Текст книги "Успех и признание"

Успех и признание
К вопросу об успешных путешествиях Г. Ф. Байдукова, Ч. Блайта, А. Бомбара, Н. Г. Гарина-Михайловского, М. Горького, К. Г. Маннергейма, Дж. Слокама, Г. Хьюза. Очерк
Владимир Владимирович Залесский

© Владимир Владимирович Залесский, 2016

ISBN 978-5-4483-5140-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Вместо предисловия

В процессе подготовки и публикации книг о законах успеха, чтения книг, написанные успешными путешественниками, книг об успешных путешественниках, я обнаружил, что накопился материал, характеризующий тему «признание успеха».

Сформулировались и некоторые обобщения по этому вопросу. Этого материала и этих обобщений было недостаточно для написания задуманного очерка об успешности как культурном феномене. Возникла альтернатива: или (1) включить этот материал и эти обобщения в ранее задуманный очерк, еще не готовый, или (2) попытаться написать самостоятельный очерк, сделав акцент на теме «признание успеха».

(«Признание успеха» – это один из факультативных, необязательных составных элементов «успешности»).

Приняв во внимание законы успеха Генриха Шлимана «Публикуйся!» и Майкла Фарадея «Работай. Заверши. Опубликуй», я выбрал второй вариант (что не препятствует включению соответствующего материала и обобщений – при необходимости – в очерк об успешности как культурном феномене).

Таким образом, данный очерк посвящен теме «признание успеха».

2. Успех: доминанта позитивного восприятия. «Общинность» и «успешность»

Отметим, что рассматривается в данном очерке «успех» преимущественно индивидуальный.

Конечно, можно поразмышлять и порассуждать на тему: соотношение успеха коллективного (общественного) и успеха индивидуального. Но все же правомерна гипотеза, что именно массовая индивидуальная успешность является основой для успешности коллективной (общественной).

Предположим, что успех – успех конкретного индивидуума – стал фактом. Каково же отношение к этому факту со стороны социального окружения?

Примем во внимание, что длительное время – еще с первобытных времен – безопасность и пропитание обеспечивались для человека в формате коллективности, общественности, общинности.

Социальное окружение ничего не имеет против коллективного успеха. К индивидуальному успеху у социального окружения «эпохи общинности» отношение – неоднозначное. В каких-то случаях – одобрительное. Но неожиданный, не запланированный индивидуальный успех ставит под некоторое сомнение сложившуюся систему социальных связей, и, следовательно, может вызвать определенную отрицательную реакцию.

Косвенно эту тему затронул М. Горький, размышляя о судьбе тех, кто «пытается внести в жизнь деревни нечто от себя, новое». По мнению М. Горького, один из вариантов реакции на такую попытку – «деревня встречает недоверием, враждой и быстро выжимает или выбрасывает из своей среды. Но чаще случается так, что новаторы, столкнувшись с неодолимым консерватизмом деревни, сами уходят из нее» [Горький М.]. Можно полагать, что эти свои высказывания М. Горький распространял на период до 1917 года.

В какой-то мере эта тема, тема отношения социального окружения к индивидуальному успеху, характеризуется цитатой из очерка Е. Соловьева «Лев Толстой. Его жизнь и литературная деятельность».

