Текст книги "Музы и свиньи"

Как подвыпивший украинский парубок до смерти напугал трех президентов

Сейчас уже мало кто скажет, чем запомнился второй украинский президент Леонид Данилович Кучма. Какой-то сумасшедший охранник с самопальной «прослушкой», какой-то журналист с отрезанной головой, скандальная книга «Украина не Россия» и донецкий уголовник, так неосмотрительно избранный Леонидом Даниловичем в качестве политического наследника… Однако Кучма ушел в небытие без крови и насилия, и уже только за это его можно помянуть незлым тихим словом.

Было у Леонида Даниловича еще одно симпатичное качество: как и большинство украинцев, он отличался врожденным гостеприимством. Больше всего Кучма любил принимать гостей в родной деревне Чайкино, что недалеко от Чернигова.

Именно в Чайкино он и пригласил в июле 2004 года коллег из соседних государств: Владимира Владимировича Путина и Александра Григорьевича Лукашенко.

Чайкино начинают марафетить за неделю до приезда высоких гостей. Из райцентра пригоняют ассенизаторскую машину: срочно выкачать дерьмо из туалетов, чтобы не оскорбить президентские носы деревенским смрадом. Ремонтируются хаты, красится трава, подправляется асфальт, конфискуются самогонные аппараты. Силосная башня, церковная колокольня и аистиные гнезда берутся под особый контроль на предмет вражеских снайперов. На фонарных столбах монтируются скрытые видеокамеры. Земляки Леонида Даниловича получают суровый приказ: во время высокого визита из домов даже не высовываться! Что значит, «а если нам Даниловича поприветствовать захочется?!» Энтузиазм местного населения будут изображать специальные люди в штатском, так что сидите по домам тихенько и даже к окнам не подходите! А то ведь нечаянно и пристрелить могут…

После обеда в скромное Чайкино гигантской гусеницей втягивается кортеж из президентских «мерседесов», джипов с охраной и микроавтобусов с холуями. Автомобили уважительно минуют огромный валун с мемориальной табличкой «село Чайкино – Родина президента Украины Л. Д. Кучмы» и останавливаются на улице имени Л. Д. Кучмы. Младшие офицеры Службы Безопасности Украины, переодетые добрыми пейзанами, искренне приветствуют дорогих гостей. Растроганный Леонид Данилович шмыгает носом, глядя, как женщина-капитан из СБУ, переодетая этнографической Параской, подносит братья-славянам хлеб-соль, а мужчина в шароварах Казака Мамая, выданных в каптерке той же организации, предлагает президентам блюдо с традиционным угощением: горилкой и салом.

Путин по-хозяйски принимает угощение, выпивает рюмку, однако сало лишь надкусывает и брезгливо сплевывает. Украинцы реагируют с пониманием: ну, москаль, что с него взять?! Лукашенко тоже получает хлеб-соль, однако выпивать отказывается наотрез. Украинцы многозначительно переглядываются: ну, этот гость и без водки неадекватен, а если ему еще и выпить – тут настоящее «бешенство батьки» начнется!

А Кучма жестами показывает славянским братанам: мол, распрягайте, хлопцы, коней и отдыхайте, а вечером я вам свою родную деревню покажу!

Президентский экспромт заставляет украинских телохранителей нервно вздрогнуть. Нет, чтобы в мемориальной кучмовской хате сидеть и душевно бухать за славянское единство – так плюгавого Даниловича на вечернюю экскурсию потянуло! Однако слово хозяина – закон: следует готовиться. Пищат рации, проверяются комплексы химической защиты, из Чернигова вертолетами доставляются дополнительные приборы ночного видения для оперативников и коньяк с корвалолом для руководства. Российские и белорусские спецслужбисты также лихорадочно готовятся к президентской прогулке, но как именно готовятся, ни с хозяевами, ни друг с другом не делятся, потому как государственная тайна!

И вот – тихая ночь, светлая ночь, звезды на небе, месяц над деревней. Славянские президенты неторопливо прогуливаются уснувшей улицей. Сплошь лирика и романтика: «садок зелений біля хати», тополя вдоль дороги, чернобривцы в палисадниках… Не хватает только кувшинчиков на плетнях, подсолнечников на огородах да бандуриста за кадром, но это уже очевидная недоработка СБУ.

