Текст книги "Нравственное правосудие и судейское правотворчество"

Святой трибунал инквизиции состоял, как правило, из трех инквизиторов-судей, секретаря и прокурора. На заседание трибунала допускались 2–3 юрисконсульта (специалиста в области права) и епархиальный епископ, а также нотариус, в обязанность которого входило удостоверение подлинности всех документов судопроизводства инквизиции, в том числе протоколов показаний обвиняемого и свидетелей. Другими участниками судопроизводства были квалификаторы-богословы, которые допускались в процесс с целью дачи заключения на предмет ереси действий и высказываний подозреваемого.

Квалификаторы давали заключения дважды: в первый раз после ознакомления с протоколами допросов свидетелей по окончании предварительного следствия (разумеется, их заключения имели большое значение для решения вопроса как о предъявлении обвинения прокурором, так и о вынесении постановления об аресте подозреваемого), во второй раз во время самого процесса (до вынесения приговора они давали заключение о подтверждении квалификации содеянного или о ее изменении с учетом показания участников процесса, в первую очередь обвиняемого, данных в судебном заседании).

Святой трибунал начинался с доноса или какого-либо иного уведомления, заменяющего донос. Если донос был подписан, он уже представлял собой официальное заявление, в котором доносчик, поклявшись под присягой говорить правду, указывал лиц, которые могли бы дать показания против подозреваемого. Этих лиц допрашивали, и протоколы их показаний присоединялись к показаниям доносчика, что составляло краткое осведомление, или предварительное следствие.

Секретарь трибунала должен был получать свидетельские показания не иначе как в присутствии инквизитора, причем для проверки первоначальных показаний приглашались два священника, не входящих в число служащих трибунала. Однако эти предосторожности не могли помешать «редактированию», а порой и прямой фальсификации показаний участников процесса, в том числе свидетелей, в интересах инквизиции. Показания трех свидетелей были достаточным основанием для установления вины лица, подозреваемого в ереси.

На основе показаний свидетелей трибунал составлял специальные тезисы, в которых показания разных свидетелей, порой не согласующиеся друг с другом, приводились к «единому знаменателю». Эти тезисы передавались инквизиторами богослову – квалификатору святого трибунала, который должен был дать оценку (заключение) содеянного как явно еретического, как отзывающегося ересью или как способного к ней привести и ответить на вопросы, одобряет ли подозреваемый ересь или его можно только подозревать в этом преступлении и будет ли в таком случае подозрение легким, тяжелым или сильным.

Квалификаторам не дозволялось знакомиться с подлинными документами, в частности с показаниями свидетелей, они давали оценку только вторичным материалам – тезисам. Неудивительно, что богословы-квалификаторы высказывались в основном в пользу инквизиции.

После проведения квалификации по требованию прокурора подозреваемого брали под стражу и содержали в секретной тюрьме святого трибунала, не сообщая основания его заключения под стражу. Через три дня после помещения подозреваемого в тюрьму ему полагались три аудиенции «увещаний», или убеждений, чтобы он сказал правду, всю правду, не позволял себе лгать, скрывать что-либо из того, что сделал или сказал противное вере. Подозреваемому обещали, что, если он будет точно следовать указанным предписаниям, его помилуют, в противном же случае…

Преимущество признания состояло якобы в сокращении времени судопроизводства и в назначении менее строгого наказания, однако наделе обещания оказывались ложью, а признание вины не учитывалось при назначении наказания: судьи признавали раскаяние притворным, что влекло объявление подозреваемого лжекающимся и постановление приговора о передаче его в руки светского правосудия для сожжения на костре. Жизнь подозреваемого всецело зависела от усмотрения судей-инквизиторов и даже в том случае, когда он настаивал на искренности своего раскаяния[186]186
  См.: ЛьорентеХ.А. Указ. соч. С. 168.


[Закрыть].

После соблюдения процедуры трех увещаний прокурор формулировал обвинение в обвинительном акте, причем он не был обязан указывать конкретный состав преступления (по одному деянию человеку могло быть предъявлено несколько обвинений), однако непременно отражал позицию обвиняемого: если последний не признавал свою вину, ему вменялось запирательство и умолчание, а значит, полагались тюремное заключение и пытки. Обвинительный акт прокурора никогда не предъявлялся обвиняемому для ознакомления до суда.

