Текст книги "Чучело. Игра мотыльков. Последний парад"

– Детишки, пора в кроватки! – Захохотал и исчез.

Лохматый стоял, низко опустив голову, крепко сжав кулаки, которые ему всегда помогали, а сейчас почему-то не помогли. Все остальные подавленно молчали.

– Не ожидала я такого от Чучела, – нарушила наконец тишину Железная Кнопка. – Всем врезала. Не каждый из вас на это способен. Жалко, что она оказалась предателем, а то бы я с ней подружилась… А вы все – хлюпики. Сами не знаете, что хотите. Вот так, ребятки. Ну, привет.

– А как же пирожные? – остановил ее Димка. – Мы же еще чай не попили.

– Пирожные? Сейчас самое время…

– Точно, – подхватил Димка, хотя вид у него при этом был неуверенный.

– Кушайте на здоровье, а мне и без сладкого тошно. – И Миронова ушла, ни на кого не глядя.

– Миронова, подожди! – крикнул ей вслед Лохматый. – Я с тобой.

– Ты же ко мне собирался? – остановил его Рыжий.

– Передумал, – на ходу ответил Лохматый, – домой охота.

– Тогда и я с вами, – сказал Рыжий и бросился следом за Мироновой и Лохматым.

Хлопнула дверь – они ушли.

В комнате остались только сам новорожденный да Шмакова с Поповым.

– Может, зря мы с тобой никому… ничего?.. – тихо спросил Попов у Шмаковой. – А?..

– Ты про что? – насторожился Димка.

Шмакова улыбнулась – она предчувствовала близкую развязку всей этой затянувшейся истории и поняла, что наконец настал ее победный час.

– Мы с Поповым, – радостно пропела Шмакова, – представляешь, Димочка… – хитро скосила глаза на Димку – ей нравилось наблюдать за ним: он то бледнел, то краснел. – Мы тогда с Поповым… – Она засмеялась и многозначительно замолчала, продолжая что-то мурлыкать себе под нос.

– Что вы… с Поповым? – спросил Димка.

Шмакова не торопилась с ответом – ведь ее ответ должен был потрясти Димку, и так хотелось его помучить, чтобы разом отомстить за все. Настроение у нее было прекрасным – кажется, ее план полностью удался: Димка уничтожен, а следовательно, вновь завоеван и покорен. Теперь она из него будет вить веревки, сделает своим верным рабом вместо Попова. А то ей этот верзила порядком надоел – скучный какой-то и зануда.

– Так что же вы с Поповым? – переспросил Димка.

– Мы? – Шмакова засияла. Она не отрывала глаз от Димкиного лица. – Мы под партой сидели. Вот что!

Димка глупо улыбнулся и спросил:

– Когда сидели? – хотя все уже понял.

– Когда ты с Маргаритой так мило беседовал, – рассмеялась Шмакова.

– Под партой? – Димку бросило в жар. – Вы?.. Когда Маргарита?..

– Под партой… Мы… Когда Маргарита! – особенно восторженно пропела Шмакова.

Эта новость раздавила Димку. Острый страх и тоска сжали его бедное сердце – оно у него затрепетало, забилось, как у несчастного мышонка, попавшего в лапы беспощадной кошки. Что ему было делать? Что?! То ли заплакать на манер Вальки и броситься перед Шмаковой и Поповым на колени и просить пощады. То ли сбежать из дому, немедленно уехать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы его никто и никогда не увидел из этих людей. И где-нибудь там зажить новой, достойной, храброй жизнью, о которой он всегда мечтал. У него и раньше мелькали подобные мысли. Но каждый раз они тут же обрывались, потому что он понимал, что ничего подобного сделать не сможет.

Димка представил на одно мгновение, что идет каким-то темным переулком в чужом городе. Холодно, пронзительный осенний ветер рвет на нем куртку, в лицо хлещет дождь… У него нет знакомых в этом городе, и никто его не позовет в дом, чтобы обогреть и накормить. Ему нестерпимо жалко стало себя…

– А почему же вы тогда молчали? – пролепетал Димка, как всегда в такие минуты до неузнаваемости меняясь в лице.

– А мы и дальше будем молчать, – ответила Шмакова. – Правда, Попик?

– Будем молчать?.. – Димка жалко улыбнулся, ничего не понимая, хотя уже на что-то надеясь.