Классический украинский пейзаж провоцирует президентов на самые разные мысли. Путин интересуется – мол, а сколько ваша деревня, Леонид Данилович, за газ платит? Лукашенко советует – неплохо бы в вашем Чайкино агрогородок организовать, и обязательно – с Ледовым дворцом. Но Кучма лишь смахивает сентиментальную мужскую слезу, заметно светлеет глазами, и по глазам этим заметно, что Данилович вот-вот затянет проникновенное: «Ніч яка місячна, зоряна, ясная, видно, хоч голки збирай!..»

И тут на все эти тарасо-шевченковские красоты внезапно накладывается истошный шершавый бас:

– Ёб вашу мать!

Кучма дергается, словно выпил полный стакан водки и водкой же случайно запил. Дико озирается, прочищает пальцем ухо, озирается, нервно приглаживает ладонью лысину, шмыгает носом, вновь озирается, и, наконец, вперивается взглядом в Путина. А у российского президента физиономия такая, словно гимнастка Алена Кабаева предложила ему удавиться на своих стрингах. И только Лукашенко на удивление спокоен: ну, у этого интеллигента нервная система тренирована на свинофермах, мехстанциях и в райкомах партии, там и не такие слова в свой адрес приходилось слышать!

Пауза, однако, длится недолго. Независимо друг от друга президенты приходят к выводу, что это, видимо, какая-то галлюцинация. Со славянскими лидерами такое иногда случается, особенно по вечерам, после удачно проведенного совместного саммита. А то, что галлюцинация именно коллективная, лишний раз подчеркивает их социальное единство. Хозяин и гости делают вид, словно ничего не слышали и, как ни в чем не бывало, продолжают прогулку.

Через минуту – вновь громогласное пожелание половой близости президентским матерям, только теперь на это пожелание накладываются куда более кощунственные пожелания, а еще – ритмичные звуки ударов, и по звукам этим очевидно, что совсем рядом кто-то кого-то избивает.

И тут Кучма, Путин и Лукашенко наконец понимают, что подобные галлюцинации дважды повторяться не могут даже с ними. Конечно же, матерщина с угрозами – лишь прелюдия к теракту. Чеченские боевики, белорусские националисты, очередной Майдан, натовцы-америкосы-европейцы… От этих отморозков чего угодно можно ожидать, и хорошо еще, если только банального гранатометного выстрела!

Президенты синхронно разворачиваются на сто восемьдесят градусов и под матерщинный аккомпанемент ретируются, невольно ускоряя шаги. Вскоре демарш и вовсе превращается в постыдное бегство. А по залитой электричеством улице уже мчит бронированный микроавтобус с пуленепробиваемыми окнами, чтобы как можно быстрее эвакуировать всю троицу из опасного места…

…Во время встречи трех президентов молодой тракторист Мыкола скучал в своей хате часа четыре. За это время он приговорил с отцом несколько бутылок самогонки, предусмотрительно припрятанных от матери, а также от ментов, эсбеушников и Службы охраны президента Украины. Самогонки оказалось до обидного мало: а когда ее вообще много бывает?! Вот Мыкола и решил сгонять к соседке, чтобы одолжить. Отец, конечно же, попытался его отговорить: мол, с этими чертями лысыми, которые на своих «мерседесах» поприезжали, обязательно в какое-нибудь дерьмо вляпаешься… Хуже фашистов – даже те во время оккупации не запрещали из собственных домов выходить!

Ага, напугаешь такого паренька какими-то фашистами, а уж тем более – лысыми гарантами конституций! Он – здоровый и крепкий хлопец, неиспорченный телевизионным гламуром и столичной распущенностью, взращенный на экологически чистых самогонке и сале, он же кровь с молоком, только-только из армии вернулся, еще даже энергию на баб не растратил…

Да и «догнаться» очень и очень хочется.

– Не ссы, батько, – успокаивает Мыкола. – Я быстренько. Если эти пидоры до утра гулять надумают – то нам тут трезвыми сидеть?!..