В назначенный день обвиняемый доставлялся в зал судебных заседаний. Секретарь перед судьями-инквизиторами и прокурором зачитывал обвинение; после оглашения каждого пункта обвинения от обвиняемого требовался немедленный ответ, согласен ли он с обвинением. По окончании оглашения судьи спрашивали у обвиняемого, желает ли он защищаться. Если обвиняемый отвечал утвердительно, ему предоставляли право избрать адвоката из предлагаемого списка. Требование предоставить защитника не из списка удовлетворялось крайне редко. Да и вообще право на защиту имело небольшое значение, так как адвокату не дозволялось знакомиться с подлинными материалами дела и он не мог беседовать с обвиняемым наедине.

Секретарь составлял предназначенный для защитника документ, в котором отражал результаты предварительного следствия, а также излагал (естественно, по своему усмотрению) содержание показаний свидетелей, не упоминая ни их имена, ни время и место получения показаний. К документу прилагались оценка (заключение) квалификаторов, обвинительный акт прокурора и ответы обвиняемого в письменном виде. Материалы (так называемый экстракт) вручались защитнику в зале судебного заседания. Его предупреждали о необходимости защищать обвиняемого лишь в случае, если после ознакомления с материалами он сочтет справедливым осуществлять защиту; в противном случае защитник обязывался «открыть глаза» обвиняемому, т. е. убедить признаться в прегрешениях, просить трибунал о милости и о позволении примириться с церковью.

Если у защитника появлялись сомнения в подлинности свидетельских показаний, он был вправе ходатайствовать перед трибуналом о беседе с обвиняемым для решения вопроса об отводе свидетеля или изъятии его показаний. В этом случае трибунал мог позволить проверить их подлинность, для чего копии показаний, данных на предварительном следствии, направлялись по месту жительства свидетелей. Обвиняемый не ставился в известность об этом процессуальном действии. Более того, не был установлен какой-либо срок, в течение которого прокурор обязан был представить подлинные показания свидетелей. Судебное следствие приостанавливалось до тех пор, пока не будут получены новые показания, и так могло тянуться годами. Если же показания свидетелей оставались в силе и отвод не удовлетворялся, судьи-инквизиторы продолжали допрос обвиняемого, о чем составлялись соответствующие протоколы, удостоверяемые нотариусом.

Однако, если из показаний обвиняемого не усматривалась его вина, судьи могли пойти на прямую фальсификацию показаний, чтобы добиться признания. Истории известны подобные примеры: один из участников процесса по делу Д. Савонаролы (1498 г.) флорентийский нотариус Чекконеди сер Бароне произнес исключительную по цинизму фразу «Где нет вины, там надо ее создать» и лично помог сфальсифицировать дело[187]187
  См. подробнее: Виллари П. Джироламо Савонарола и его время. Репринт с издания 1913 г. М., 1995. Т. 2. С. 141.


[Закрыть].

Если и после неоднократных допросов обвиняемый не признавал свою вину, судьи-инквизиторы выносили постановление о применении к нему пытки. Как полагает испанский исследователь Х.А. Льоренте, пытками заставляли «несчастных признаваться во всем, в чем инквизиция имела нужду для их осуждения как изобличенных собственным признанием»[188]188
  Льоренте Х.А. Указ. соч. С. 251.


[Закрыть]. (Впоследствии этот «лучший» способ добиться подтверждения преступного деяния стал широко применяться и с целью получения доказательств, в особенности «царицы доказательств» – собственного признания обвиняемого.)

Обвиняемый, продолжавший отрицать свою вину и после пыток, подлежал осуждению как «нераскаянный и упорный». Квалификаторы давали деянию окончательную оценку, оглашением которой заканчивалось рассмотрение дела по существу. Судьи-инквизиторы выносили приговор, после чего обвиняемый подлежал выдаче светскому судье, который осуждал его по гражданскому закону к сожжению на костре.

Оправдательные приговоры были крайне редки в святом трибунале, иногда ни одного на тысячу или две тысячи, малейшее сомнение заставляло квалификаторов объявлять человека «слегка заподозренным», а этого было достаточно для осуждения к менее тяжкому наказанию.

Итак, мы наглядно убедились в том, что инквизиционное судопроизводство (по мнению Х.А. Льоренте, его можно описать в нескольких словах: донос, протокол о взятии под стражу, признание обвиняемого, обвинительный акт прокурора, словесная защита заключенного и приговор)[189]189
  Там же. С. 197.


