Текст книги "Белый би-эм-даблъю"

Владимир Войнович
Белый би-эм-даблъю
Пьеса в двух действиях

Действующие лица

Былкин Степан Петрович, чиновник средней руки.

Надежда, его жена.

Клава, его дочь.

Софья Гавриловна, мать Надежды.

Филипп Филипп, жених Клавы по переписке.

Немилов, поэт.

Микола, украинский почти олигарх.

Коблов, важный чиновник.

Володя, помощник Коблова.

Прахов, глава брачного агентства.

Действие первое

Картина первая

Столовая в квартире Былкиных. Овальный стол покрыт скатертью, на нем признаки приготовления к торжественному обеду: тарелки, бокалы, рюмки. У края стола сидит Былкин. Тычет пальцем в кнопки калькулятора, вслух подсчитывает расходы. Говорит косноязычно. Фразы часто не договаривает. Подразумеваемые предметы заменяет неопределенными местоимениями.

Былкин. Вино пять бутылок по восемьсот рублей. Водка две бутылки по двести. Надо же, на всё такие цены! Всё сотни, тысячи. А ведь было время, когда бутылка стоила три рубля двенадцать копеек. А пиво двадцать две копейки. Правда, его нигде не было. Но где было, там стоило двадцать две копейки. С бутылкой! А бутылку можно было сдать и двенадцать копеек обратно. Значит, само пиво сколько стоило? Вот посчитайте. Правда, был дефицит. В магазинах ничего не было. Все приходилось доставать. Ботинки, шнурки для ботинок, стиральный порошок, туалетную бумагу, буквально все. И пива в магазины порой неделями не завозили. Зато, когда появлялось, побежишь, две авоськи домой притащишь, и такое удовольствие. Особенно, если с воблой. Правда, воблы тоже не было. То есть она бывала. Но бывала тогда, когда не было пива. А пиво было тогда, когда не было воблы. Зато, если повезло и достал то и другое, это была такая радость… А теперь пиво есть, вобла есть, а радости нет.

В углу комнаты у открытого шкафа стоит Клава в ночной сорочке и бигуди. Снимает с вешалки платья, одно за другим, прикладывает к себе, смотрит в зеркало, разочарованно вздыхает. Они все слишком велики.

Клава (в отчаянии). Ну, совершенно нечем прикрыть бренное тело. Какие-то ужасные балахоны! Висят на мне, как на палке. И никто даже не замечает, что мне не в чем ходить. При живых родителях существую, как сирота, ни внимания, ни помощи ни от кого.

Былкин (продолжает мыслить вслух). Теперь всё есть, а культуры нет.

Клава. И что это за родители, которые допускают, чтобы их родная дочь ходила в обносках?

Былкин. А где нет культуры, там преступность. Сумки на ходу вырывают, в лифтах девушек насилуют, за мобильный телефон могут убить. Говорят – запретить продажу оружия. Да у нас надо запретить продажу всего. Топоров, ножей, вилок, отверток, гвоздей, шил.

Клава. Кто шил? Никто мне ничего не шил. Да и не обязательно шить, можно и готовое подобрать что-нибудь от Диора, Кардена, Армани. В крайнем случае, от Юдашкина. Вон у Ленки родители всё ей покупают, чего ни захочет. Только намекнет, а ей по щучьему велению платье, сапоги, шубу… Ко дню рождения иномарку подарят. А у меня родители… Не знаю, может, вы меня из детдома взяли или на помойке где-нибудь подобрали.

Былкин (наконец услышал). Глупость какая, подобрали ее! Ты разве не видишь, что когда в теле, ты просто копия матери. А теперь, конечно, похудела, так это… И кто ж тебе виноват? Надо было думать, прежде чем диету это вот да. Надо ж понимать, что если ты худеешь, тряпки твои вместе с тобой… они ведь не это, они ведь худеть не будут. И теперь это не подходит и это, а виноват обратно же я. И мне же опять оплачивать гардероб, и для гостей вон сколько чего накупили. Мать твоя натура широкая, и деньги туда-сюда. А того не понимает, что мне с моими доходами хватает только на туда или на сюда. А на туда-сюда нет. А она за одну только вырезку две тысячи отдала. И ради кого? Ради американца, который как бы жених. Еще неизвестно, чем дело кончится, а уже сколько денег ухлопали.

Клава. А я вас просила ухлопывать? Американцы люди демократичные. Им не обязательно дым в глаза пускать.