Дородный парубок, надутый самогонными парами, взыдмается над столом тяжелым дирижаблем и уверенно плывет через сени на крыльцо. Останавливается и пялится удивленно – прямо по грядкам, пригибаясь к плетню, крадется некий странный урод: яйцеподобный шлем, бронежилет, рация, и весь обвешен оружием. То ли инопланетянин, то ли международный террорист… Парубок тут же припоминает, как в армии офицер-воспитатель учил защищать родную Украину от незваных гостей. А этот, то ли марсианин, то ли натовец, то ли какой-то москаль, стопроцентный враг: а то зачем он грядки вытаптывает, на которых родная мать с утра до ночи горбатится?

Мыкола недобро щурится, и тут его взгляд фиксирует длинную железяку, весьма подходящую для защиты родной Украины. Железяка эта называется «рессора от трактора «Беларус». Первый же удар безжалостно сбивает с ног незваного гостя. Второй вдребезги разбивает его шлем. Однако урод каким-то чудом поднимается и, теряя во время бегства рацию, пистолеты, автоматы и прочее террористическое снаряжение, прячется в дощатом туалете-«скворешне», панически закрывается изнутри. Озверевший хлопец со всей силы лупит собственный туалет тяжелой рессорой, и его ебуки матерям всех этих оккупантов звучат брутально, как бураковый самогон, и неумолимо, словно гетманский приговор.

Спустя минуту на Мыколином дворе уже были автоматчики, гранатометчики, доктора, саперы, черт, дьяво, и мгновенно протрезвевшие руководители СБУ. Что, террориста поймали? Где? В сортире закрылся? Выходи, урод, сейчас Путину покажем, он у нас по сортирам крупнейший специалист!

Туалетная дверца с пронзительным скрипом открывается, и оттуда выходит урод. Окровавленный лоб, безумный взгляд, перемазанный дерьмом бронежилет…

И красно-зеленый шеврон на рукаве.

Это белорусские спецслужбисты буквально за минуту до президентского променада решили подстраховаться и запустить вдоль маршрута вооруженного контролера. Однако почему-то не предупредили его, что бывает в Украине за неуважение к чужому имуществу.

Чем и поспособствовали психическим травмам сразу трех президентов.

ІI. Эвтерпа. Муза лирической поэзии и музыки

Как Дмитрий Шостакович ходил в Минске на футбол

Почти каждый художник – следующая ступень эволюции курицы, только что снесшей яйцо. Цель курицы – кудахтать о своем достижении на весь курятник, возглашая, что плод ее задницы – самый совершенный, прекрасный и восхитительный во всем мире. Цель писателя, художника и композитора – возглашать всему миру, что плод его гения – самый талантливый, бесподобный и креативный, особенно – по сравнению с плодами серых и бездарных коллег.

Дмитрий Дмитриевич Шостакович был настоящим художником, однако о своих произведениях говорить не любил. В «гении», в отличие от многочисленных коллег из Союза Композиторов, не записывался. На высокие трибуны без особой нужды не лез. Было у Дмитрия Дмитриевича две темы, на которые он мог говорить бесконечно. Во-первых, какой законченный мудак председатель Союза Композиторов СССР Тихон Хренников – сталинский холуй и «сын торгового работника», как его сам Шостакович называл. Во-вторых – какая боевитая, задорная и бескомпромиссная команда «Зенит», какой содержательный футбол она всякий раз демонстрирует и как приятно смотреть на этот футбол с трибун.

Именно на любви к футболу Шостакович и погорел во время творческой командировки в Минск…

Тринадцатая симфония Шостаковича «Бабий Яр» едва ли не сразу попала в число подозрительных и полузапрещенных. Вспоминать о геноциде советских граждан еврейской национальности в шестидесятые годы уже не рекомендовалось: «проявления мирового сионизма». Немосковская премьера Тринадцатой симфонии изначально планировалась в Киеве, что было бы справедливо, однако тогдашний первый секретарь ЦК КПУ товарищ Подгорный отказал Шостаковичу категорически: нам, мол этих жидовских плачей в столице советской Украины не надо! А вот тогдашний первый секретарь ЦК КПБ товарищ Мазуров почему-то отнесся к возможной премьере в Минске снисходительно. Может, не совсем понимал, что такое симфония и чем она отличается от оперы. Может, припомнил свое гомельское детство и многочисленных друзей-евреев. А, может, просто был выпивши. Короче, проявил типичную политическую близорукость.