[Закрыть] не имеет ничего общего с правосудием. И дело не только в соотношении объема понятий с позиции формальной логики (разумеется, понятие «правосудие» шире и включает понятие «судопроизводство» как необходимый процессуальный элемент).

С точки зрения сути и содержания между этими понятиями никак нельзя поставить знак равенства. Где же проходит водораздел? За точку отсчета, видимо, следует принять цель, на достижение которой направлены действия участников процесса, в первую очередь судей.

Задачей инквизиционного процесса, согласно утверждению религиозных догматиков, изначально являлось благое устремление сохранить и очистить Христово учение, вернуть заблудших в лоно христианской церкви, что не предполагало хитрость и жестокость по отношению к гражданам, придерживающимся иных религиозных взглядов. Ведь неслучайно девиз на знамени инквизиции гласил: «Милосердие и справедливость» (Misericordia et justitia). Однако в процессе деятельности инквизиции по прямому указанию пап и с молчаливого согласия общества ее целью стало не только укрепление личной власти папы, но и уничтожение политических оппонентов как духовной, так и светской власти. К сожалению, неоднократно светская власть следовала примеру церкви, выдвигая в отношении политических противников обвинения в ереси с целью их уничтожения. Так, в начале XIV века королем Франции Филиппом Красивым была реализована идея уничтожения посредством инквизиционного судопроизводства ордена тамплиеров[190]190
  См. подробнее: Ли Г.Ч. Указ. соч. С. 492–549.


[Закрыть].

Достижению указанных целей как нельзя лучше способствовали принципы инквизиционного процесса: презумпция виновности, признание вины главным доказательством, даже под воздействием пыток, закрытость (секретность). Как писал Х.А. Льоренте, тайна является душою всей системы, «без тайны инквизиция не была бы столь ужасной, и в ней не торжествовал бы произвол, суеверие, фанатизм»[191]191
  ЛьорентеХ.А. Указ. соч. С. 197.


[Закрыть]. Тайна и устрашение, подавление личности – существенные черты инквизиционного судопроизводства. Несомненно, что подобное действо с необходимостью предполагало участие соответствующих исполнителей, жестоких и бездумных «винтиков» судей-инквизиторов, от мнения которых всецело зависела жизнь обвиняемых. И именно в таком судопроизводстве усмотрение судьи в ходе рассмотрения дела превращалось в противоположность – произвол.

Чувство безысходности и апатия овладевают нами при осознании того, что жесткие рамки инквизиционного процесса исключают проявление какого-либо вольномыслия судьи. Между тем, как оказывается, можно было вершить истинное правосудие и в этих рамках, что, конечно, требовало от судьи высоких нравственных качеств. Читатель может упрекнуть автора данной работы, что он, вводя понятие «нравственные качества судьи», «подсказывает» ответ на поставленный вопрос. Что ж, ознакомимся с точкой зрения Бернара Ги – одного из наиболее опытных и авторитетных инквизиторов своего времени (конец XIII начало XIV века).

Инквизитор должен быть деятелен и энергичен в стремлении к достижению истинной веры, в деле спасения душ и истребления ереси; он должен всегда оставаться спокойным и невозмутимым среди неприятностей и недоразумений, быть бесстрашным и не бояться даже смерти, не идя, однако, безрассудно ей навстречу.

Он неподкупен и неподвластен уговорам, однако и не бесчувствен, он не должен отказывать в отсрочках и в смягчении наказания при соответствующих обстоятельствах дела. Он не позволяет себе быть слабым, не ищет любви и популярности, действует осмотрительно и нелегковерен. Он не отбрасывает упрямо противоположное мнение, поскольку кажущееся на первый взгляд невероятным впоследствии часто оказывается истинным. Он должен внимательно расспрашивать и выслушивать и тщательно расследовать, чтобы прояснить все обстоятельства.

Пусть на лице его при вынесении смертного приговора читается сожаление, но не гнев и не ярость, любовь к правде и милосердие, но не алчность либо жестокость[192]192
  Цит. по: Ли Г.Ч. Указ. соч. С. 121, 122.


[Закрыть].