– Ребя, надо все рассказать, – мрачно произнес Попов.

Шмакова взяла с тарелки пирожное и приказала Попову:

– Открой рот!

Попов послушно открыл рот.

Шмакова всунула ему в рот пирожное и сказала, отряхивая пальцы от крошек:

– Помолчи и прожуй, а то подавишься… Все так запуталось, что и не разберешь ничего. Если мы теперь откроемся, нас тоже по головке не погладят. Понимаешь, Попик? Так что мы теперь все трое одной веревочкой связаны. Должны крепко друг за дружку держаться. – Она подошла к проигрывателю и поставила пластинку. – Потанцуем, повеселимся в тесном кругу. Надо же догулять! Дни рождения бывают не каждый день. – Она улыбнулась Димке: – Димочка, дай мне мое любимое.

– «Корзиночку»? – заикаясь, спросил Димка, взял пирожное и торопливо отдал Шмаковой.

Попов шумно выдохнул:

– Все! – Он встал. – Ребя! Мочи моей больше нету! – И выбежал из комнаты, громыхая тяжелыми ботинками и натыкаясь по пути на опрокинутые стулья.

– Куда это он? – испугался Димка.

– Не боись. Он у меня верный человек. Видно, решил подышать свежим воздухом. – Шмакова откусила пирожное и пропела: – Пирожное – прелесть! Мать делала?

Димка понуро сел на диван.

Шмакова же, вполне довольная собой, своей окончательной победой над Димкой и Бессольцевой, упоенно танцевала, дожевывая «корзиночку» и таинственно улыбаясь.

Глава четырнадцатая

Николай Николаевич проснулся на рассвете, когда на горизонте уж появилась светло-серая полоска. Точнее, не проснулся, а встал, потому что не спал почти всю ночь.

Он умылся холодной водой, плеская ее большими пригоршнями в лицо, чтобы освежиться. Аккуратно побрился, автоматически надел свой костюм. Потом критически оглядел себя. Да, Ленка права! Какое же на нем все старое – совсем не смотрится. Надо бы переодеться.

Но так как его гардероб был скуден, то он вдруг решил надеть свою старую военную форму. Он достал ее из шкафа, вышел на балкончик, чтобы получше разглядеть. Форма оказалась в полном порядке. Он несколько раз встряхнул ее, почистил щеткой и не поленился пройтись по костюму утюгом.

Орденские планки, которые в три ряда украшали грудь кителя, ему не понравились – от времени они сильно потускнели и стерлись, и это было нехорошо. Он снял их и решил сегодня же купить новые.

Потом Николай Николаевич быстро переоделся; суровый и сосредоточенный, сел к столу и что-то долго писал и переписывал. Написанное сложил и спрятал в нагрудный карман.

Только после этого Николай Николаевич заглянул в комнату Ленки. Ее непривычная, стриженая и поэтому такая маленькая и беззащитная голова покойно лежала на белой подушке – она крепко спала.

Николай Николаевич посмотрел на часы: было уже восемь. Он решил, что Ленку будить не стоит, пусть поспит: катер уходит в одиннадцать.

Неужели он уедет отсюда, и неужели это все произойдет сегодня!.. Николай Николаевич вдруг заторопился, решительно накинул на плечи свое знаменитое пальто и, неслышно прикрыв двери, вышел из дома…

Через час старый дом Бессольцевых содрогался от сильного и тревожного стука, будто какой-то великан бил по нему огромной кувалдой.

Этот стук разбудил Ленку. Она рывком села на кровати; еще ничего не понимая, повернулась к окну и увидела, как чья-то рука приложила поперек ее окна доску. В комнате сразу стало меньше света. И снова раздался сильный, резко бьющий по голове стук.

Она поняла: дедушка заколачивал свой дом!

Происшествие, так поразившее Ленку, выбросило ее из кровати, и она, как была, в ночной рубахе, выскочила на улицу.

Ленка не почувствовала утреннего холода, пронзившего ее тело, и даже не ощутила, что босая ступает по мокрой осенней траве.

Она ничего этого не заметила, потому что глаза ее видели только Николая Николаевича, стоявшего к ней спиной на лестнице-стремянке и заколачивающего окна дома. Как завороженная следила Ленка за его неистовой рукой с топором, которая размеренно ходила туда-сюда и била наотмашь, вколачивая гвозди в старые бревна. Одна за другой доски неумолимо ложились поперек окон.