Былкин. Вот и я говорю – не обязательно. А мать-то твоя, нет, как же, он же американец, высшая раса. Есть у нас все-таки эта черта рабская, раньше называли низкопоклонство перед всем иностранным. Между прочим, он тебя видел на снимке. А свое фото прислал?

Клава. Не фото, а видео.

Былкин. Ага, как на саксофоне играет. И список требований. Номер один, номер два, номер три. Чтобы невеста любила семью, хотела детей, умела готовить, имела чувство юмора и читала Достоевского. Нет бы кого там из современных, а то Достоевского. Гурман какой! Он ради Достоевского выучил русский язык, а невеста ради него должна выучить Достоевского. Это ж несопоставимо. Ну ради Достоевского да, но ради тебя… Кто ж ты такой? Ну, я понимаю, американец, но даже американец не всякий на Достоевского тянет. Клав, а ты сама Достоевского, правда, читала или лишь бы американцу мозги запудрить?

Клава. Пап, ты же знаешь, что я дипломную писала по «Преступлению и наказанию»?

Былкин. Вот нашла чем заниматься в своем педагогическом. Послушалась бы меня в свое время, изучала бы экономику, писала бы не «Преступление и наказание», а что-нибудь про прибавочную стоимость или про крекинг нефти, сама бы теперь заработала и на платье, и на шубу, и на что там еще. И папашке бы еще поднесла чего-нибудь к юбилею. Какие-нибудь швейцарские часики, брегет какой-нибудь скромный, тысяч за пятьдесят. Долларов. А я ношу за восемьсот рублей и доволен. Время показывают секунда в секунду, а чего мне еще надо? Тем более что народ у нас глазастый. Особенно журналисты. Приходят с расспросами, как контора работает, а сами тебя с ног до головы взглядом общупают, интересуются, какие на тебе лейблы натянуты и что на руке сверкает. А потом при случае заметят, что Былкин зарплату получает такую, а часы носит такие. А Былкин не дурак, Былкин всегда помнит, кто тварь дрожащая, а кто право имеет.

Входит Надежда с большим блюдом пирожков, которое ставит на стол.

Надежда (изображает уличную торговку). Горячие пирожки! С мясом, капустой, яичком, луком! (Напевает.) Доченька, дружочек, скушай пирожочек!

Клава не отвечает, вертится перед зеркалом.

Надежда. Клава! Ау!

Клава. А?

Надежда. Пирожочек, говорю, откушай.

Клава. Мам, ты что? Какой пирожочек? Ты знаешь, сколько в нем калорий?

Надежда. Да причем тут калории? Ты со своими калориями скоро в зеркале отражаться не будешь.

Клава. А пока что в нем не помещаюсь. Хотя моя цель: 90-60-90.

Былкин (опять погрузившись в расчеты). Не шестьдесят девяносто, а тыща девятьсот девяносто красная икра. Тыща девятьсот девяносто девять красная. Надь, а черную ты зачем покупала?

Надежда (делает вид, что не понимает). Черную что?

Былкин. А ты не знаешь, что бывает черное?

Надежда. Черное все бывает. Краска, сажа, уголь. Негры бывают черные.

Клава. Мам, про негров забудь. Такого слова больше нет.

Надежда. Как это нет? Ты прям по анекдоту, негры есть, а слова нет.

Клава. Вот и нет, потому что звучит оскорбительно. А есть слово афроамериканец.

Былкин. Дурацкое слово, а если он наш негр, российский, тогда как его звать?

Надежда. А так и звать, по-российскому. Негр.

Клава. Нет, так нехорошо. У нас можно звать афрорусский.

Былкин. Ладно, а этот твой тоже афро?

Клава. Нет, папочка, Филипп чистый кавказец.

Былкин (насторожился). Лицо кавказской национальности?

Надежда. Грузинчик?

Былкин. Азербайджанчик?

Клава. Не чик-чик, а пора уже знать, что по-английски кавказец – кокейжен, это человек белой расы.

Надежда. Слава богу!

Былкин. А по мне хоть и не белый, лишь бы не этот. Кстати, он не это самое, нет?

Клава. Ни в коем случае! Он мне сразу написал, что прямой.

Надежда. В том смысле, что не кривой? Не одноглазый?

Клава. Гетеросексуал.

Надежда (в ужасе). Кто-о?

Клава. Мам, гетеросексуал, это не извращение, а наоборот. Значит, имеет влечение к противоположному полу.