Таким образом, мы вновь находим подтверждение тезису о том, что центральная фигура любого судебного процесса – судья, чьи нравственные качества становятся определяющими при рассмотрении дела; именно такой судья в любую эпоху и в любых исторических условиях вершит правосудие, являя торжество истины и справедливости.

* * *

Безраздельное господство святого трибунала, распространение его юрисдикции под благовидным предлогом борьбы с ересью практически на все стороны жизни вызывали недовольство общества, что способствовало развитию светского законодательства и правосудия. Как известно, светское право испытывало на себе влияние канонического, а поэтому его источниками стали Божественное право и естественное право (совесть и разум). Восприняло светское право и данное Аристотелем определение природы права справедливости («добра») как «поправки к закону в том, в чем из-за его всеобщности имеется упущение».

Согласно Аристотелю, «добро и есть право и лучше любого, но не безусловного права, а точнее, оно лучше права с погрешностью, причина которой – его безусловность. Хотя добро есть право, однако право не в силу закона, а в качестве исправления законного правосудия. Причина этого в том, что всякий закон составлен для общего случая, но о некоторых вещах невозможно сказать верно в общем виде. Поэтому в тех случаях, когда необходимо сказать в общем виде, но нельзя сделать это правильно, закон охватывает то, что имеет место по преимуществу, вполне сознавая возможную погрешность. Так что, когда закон составлен для общего случая, а произошло нечто подсудное ему, но вне общего случая, тогда поступать правильно значит: там, где у законодателя, составлявшего закон без оговорок, пропуск или погрешность, исправить упущение, которое признал бы даже сам законодатель, окажись он тут, а если бы знал заранее, то внес бы эту поправку в законодательство»[193]193
  Аристотель. Никомахова этика. М.: Эксмо-Пресс, 1997.


[Закрыть].

Таким образом, светское право, также как и право каноническое, рассматривалось как объект создания, толкования и применения норм, с тем чтобы реализовать заключенные в них цели справедливости. Действенность законодательного акта зависела от его соответствия человеческому праву в целом, а последнее, в свою очередь, должно было соответствовать и естественному праву, и Божественному.

Развитие светского законодательства получило новый импульс в XII веке, с обращением западноевропейских правоведов к римскому праву, которое представлялось им идеальным сводом норм, взятых в единой системе, давно и безупречно сформулированных, норм, которые можно толковать и комментировать, примеряя к современным реалиям. Кроме того, его роднило с действующим правом еще одно, пожалуй, самое важное качество – они оба выражали справедливость[194]194
  См.: Давид Р., Спинози Ж. Правовые системы мира. М., 1996. С. 35.


[Закрыть].

В результате упорных исследований и обобщений ученым – специалистам по римскому и каноническому праву (все же именно оно было господствующим в то время) удалось соединить «греческую способность к философии с римской способностью к праву». Они развили и углубили старые концепции разума и справедливости, добавив к ним христианское понимание совести, которую они связывали с любовью и милосердием. Более того, они провели особое различие между действующим и естественным правом как различие между lex, т. е. законодательно установленным правом, и jus, т. е. системой правды (справедливости) и правосудия. Данное положение легло в основу не только доктрины правления законом (rule by law) принципа законности, но и доктрины господства права (rule of law).

Римское право было востребовано обществом и органично внедрялось в светское законодательство, которое приобретало все большую самостоятельность. Чувствуя неотвратимость конца безраздельного господства церкви, религиозный догматик святой Бернар в 1149 г. в сердцах жаловался, что суд стал отголоском законов Юстиниана, а не законов Бога[195]195
  См.: Ли Г.Ч. Указ. соч. С. 20.


[Закрыть]. Предвидение Бернара сбылось достаточно быстро по меркам истории: в 1495 г. по решению германского императора Максимилиана I римское право, обработанное глоссаторами и постглоссаторами, было реципировано принято в качестве правового порядка, в соответствии с которым действовал Верховный суд Германской империи. Нормы римского права стали применяться и как субсидиарные (по просьбе сторон или в случаях пробелов в действующем законодательстве), так и общего права, единого на всей территории германского государства[196]196
  См.: Пухан И., Поленак-Акимовская М. Указ. соч. С. 65, 66.


[Закрыть].

Пожалуй, будет интересно проследить наряде примеров, как средневековые государи воплощали в жизнь теоретические рассуждения о торжестве веры – в верховенство божественного и естественного права применительно к проблемам правосудия.