Ленка подняла голову вверх – все четыре ее любимых балкончика, которые выходили на четыре стороны света, были уже заколочены. Это особенно сильно ее опечалило.

– Дедушка, – крикнула Ленка, – что ты делаешь?

Николай Николаевич оглянулся, увидел испуганную стриженую Ленку в длинной белой рубахе, босую и какую-то легкую, летящую, в его возбужденном сознании мелькнуло: «Совсем как Машка!» – и крикнул ей:

– Еще гвоздей!

– Ты уезжаешь? Со мной? – спросила Ленка, не трогаясь с места. – Ты бросишь свой дом?!

– Кому говорят – еще гвоздей! – Он так повелительно крикнул, что ее как ветром сдуло. – И оденься! Сумасшедшая!

Когда Ленка одевалась, то у нее зуб на зуб не попадал. Нет, не от холода, а оттого, что дедушка решил все бросить и уехать с нею.

Решил бросить свой город!

Свой дом!!

Свои картины!!!

Ленка схватила ящик с гвоздями и поволокла его к дедушке. Николай Николаевич взял из ящика гвозди и заколотил два последних окна.

Дом Бессольцевых снова оглох и ослеп.

Николай Николаевич, тяжело ступая, слез со стремянки.

Ленка ткнулась ему в грудь и заревела.

Теперь, когда работа была закончена, он как-то протяжно вздохнул – он боялся, у него не будет сил взглянуть на свой заколоченный дом.

– Ну хватит! – сказал Николай Николаевич. – Что мы с тобой, как два дурачка, разревелись у всех на виду! Мы что, хороним кого-нибудь?.. Наоборот – мы живы! Мы живем на полную катушку! Мы совершим еще что-то замечательное!

Потом, наскоро позавтракав, отключили электричество и газ, перекрыли воду в садовой колонке и закрыли все двери на замки. Погрузили два чемодана и мешок яблок на садовую тележку. Сверху Николай Николаевич положил картину, аккуратно завернутую в старое полотенце, вышитое крестом еще бабушкой Колкиной, – это была их «Машка». И они пошли на пристань, подгоняемые внутренней тоской, которую оба старались скрыть друг от друга.

– Дедушка, – сказала Ленка, помогая Николаю Николаевичу везти тележку, – ты здорово придумал с «Машкой». – Она схватила картину: – Лучше я ее понесу. Повесим ее на самое видное место. И нам не будет скучно. Посмотрим на Машку и все картины вспомним. – Заглянула ему в глаза: – Правда, дедушка?..

– Правда, Елена! – ответил Николай Николаевич и чему-то рассмеялся.

– А чего ты смеешься? – не поняла Ленка. – Что радуешься?

– У меня для этого масса причин, – возбужденно ответил Николай Николаевич. – Сейчас сядем на катер, и я тебе их подробно изложу.

Вот тут-то они и услышали знакомые тревожные крики:

– Держи! Держи-и-и-и!

Следом раздался свист и улюлюканье погони.

Ленка привычно втянула голову в плечи.

Николай Николаевич заметил это и спросил:

– Ты что, опять испугалась? Забыла, какая ты храбрая?..

Ленка кивнула, прислушиваясь к приближающимся крикам.

– А ты не забывай, – строго сказал Николай Николаевич.

– Я стараюсь, – сказала Ленка.

Она приготовилась к встрече с несокрушимой Железной Кнопкой и ее дружками. А что, если они сейчас устроят ей «почетные проводы», будут кричать на нее «Чучело» на виду у всех пассажиров катера?.. Что тогда? Легкий озноб прошел по ее телу, но все же она собралась и твердо решила: если они это сделают, то она бросится драться. Она не отступит. Нет, не отступит!..

– Подержи, пожалуйста! – Ленка отдала Николаю Николаевичу сверток с картиной и медленно, как-то по-новому, откинув голову назад, пошла навстречу приближающимся крикам.

Но затем произошло нечто неожиданное – она увидела бежавшего Димку! А следом за ним, во главе с Мироновой и Лохматым, вылетел почти весь шестой класс – может быть, человек двадцать, – они гнали Димку! А она испугалась – вот смешно.