И вот в марте 1963 года Дмитрий Дмитриевич приезжает в Минск. Встречают его, как и положено, на черной «волге», и везут в правительственный отель «Беларусь», который в то время стоял напротив стадиона «Динамо». Шостакович бросает в номере чемоданы и немедленно отправляется на репетицию.

На первый взгляд, зал как зал: классический плюшевый занавес, ампирная лепнина на стенах. Однако в коридоре и в фойе почему-то понатыканы портреты Феликса Эдмундовича и изображения щитов с перекрещенными мечами. Да и публика на репетиции, словно из колхозного инкубатора: одинаковые индпошивовские костюмчики, одинаковые стеклянные глазки.

Дмитрию Дмитриевичу становится не по себе. Нет, он конечно же, наслышан про любовь белорусов «к порядку», ведь Шостаковичи – из местной, литвинской шляхты, да и дед композитора активно участвовал в антимосковском восстании Кастуся Калиновского. Но чтобы «порядок» доходил до такой вот тотальной унификации?!..

И тут выясняется, что ничего к премьере не готово. Оркестровых партий нет, клавира нет, даже пюпитров для всех оркестрантов не хватает. Вдобавок ко всему, Государственный хор БССР неожиданно отказывается участвовать в концерте. Министр культуры БССР морду от Шостаковича воротит и не здоровается демонстративно, будто не знает, кто это такой. Типография получает приказ из ЦК КПБ – срочно остановить производство афиш. Премьера под угрозой срыва; наверное, бдительные московские идеологи уже предупредили младших минских братьев про коварную сионистскую вылазку. А то и Главкомпозитор СССР Тихон Николаевич Хренников решил собственноручно прищемить ядовитую щупальцу всемирного жидо-масонского заговора…

Начинается репетиция оркестра. Музыканты не попадают в такт. Дирижер нервно ломает палочку за палочкой. Публика в индпошивовских костюмчиках посматривает на Шостаковича, словно отряд эсэсовских карателей на пленного белорусского партизана. Короче, сумбур вместо музыки.

И от всей этой неразберихи, и от булыжных физиономий меломанов в штатском, и от подозрительных щитов с мечами Шостаковичу окончательно становится не по себе. Он поручает разобраться со всеми проблемами дирижеру, а сам спешит на свежий воздух. Надо бы еще выяснить, что же это за такой странный зал, и что за публика собралась на репетиции!

Первое, что видит композитор – такую красивую табличку рядом с дубовыми дверями: «Клуб им. Дзержинского КГБ БССР».

Шостакович сразу же вспоминает своего друга Соломона Михоэлса, которого пятнадцать лет назад и убили в Минске такие вот ребятки с горячими сердцами, стеклянными глазками и до неприличия длинными руками. Про приятеля-пианиста Рудольфа Керера, которого «органы» за немецкую фамилию посадили. И много про что еще. И, как у каждого нормального человека, у композитора первое желание – бежать из этого гадюшника куда подальше. Куда? Да хотя бы в свой гостиничный номер!

А дорога от клуба имени Дзержинского до тогдашней гостиницы «Беларусь», как не крути – только вдоль стадиона «Динамо». Рядом со стадионом – длиннющая очередь. Футбольный фанат Шостакович, естественно, интересуется – а кто с кем? Да наше минское «Динамо», отвечают, что раньше «Беларусь» называлось, против московского «Спартака».

– «Спартак»? – уточняет композитор, и его глаза под очками с бифокальными линзами зажигаются лютой ненавистью; как и положено настоящему фанату «Зенита», московский клуб для него – враг номер один. К тому же, если минчане выиграют сегодня у «мяса», то родному «Зениту» это полезно с учетом турнирной таблицы.

Тут и думать не стоит – идти или не идти! На стадионе музыковедов в штатском уж точно не будет. Как и портретов Дзержинского…

Кассы закрываются, однако гостю невероятно везет. Какой-то пролетарий в кепке предлагает: мол, есть лишний билетик, дружка жена не пустила… Так берешь, интеллигент?