* * *

Рожер II (1112–1154 гг.), правивший Сицилийским королевством, объявил, что король является «создателем законов». Именно ему история обязана появлением кодекса королевского права Ассиз Ариано. В литературе его называют новым кодексом и первым документом такого рода в Западной Европе, поскольку его целью было не просто собрание норм и принципов, а систематизированное описание основных черт того, что называлось правовой системой.

Уже из преамбулы узнаем, что законы издаются во имя укрепления справедливости и благочестия и что предназначение короля – издание и толкование законов: «Поскольку Бог в своей милости… восстановил мир и укрепил целостность королевства… мы, король, считаем себя обязанными укрепить пути справедливости и благочестия там, где мы их видим крайне нарушенными. Это проистекает не из гордыни, как будто мы побуждаемся внутренним чувством быть более справедливыми или более умеренными, чем наши предшественники, в издании законов и их истолковании, а потому, что… само благочестие научило нас, говоря: «будь милосерден так же, как твой отец»[197]197
  Цит. по: Brandileone F. II diritto romano nelle leggi normane e sveve del regno di Sicilia. Torino, 1884.


[Закрыть].

Ассиза 1, озаглавленная «По поводу истолкования законов», устанавливает: «Мы повелеваем, чтобы всеми соблюдались законы, вновь издаваемые нашим величеством, и при этом слишком большая строгость в их осуществлении смягчалась чувством благочестия, но и своеволию при этом были положены определенные ограничения, а неясные местадолжны быть прояснены». Иными словами, провозглашается один из основных правовых принципов – законность и указывается на необходимость толкования законов. В связи с этим Макс Хофманн пишет: «Именно необходимость толкования законов до их применения укрепляла влияние государственной власти, поскольку толкование не могло быть просто осуществлено любым человеком, а было в принципе правом короля… Правосудие стало публичным делом, осуществляемым специально подготовленными чиновниками»[198]198
  Цит. no: Brandileone F. II diritto romano nelle leggi normane e sveve del regno di Sicilia. Torino, 1884.


[Закрыть].

Судебная власть короля осуществлялась «большой курией» (magna curia), состоявшей из него самого и главных должностных лиц его двора, а также различных светских и церковных сановников. Однако существовали и профессиональные судьи (юстициарии), «унаследованные» от византийской системы правления. Рожер II использовал местных профессиональных судей в городах, ввел он профессионалов и в королевскую курию, где они стали играть доминирующую, а после 1168 г. исключительную роль.

В 1136 г. Рожер II назначил юстициария для разбирательства дел и руководства королевской системой правосудия. В провинции были командированы судьи для проведения судебных сессий. Со временем такие «путешествующие» судьи заняли на местах постоянные должности. К концу XII столетия суды феодалов и городов перешли в прямое подчинение королевских судов. Назначавшимся на определенный срок юстициариям, многие из которых были епископами и архиепископами[199]199
  Hofmann М. Die Stellung des Konigs von Sizilien nach den Assisen von Ariano /1140/. Munster, 1915. P. 65.


[Закрыть], были подсудны тяжкие преступления, такие, как грабеж, кража со взломом, изнасилование, убийство. Менее опасные правонарушения разбирались королевскими должностными лицами меньшего ранга – бейлифами. Кроме того, компетенция провинциальных юстициариев включала разрешение гражданских споров по поводу земли и жалоб на поборы королевских чиновников.

Следственная процедура, введенная Рожером II, напоминала новую римско-каноническую процедуру: судья допрашивал свидетелей, включая представленных сторонами, и исследовал письменные доказательства.

Ассизой 22 устанавливалось, что «прилежное следствие должно исследовать аргументы, свидетельства, письменные доказательства и другие указания на истину» и что судья не только должен уважать доказательства, представленные обвинением, но и «занимать серединную позицию по отношению к каждому лицу, чтобы он мог вынести приговор в соответствии с тщательно исследованными и имеющими доказательственное значение свидетельствами». Это требование было особенно важно для судей, поскольку в соответствии с ассизой 44 судьи подлежали наказанию в случае вынесения ошибочного приговора в силу недобросовестности или небрежности.

Король Фридрих II, занявший престол в 1220 г., продолжил дело Рожера II. Он издал закон «Книга 1» (Liber Augustalis), посвященный главным образом общественному порядку, в котором в то же время нашел отражение ряд важных черт сицилийской системы правосудия.