«Один из таких обходов… Приходит Л. Толстой к Ивану Чурисенку, просившему себе каких-то кольев или сошек для того, чтобы подпереть свой развалившийся двор. Видит Толстой, что строение действительно никуда не годится, и Чурисенок рассказывает ему совершенно равнодушно, что у него в избе накатина с потолка его бабу пришибла. „По спине как колыхнет ее, так она до ночи замертво пролежала“. Толстой, думая облагодетельствовать Чурисенка, предлагает ему переселиться на новый хутор, в новую каменную избу, только что выстроенную по герардовской системе. „Я, – говорит, – ее, пожалуй, тебе отдам в долг за свою цену; ты когда-нибудь отдашь“. Но Чурисенок говорит: „Воля вашего сиятельства“, и в то же время прибавляет, что на новом месте им жить не приходится; а баба, та самая, что замертво лежала, бросается в ноги молодому помещику, начинает выть и умолять барина оставить их на старом месте, в старой развалившейся и опасной избе. Чурисенок, тихий и неговорливый, как большая часть наших крестьян, придавленных бедностью и непосильным трудом, становится даже красноречивым, когда начинает описывать прелесть старого места. „Здесь на миру место, место веселое, обычное; и дорога, и пруд тебе, белье, что ли, бабе стирать, скотину ли поить, – и все наше заведение мужицкое, тут искони заведенное, и гумно, и огородишка, и ветлы – вот, что мои родители садили; и дед, и батюшка наши здесь Богу душу отдали, и мне только бы век тут свой кончить, ваше сиятельство, больше ничего не прошу“. Что тут будешь делать? Нельзя же благодетельствовать насильно. Толстой отказывается от своего намерения и советует Чурисенку обратиться к крестьянскому миру с просьбой о лесе, необходимом для починки двора. К миру, а не к помещику приходится обращаться в этом случае потому, что Толстой отдал в полное распоряжение самих мужиков тот участок леса, который он определил на починку крестьянского строения. Но у Чурисенка на всякое дело есть свои собственные взгляды, и он говорит очень спокойно, что у мира просить не станет. Толстой дает ему денег на покупку коровы и идет дальше» [Соловьев Е. А.].

Какую роль в мотивации крестьянина, жившего в разваливающемся доме, и отказавшегося переселиться «на новый хутор, в новую каменную избу, только что выстроенную по герардовской системе» сыграли озвученные доводы («прелесть старого места»), а какую – РИСК, непривычность успешности в условиях общинного окружения? Об этом каждый может составить свое индивидуальное мнение.

В произведениях М. Горького о «дореволюционной жизни» фрагментарно разбросаны упоминания случаев травли индивидуумов (даже не всегда успешных, или – слегка успешных, чуть-чуть необычных) со стороны социального окружения.

И в дореволюционной России, и в иных странах существовали и иные культурные форматы – не только отторжение новаторов, но положительная на них реакция. Многие процессы – развитие торговли, промышленности, освоение новых земель, другие – были мотивированы стремлением достичь индивидуальной успешности.

Тем более, что на каком-то этапе развития цивилизации человек накопил культурный потенциал: в вопросах безопасности и пропитания освободился от общинной зависимости.

В мировой литературе этот культурный скачок отразился в книге Даниэля Дефо «Робинзон Крузо». Робинзон Крузо самодостаточен, он своими собственными силами создает свой индивидуальный мир и благополучно живет в нем. Один из вариантов датировки первой публикации «Робинзона Крузо» – апрель 1719 года. Уже началось освоение европейцами ранее неизвестных далеких заморских земель, уже состоялись длительные кругосветные плавания. Даниэль Дефо в своей знаменитой книге как бы обобщает уже полученный опыт и делает выводы: ДА МЫ МОЖЕМ! Однако до ПЕРВОГО одиночного трехлетнего кругосветного плавания (1895—1898) американского гражданина Джошуа Слокама на яхте «Спрей» пройдет – с даты публикации «Робинзона Крузо» – почти два века (!).

Книга Дж. Слокама о первом в истории кругосветном одиночном плавании называется «Sailing Alone Around the Word» (вариант перевода: «Один под парусом) (впервые книга Дж. Слокама опубликована в 1899 или 1900 году).

В книге Дж. Слокама ощущается самоуважение автора. Дж. Слокам осознает свой уровень квалификации как кораблестроителя и как мореплавателя, он ощущает свое – пусть и не громкое, но прочное – место в истории человечества. Он ироничен по отношению ко многим персонажам, появляющимся на страницах его книги. К части из встреченных в ходе плавания людей он относится с уважением и признательностью. Но лишь при упоминании одного человека появляется слово «преклонение».

«От мыса Пилар я взял курс на остров Хуан-Фернандес, и 26 апреля после пятнадцатидневного плавания увидел перед собой этот вошедший в историю остров – остров Робинзона Крузо. Синие вершины гор Хуан-Фернандеса, возвышавшиеся над облаками, были видны за добрые три десятка миль, и когда я увидел остров, тысячи различных чувств стали тесниться во мне, и я низко преклонил голову. Мы иногда посмеиваемся над восточной манерой приветствия, но сейчас я не мог найти иной формы для выражения собственных чувств» [Слокам Дж.].

