦИК ведал именно Авель Енукидзе – не просто доверенное лицо Сталина в этом аппарате, но и член Семьи (в ее тогдашнем понимании) и личного «кабинета» вождя. И предложение то он внес вовсе не в качестве работника ЦИК, а именно как функционер партийного аппарата. Проще говоря, конституции изначально и вполне конкретно инициировалась не какой-то там мифически-призрачной советской властью, а партаппаратом. Так что все, кому положено, прекрасно поняли, что забюрокраченный и безынициативный жуир Авель Енукидзе, ни на какую отсебятину не способный, всего-навсего репродуцирует идею главного автора. Созданная же по ходу Конституционная комиссия вообще без экивоков изначально стала комиссией именно партийной, состоявшей исключительно из партфункционеров же. Во главе с тов. Сталиным, официально никаких государственных постов тогда не занимавшим.

И, разумеется, поскольку конституция изначально должна была ассоциироваться только с именем тов. Сталина, первым со сцены пришлось сойти Енукидзе. Когда Авель сделал свое дело, сначала появится постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 22 февраля 1935 года «О проверке личного состава аппарата ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР» (решение о тотальной зачистке ведомства Енукидзе «ввиду наличия элементов разложения в аппарате»), а 3 марта того же года и самого Енукидзе сняли с поста секретаря ЦИК. Спустя месяц следует очередное постановление Политбюро («Об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе»), буквально раздавившее и морально опустившее верного Авеля: мало того, что в аппарате ЦИК свила гнездо целая контрреволюционная организация, так еще и сотрудниц туда (не в «контрреволюционную организацию» – в аппарат) принимали «по готовности… сожительствовать с тем или иным из ответственных работников секретариата ЦИКа», так что «многих из этих сотрудниц тов. Енукидзе лично принял на работу, с некоторыми из них сожительствовал». И кому отныне пришло бы в голову хоть каким-то краем ассоциировать конституцию с именем «бытового разложенца»?!

Если отмотать клубок нитей назад, можно довольно четко установить, что проект «Конституция-36» плавно вырос из главной сталинской сверхзадачи тех дней – реконструкции, централизации и упорядочивания (в сталинском понимании) механизма карательно-репрессивных органов, действовавших в режиме перманентной чрезвычайщины. Не чрезвычайщина, разумеется, смущала вождя, а лишь то, что нестыковка шестеренок карательной машины сильно осложняла процесс конструирования режима уже исключительно личной власти тов. Сталина. Уже не один год тов. Сталин конструировал машину исключительно для себя и под себя так, чтобы никто не мог перехватить руль управления, однако делалось это в начале 1930-х годов не по четко продуманному и безукоризненному плану, а пока еще интуитивно, методом проб и ошибок. Крайне сложно было держать в одних руках нити тогдашнего управления, контролируя ОГПУ, прокуратуру, судебную механику, систему мест заключения и, разумеется, карательный аппарат собственно внутрипартийный. Нестыковок же и трений между чекистами, прокуратурой, наркомюстами было хоть отбавляй: каждый стремился утянуть себе пышки, отдав шишки конкуренту.

Начало и первая половина 1930-х годов – эпоха непрестанных реорганизаций репрессивной машины – не только в попытках нащупать оптимальную форму, но и, что немаловажно, зачистки всех карательных структур от «не своих». Не позднее начала 1934 года Сталин приходит к выводу о необходимости создания новой карательной структуры – союзного НКВД, в состав которого нужно включить реорганизованный ОГПУ (НКВД СССР создан в июле 1934 года). Тогда же встал вопрос о модернизации и механизма внесудебной расправы – печально знаменитых «троек». «Тройки» не отменили, зато учредили еще один карательный инструмент – Особое совещание (ОСО). Параллельно идет реформирование прокурорской системы: 20 июля 1933 года учреждена Прокуратура СССР, которой были подчинены прокуроры республик. Так или иначе, с точки зрения товарища Сталина, в карательных органах царили бардак и расхлябанность. Повторюсь: идея новой конституции как раз и выросла из вполне конкретных сталинских карательных потребностей, в процессе обсуждения их упорядочения. Там уже рукой было подать до гениальной мысли упорядочить и законодательство в целом, дабы зафиксировать новую систему взаимоотношений в этой сфере. Проще говоря, вождь нуждался в качественно новом гаечном ключе для дальнейшего закручивания гаек. И в новом, более оптимальном механизме прикрытия чрезвычайщины (от которой не собирался отказываться) и легализации собственной власти. Сталин не был бы Сталиным, если бы не пришел к мысли, что целесообразнее не размениваться на мелочи, решая проблемы поодиночке и по мере их поступления, а учинить комплексную многоходовку, убивающую сразу кучу зайцев. И, главное, закрепляющую и легитимизирующую, образно говоря, победу банды Сталина – Молотова – Кагановича, над «бандой Троцкого – Зиновьева – Каменева», разумеется. Новая конституция – как качественно новая ширма, прикрывающая механику сталинского единовластия, – чем не гениально?