Димка бежал неловко, трусцой, как курица с подбитым крылом, прижимаясь к забору, чтобы его меньше было видно, и поминутно оглядывался назад с побелевшим от страха лицом. Зато у преследователей глаза горели яростным огнем, щеки пылали нервным румянцем людей, которые имели право на подлинный гнев.

Кто-то схватил Димку за руку, кто-то подставил ножку. Он упал, тут же вскочил, вырвался из цепких рук преследователей и побежал дальше, сверкая пятками.

Все шквалом пронеслись мимо Николая Николаевича и Ленки, не замечая их.

Они кричали:

– Держи его!..

– К школе! Гони к школе!..

– Попался, гад!..

Они исчезли так же быстро, как и появились.

– Дедушка, – одними губами произнесла Ленка, – значит, Димка все-таки сознался?

– Выходит, сознался, – ответил Николай Николаевич.

– А что теперь будет? – спросила Ленка, уставившись на Николая Николаевича испуганными глазами.

– Что будет? Теперь они из тебя сделают героя.

– Да?.. – Ленка откровенно засмеялась. – Что же мне делать?

– Ну, играй победу! – Николай Николаевич почему-то с грустью и удивлением посмотрел на Ленку. – Ну, торжествуй!

– Я сбегаю, – сказала Ленка, – посмотрю…

– Не надо, Елена! – попросил Николай Николаевич. – Лежачего не бьют.

– Но я торжествую! – почему-то с вызовом крикнула Ленка. – Я играю победу!

– Елена, подожди! – попытался остановить ее Николай Николаевич.

Но Ленка не послушала его и бросилась следом за ребятами к школе.

Николай же Николаевич неловко потянул тележку и перевернул ее – чемоданы, мешок с яблоками и картина упали. Он быстро поднял тележку, сложил все обратно, откатил ее в сторону, взял картину и заспешил за Ленкой.

Ленка вбежала в класс, когда Димка под натиском ребят, спасаясь от них, взобрался на подоконник.

– Бей его! – заорал Валька и схватил Димку за ногу, чтобы стащить с подоконника.

– Не примазывайся! – с презрением оборвала его Железная Кнопка. – Не суйся к нам со своими грязными руками!

Лохматый саданул Вальку, и тот отскочил в сторону.

А ребята стали медленно наступать на Димку, как когда-то наступали на Ленку.

– Пустите меня! – крикнул он. – А то я… – он беспомощно оглянулся в поисках спасения, – выпрыгну в окно!

– Не выпрыгнешь! – сказала Миронова. – Ножку сломаешь, а это больно.

Димка загнанными глазами посмотрел на Железную Кнопку, весь как-то в отчаянии вытянулся и распахнул окно…

Все: «Ах!» – и отпрянули.

Вот в это время в класс и вбежала Ленка. Никто ее не видел, потому что они все стояли к ней спиной. Все их внимание было приковано к Димке.

– Слезь с окна! – тихо и спокойно произнесла Ленка.

Димка резко оглянулся, увидел Ленку… и спрыгнул с подоконника.

– Наша красавица пришла! – пропела Шмакова, хотя в ее голосе чувствовалась какая-то неуверенность.

Ребята веселой гурьбой окружили Ленку:

– Привет, Чучело!

– Здорово!

– Наше вам!..

– Оказывается, ты молодец, Бессольцева! – Лохматый хлопнул Ленку по плечу.

– Разрешите пожать вашу лапку, – паясничал, как всегда, Рыжий, пожимая Ленкину руку.

– Вот хорошо, что ты еще не уехала. – Сама Железная Кнопка, улыбаясь, приближалась к Ленке. – Что же ты нам сразу все не сказала?.. Впрочем, это твое личное дело.

А Димка тем временем сообразил, что все про него забыли, проскользнул по стенке за спинами ребят к двери, взялся за ее ручку, осторожно нажал, чтобы открыть без скрипа и сбежать… Ах, как ему хотелось исчезнуть именно сейчас, пока Ленка не уехала, а потом, когда она уедет, когда он не будет видеть ее осуждающих глаз, он что-нибудь придумает, обязательно придумает… В последний момент он оглянулся, столкнулся взглядом с Ленкой и замер.

Он стоял один у стены, опустив глаза.

– Посмотри на него! – сказала Железная Кнопка Ленке. Голос у нее задрожал от негодования. – Даже глаз не может поднять!

– Да, незавидная картинка, – сказал Васильев. – Облез малость.

Ленка медленно приближалась к Димке.