Дж. Слокам путешествует вокруг света с комфортом и с удовольствием. Его опыт и уровень квалификации, мореходные качества его яхты позволяли ему так путешествовать. Он своими руками и за свой счет практически заново воссоздал свою яхту «Спрей». Он живет в той среде, где коллективность прекрасно сочетается с самостоятельностью, самодостаточностью, с индивидуальной успешностью. Дж. Слокам – американский гражданин. Люди разного гражданства (подданства), разной национальной принадлежности относятся к нему приветливо, выражают ему свое уважение и поддержку, стремятся помочь. С некоторой долей гиперболизации контакты Дж. Слокама с встреченными людьми в период его плавания можно назвать длящимся признанием успеха. Даже убийца и бандит Черный Педро, пиратствовавший в районе Магелланова пролива, нанес мирный визит и произнес в адрес Дж. Слокама: «Hombre valiente [Сильный человек (исп.).]» [Слокам Дж.].

Наиболее выразительным мне показалось описание встречи Дж. Слокама в британском Гибралтаре.

Отмечу, что сам Джошуа Слокам – из простой трудовой семьи; он прошел путь от обычного матроса до капитана. На «Спрее» он путешествовал под американским флагом, но он никого не представлял кроме самого себя, своего мужества и своей квалификации кораблестроителя и морехода.

«…И мне были переданы наилучшие пожелания старшего военно-морского офицера адмирала Брюса, который приказал сообщить мне, что для «Спрея» отведено место возле арсенала за новым молом. …Я думал, как хорошо будет «Спрею» среди линейных кораблей вроде «Коллингвуда», «Бальфлера» и «Корморента», на борту которых меня впоследствии принимали почти по-королевски.

Адмирал Брюс меня сердечно приветствовал, когда я явился отблагодарить его за место у причала и за предоставление парового катера, отбуксировавшего «Спрей"к новому месту стоянки.

– Если место стоянки вам нравится, то все в порядке… Но скажите, в каком ремонте нуждается «Спрей»? С «Гебы» вам пришлют мастера-парусника… Ах, «Спрею» нужен новый кливер? Сейчас я прикажу ремонтным мастерским осмотреть все на «Спрее». Скажите, капитан, вам пришлось-таки дать жару «Спрею», чтобы за 29 дней в одиночку добраться сюда? Но ничего, мы постараемся сделать ваше пребывание здесь приятным…

«Спрею» жилось в Гибралтаре лучше, чем британскому броненосцу «Коллингвуду».

Позже днем я услышал оклик:

– На «Спрее»! Миссис Брюс хотела бы подняться на борт и познакомиться со «Спреем».

Удобно ли, если она посетит вас сегодня?

– Очень удобно… – радостно отозвался я. А на следующий день губернатор Гибралтара сэр Керрингтон вместе с высшими офицерами гарнизона и в сопровождении командиров всех военных кораблей побывали на «Спрее» и оставили свои подписи в моем судовом журнале.

Позднее снова раздался оклик:

– На «Спрее»!..

– Слушаю…

– Командир линейного корабля «Коллингвуда» свидетельствует вам свое уважение и просит пожаловать в гости к нему на корабль в половине пятого; но не позже половины шестого. (…)

Нельзя покинуть Гибралтар, не сказав, что было сделано для того, чтобы я полюбил это гостеприимное место. Ежедневно из роскошных адмиральских владений мне доставлялось молоко, а два раза в неделю овощи. (…)

Я много бродил по старому городу, и сопровождавший меня артиллерист прошел со мной по пробитым в глубине скал галереям так далеко, как это дозволено иностранцам. Во всем мире нет подземных военных сооружений, подобных здешним по их замыслу, по технике исполнения. Осматривая эти грандиозные сооружения, трудно себе представить, что это сделано на ничтожном, как точка в азбуке Морзе, географическом пункте.

Перед моим отплытием я был приглашен на пикник, в котором принимали участие губернатор, офицеры гарнизона и командиры расположенных здесь военных кораблей. Все было обставлено по-царски!