Юстициариям была предоставлена юрисдикция по делам о тяжких преступлениях, за которые осужденное лицо могло понести наказание в виде смертной казни или изувечения, а также по гражданским делам, в которых имелась жалоба на отказ в правосудии со стороны казначеев, бейлифов или феодальных господ. Некоторые наиболее важные из этих уголовных и гражданских дел резервировались за судом самого короля (титул 44).

Судьям платили из королевской казны. Во время судебных слушаний они не должны были «ничего брать со стороны, за исключением одноразового приема пищи и питья для себя или для другого», однако после вынесения решения или компромиссного соглашения сторон им причиталась одна тридцатая часть суммы или оценочной стоимости собственности, по поводу которых велось дело.

Юстициарии приносили присягу, что «перед лицом Бога и справедливости они будут без обмана отправлять правосудие для каждого истца и позаботятся о скорейшем обслуживании тяжущихся сторон» (титул 46); бейлифы приносили гораздо более подробную присягу (титул 62).

В качестве адвокатов в королевском суде было разрешено выступать только лицам, проэкзаменованным судьями этого суда и одобренным королем. От адвокатов также требовалось быть проэкзаменованными и одобренными региональными юстициариями (титул 83). Адвокаты во всех судах перед допуском к работе, а затем ежегодно должны были приносить перед юстициариями следующую профессиональную присягу: они обязуются заботиться о помощи сторонам, защиту которых возьмут на себя, со всей доверительностью и правдивостью и без всяких хитростей, не подсказывать им отношение к фактам по делу, не осуществлять давление и не брать на себя защиту по безнадежным делам; если они возьмут на себя ведение дел, которые запутаны ложью одной из сторон и которые сначала казались им справедливыми, но в ходе слушаний на основании фактов или права оказались несправедливыми, они немедленно прекратят защиту; они также не будут стремиться к увеличению размера гонорара в ходе слушаний и не будут вступать в соглашения, касающиеся стороны в споре. Любое нарушение присяги наказывалось штрафом в три фунта золотом высшей пробы (титул 84).

«Книга 1» завершалась положениями, регулирующими открытие судебного заседания. Каждый гражданский или уголовный процесс должен был начинаться с повестки, называвшейся письмом о вызове и направлявшейся ответчику или обвиняемому юстициарием или бейлифом. В письме четко указывалось, кому, кем и по какому вопросу предъявляется иск или жалоба и в какого рода судебном деле; срок, в течение которого вызванное лицо должно явиться в суд лично, если это уголовный процесс, или лично или в лице представителя, если заявлен гражданский иск. Мы подробно описываем такой привычный для нас порядок вызова в суд по повестке, поскольку это было, по сути, новое слово в процессуальном праве того времени, ведь в XII–XIII веках проблема вызова лица в суд являлась одной из ключевых (Англии, например, для ее решения потребовались столетия).

После открытия процесса по гражданскому или уголовному делу истец или обвиняемый должен был представить лично, через своего адвоката или письменно в тот же день или самое позднее на следующий день «все, что доказывает или поддерживает его утверждения», ответчик в течение того же времени представлял все относящиеся к делу аргументы защиты лично или письменно через своего адвоката (титул 24). Стороны затем допрашивались судьей, который мог по своему усмотрению потребовать от допрашиваемого принести священную присягу, учитывая статус лица, характер дела или имея подозрения, что допрашиваемый лжет (титул 31). Число свидетелей, требуемое для доказывания уголовного обвинения, зависело от их социально-групповой принадлежности: против графа два графа, четыре барона, восемь рыцарей, шестнадцать горожан; против барона два барона, четыре рыцаря, восемь горожан, и т. д. (титул 33).