Былкин (насмешливо). Оригинал!

Надежда. А к противоположному, это у них необычно?

Клава. Да, гомосексуализм теперь и у нас в большой моде.

Надежда. Из-за этой моды сколько девчонок замуж выйти не могут. А они мужик с мужиком. Разве это справедливо?

Клава. А что делать, если человек таким уродился. Уже весь мир признал, что гомосексуализм это не порок и не прихоть. В цивилизованных странах гей-парады проводятся и однополые браки разрешены. В Германии министр иностранных дел…

Былкин. Знаю, вышел замуж. Но то в Германии. А у нас в наше время до пяти лет давали. Но теперь свобода и, пожалуйста, где-нибудь под одеялом или в кустах, в подъезде по-человечески. Но зачем же это всем в рожу совать? Мы же не бегаем, парады не устраиваем, кто с кем, чего, как. У нас в деревне пастух с козой жил и без всяких парадов. И в ЗАГС ее не приглашал.

Надежда. Ой, господи! Что ты плетешь?

Клава. С козой это другое дело.

Былкин. Почему же другое?

Клава. Потому что в однополые отношения люди вступают по взаимному согласию, а у козы твой пастух согласия не спрашивал.

Былкин. Это точно. А потом он ее зарезал и тоже согласия не спросил.

Входит Софья Гавриловна.

Софья Гавриловна. Надя, ты не знаешь, куда я дела это?

Надежда. Это что?

Софья Гавриловна. Что что?

Надежда. Ты говоришь, что не помнишь, куда ты дела «это». Я тебя спрашиваю: «это» что?

Софья Гавриловна. Я не помню.

Надежда. Так чего ж ты от меня хочешь?

Софья Гавриловна. Я от тебя? Я не помню.

Надежда. Тогда иди к себе. Как вспомнишь, придешь. Да куда ты? Твоя комната не здесь, а там.

Софья Гавриловна. Господи боже мой, ничего не помню. Как была маленькой девочкой, помню. Как первый раз пошла в детский сад, в школу. Помню выпускной вечер, помню Большой театр, «Лебединое озеро». Там я познакомилась с молодым человеком, который… не помню. А на первомайской демонстрации видела товарища Сталина. Он стоял на трибуне Мавзолея и улыбался, и махал рукой, и вот я даже уверена, что он помахал лично мне. Вы не можете себе представить, какое чувство меня охватило. Я подумала: если бы он мне сказал: Софья, умри за меня. Я бы не спросила зачем. Я бы немедленно умерла. А вы можете умереть за какого-нибудь великого человека? (Вглядывается в зал.) Нет? У вас нет ни великих идей, ни великих людей.

Былкин. Великих людей у нас нет, зато есть высокие рейтинги.

Софья Гавриловна. Бедные-бедные люди! (Пауза.) А вы не знаете, что я искала?

Надежда. Ты искала дверь в свою комнату. Вон она. (Провожает мать до двери.) Пойди отдохни.

Софья Гавриловна уходит.

Былкин. Маразм крепчал.

Надежда. Нельзя смеяться над старостью. Посмотрим, каким ты будешь в ее возрасте.

Былкин. Надеюсь, никаким не буду. Не доживу. Однако пора звонить Прахову.

Надежда. Прахову?

Былкин. Ну этому хмырю из брачного интернет-агентства «Русский…» …как его…?

Клава. Русский Гименей.

Былкин. Вот именно. Русский этот вот…

Берет трубку, набирает номер.

Картина вторая

Обстановка аэропорта. Радио сообщает о взлете и посадке очередных рейсов. Посреди сцены стоит Прахов с багажной тележкой и с фанерной табличкой, на которой написано: «Mr. Philip Philip». К нему подходит молодой человек с двумя большими чемоданами на колесиках и рюкзаком за спиной.

Филипп (широко улыбаясь). Здравствуйте.

Прахов (недоверчиво). Мистер Пхилип?

Филипп. Филипп.

Прахов (смотрит на Филиппа, поворачивает к себе табличку, где написана фамилия. Филиппу). А документик ваш можно посмотреть?

Филипп. Вот?

Прахов. Что вот? Где вот? Ваш (С трудом выговаривает.) ай-ден-ти-фикешн. Паспорт или заменяющий документ.

Филипп (недоуменно пожимает плечами). У меня уже смотрели. Но если это нужно… (Протягивает паспорт.)

Прахов (читает). Пхилип Пхилип. Это имя или фамилия?