(…)

На следующий день я завтракал у губернатора генерала Керрингтона в здании Лайн-Уолл-Хауза, ранее бывшим монастырем францисканцев. Это своеобразное здание хранит реликвии четырнадцати осад, которые выдержал Гибралтар. А еще через день я ужинал у адмирала в его резиденции, которая прежде была казармой наемных солдат. Повсюду я чувствовал дружеские рукопожатия, дававшие мне силу преодолеть предстоящие долгие дни плавания в одиночестве. Должен заметить, что прекрасная дисциплина порядок и жизнерадостность были другим чудом этой огромной крепости, где все делалось спокойно, словно на отлично слаженном судне, плывущем в спокойном море. Никто не повышал голоса, за исключением, конечно, боцмана. Когда консул Соединенных Штатов в Гибралтаре почтенный Горацио Спраг посетил 24 августа «Спрей», он был приятно поражен отношением ко мне со стороны наших британских сородичей» [Слокам Дж.].

Подведем некоторые промежуточные выводы.

Доминанта позитивного восприятия успешности формируется постепенно. «Общинное» восприятие успешности противоречиво, иногда – негативно. «Признание», «поддержка» индивидуально успешного человека – это элемент культуры. Формирование этого элемента культуры ускоряется после того, как накапливается культурный потенциал такого уровня, что в вопросах безопасности и пропитания отдельный человек обретает способность освободиться от общинной зависимости.

3. Признание успеха. «Безразличие» (А. Пешков – М. Горький). «Элитарность» и «публичность» (Н. Г. Гарин-Михайловский, К. Г. Маннергейм, Г. Ф. Байдуков)

Предположим, что индивидуальный успех стал фактом, и далее следует признание успеха.

Наверное, сам «формат» «признания успеха» в каждом конкретном случае индивидуален.

В то же время, рассмотрение нескольких примеров позволяет – наверное – сделать некоторые обобщения.

Рассмотрим четыре примера. Четыре путешествия завершились успешно:

(1) пешеходные «странствия по Руси» А. Пешкова,

(2) кругосветное путешествие Николая Георгиевича Гарина-Михайловского,

(3) путешествие по Центральной Азии офицера (в то время) императорской армии Карла Густава Маннергейма,

(4) полет через Северный полюс из СССР в США самолета «АНТ-25» с экипажем в составе В. П. Чкалова, Г. Ф. Байдукова и А. В. Белякова.

Алексей Пешков странствует по Руси. Где он только не был!

«Так начались его странствия. Это было в начале апреля 1891 года. (…) Со станции Филоново его путь лежал через Донскую область, Украину и Новороссию. Он добывает себе на месте пропитание: работает грузчиком в ростовском порту, батрачит у крестьян на Украине, в Екатеринославской и Херсонской губерниях. (…) …Он прошел к Очакову; здесь, на Днепровском лимане, жил с рыбаками и в поисках заработка ходил на соляную добычу. (…) Его дальнейший путь лежал на Бессарабию. Горький пришел туда к сбору винограда, и этот чудесный край дал ему отдых и восстановил силы. Пройдя южной частью Бессарабии до берегов Дуная, он через Аккерман возвратился в Одессу. Из Одессы, где он работал в порту грузчиком, через Николаев, Херсон, Перекоп, Симферополь, Ялту, Феодосию, Керчь, Тамань, Черноморье, Кубань, Терскую область, по Военно-Грузинской дороге Горький приходит в ноябре 1891 года в Тифлис» [Груздев И. А.].

Неужели никто из его многочисленных знакомых не знал о начале «странствий» А. Пешкова, неужели никто из них не встретился Алексею на просторах России, неужели Алексей не написал весточку кому-то из приятелей-знакомых?

А может один из «просвещенных» приятелей Алексея написал другому просвещенному персонажу: «А Алексей-то пол-России прошел!» Тут-то и забурлила бы интересом «просвещенная» среда, засновали бы письма, а то и переводы с посылками, появились бы поддержка, признание? Тиснули бы пару-тройку статеек в газетах, тех самых, которыми так была насыщена культурная жизнь предреволюционной России…

Было ли у А. Пешкова ощущение бесперспективности, безнадежности потенциальных попыток заинтересовать публику своим необыкновенным пешеходным путешествием? На все эти вопросы могут быть лишь интуитивные ответы. Свидетельств попыток А. Пешкова заинтересовать кого-либо своими «странствиями» (типа обмена письмами в период путешествия), сведений о появлении интереса со стороны публики, похоже, не сохранилось.