И вот Шостакович сидит на самых дешевых местах стадиона «Динамо» за футбольными воротами, вместе с благодетелем-пролетарием. Все страстно поддерживают «Динамо» Минск. Мяч у Савостикова, он пасует Арзамасцеву, тот филигранным пасом обводит какого-то спартаковца, отдает пас Малофееву прямо в штрафную, его сбивают… Пенальти?!..

В СССР массовый спорт – единственная дозволенная религия, и потому возмущение из-за неназначенного пенальти – единственно дозволенная форма общественного протеста. Как это «нарушения не было», его же в штрафной площадке скосили! Было, еще как было, этот козел в черном специально москвичам подсуживает, как всегда!

Стадион, будто по команде, поднимается и орет: «Судью на мыло!..» Пролетарий в кепке ругается нецензурно. Шостакович также невероятно возмущен. Однако эмоции проявляет куда более культурно:

– Продай свисток, купи очки!.. – кричит.

Трибуны посматривают на него с неподдельным уважением: ты ж смотри, интеллигент, а разбирается!

В перерыве впечатленный пролетарий доброжелательно предлагает новому знакомому попить пивка. Покупает «Жигулевское», сдувает пену. Достает из кармана какую-то бутылочку, из которой густо несет первобытным перваком.

– Из родной деревни привез! – счастливо жмурится пролетарий. – Алё, тилихент, давай бокал, я и тебе плесну для градуса!

Отказываться нельзя: собеседник с дорогой душой. Да и советскому композитору надо быть поближе к народу!

Футбольные болельщики смакуют пиво с самогонкой и обсуждают турнирную таблицу чемпионата СССР. Очкастый интеллигент демонстрирует невероятную эрудицию: слова «хавбек», «офсайд», «корнер», «сухой лист» сыплются из него, словно из футбольного комментатора.

И тут случается катастрофа…

– А у нас в «Зените»… – начинает Шостакович и тут же прикусывает язык, потому как понимает, какую глупость сморозил.

Пролетарий отставляет пиво и недобро пялится на случайного знакомого. Начинается спор. Как и следует ожидать, спустя минуту фанат «Зенита» получает в ухо. Очки летят в одну сторону, шапка в другую, а жертва валяется в луже. Пролетарий удирает, а Дмитрия Дмитриевича из лужи извлекает милиционер.

– Ваши документы? – интересуется.

Паспорта у композитора с собой, естественно, нет – не проникся еще «белорусским порядком». То ли в правительственной гостинице «Беларусь» забыл, то ли в Клубе имени Дзержинского…

– Я – композитор Шостакович! – представляется композитор Шостакович.

– Ну и что? – передергивает плечами мент. – А я сержант Шмонов. Пошли в райотдел. Посмотрим, что ты за композитор.

Шостаковича под локоть приводят в ментуру. И сержант докладывает начальнику, что задержан некий антисоциальный элемент, хулиган, и вдобавок ко всему, алкоголик. Как это «не алкоголик»? Вы его, товарищ майор, сами понюхайте! Нажрался, мерзавец, до такой степени, что прилюдно валялся в грязи. Оскорблял своим внешним видом честь и достоинство советских граждан. Вот при Сталине его бы знаете, куда?

– А еще говорит, что он этот… архитектор! – брезгливо кривится сержант.

– Да не архитектор, а композитор! – доброжелательно поправляет Шостакович. – Вы что – «Ленинградскую симфонию» не слышали? Нет? Ну, тогда вот это: «Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река. Кудрявая, что ж ты не рада веселому пенью гудка?» – скромным таким тенорком затягивает Дмитрий Дмитриевич. – «Песня о встречном». Слышали?

Начальник райотдела посматривает на правонарушителя подозрительно. Фамилию «Шостакович» он, конечно же, слышал. Когда срочную службу в Особлаге в 1948 году проходил, то на политинформации всему взводу «Правду» читали, Постановление ЦК ВКП (б) «Об опере «Великая дружба» Вано Мурадели». Там фамилия Шостаковича как раз и упоминалась. Антинародный композитор. Формалист. Автор ряда низкохудожественных произведений. Низкопоклонник перед Западом. Этот, как его… типа космонавта… Во, космополит!