На краю пропасти

Правда, одно лишь упорядочение само по себе мгновенного результата дать не могло: исходя из причин сугубо внутренних, тов. Сталину позарез нужно было советских людей заговорить, отвлечь их внимание обсуждением, бросить вконец вымотанным и озлобленным «строителям коммунизма» виртуальную конфетку. Проще говоря, поскольку, подобно белке в колесе, невозможно было до бесконечности стремиться к совершенно далекой и явно несбыточной цели, нужен был промежуточный отчет: фиксация того, что сталинский «социализм победил в основном», необходимо было оформить как восклицательный знак – усилия были не напрасны. И дать людям такие более-менее внушительные слова, чтобы они вновь вызвали чувство столь глубокого удовлетворения, чтобы вся страна предалась глубокому самоудовлетворению – по команде, естественно. В общем, ребята, вы не напрасно трудились и шли на жертвы – вот вам документальное свидетельство достижения промежуточного рубежа. Потому как затягивать с конфеткой было уже просто нельзя: в стране вызревало та-акое, что вполне реальным казался шанс, что до 20-летия своего пребывания у власти большевики не доживут. Назревал взрыв, который смел бы прежде всего лично т. Сталина.

Нет, политической оппозиции не было. Но вот почва для нее созревала явно. Это сейчас, после десятилетий умолчания и оболванивания, обывателю всерьез кажется, что к началу 1930-х годов власть Сталина уже прочна и незыблема, а вся страна с энтузиазмом и в едином порыве только и делала, что с песнями весело шла на стройки пятилетки. Реально же все тогда было на краю – и лично тов. Сталин, и большевики вообще. О чем нагляднее всего свидетельствуют хотя бы спецсообщения руководителей ОГПУ (потом – НКВД) на имя высшего партруководства. И это пока еще вовсе не липа. Вот, к примеру, информация ОГПУ о раскрытии «контрреволюционной группы на линкоре „Марат“» (май 1932 года), где взяли нескольких краснофлотцев – членов ВЛКСМ, между прочим, из рабочих и крестьян: «Группировка ставила своей задачей установление „беспартийной“ советской власти…». Почему, скажем, краснофлотец Григорий Бахарев, активист, комсомолец, из семьи рабочего, сам рабочий, да еще и брат красного партизана, вдруг стал «врагом»? Из его показаний: «…я поехал в кратковременный месячный отпуск домой на родину в Усть-Катаевск… Прожив некоторое время у брата, я увидел, что он живет плохо, имея большую семью. Питание было плохое, дети ходили раздетые, разутые и худые от плохого питания… Я общался с другими рабочими завода и видел сам, слыхал от них о плохой жизни, о плохом снабжении продуктами питания и промтоварами. Я увидел при одном посещении завода, как рабочий, стоявший за машиной, упал в обморок… от недоедания. …Рабочие говорили: „А вот мы живем плохо, думали, что при советской власти будет лучше, а пока живем худо“… Лебедев мне говорил, что там, где он проводил свой отпуск, население живет так же плохо… Мы пришли к заключению, что это все происходит потому, что линия партии неправильная… Во время большого сбора мы должны были выступить и рассказать, что рабочие живут плохо, что политика партии неправильна и что если здесь не все согласны, то возьмемся за оружие, выкатим пулеметы и поднимем восстание». Вряд ли конкретно это было придумано чекистами-липачами – тогда была бы совершенно иная словесная конструкция, а вместо показаний о плохой жизни рабочих однозначно были бы «признания» в работе на оппозицию и иностранные разведки.