Конечно, с одной стороны, вопросы о возможном (но фактически не проявившемся) интересе к пешеходному путешествию А. Пешкова выглядят отчасти неожиданно, неуместно и наивно.

Но, с другой стороны! Откроем в какой-либо энциклопедии статью о Владимире Галактионовиче Короленко, своего рода литературном покровителе А. Пешкова (М. Горького) – возвратившегося из странствий.

Энергичнейший человек! Оппозиционер, успешный общественный деятель, популярный писатель. Алексея Пешкова он к моменту начала странствий уже знал. Неужели не интересно: «странствует по Руси» А. Пешков? Допустим, А. Пешков еще не оппозиционер, особого интереса его персона пока не привлекала («бродяга!»).

Допустим, «бродяга». Но ведь В. Г. Короленко еще и писатель; хотя бы с этой точки зрения можно было бы «обработать» информацию? «Жертва режима скитается по несчастной России; перед удрученным скитальцем разворачиваются картины непрерывного унижения и оскорбления»… Вариант? Можно составить вполне «сочный» рассказ, попытаться в очередной раз «пригвоздить» царский режим к позорному столбу…

Нет, признаков интереса к странствиям А. Пешкова не обнаруживается.

Естественно, когда А. Пешков (М. Горький) стал одним из ведущих (культурных) деятелей оппозиционного движения, известным оппозиционным писателем, тогда начались его (М. Горького) активные публикации на тему «странствий».

Но само путешествие завершилось следующим образом:

«Когда вошли в Тифлис, Горький на лавочке, под навесом станции конно-железной дороги у Верийского моста, часов шесть прождал обещанного возвращения спутника. Потом, сильно промерзнув, отправился искать себе приюта. Он нашел его… в полицейском участке, „где, – добавляет Горький, – я благополучно и приятно провел первую ночь моего пребывания в столице Кавказа“. Такой горькой иронией кончается первоначальная редакция рассказа „Мой спутник“» [Груздев И. А.].

Наверное, есть основания говорить о «безразличии», характерном для такого формата «признания успеха».

О публичных встречах успешно завершивших путешествие Н. Г. Гарина Михайловского и К. Г. Маннергейма никаких свидетельств я не обнаружил. Можно предположить, что публичных встреч в каком-то значимом виде организовано не было.

Путешественники Н. Г. Гарин-Михайловский и К. Г. Маннергейм удостаиваются приема Императора России.

Н. Г. Гарин-Михайловский совершил кругосветное путешествие в период с июля по декабрь 1898 года.

Далее цитирую главу из статьи Википедии о Николае Георгиевиче Гарине-Михайловском.

«Встреча с царской семьёй

Сделавшись известным в столичном обществе не только как литератор, но и как путешественник, Михайловский получил приглашение в царский дворец. Последовала встреча с царской семьёй, точная дата которой до настоящего времени не установлена. Сохранилось два мемуарных свидетельства, записанные по рассказам Михайловского: А. М. Горького и М. К. Куприной-Иорданской. Согласно версии Горького, Михайловский официально «был приглашён в Аничков дворец к вдовствующей царице». Однако на встрече присутствовали Николай II и его супруга Александра Федоровна (последняя – в сопровождении неких придворных дам).

Свидетельство Горького, записанное лишь в 1927 г., всё-таки сохраняет отголоски ещё не остывших эмоций Михайловского, излившихся, видимо, при первой же встрече с Горьким после возвращения из дворца.

– Это провинциалы! – недоумённо пожимая плечами, говорил Гарин после приёма во дворце.

И рассказал о своём визите приблизительно так:

– Не скрою: я шёл к ним очень подтянувшись и даже несколько робея. Личное знакомство с царём ста тридцати миллионов народа – это не совсем обыкновенное знакомство. Невольно думалось: такой человек должен что-то значить, должен импонировать. И вдруг: сидит симпатичный пехотный офицер, курит, мило улыбается, изредка ставит вопросы, но всё не о том, что должно бы интересовать царя, в царствование которого построен действительно великий Сибирский путь и Россия выезжает на берега Тихого океана, где её встречают вовсе не друзья и – не радостно. Может быть, я рассуждаю наивно, царь не должен беседовать о таких вопросах с маленьким человеком? Но тогда – зачем же звать его к себе? А если позвал, то умей отнестись серьёзно и не спрашивай: любят ли нас корейцы? Что ответишь? Я тоже спросил и неудачно: «Вы кого подразумеваете?» Забыл, что меня предупредили: спрашивать я не могу, должен только отвечать. Но ведь как же не спросить, если сам он спрашивает и скупо и глупо, а дамы – молчат? Старая царица удивлённо поднимает то одну, то другую бровь. Молодая, рядом с ней, точно компаньонка, сидит в застывшей позе, глаза каменные, лицо – обиженное. <…> В общем было очень скучно.