Железная Кнопка шла рядом с Ленкой, говорила ей:

– Я понимаю, тебе трудно… Ты ему верила… зато теперь увидела его истинное лицо!

Ленка подошла к Димке вплотную – стоило ей протянуть руку, и она дотронулась бы до его плеча.

– Садани его по роже! – крикнул Лохматый.

Димка резко повернулся к Ленке спиной.

– Я говорила, говорила! – Железная Кнопка была в восторге. Голос ее звучал победно. – Час расплаты никого не минует!.. Справедливость восторжествовала! Да здравствует справедливость! – Она вскочила на парту: – Ре-бя-та! Сомову – самый жестокий бойкот!

И все закричали:

– Бойкот! Сомову – бойкот!

Железная Кнопка подняла руку:

– Кто за бойкот?

И все ребята подняли за нею руки – целый лес рук витал над их головами. А многие так жаждали справедливости, что подняли сразу по две руки.

«Вот и все, – подумала Ленка, – вот Димка и дождался своего конца».

А ребята тянули руки, тянули, и окружили Димку, и оторвали его от стены, и вот-вот он должен был исчезнуть для Ленки в кольце непроходимого леса рук, собственного ужаса и ее торжества и победы.

Все были за бойкот!

Только одна Ленка не подняла руки.

– А ты? – удивилась Железная Кнопка.

– А я – нет, – просто сказала Ленка и виновато, как прежде, улыбнулась.

– Ты его простила? – спросил потрясенный Васильев.

– Вот дурочка, – сказала Шмакова. – Он же тебя предал!

Ленка стояла у доски, прижавшись стриженым затылком к ее черной холодной поверхности. Ветер прошлого хлестал ее по лицу: «Чу-че-ло-о-о, пре-да-тель!.. Сжечь на костре-е-е-е!»

– Но почему, почему ты против?! – Железной Кнопке хотелось понять, что мешало этой Бессольцевой объявить Димке бойкот. – Именно ты – против. Тебя никогда нельзя понять… Объясни!

– Я была на костре, – ответила Ленка. – И по улице меня гоняли. А я никогда никого не буду гонять… И никогда никого не буду травить. Хоть убейте!

– Какая храбрая! – Шмакова зловеще хихикнула: – Одна против всех!

– Раз так, то и Чучелу бойкот! – заорал Валька. – Ату-у-у их! – Он свистнул.

Но свист его погас, потому что никто его не поддержал.

В это время появилась веселая и нарядная Маргарита Ивановна.

– Это что еще за собрание? Вы что, звонка не слышали? – сказала она. – Живо по местам! У меня потрясающая новость… – Маргарита Ивановна заметила Ленку: – Ты еще не уехала? Это прекрасно! – Ее взгляд остановился на Ленкиной стриженой голове. – Ты что, заболела?..

– Она спалила волосы у костра, – сказал Васильев, – и остриглась.

– У костра? – переспросила Маргарита Ивановна. – У какого костра?

Но потрясающая новость, которую Маргарита Ивановна хотела всем сообщить, била в ней ключом, и она сразу забыла или, точнее, привыкла к тому, что Ленка острижена, потому что опалила волосы у какого-то костра.

– Ребята, ребята! Внимание!.. – Она постучала костяшками пальцев по столу, чтобы всех утихомирить. – Вни-ма-ние!.. Слушайте! – Голос Маргариты Ивановны звенел необыкновенно радостно: – Сейчас нам Лена Бессольцева расскажет потрясающую новость.

– Какую новость? – не поняла Ленка.

– Так ты ничего не знаешь? – удивилась Маргарита Ивановна. – Разве тебе дедушка ничего не сказал? Быть не может!.. Ну хорошо! Тогда я вам все скажу сама. – Она прошлась между рядами, вернулась к учительскому столу. – Ребята! Я только что узнала, что всем нам хорошо известный Николай Николаевич Бессольцев, дедушка Лены, подарил городу свой дом и коллекцию картин, которую собирали многие поколения Бессольцевых и которая принадлежит кисти их предка, художника, жившего в девятнадцатом веке!.. Теперь у нас тоже будет свой городской музей!

– Музей?! – Ленка была потрясена.

– А сколько ему заплатили? – с любопытством спросил Валька.

– Я же объяснила – он это все подарил! – вновь радостно сказала Маргарита Ивановна.

– Даром? Все-все даром?..