Май 1933 года, Ягода пересылает Сталину сводку «Об отрицательных явлениях в состоянии ОКДВА», содержащие страшные строки: «Отдельные красноармейцы высказывают нежелание служить и защищать СССР в случае войны». Вот красноречивая подборка высказываний красноармейцев. Красноармеец Булахов (колхозник, из бедняков): «Когда не было колхозов, крестьяне жили много лучше, сейчас при колхозах все голодают. В случае войны никто не пойдет защищать соввласти, а пойдут все против нее». Красноармеец Ушаков (тоже колхозник): «…Дома отобрали весь хлеб, я буду здесь кого-то защищать, а дома будут отбирать последние крохи и оставлять голодными…». Красноармеец Марытак: «…В случае, если что заварится, война весной с японцами, я знаю, что буду делать. Мой легкий способ – оторву петлицу и звездочку, возьму белый платок в руки и к японцам уйду, все равно погибать». Курсант учебной роты Захар Конышин: «Пусть хоть к стенке ставят – служить не буду. Говорят, нет насилия и принуждения в СССР, а на самом деле у крестьян все насильно отбирают и нас насильно служить заставляют, я лучше к японцам уйду». И ведь такие настроения вовсю гуляли и среди комсостава. Комвзвода Саньков (из рабочих, член партии): «Теперь нужно строить у нас новую революцию и бороться против бюрократов». Член ВКП(б) комвзвода Митюшин: «При первой возможности перейду границу». Комвзвода Желудев (из рабочих): «…Вот будет война, возьму и уведу свой взвод к противнику».

Если бы то была лишь пустопорожняя болтовня. 5 августа 1934 года начальник штаба артдивизиона Московского городского лагерного сбора Артем Нахаев обратился к своим бойцам с воззванием: завоевания революции преданы, все в руках у государства, которое порабощает рабочих и крестьян, свободы в стране нет, даешь новую революцию! После чего с группой бойцов попытался захватить караулку Московской пролетарской стрелковой дивизии на Сухаревской площади…

А ведь настроения в армии лишь отражали существовавшие в обществе. Из спецсообщения ГУГБ НКВД на имя Сталина о настроениях среди селян Грайворонского района Курской области зимой 1935/1936-го: «Да, сказал Новомлинский, жить стало весело, жить стало лучше, говорит Сталин, а вот у меня зарождается мысль, что так жить больше не следует, а нужно использовать свое ружье (централку) для выхода из этого положения». Председатель колхоза «Красный колос» Музалевский «среди колхозников открыто выражает свое недовольство, заявляя: „…Товарищи, признаюсь Вам всей душой, что я сейчас ненавижу всех руководителей власти и смотреть на них не хочется“».

Лучшее свидетельство реальной ситуации – резкий рост количества осужденных именно по политическим статьям (58-я). Например, колхозница-ударница из бедняков получила срок по статье 58–10 за распевание частушки: «Вставай, Ленин, вставай, дедка, нас убила пятилетка». 31 марта 1936 года Крыленко, тогдашний нарком юстиции РСФСР, сообщал Сталину, что с 1935 года «имеет место постоянный, прогрессирующий рост количества дел и осужденных по статьям о контрреволюционных преступлениях». Причем в большинстве своем это дела типа описанного выше – о так называемой «контрреволюционной агитации» (87 % осужденных из общего числа тех, кто попал под политические статьи) – о неосторожных высказываниях, проще говоря: людей брали и сажали за то, что они вслух выказывали нежелание мириться с официально пропагандируемой ложью; 25,4 % из числа этих осужденных – рабочие, 14 % – колхозники, 24,3 % – служащие, проще говоря, две трети осужденных не имели никакого отношения к «эксплуататорским классам».