– Я лауреат пяти Сталинских и одной Ленинской премии! – с достоинством напоминает Шостакович.

Милицейский начальник внимательно осматривает задержанного и недоверчиво кривится. На правонарушителе дешевое пальтишко с потеками свежей грязи. Шапка из неизвестного науке зверя. Очки с треснувшим стеклом. И смрад деревенского первака с «Жигулевским» на весь райотдел. Так лауреаты не выглядят. Видимо, какой-то инженеришка с Тракторного взял на грудь лишнего, вот его и переклинило.

Но ведь в жизни случается всякое… Как-то тоже выпившего интеллигента в очках отловили, так врал, что парторг скобяной мастерской. Выяснилось, что не врал.

Тут, безусловно, следует провести следственный эксперимент. Майор извлекает из-под стола фанерную гитару-шестиструнку, обклеенную красотками, вырезанными из журнала «Огонек».

– Так, с Майи Кришталинской или Эдиты Пьехи что-нибудь можешь сбацать? Нет? Так и не звезди! Компози-и-итор он. Шмонов, отведи его в камеру…

Шостакович томится в камере до вечера. И светят ему стандартные пятнадцать суток. Скандал. Репутация. Пятно на партбилете. А это означает, что ни про какую премьеру Тринадцатой симфонии в Минске и речи быть не может. К радости московских идеологов…

Теперь задержанный согласен на все: улыбаться ребяткам со стеклянными глазками, сидеть в одном президиуме с Тихоном Хренниковым, писать кантаты про Родину и Партию. И даже стать болельщиком московского «Спартака». Нет, ну последнее, конечно же, преувеличение, однако и камера тут слишком сырая, и соседи какие-то синие-синие от татуировок. Явно не меломаны!

Начальник райотдела уже собирается домой, когда на столе его звякает телефон. Наверное, жена-стервоза, всегда ведь в такое время звонит, караулит, чтобы под конец работы не нажрался.

– Але-е-е… – льстиво дышит в телефонную трубку майор.

– Примите телефонограмму из аппарата Центрального Комитета коммунистической партии БССР, – трибунальским металлом громыхает трубка. – В Минске бесследно исчез всемирно известный композитор Шостакович Дмитрий Дмитриевич. Не исключены провокации западных спецслужб. Дело на личном контроле товарища Мазурова. Всему личному составу минской милиции срочно отложить все дела и заняться поисками. Записывайте ориентировку…

И тут майор впервые понимает, что полная потеря гравитации случается не только с советскими космонавтами. Голос стремительно подбрасывает его к потолку, кувалдой лупит по ушам, по морде, в затылок, в грудь, в гениталии, под задницу, и также стремительно швыряет на пол. Правоохранитель с тихим застенчивым журчанием описивается. Прямо в мокрых штанах он бежит в камеру и выводит арестованного на волю. Счищает подсохшую грязь на его пальто, рассказывает о своей пламенной любви к лауреатам Сталинско-Ленинских премий, ко всем этим антинародным интеллигентам, формалистам и космополитам, обещает собственноручно пристрелить сержанта Шмонова из табельного «макарова», усаживает Шостаковича в милицейский «москвич» и везет в гостиницу «Беларусь»… …Премьера Тринадцатой симфонии прошла в Минске с ошеломительным успехом. Зал аплодировал стоя. Автора вызывали «на бис» раз пять. Правда, «Советская Белоруссия» традиционно облила гениального композитора грязью: мол, и симфония «так себе», и сам Шостакович «задачу партии и правительства не выполнил».

Впрочем, Дмитрий Дмитриевич, как человек интеллигентный, подобных газет не читал. А если бы и прочитал про себя такое – то не сильно бы и обиделся. Не любил он обсуждать свои произведения. Потому как в художественном развитии пошел куда далее, чем многочисленные коллеги, которые так и остались на следующей ступени эволюции после курицы-несушки.

В столицу советской Беларуси композитор Шостакович приезжал еще раз пять. И с концертами, и просто так. Однако и минский стадион «Динамо», и комплекс КГБ БССР на Ленинском проспекте обходил десятой дорогой…