– Конечно, – ответила Маргарита Ивановна. – Понимаете, какое это прекрасное начало для большого и благородного дела.

Валька растерялся. Смысл жизни терял для него основу. Он хотел заработать много-много денег, он считал это самым большим счастьем, потому что на деньги он купил бы себе автомашину, цветной телевизор, моторную лодку и зажил бы в собственное удовольствие. И вдруг кто-то, по доброй воле, отказывается от всех своих богатств. От дома, который стоит тысячи. От картин, которые, говорят, стоят «мильен».

И весь класс ахнул. Ребята, конечно, не понимали истинного значения картин, которые Николай Николаевич отдал городу, но знаменитый дом на холме они знали с самого детства. Он, хотя и был для них сказочным дворцом, про который они знали столько замечательных историй, существовал для них реально. И то, что теперь дом Бессольцевых принадлежит городу, произвело на них ошеломляющее впечатление. Они с восторгом и большим удивлением смотрели на Ленку, как на человека, имеющего отношение к чему-то им непонятному, но чудесному.

В классе было так тихо, так бесконечно тихо, что нерешительный стук в дверь прозвучал особенно отчетливо.

– Да-да, войдите! – сказала Маргарита Ивановна.

Дверь приоткрылась, и в проеме появилась фигура Николая Николаевича. В руке он держал что-то завернутое в полотенце. И весь класс, повинуясь какому-то новому, непонятному чувству, неслышно встал перед Николаем Николаевичем.

– Извините, – сказал он. – Я вынужден прервать вас… Лена, мы опаздываем на катер.

– Товарищ Бессольцев… Николай Николаевич! – Маргарита Ивановна схватила его за руку и втащила в класс. – Это вы?! Входите, пожалуйста.

– Мы уходим, уходим… – сказал Николай Николаевич. – Мы не будем вам мешать.

– Позвольте передать вам… – Маргарита Ивановна разволновалась, – наше восхищение… Вы такой человек! Такой человек!.. Я впервые в жизни встретила такого замечательного человека. Спасибо вам! Честное слово, я сейчас разревусь…

– Извините. – Николай Николаевич был крайне смущен.

«Значит, они уже все узнали, – подумал Николай Николаевич. – Значит, кто-то на хвосте уже разнес эту новость по всему городу». Ему стало радостно и грустно одновременно: ему так хотелось сообщить об этом Ленке самому.

Дело в том, что когда Николай Николаевич отдавал свое заявление по поводу дома и картин в райисполкоме, то там оказалась его старая знакомая, директор местной музыкальной школы. И она краем уха услышала, о чем он говорил, дождалась его в коридоре, подлетела к нему и спросила подчеркнуто вежливо и немного витиевато:

– Николай Николаевич, быть может, вы будете столь любезны, что разрешите не делать из вашего заявления тайны?..

Он кивнул, что вроде бы разрешает, потому что увидел, что она очень взволнована, и обрадовался этому. Однако в следующий момент подумал, что лучше ей этого не разрешать, но ее уже не было в коридоре, в одно мгновение она куда-то исчезла.

– Дедушка, ты из-за меня?! – спросила Ленка. – Все картины?! Как же ты будешь жить без них?..

– Не только из-за тебя, хотя и ты сыграла в этом не последнюю роль, – громко и свободно ответил Николай Николаевич. Он сделал непривычно широкий жест рукой и стал вдруг раскованным, легким, праздничным, красивым. – Это давнишняя моя мечта. Вчера она снова посетила меня. И вот…

Николай Николаевич замолчал и долго-долго молчал, так долго, что успел рассмотреть более пристально, чем всегда, лица ребят, которые сидели перед ним и с которыми у него были такие сложные отношения.

Но разве все это имело значение, когда он вышел на такой ясный и простой путь?

Николай Николаевич улыбнулся – нет, не им, а себе, своим мыслям, своей адской жизненной силе, которая билась у него в груди.