Вот расклад того, за что люди получали приговоры: 16,7 % – «контрреволюционная агитация» против «важнейших мероприятий партии и правительства в виде антисоветских высказываний по поводу хлебосдачи, отмены карточной системы, госзаймов и проч.»; 10,1 % – в связи с колхозным строительством; 7 % – за анекдоты, стихи, песни, частушки; 4,6 % – за «издевательства над портретами вождей»; 4,4 % – восхваление вождей «троцкистско-зиновьевской» оппозиции; 6,9 % – за «выпады», связанные со всевозможными катастрофами, а также в связи с изданием… учебника ВКП(б); 1,9 % – за религиозную агитацию; 1,9 % был тех, кто обращался «за помощью к заграничным фашистским организациям с сообщением клеветнических сведений об СССР». А 46,55 % из общего числа осужденных по политическим статьям попали на нары в связи со смертью Кирова и Куйбышева – «установлено одобрение подсудимыми террористического акта… в отношении руководителей партии и правительства», проще говоря, сели те, кто в присутствии доносчика неосторожно выразился «туда им и дорога».

Но если непрерывно растет процент и количество репрессируемых по политическим статьям – разве это свидетельство благополучного положения?!

Пятая колонна – в Европе

Внешний фактор никогда не заносился Сталиным в разряд малозначимых. К моменту же явления на свет проекта «Конституция-36» он и вовсе стал актуальным: натурально запахло очередной военной тревогой. Время действительно было страшное: незатихающая напряженность на границе с Польшей; нацисты берут курс на ускоренную милитаризацию, и Германия рвет военные связи с СССР; на Дальнем Востоке – реальная японская угроза, в Маньчжурии создается мощный военный плацдарм, потенциально направленный против Советского Союза. Можно еще вспомнить и итальянские фортели – вторжение в Эфиопию, курс дуче на превращение Средиземноморья в «mare nostrum» («наше море»). В 1935 году Германия и Япония демонстративно покидают Лигу наций, в марте 1936 года Гитлер вводит войска в демилитаризованную Рейнскую область. Потом – Испания. В ноябре 1936 года, аккурат за 10 дней до принятия сталинской конституции, в Берлине подписан так называемый Антикоминтерновский пакт между Германией и Японией: по сути, военно-политическое соглашение, направленное против Москвы, – замаячила угроза войны на два фронта!

А на государственном уровне союзников, можно сказать, нет (не считая Франции и Чехословакии – с мая 1935 года). Британия на заигрывания Москвы не реагирует, Америка сталинские приставания игнорирует – дипотношения между странами установлены лишь в ноябре 1933 года, так что о серьезных контактах речи пока нет. На кого рассчитывать Сталину, случись война? Ставка на компартии Запада уже бита – Коминтерн к тому времени себя дискредитировал полностью, мало того что показав свою недееспособность, так уже ни у кого и сомнений нет, что это просто филиал ЦК ВКП(б), ОГПУ и Разведупра Красной армии в придачу. Так ставить уже было нужно на реальную силу: на социал-демократов, социалистов, на широкие политические слои – тех, кто действительно мог оказать воздействие на правительства своих стран.

Но чтобы охмурить «широкую общественность», нужно было кардинально обновить фасад, не только сделав его более привлекательным, но и недвусмысленно отмежеваться от замаха на мировую революцию. Чем соблазнять? Да уж не союзной конституцией 1924 года, в которой не только не было даже намека на декларативный демократизм, зато все права и свободы советских граждан исчерпывались главой IX конституции – «Об Объединенном государственном политическом управлении» (ОГПУ)… Конституции же союзных республик, в частности РСФСР, имели «своей задачей гарантировать диктатуру пролетариата, в целях подавления буржуазии». Правда, там скороговоркой и между делом упоминалось, что, типа, есть свобода печати и митингов – но только для «рабочих и крестьян». А в отношении остальных, «руководствуясь интересами трудящихся, Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика лишает отдельных лиц и отдельные группы прав, которыми они пользуются в ущерб интересам социалистической революции» (ст. 14). И соответствующая, 69-я, статья перечисляла кучу категорий лиц, лишенных всяких гражданских прав. С таким фасадом и статьей о руководящей роли ОГПУ на мировой арене ехать было некуда.