Филипп. Обе. Имя Филипп и фамилия Филипп.

Прахов. А здесь написано Пхилип Пхилип.

Филипп. Это имя греческое.

Прахов. И что, если греческое, значит надо говорить Пхилип?

Филипп. Говорить надо Филипп, а писать через пи эйч. Так все слова от греков Филипп, Философия, Филармония, Филадельфия.

Прахов. Фигня. Между прочим, здравствуйте, мистер Пхи…, извиняюсь, Филипп. (Заглядывает в бумажку.) Хау ар ю?

Филипп. Файн. Приятно вас видеть, а вы, я извиняю, кто?

Прахов. Прахов, президент интернет-агентства «Русский Гименей». По поручению невесты должен вас встретить и препроводить к месту. (Перекладывает чемоданы Филиппа на тележку.) Вас уже все ждут с нетерпением. (На ходу.) Между прочим, выбор ваш целиком одобряю. Очень интеллигентная русская семья. Отец занимает важный пост, мать имеет среднее музыкальное образование. Окончила школу по классу баяна. Ну, а сама Клавдия, это клад, это чудо. Красота, талант, образование, фигура точеная (изображает руками фигуру Клавы). А Достоевского – назубок. Да и вашу, американскую литературу неплохо знает. Хемингуэя, Фолкнера, Апдайка…

Картина третья

Квартира Былкиных.

Былкин. Так о чем мы говорили?

Надежда. Не помню.

Былкин. Это у вас фамильное ничего не помнить? Зато я помню. Мы говорили о черной этой. И зачем же ты ее покупала?

Надежда. Не зачем, а для кого. Для гостей. Потому что придет американец, придет Коблов. Причем сам позвонил и сказал, что придет.

Былкин. Ясно, что придет. Конец месяца. Время сбора дани.

Надежда. А зачем он к нам едет? Почему не берет прямо на работе?

Былкин. Неужели непонятно? На работе мне могут подсунуть меченые купюры, а я ему. А здесь через мои руки прошли, меня не схватили, значит, все в порядке.

Надежда. Тем более что ты ему как бы друг.

Былкин. Вот именно как бы! Это раньше мы с ним кореша были, когда вместе в институте и на партийной работе, а теперь он большими делами ворочает, на машине с мигалкой ездит. А мы на своей хёндайке без кондиционера.

Надежда. А кто ж тебе виноват? Ты в девяносто первом из партии вышел и никуда не вошел, а он вошел.

Былкин. Я вошел, да не в ту дверь. Промахнулся. А он попал в точку. Кто мы ему теперь? Небось, уже и не помнит, как за тобой ухлестывал.

Надежда. А мне кажется, он и сейчас на меня поглядывает.

Былкин. Ну да, больше ему не на кого поглядывать как на тебя.

Надежда. А что ж на Ленку, что ли, свою смотреть будет? Вам же мужикам свое всегда приедается… Да на меня и другие мужчины еще обращают внимание. Особенно летом. Когда я на каблуках и в мини-юбке.

Былкин. Пора на макси переходить. А про икру так и не сказала, почем брала?

Надежда. А если скажу, будешь ругаться?

Былкин. Буду. Но ты скажи шепотом. (Надежда шепчет.) Что-о? (Надежда шепчет.) Ты в своем уме? Да мне никакой зарплаты не это…

Надежда. Но мы, слава богу, на зарплату и не живем.

Былкин. Не намекай. Да, признаю, приходится, брать взятки. И только ради тебя и Клавки. Сам бы я ни за что. Потому что я родился честным человеком и в детстве ничего не крал, кроме папирос у отца. А теперь беру, пока дают и еще не поймали. А вот на пенсию вышибут, тогда, кто мне чего даст? Если на зарплату нельзя жить, на пенсию, думаешь можно?

Надежда. А зачем тебе на пенсию, ты у меня еще в силе.

Былкин. В силе, не в силе, а Коблов уже намекал, что пора подумать.

Надежда. С чего это вдруг? Если он таких, как ты, поразгоняет, сам-то на что жить будет?

Былкин. Будет жить еще лучше. Наберет молодых, понаглее и поухватистей, они ему будут побольше отстегивать.

Надежда. А ты мало даешь?