Известие Куприной-Иорданской, слушавшей рассказы Михайловского летом 1903 г., уже не имеет столь яркой эмоциональной окраски, зато гораздо более подробно и насыщено деталями. Михайловский полагал, что царь ждёт его для делового доклада, тщательно готовился к встрече и принёс во дворец портфель, туго набитый планами и чертежами. Однако, начав беседу в тоне чисто деловом, Михайловский быстро сообразил, что «деловая сторона решительно никого не интересует», и перешел к рассказам о дорожных приключениях (причём царь проявил некоторый интерес к личности техника Н. Е. Борминского, изображённого Михайловским в качестве страстного охотника и превосходного стрелка, немало способствовавшего отражению атаки хунхузов).

Через несколько дней Борминский и Михайловский получили уведомления о награждениях орденами. Однако Михайловский, согласно воспоминаниям Горького, своего ордена «не получил, потому что вскоре был административно выслан из Петербурга за то, что вместе с другими литераторами подписал протест против избиения студентов и публики, демонстрировавшей у Казанского собора» (речь идёт о событиях 4 марта 1901 г.). Куприна-Иорданская добавляет, что Михайловский был не просто выслан из Петербурга, но ещё и «отдан под надзор полиции»» [«Гарин-Михайловский, Николай Георгиевич»].

Интересно, что Н. Г. Гарин-Михайловский – выдающийся человек и энергичный, талантливый, популярный писатель – не оставил (вроде бы) личных письменных воспоминаний о встрече с Императором Николаем II.

Путешествие Карла Густава Маннергейма по Центральной Азии было осуществлено по заданию Генерального штаба. Оно началось в июле 1906 года и закончилось в июле 1908 года.

«Прибыв в Петербург, я сразу же объявился в Генштабе и вскоре получил приглашение к императору для рассказа о своём путешествии.

Я спросил, сколько времени мне будет уделено, и услышал, что двадцати минут будет достаточно. Поскольку император не собирался садиться, я спросил, можно ли начинать, на что он утвердительно кивнул. Я докладывал стоя. Вопросы императора показывали, что он слушает мой доклад очень заинтересованно. Подарок далай-ламы он принял в соответствии с традицией – на вытянутые руки. Взглянув на настольные часы, я заметил, что прошло уже не двадцать минут, а час двадцать, и тут же попросил извинения, объяснив, что не заметил, как прошло время. Его величество улыбнулся, поблагодарил за интересный рассказ и сказал, что он тоже не заметил, как пролетело время.

Прощаясь, Его величество поинтересовался моими планами. «Я надеюсь в ближайшее время получить возможность командовать полком, Ваше величество, ведь на время моего отсутствия я был уволен из армии», – сказал я. Император ответил, что эта проблема не должна меня тревожить. Мол, покомандовать полком я ещё успею, а вот возможность выполнить такое поручение, какое досталось мне, выпадает немногим. Позднее я понял, что Его величество был прав» [Маннергейм К. Г.].

В статье Википедии «Азиатская экспедиция Маннергейма» сообщается: «21 декабря 1908 года в Малом зале Генштаба полковник Маннергейм дал отчёт о проведённой экспедиции в присутствии всех без исключения офицеров Азиатского и Туркестанского отделов Генштаба, а также Ф. Ф. Палицына и сенатора П. П. Семенова-Тян-Шаньского. Доклад имел большой успех» [«Азиатская экспедиция Маннергейма»].

Статья Википедии «Маннергейм, Карл Густав Эмиль» содержит дополнительную информацию: «В один из приездов Брусилова во Владимирский полк генерал-майор торжественно вручил полковнику орден Святого Владимира – награду за азиатский поход» [«Маннергейм, Карл Густав Эмиль»]. Как можно понять, это вручение ордена К. Г. Маннергейму состоялось в 1909 году.