Первые плоды изменения имиджа СССР (как раз под соусом подготовки новой конституции) Сталин вкусил уже в 1935 году. 2 мая в Париже был подписан советско-французский пакт о взаимопомощи. Для лоббирования проекта руками тамошних левых вовсю был использован, как сказали бы сейчас, активный пиар: советский режим меняется и демократизируется на глазах, на выходе «самая демократическая конституция в мире», а пока она пишется, из действующей убирают главу про страшное ОГПУ, да и вообще само это ОГПУ как бы «ликвидировано» еще в 1934 году! В ортодоксальной советской воениздатской «Истории Второй мировой войны» про то активное мероприятие пишется достаточно откровенно: «В заключении франко-советского договора значительную роль сыграла прогрессивная общественность Франции…».

16 мая того же 1935 года оформлен еще один пакт о взаимопомощи – уже с Чехословакией. И, как снова с удовлетворением подчеркивал тот же официоз, «его подписание явилось крупным успехом Коммунистической партии Чехословакии, постоянно разъяснявшей народу, что действительной гарантией национальной самостоятельности страны может быть только союз с СССР». Сработал-таки сталинский расчет на пятую колонну нового образца!

Но был ли возможен такой прорыв, не реши вовремя тов. Сталин, что фасад нужно кардинально подновить, дабы сподручнее было пускать пыль в глаза мировой общественности? Вряд ли: одно дело идти на союз с «диктатурой пролетариата», декларировавшей, как «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем», совсем иное – со страной, где вовсю уже идут перемены.

Так или иначе, но гениальный пиар-ход Сталина позволил собрать на западной ниве богатейший урожай. Союзников, попутчиков и подельников можно было брать голыми руками, успешно вербуя не под побитые молью знамена Коминтерна, а потрясая шикарным текстом, из каждой строки которого сочилось: «я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек»!

На острие превентивного удара

12 июня 1936 года все газеты публикуют проект новой конституции для «всенародного обсуждения». На какое-то время народ купился – столь велико было желание и ожидание перемен. Из письма «колхозницы колхоза имени „Новый путь“» Феклы Васильевны Кобелевой: «…Нас новая Сталинская Конституция ввела в какой-то восторг, при виде которого сердце так радостно бьется и хотит вылететь из пределов своего организма».

Диктатуры пролетариата и декларации «земшарной республики Советов» уже нет – скромно говорится про «социалистическое государство рабочих и крестьян», что «вся власть в СССР принадлежит трудящимся города и деревни». Прав, как водится, уже хоть отбавляй: и на труд, и на отдых, и на соцобеспечение в старости и по инвалидности, на образование. И даже целая статья (125-я) появилась – про свободу слова, печати, собраний, митингов, шествий и демонстраций. С очень «небольшой» оговоркой, сводившей все на нет: дозволялось это лишь «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». Из конституции вроде бы исчезли лишенцы (т. е. категории лиц без прав), зато появились «враги народа». В 131-й статье так и говорилось: «Лица, покушающиеся на общественную, социалистическую собственность, являются врагами народа». А глубоко запрятанная ст. 126 скромно так обозначала, что «наиболее активные и сознательные граждане из рядов рабочего класса и других слоев трудящихся объединяются во Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков), являющуюся передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя и представляющую руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных». Вот так самый главный, по сути, пункт оказался скромно примаскирован красивой ширмой словоблудия о правах, советах и выборах – всеобщих, равных, прямых и тайных. В которых мог участвовать вроде бы каждый совершеннолетний гражданин, только вот правом выдвижения кандидатов обладали лишь «общественные организации и общества трудящихся», читай: партийный аппарат. Красиво и удобно.