Былкин. А с чего я дам больше? Мне меньше стали давать, я ему меньше. Это ж там, где он сидит, придумывают всякое… как это… ноухау против бюрократии. Чтоб все через интерет, онлайн, без бумажной волокиты. А без волокиты, кто мне чего даст? Мне не дадут, я вам не дам, вы ему не дадите. Он обидится на вас, вы на меня. А чего обижаться, это ж не я, это вы придумали без волокиты, вот и живите без волокиты, без домов на Майами и счетов в швейцарских банках. И я буду. Честно. Зато остаток жизни на пенсии проведу, а не на нарах.

Надежда. А какая у тебя будет пенсия?

Былкин. Повышенная. Тысяч пятнадцать,

Надежда. Пятнадцать? Ты что, смеешься? Нам с Клавкой пятнадцать на туалетную бумагу не хватит.

Былкин. А вы ее экономьте, за желудком следите. Вам ни на что не хватит, а люди и этим обходятся. На эти деньги питаются, одеваются и за квартиру платят.

Надежда. Как же они живут, когда кило мяса стоит…

Былкин. А они без мяса обходятся. Вегетарианцы.

Надежда. Но все-таки люди людям рознь. А у тебя ж заслуги…

Былкин. Заслуги все в пятнадцать тысяч уложат. Стаж, премии, ордена, медали и зарплату за последние годы.

Надежда. А остальное?

Былкин. Если ты о том, что сверх зарплаты, так это учитывают не в собесе, а в прокуратуре. Статья 290, часть вторая, до двенадцати лет.

Надежда. Да ладно тебе. Если что откупимся, не впервой. Слава богу, прокуроры у нас не вегетарианцы, тоже свое берут.

Былкин. Какие берут, какие нет.

Надежда. Где такие, что нет? Покажи.

Былкин. А у нас в округе такой, Мирилюдов. Не берет, живет в двухкомнатной квартире. На работу ездит в троллейбусе.

Надежда. Прокурор в троллейбусе? Какой ужас! Вот страна! Правду Клавка говорит, что здесь жить нельзя.

Клава (входит из другой комнаты). Ну что же мне все-таки надеть?

Надежда. Господи, ну что за проблема? У тебя остались школьные наряды.

Клава. Какие?

Надежда. Да вот хоть платье, которое мы тебе для выпускного бала справили. Посмотри, какая красота! Какие вытачки, рюшечки! И размера ты достигла того же. И выглядеть будешь, как семнадцатилетняя. Прямо хоть под венец.

Клава. Мам, ты смеешься? Какой там венец!

Надежда. Нет? Тогда вот джинсы. Тоже с десятого класса. И совсем новые, как будто и ненадёванные.

Клава. А мне как раз новые ни к чему. Но если здесь распороть, тут порвать, а там обкорнать. Вот, папуля, и никакого расхода. Так что ты становись на честный путь, и мы с тобой тоже. Ладно, сейчас переоденусь и сбегаю в парикмахерскую.

Былкин. Ты что? А американец?

Клава. Я быстро. А он, если появится, займите его пока разговором.

Надежда. Ой! А я даже не знаю, о чем с ним говорить.

Былкин. Я тем более.

Клава. Тоже задача! Поговорите о погоде, как долетел, инфляция, налоги, курс доллара, расовые проблемы, перезагрузка, Афганистан, акт Магнитского, закон Димы Яковлева, однополые браки. В общем, разберетесь. (Уходит.)

Былкин. Все-таки не нравится мне это.

Надежда. Это что?

Былкин. Я не понимаю, зачем ей этот американец, что для нее эта Америка.

Надежда. А ничего. Это для нее какая-то абстрактная территория. Мираж. Сказка. Ей кажется, что уедет в Америку, и все ее проблемы сами собой решатся.

Былкин. А ты одобряешь.

Надежда. Нисколько. Я даже против. Но, ты знаешь, мне эта Америка иногда снится и так явственно, как будто я там родилась.

За окном сирена спецсигнала, сцена озаряется переливчатым светом «мигалки».

Былкин. Что там? Милиция?

Надежда. Сейчас посмотрим.

Звонок в дверь. Надежда спешно охорашивается перед зеркалом, бежит к дверям, возвращается с Кобловым и Володей).

Коблов. Привет дому сему!

Былкин. Здравствуй. А я смотрю, кто-то со свистом прикатил. Думал, милиция или «скорая помощь».

Коблов. А я и есть «скорая». Вот тебе лекарство для профилактики. (Протягивает бутылку виски.)

Былкин (читает). Блюе лабел. Хорошее?

Коблов. Блю лейбл. Лучшее. Мне для друга ничего не жалко. Кроме времени. Бывает непросто выкроить. С тех пор, как возглавил антикоррупционную службу…

Володя. В ранге министра.