Возможно, такой формат «признания успеха», который мы видим в случаях Н. Г. Гарина-Михайловского и К. Г. Маннергейма, можно условно назвать «элитарным».

Проходит время, и на некоторое время формат признания успеха изменяется.

1937 год. Завершен беспосадочный полет В. П. Чкалова, Г. Ф. Байдукова и А. В. Белякова из Москвы в США через Северный полюс (18—20 июня 1937 г.; 8504 км за 63 ч. 16 мин.).

На мгновение отвлечемся и обратимся к дневнику Ю. Трифонова. Ю. Трифонов в то время – школьник.

1937 год.

«12 июня

Дело арестованных органами НКВД в разное время Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка, Эйдельмана, Фельдмана, Примакова и Путны расследованием закончено и передано в суд. (…)

12 июня. Передовая

(…)

«Все эти Фельдманы, Якиры, Примаковы. Все Тухачевские и Путны – подлый сброд…»

19 июня

Беспосадочный перелет Чкалов, Байдуков, Беляков.

21 июня. Понедельник

«Блестящая победа Советской авиации»». [Трифонов Ю.].

В ночь с 21 на 22 июня 1937 года был арестован отец Ю. В. Трифонова – Валентин Андреевич Трифонов.

Вернемся к беспосадочному перелету В. П. Чкалова, Г. Ф. Байдукова и А. В. Белякова.

Вот что пишет Г. Ф. Байдуков о возвращении летного экипажа в Москву.

«…Поезд плавно подошел к перрону Белорусского вокзала. В дверях вагона показался весело улыбающийся Чкалов. Он был взволнован, увидев забитый тысячами людей перрон, услышав восторженные овации.

…Проходим через коридор из тысяч людей и появляемся перед десятками тысяч москвичей, заполнивших огромную привокзальную площадь. С женами и детишками поднимаемся на трибуну.

Площадь неистовствовала. Ливни оваций, приветственные крики. (…)

Митинг открылся. Один оратор сменял другого. Бурные аплодисменты заставляли их делать частые паузы. По поручению ЦК ВКП (б) и Совнаркома СССР экипаж Чкалова приветствовал нарком оборонной промышленности.

С краткой ответной речью выступил Валерий Павлович, которому несколько минут тысячи встречающих не давали возможности начать говорить, приветствуя его непрерывными, бурными аплодисментами. (…)

И вновь долго не смолкающие аплодисменты и крики «ура!».

Митинг окончен. Мы сошли с трибуны. Нас каждого отдельно со своими родными усадили в увитые гирляндами цветов открытые автомобили. Медленно выехали на улицу Горького, эту уже традиционную магистраль героев. Люди плотными шпалерами стояли от Белорусского вокзала до самого Кремля. (…)

По мере продвижения по Горьковской магистрали сильнее становилась пурга листовок (их бросали с балконов и из окон домов), напоминая Чкалову и его друзьям о тех настоящих полярных циклонах и вьюгах, сквозь которые пробивался «АНТ-25», летя через пространства «полюса недоступности». (…)

В Георгиевском зале состоялся прием, устроенный ЦК ВКП (б) и правительством СССР. Принимали наш экипаж со всеми нашими чадами и домочадцами и знакомыми» [Байдуков Г. Ф.].

Члены экипажа «АНТ-25» были награждены орденами Красного Знамени.

Наверное, встреча Ю. А. Гагарина после первого в истории человечества полета человека в космос в какой-то мере напоминала встречу В. П. Чкалова, Г. Ф. Байдукова и А. В. Белякова.

Предположу, что такой формат «признания успеха» можно условно назвать «публичным».

Но создается впечатление, что в СССР этот «формат признания успеха» надолго не приживается. Завершаются всемирно известные плавания Тура Хейердала; возвращается в СССР Юрий Александрович Сенкевич, один из участников экспедиций Тура Хейердала. Мне не встретились данные о сколько-нибудь масштабных встречах Ю. Сенкевича.

Обобщая изложенную выше информацию, можно, наверное, сделать вывод, что «признание успеха» можно дифференцировать по признакам «элитарность» – «публичность». В каких-то случаях появляется и «безразличие».