Сталина действительно можно назвать подлинным творцом конституции. Пока записные партийные демагоги и болтуны – Бухарин, Радек и т. п. – изощрялись по части сочинительства красивых фраз о благе и правах трудящихся, именно вождь редактировал и шлифовал самое главное – все пометки Сталина касались только конструирования «вертикали власти»! Документ де-факто закреплял унитарный характер государства – декларации о возможности «свободного выхода» республик из СССР не сопровождались никакими указаниями на реальную возможность этого. Выборы изначально превращались в фарс, поскольку и выдвижение кандидатур (один человек на одно место) целиком осталось за партаппаратом. Референдум? Только слова, никакого реального механизма.

А вот предложение о введение поста «президента» (для тов. Сталина, разумеется!) – т. е. официального единоличного правителя – творец конституции отверг в момент: такое может предложить только враг! Потому как весь механизм как раз для того и создавался, чтобы служить ширмой именно личной власти Сталина, которого вполне устраивала иная конструкция: вождь есть, но о нем формально – ни слова. Поскольку именно официальный глава государства, случись что, нес бремя ответственности – а оно нужно было товарищу Сталину?

Когда же в ходе обсуждения наивные граждане пачками понесли предложения об уточнении механизма «народовластия», именно это и было отсеяно в первую очередь. Отсеяли призывы предоставить право выдвигать кандидатуры не только организациям, но и отдельным гражданам, ушли в песок идеи предоставления Верховному суду и судам республик права конституционного надзора, и, разумеется, в момент были похерены все поправки, пытавшиеся оговорить декларированное право выхода республик из СССР.

«Рядовой колхозник Мельников Василий Ефимович» и вовсе в своем письме в «Крестьянскую газету» договорится до того, что предложит отменить… смертную казнь (!), заменив ее «высылкой за пределы СССР», раздел о свободе печати дополнить предложением, что «всякое ограничение печати следует считать актом тирании» и нужно «предоставить право всем гражданам выражать свое мнение в печати безо всякой цензуры, без препятствий выписывать и получать из-за границы газеты и журналы различных партий и оттенков». Он же предложил «предоставить право всем гражданам Союза свободно выезжать за границу, работать, путешествовать или с научной целью, во все страны света», да еще попросил «широко ознакомить читателей нашей газеты в ближайшее время с конституциями передовых стран всего земного шара…». Сейчас, разбежались!

Народ, как говорили братья Стругацкие, «сер, но мудр», и довольно быстро раскусил, что ему подсунули. Сарказм и боль буквально сочатся из горьких и неосторожных писем «во власть», поскольку вовсе не у всех «сердце так радостно бьется и хотит вылететь из пределов своего организма»: «…Получился резкий контраст между объявленной у нас Конституцией и проводимым в стране жестоким произволом. При чрезвычайно низкой у нас заработной плате, при отсутствии предметов первой необходимости, никто еще вдобавок не уверен, что он завтра не окажется в тюрьме…». «Сейчас нет в стране почти ни одного дома, откуда кто-нибудь не сидел бы. Получилась в конце концов такая картина, что будто бы вся страна против советской власти. При этом совершаются неслыханные жестокости. Под тяжелыми пытками люди вынуждены „сознаться“ в никогда не деланных преступлениях. Жена арестовывается потому только, что муж сидит. Дети бросаются на произвол судьбы. О сосланных никому из родных ничего не известно».

А вот сводка начальника Секретно-политического отдела НКВД Молчанова на имя Сталина от 25 октября 1936 года: «Повсеместно продолжается обсуждение проекта Советской Конституции при неослабевающем и глубоком интересе колхозников… На собраниях избирателей и пленумах сельсоветов вносится большое количество деловых предложений и дополнений Конституции». Но, как водится, «отдельные колхозники (главным образом под влиянием кулацкого и проч. антисоветского элемента) пытаются в форме „постановки вопросов“ докладчикам протащить рваческие, „уравнительные“, а иногда и прямо антиколхозные требования». И что же это за «рваческие и антисоветские требования»? Вот какие: «Дополнить 119 ст. Конституции следующим: давать колхозникам трудовые отпуска наравне с рабочими и служащими, с сохранением среднего заработка в трудоднях», «Внести в проект Конституции пункт об установке специальных выходных дней для колхозников», «производить государственное обеспечение нетрудоспособных колхозников».