Коблов. Для личной жизни времени не остается. В восемь ухожу из дому и хорошо еще, если к полночи вернусь. Коррупцией все пронизано. Снизу доверху. Никто ничего не боится. И что интересно, чем больше с этой коррупцией боремся, чем больше антикоррупционных структур создаем, тем больше ее и становится.

Володя. А потому Геннадий Семенович, что этим структурам тоже кушать хочется.

Коблов. А ты помолчи. Слишком разговорился. Тебе по твоему положению помалкивать надо и поддакивать начальству. Вот и этот ничего не боится. Кстати, позвольте представить. Володька, мой пресс-секретарь. Довольно наглый тип. Развязный, за словом в карман не лезет. Вчера, между прочим, в телешоу участвовал, как раз речь шла о коррупции… Ты не видел?

Былкин. Виноват, я не все программы смотрю.

Коблов. А эту стоило посмотреть. Он там сказал… Ну скажи сам, что ты сказал.

Володя. А что я сказал? Правду сказал. Я всегда говорю правду, только правду и ничего кроме правды.

Коблов. Ну, и нам изложи.

Володя. Излагаю. Встал вопрос, на ком коррупция держится и кому нужна. Я сказал: вам и нужна. Вы же все, одни и те же лица, ходите с канала на канал, размахиваете руками, спорите, откуда она начинается, снизу или сверху, с какого конкретного низа и до какого безымянного верха, головку к потолку задерете, она у вас от вашей же храбрости безумной закружится, и опять спускаетесь вниз к милиционеру, который во всем виноват. И бежите на другой канал ту же воду толочь в той же ступе. И сами вы знаете, и зрители знают, что от ваших споров никакого проку не будет никому, кроме вас самих, в том, что очередной раз в ящике помелькаете и какую-то выгоду для себя лично из этого извлечете. А коррупция останется, и нам всегда будет, с чем бороться.

Коблов. Видишь, какой златоуст.

Былкин. Да. (Володе.) А вы не боитесь прямо такие слова по телевизору говорить?

Володя. А чего бояться? Меня для того и зовут, чтобы я делал вид, что я такой бесшабашный, и другие с тем же туда идут. Но все понимают, что мы играем в игру «да и нет не говорите, черный с белым не берите», а все остальное сколько угодно. И чем острее, тем лучше.

Былкин. Да, интересно. (Коблову.) А ты что ж супругу не взял?

Коблов. Ленку-то? Так она ж у меня акула капитализма. Вся в делах. Сейчас в Марсель умотала на переговоры о строительстве нового крупнотоннажного танкера. Ты представляешь, я передал ей свой бизнес, а она, слабая женщина, во какими делами ворочает. Двенадцать нефтеналивных танкеров. Целый флот. Я ее так и зову: адмирал флота. Ну, а вы как живете?

Былкин. Да мы так, существуем. Без танкеров. Как все честные люди, практически на одну зарплату.

Коблов. Не прибедняйся.

Былкин. Я не прибедняюсь. Я боюсь.

Коблов. А ты не бойся. Знай свое место, лишнего не бери, за рамки не выходи. Полагайся на интуицию, помни, что если ты, допустим, генерал-лейтенант, то тебе не надо строить дом в семь этажей, когда у генерала армии только шесть. Тем более в наше время, когда эти все, кому делать нечего, всё высматривают, вынюхивают, на мобилки снимают, в интернете выкладывают. Вот! Демократия, мать ее задери!

Былкин. Да, дожили. Никакого уважения к исконным… этим вот… да… обычаям, никакого. Мой дед был председателем сельсовета, так ему всегда кто поросенка, кто курочку, кто десяток яичек. Проявляли уважение, и при чем тут коррупция. Слова такого не знали. А теперь все грамотные, техникой овладели, а стыд потеряли. Приходит отрегулировать чего-нибудь такое, чего ему нужно, а в пуговице видеокамера, в галстуке микрофон, и денежка помечена изотопами. Тю-тю-тю-тю. Такие все умные стали.

Коблов. А что ты хочешь? Двадцать первый век, дураки все в двадцатом остались. Теперь все такие дошлые-ушлые. А ты будь еще дошлее, еще ушлее и прежде времени в панику не впадай. Пока я в силе, тебя в обиду не дам. Не зарывайся, живи спокойно, выдавай дочку замуж. Я правильно понял, за американца?