Он смотрел на их лица, стараясь заглянуть в глаза, и увидел, что во многих из них бьется пытливая мысль, а у некоторых безразличие, а у иных даже злость и непонимание. Но ведь есть такие, у которых бьется, бьется и пробивается пытливая мысль, и это будет всегда! И вдруг, мгновенно осененный, вдруг понявший, что это необходимо сделать, он поднял над головой картину, по-прежнему завернутую в полотенце, вышитое крестом, и сказал:

– Эта картина мне очень дорога. Тут изображена наша старинная согражданка. – Николай Николаевич строго посмотрел на Маргариту Ивановну. – Она была вашей предшественницей, учительницей русской словесности здесь, в городке… почти сто лет тому назад. – Он улыбнулся: – Не думайте, что это было так уж давно… Она всего лишь моя бабушка… – И добавил просто и тихо: – Эту картину я дарю вашей школе.

– Дедушка! – сказала Ленка в страхе и в немом преклонении перед поступком Николая Николаевича. – Де-душ-ка!

Нет, даже она не могла понять в эту секунду величие своего деда, Николая Николаевича Бессольцева.

– Идем! – Николай Николаевич крепко взял Ленку за руку. – Катер нас ждать не будет, хотя, может быть, мы с тобой и стали знаменитыми людьми.

– Я вас провожу, – вдруг объявила Маргарита Ивановна.

– Что вы, – возразил Николай Николаевич, – это лишнее.

Маргарита Ивановна смутилась и покраснела:

– Заодно провожу и мужа… Он у меня этим же катером уезжает.

И они все трое вышли из класса.

В последний раз мелькнула Ленкина стриженая голова, в последний раз Николай Николаевич сверкнул своими большими заплатками на рукавах пальто, и они исчезли, сопровождаемые полным безмолвием.

– На каких людей мы руку подняли! – нарушил тишину Васильев и тяжело вздохнул: – Э-э-эх!

– Все из-за Сомова! – Лохматый подлетел к Димке, крепко сжав кулаки.

– У-у-у, – понеслось со всех сторон, – Со-мо-о-ов!

Одни из них забыли, что они сами тоже гоняли Ленку. Другие забыли, что жили, как будто вся эта история их не касается. Третьи – что хотели заступиться за Ленку, да не успели… Каждый, конечно, чувствовал какую-то неловкость перед самим собой, перед другими, но в этом трудно признаваться, и все они дружно и единогласно обвиняли одного Сомова.

– Бойкот – Сомову! – крикнула Железная Кнопка. – Голосуем!

Но голосования снова не вышло, потому что в дверь просунулось жизнерадостное и возбужденное лицо Маргариты Ивановны:

– Директор мне разрешил. Я только туда и обратно. А вы здесь сидите тихо. – Она хотела уже исчезнуть, но почему-то спросила: – Да, что это вы кричали про бойкот? Опять?.. Кому? За что?

– Вашему Сомову! Вот кому! – Миронова впервые за все время этой борьбы побледнела от волнения. – Он дважды предатель!

– Сомов – предатель?.. – Маргарита Ивановна по-прежнему стояла в дверях. – Ничего не понимаю.

– Он рассказывал вам, что мы сбежали в кино? – спросила Миронова.

– Ну, рассказывал. – Маргарита Ивановна улыбнулась. Она подумала про то, что они совсем еще дети, играют в каких-то предателей.

– А мы-то думали, что это сделала Бессольцева!

– Гоняли ее, били! Смеялись над нею, – сказал Васильев. – А Сомов молчал.

– И вы молчали, Маргарита Ивановна, – вдруг тихо, но внятно и беспощадно произнесла Миронова.

– Я молчала?.. – Маргарита Ивановна испуганно посмотрела на Миронову и вошла в класс, прикрыв двери. – Я думала, Сомов вам все рассказал… – Она посмотрела на Димку: – Как же так вышло, Сомов?..

Димка ей ничего не ответил и не поднял головы.

– Ждите, Сомов вам ответит, – сказал Васильев.

– Маргарита Ивановна, катер уйдет! – крикнул Валька. – И муж ваш тю-тю!

– Катер?.. – спохватилась Маргарита Ивановна. – Подождите! Я быстро, я сейчас… – Она хотела уйти, но почему-то не ушла. – Давайте спокойно разберемся!.. Значит, Сомов все скрыл? Но при чем тут Бессольцева?..

– Потому что она взяла всю вину на себя, – объяснила Миронова. – Она хотела помочь Сомову… А он ее предал!

– Вот почему она меня так ждала! – в ужасе догадалась Маргарита Ивановна. – Она думала, что я вам все расскажу, а я забыла… Все забыла.