Да еще люди осмеливались нагло интересоваться: «Почему у нас в СССР работают по-разному: одни 6, другие 7, третьи 8 часов, а колхозники работают больше всех. Нельзя ли приравнять колхозников к рабочим и служащим?» Мало того, на собрании колхозников сельхоз артели им. Максима Горького были внесено предложения: «Отменить зерновые, мясные и молочные поставки колхозами государству», «Давать хлеб государству после обеспечения колхозников, и только в том случае, если будут излишки, а то берут хлеб, а колхозники остаются голодными». В Новоселецком районе на собраниях ставились вопросы: «Почему государство не откажется брать налоги с колхозников и колхозов?» А колхозник Колотухин осмелился вступить в пререкания с докладчиком: «Почему в зерносовхозах, фабриках, заводах получают зарплату, а колхозники работают вслепую, не зная, получат ли что-либо или нет. Я вношу предложение в проект Конституции, чтобы колхозники получали гарантийный минимум».

Из той же сводки о настроениях: «Нужно ждать съезда. Как только утвердят новый закон, сейчас же выйдет распоряжение расходиться из колхозов, так как в Конституции прямо сказано: каждый может жить, как хочет», «сейчас везде и всюду распускают колхозы. Власть скрывает от нас, что в Грузии колхозов уже нет. Скоро и к нам придет распоряжение о выходе из колхозов, коммунистам приходит конец». На собрании избирателей хутора Маковского, Невинномысского района «разложившийся б. красный партизан Гончаров заявил: „Будь она проклята, Конституция, душат нас, как собак, и живем мы как собаки, хуже, чем при помещике. Спали в навозе и сейчас спим“. Гончаров арестован».

В другом селе колхозник Колчумов заявил: «Конституция говорит: „Кто не работает, тот не ест“, но нужно понимать наоборот. У нас на деле – кто работает, как наши колхозники, тот не ест, а руководители жиреют за наш счет». После чего «в беседе с колхозниками Колчумов сказал: „Коммунисты выдумывают разные Конституции не для колхозников, а для толстокожих и толстобрюхих“… Колчумов привлечен к ответственности». И таких сводок – масса! Настроение обозначено вполне конкретно: опять нас всех надули. Колхозница Погребная заявила: «…Мы работаем по 20 часов, а они по 8 часов в день. Мы имеем общую нужду в одежде и обуви, ходим в рваных платьях и рубахах, а они, рабочие, обеспечены всем полностью. Мы не имеем свободных мест на курорты, а они, рабочие, – имеют». Можно подумать, товарищ Сталин конституцию писал для них!

…И ведь масштабные репрессии не прекратились ни во время «всенародного обсуждения», ни с принятием конституции, ни после нее – когда шла подготовка первых выборов по новым правилам. К вопросу, кстати, о «праве на труд». В разгар обсуждения, 24 августа 1936 года, Каганович телеграфирует Сталину, как бы между делом сообщая, что из одной лишь авиационной промышленности в порядке чистки уволено 12 тысяч человек! Это всего лишь из одной и, мягко скажем, не самой обширной в те времена отрасли – что же творилось в других отраслях? А то же самое: шли массовые чистки, счет шел на десятки и сотни тысяч, причем зачищали ведь не «эксплуататоров», а именно трудящихся – рабочих, инженеров, служащих. С точки зрения карательно-репрессивных органов, кстати говоря, ничего не изменилось: они конституцию просто не заметили. И как работали масштабно не по конституции, а по ведомственной инструкции, – так и продолжили работать. Никуда не делась и система внесудебных репрессий, никоим образом в конституции не обозначенная, никуда не исчезли ни «тройки», ни ОСО. А правовой статус огромного количества граждан по-прежнему регулировался не конституцией, а актами текущего законодательства и множеством актов подзаконных, прежде всего инструкциями НКВД. Конституция, по сути, как пишет крупнейший знаток советского госаппарата Татьяна Коржихина, была лишь прикрытием бескомпромиссной реакции и режима личной диктатуры.