Былкин. Ну да, приехал знакомиться.

Коблов. А почему за американца? Своих парней, что ли, нет?

Былкин. Да я тоже так говорю.

Надежда. Ну да, он говорит. А она говорит: какие парни? Все голубые да алкоголики.

Коблов. А в Америке что? Ну алкоголиков, допустим, поменьше. А голубых поболее, чем у нас. Особенно в Сан-Франциско. (С неожиданным воодушевлением.) Идешь где-нибудь по парку, а тебе навстречу в обнимку влюбленные парочки: он и он, она и она. А представьте себе, если такое будет у нас. (Преображаясь.) Но мы это зло будем искоренять. (Володе.) Как думаешь, Вовик, будем?

Володя. Непременно. И под корень.

Коблов. Так что с этим разберемся. Но если Клаве политика наша не нравится…

Былкин (поспешно). О политике мы не говорим.

Коблов. Почему нет? Советская власть давно кончилась, сегодня можно и о политике.

Былкин. Сегодня можно, завтра нельзя, лучше не привыкать. Потом отвыкать будет трудно. Но она не о политике, а вообще говорит у нас это вот экология, климат, люди, все это как-то вот это…

Коблов. Ну, тут ее понять можно. Климат у нас, ничего не скажешь, суровый, над экологией мы работаем, а люди… по отдельности, да, плохие. Но народ… народ хороший. В целом. Хотя духовности не хватает. Особенно среди молодежи. Живут сегодняшним днем. Прошлое не вспоминают. Я спрашиваю племянника, с кем была Великая Отечественная война. Он говорит: с чеченцами. Кто такой Юрий Гагарин? Олигарх. А Максим Горький? Бывший мэр Нижнего Новгорода. Ничего не знают, в умах только деньги, деньги, деньги. А благо родины, а духовность…

Володя. Когда я слышу слово «духовность», я хватаюсь за пистолет.

Былкин. За травматический?

Коблов. Это он шутит. Геббельса повторяет. А духовности ведь, и правда, нет. Патриотизма тем более. Молодые люди трудиться не хотят, от армии уклоняются. Придумывают сказки про дедовщину. А хоть бы и дедовщина, так это же школа. Эти деды, старослужащие, из домашних хлюпиков мужиков делают. Но хлюпики пошли умные чересчур. Чуть что мамочек вызывают. А те, не разобравшись, в чем дело, пишут министру обороны, прокурору, Страсбургским судом стращают, позорят нашу страну.

Надежда. А где ты так загорел? В Турции?

Коблов. В Турции? Ты что, Надюша! Я похож на того, кто ездит в Турцию? Там уже столько наших! Везде русская речь: сэйл, шопинг, хау мач. Даже противно. Мы предпочитаем отдых активный. Я, признаться, построил яхту трехпалубную. Денег ухлопал кучу, зато удовольствие ни с чем несравнимое.

Былкин. Как говорится, у богатых свои привычки. А где ты ее держишь?

Коблов. На Мальте. Подальше от налоговой службы и завистливых глаз.

Былкин. Туда лететь далеко.

Коблов. И утомительно. Даже в бизнес-классе.

Надежда. А что Дима? Он сейчас в каком классе?

Былкин (иронически). Тоже в бизнес?

Коблов. Двадцать копеек. Ну, в общем-то в бизнес. Высшая школа экономики, город Лондон.

Былкин. А-а!

Надежда. А-а!

Коблов. Хочется дать мальчишке то, чего у нас не было. Хорошее образование. Будет знать экономику, английский у него уже и сейчас, как родной. К тому же призывной возраст лучше там переждать.

Былкин. А, ну да, ну это конечно. Здесь у нас дедовщина, из хлюпиков мужиков делают.

Звонок. Надежда бежит к двери, возвращается с Немиловым. У него в руках две гвоздики.

Надежда. А почему две? Живым четное число не дарят.

Немилов. А я четное и не дарю. Одну вам, другую Клаве. Здравствуйте, Степан Петрович! (Коблову и Володе.) Здравствуйте.

Былкин. Здравствуй, Вадик. (Коблову.) Вы не знакомы? Поэт Вадим Немилов. А это руководитель антикоррупционной службы…

Володя. В ранге министра.

Былкин. …наш известный политический дея…

Немилов. Можете не представлять, кто ж не знает. (Володе.) А вы тоже в ранге министра?

Володя. Я в ранге пресс-секретаря. Владимир.