Допрос свидетелей и исследование письменных и других свидетельств представляли собой единственный способ получения доказательств по гражданским делам; судебное разбирательство посредством боевой схватки или «божьего суда» по таким делам было упразднено. Интересно, что с введением новой, гласной формы судебного разбирательства возникли определенные проблемы: законодатель вынужден был закрепить специальное положение, направленное против лиц, «часто нарушающих заседания суда своими возбужденными криками»:

«Мы приказываем, что на будущее тяжущиеся стороны и любые другие лица, присутствующие на судебных заседаниях, должны соблюдать мирное течение процесса и проявлять уважение к магистрату, объявляющему закон. Они не должны осмеливаться заявлять о своих правах или спрашивать о чем-либо до того, как они получат разрешение от ведущего судебное заседание… Если коллега-адвокат или сторона в процессе вспомнят что-либо, относящееся к праву или фактам во время выступления другого адвоката, они должны постараться прошептать ему на ухо, что они хотят сказать… Но если кто-либо за определенный период времени будет трижды предупрежден бейлифом или судьей и не успокоится… но должен будет заплатить нашему суду один августалис, если он крестьянин. Если он горожанин, то он должен заплатить два августалиса. Если рыцарь – четыре, барон – восемь, граф – шестнадцать. Все наши должностные лица должны знать, что если они освободят кого-либо от этого наказания, мы в полном объеме вычтем его из их собственного имущества. Уважение к правосудию требует тишины» (титул 32).

Обман или мошенничество в судебном процессе, называвшиеся ложным обвинением, являлись наказуемыми: «судьи… должны… присуждать обвинителей или доносчиков, разоблаченных в явной клевете, к тому же самому наказанию, которое было бы наложено на обвиняемого в соответствии с характером преступления, если бы вина в этом преступлении была доказана» (титул 14).

Положение, которым заканчивался закон, было озаглавлено «Каким образом должны представляться доказательства в апелляциях». Суть его заключалась в том, что доказательство не может быть представлено в апелляционном порядке, если оно не является новым и если апеллирующая сторона могла представить его на суде, а начиналось оно так: «Мы желаем положить конец разногласиям юристов».

* * *

При короле Генрихе II (1154–1189 гг.) был запущен, по выражению одного из выдающихся английских историков права, маховик, «породивший английское общее право»[200]200
  См.: Haskins С.Н. England and Sicily in the Twelfth Century. Pt. 3 // English Historical Review. 1911. October. P. 642, 643.


[Закрыть]. Фактически именно им были заложены основы новой английской системы королевского права (английского общего права) в том виде, в каком она просуществовала по меньшей мере до XVI столетия. Генрих II перестроил систему государственного управления, значительно расширив функции и полномочия постоянных, специализированных центральных правительственных департаментов. Наиболее важными из них были Казначейство, управлявшее налогообложением и финансами, так называемый Суд общих дел, осуществлявший правосудие, и Канцелярия, направлявшая и координировавшая работу других департаментов.

Также как и в Южной Италии, созданию центрального королевского суда в Англии предшествовала практика направления королевских судей на места для судебных разбирательств и разрешения других дел. Именно в период правления Генриха II судебные функции разъездных судей стали четко отграничиваться от хозяйственных и административных. Были разработаны регулярные маршруты для определенных групп судей. Так, в 1176 г. шесть групп по трое судей в каждой были отправлены в поездку по стране для разрешения всех дел, представленных королю (когда стоимость спорного имущества не превышала определенной юрисдикционной суммы – половины рыцарского лена). Вскоре число «разъездных» судей дошло до 20.

Надо заметить, что до Генриха II не было профессиональных судей для рассмотрения дел, по которым выдавались ордера. Правда, в первые десятилетия XII века Генрих I посылал юстициариев в регионы для отправления правосудия, и некоторые их них вполне могли иметь специальное образование в области канонического права и даже изучать римское право в Болонье. Однако их задачей было разрешение не только судебных, но и других вопросов управления, в которых мог быть заинтересован король, и, кроме того, большинство уголовных и гражданских дел находилось в местной или феодальной, а не королевской юрисдикции, корона вмешивалась, когда прямо затрагивались ее собственные интересы или когда имел место «отказ в правосудии».

В 1175 г. Генрих II назначил трех человек судьями в личный суд своего двора, а в 1178 г. – пятерых лиц «из своего домашнего хозяйства» профессиональными королевскими судьями гражданской и уголовной юрисдикции. С 1180 г. этот новый судебный орган, позднее названный Судом общих дел, постоянно находился в Вестминстере. Король продолжал лично отправлять правосудие во время своих поездок. В начале XIII века функция разрешения дел, представленных королю, была возложена на коллегию профессиональных судей, называвшуюся «Суд королевской скамьи» (Court of King's Bench). Со временем этот суд ограничил свою юрисдикцию тяжкими преступлениями и делами, затрагивавшими личность короля, тогда как другие споры («общие дела») разрешались судом общегражданских исков.