Маргарита Ивановна вдруг поняла, что произошла чудовищная история, что Лена Бессольцева рассчитывала на ее помощь. А она все-все забыла. Это открытие настолько ее потрясло, что она на какое-то время совершенно забыла о ребятах, которые кричали и шумели по поводу Димки Сомова. Собственное ничтожество – вот что занимало ее воображение…

– Так кто за бойкот? – Миронова в который раз подняла вверх руку.

– Лично я отваливаю, – неожиданно сказал Рыжий. – Сомова презираю… Когда Попов вчера рассказал нам про Ленку, меня чуть кондрашка не хватил. Но объявлять ему бойкот теперь я не буду… Раз Ленка против, то и я против. Я всегда был как все. Все били – я бил. Потому что я Рыжий и боялся выделиться. – Он почти кричал или почти плакал: голос у него все время срывался. – А теперь – точка! Хоть с утра до ночи орите: «Рыжий!» – я все буду делать по-своему, как считаю нужным. – И впервые, может быть, за всю свою жизнь освобожденно вздохнул.

Маргарита Ивановна мельком, незаметно взглянула на часы: до отправления катера оставалось десять минут. Она подумала, что ей надо немедленно бежать. Муж будет ее ждать, волноваться, что-нибудь сочинит невероятное – вроде того, что она его разлюбила… А она не могла, не могла уйти!..

– Как же ты все скрыл?.. – неожиданно чужим высоким голосом спросила у Димки Маргарита Ивановна. – Как?! – Она в гневе схватила его за плечи и сильно встряхнула: – Отвечай! Тебе не удастся отмолчаться. Придется все рассказать!

– А что, я один молчал?.. – вырвалось у Димки. – Вон Шмакова и Попов тоже все знали.

Весь класс в один голос выдохнул:

– Как?! И Шмакова?!

– Ребя… – признался Попов. – Она тоже. Мы вместе с ней под партой сидели.

– И ты молчал? – спросила Миронова у Попова. – Из-за Шмаковой?

– Из-за меня. – Шмакова улыбнулась.

– А другой человек в это время страдал и мучился, – сказал Рыжий.

– А мне было интересно, – ответила Шмакова, – когда же Димочка сознается… А он юлил, вилял! – Она повернулась к Димке: – А мы с Поповым, между прочим, Димочка, никого не предавали.

Лохматый подскочил к Шмаковой и замахнулся:

– Ух, Шмакова!

Попов бросился на Лохматого и схватил его за руку:

– Поосторожней! – И сказал громко, чтобы все слышали: – Ребя! Она добрая!

– Какая она добрая! – Лохматый оттолкнул Попова, но почему-то не стал с ним драться. – Ты вглядись в нее, олух!

– Ну, не добрая я! – зло сказала Шмакова. – На добрых воду возят.

– Она наговаривает на себя, – сказал Попов.

– Не нуждаюсь я в твоей защите, Попов, – сказала Шмакова. – И сидеть я с тобой не хочу. – Она взяла свой портфель. – И вообще я люблю перемену мест, – почти весело, с вызовом пропела она своим обычным голосом. – Сяду я к бедному Димочке, а то его все бросили. – И она села на Ленкино место.

Попов пошел за нею следом, будто он был привязан к ней невидимой веревочкой: куда она, туда и его веревочка тащила. Он дошел до сомовской парты и остановился. Не знал, что делать дальше. Молча стоял над Шмаковой.

– А я хотел быть сильным, – сказал Лохматый и посмотрел на свой кулак. – Думал, останусь в лесу, как отец. И будут меня все бояться. Все Вальки… И все Петьки… Вот и порядок настанет. – Он ткнул себя в лицо кулаком. – Хорошо бы себе морду набить…

– Ребя! – вдруг закричал Попов. – Что же это такое происходит?.. Шмакова к Сомову села, а он – предатель!..

– Верно, – сказала Миронова. – Бойкот предателю! – Она подняла руку: – Голосую… Кто «за»?..

Никто не последовал ее примеру.

Только Попов поднял руку, подержал, уронил и медленно вернулся на свое место.

– Эх, вы! – Железная Кнопка с презрением посмотрела на класс. – Ну тогда я одна объявляю Сомову бойкот. Самый беспощадный! Вы слышите? Я вам покажу, как надо бороться до конца! Никто никогда не уйдет от расплаты!.. Она каждого настигнет, как Сомова! – Голос у Мироновой сорвался, и она заплакала.