Немилов. Вадим. Я сразу понял, что кто-то важный приехал. Во дворе машина с «мигалкой», а у подъезда какие-то мужики с вопросами, что, куда, к кому, а один меня прямо до вашей, Степан Петрович, двери проводил и не отошел, пока не убедился, что хозяева действительно меня ждут.

Коблов. Такая жизнь. Служба безопасности свое дело знает. Особенно после моих выступлений по поводу традиций российского патриотизма. Приходится быть начеку.

Немилов. Кто-то на вас покушается?

Коблов (перекрестившись). Пока бог миловал, но письма с оскорблениями и угрозами получаю. Между прочим, с текстом в вашем блоге меня тоже ознакомили.

Немилов. Правда? А я думал до вас мой писк и не доходит.

Коблов. Да это не писк, а я бы сказал рычание.

Немилов. Не рычание, а возражение.

Коблов. А кто вы такой, чтобы возражать?

Немилов. Я гражданин своей страны.

Коблов. Ну, граждане – это мы все. А что вы как гражданин для своей страны полезного делаете? Блоги в интернете выкладываете? Да этот интернет ваш не что иное, как международный забор, на котором можно писать все, что хочешь, как в туалете. Блогер! Слова-то какие-то у нас пошли. Блогеры, дилеры, провайдеры, промоутеры, девелоперы, мерчандайзеры, а еще у нас этот есть… этот… как его… ом-бунд-смен.

Былкин. Кто-о?

Коблов. Ты знаешь, я такое слово два раза подряд произнести не могу. Защищает права человека.

Былкин. Официально?

Коблов. Официально. И зарплату получает хорошую.

Былкин. А я думал, те, которые за права человека сами в тюрьме сидят.

Коблов. Ну, это раньше было. Но теперь у нас государство демократическое. Что и позволяет нашему блогеру писать в его блогах все, что хочется.

Немилов. А вы против?

Коблов. Почему же? У нас свобода слова. Пока. Так что, если ничего другого не умеете, пишите. Что вы там про меня писали? Что я с коррупцией борюсь и сам в ней участвую.

Володя. Правильно. Чтобы с ней бороться, надо знать ее изнутри.

Былкин. Вадик! Как ты смеешь оскорблять уважаемого человека?

Коблов (Былкину). Не мешай ему, Степа, пусть говорит. Ну, допустим, вы правы и мы все, про кого вы пишете, плохие. А что делать? Ведь мы не с неба свалились, какое общество, такие и мы. Вы все кричите: полиция плохая, прокуроры плохие, депутаты плохие, а где же взять других? Мы же все из народа. Мы его часть. Какой он, такие и мы, за что он нас и любит, а к таким, как вы, относится с недоверием.

Надежда. Что за глупая порода эти мужики! Как сойдутся, так тут же начинают друг друга задирать. И было бы из-за чего. Из-за политики. А ведь о ней спорить все равно, что о погоде. Она какая есть, такая есть. Вот лучше пирожков отведайте. Кажется, удались.

Коблов. Сейчас проверим. О! Делишес! А помнишь, Степа, когда мы студентами были, так, бывало, одними пирожками и питались. Жареными. С мясом по рублю, а с капустой, рисом или повидлом по полтиннику. На каждом углу продавались.

Надежда. Неужели такую дрянь ели?

Коблов. Так лопали, что за ушами трещало. Желудок был молодой и здоровый, переваривал все, на что денег хватало. А теперь денег хватает на все, но здоровье мало чего позволяет.

Надежда. А что со здоровьем?

Коблов. Да ничего особенного. Как у всех. Знаешь, как поэт написал: «Все плотнее идут годовщины, умножая рубцы и морщины, но сдаваться старик не спешит. Он на что-то еще уповает, хоть уже никогда не бывает, что нигде ничего не болит».

Немилов. А это, между прочим, мои стихи.

Коблов. Правда? Вот это вы умеете! Хорошие стихи. Только упаднические. Я где-то читал, что взгляд поэта очень отличается от взгляда обыкновенного человека. Идет, например, обыкновенный человек, вроде меня, по улице и перед ним лужа. И что он видит? Лужу и ничего больше. Но поэт видит не лужу, а звезды, которые в ней отражаются. Впрочем, в ваших стихах такой же подход. У старика все болит, но он не сдается, стремится к чему-то. Это раньше называлось исторический оптимизм. А вот в блогах у вас никакого оптимизма нет, а сплошное брюзжание.