Текст книги "Император Бубенцов, или Хромой змей"

Глава 10. Иллюзорный мир

1

Бубенцов ускользал от погони, сучил ногами. Слышал, как Вера подходила, поднимала свалившийся плед, укрывала. Касания ласковых, заботливых рук успокаивали. Вера, несмотря на то что выросла в детском доме, обладала от природы удивительной домовитостью, умением создавать вокруг себя тихий и светлый уют.

Едва Вера уходила к себе, беспокойство возвращалась.

Вырвавшись наконец из тревожного, чуткого сна, Ерошка сразу же вспомнил про сумку с пропавшими миллионами. Вспомнил, потому что и не забывал.

Бубенцов поднялся со стоном. Полез под стол, вытащил турку, водворил на полку.

Никак не удавалось унять панику, которая снова и снова сама собою вскипала, заставляя сердце постукивать учащённо. Гладил кулаком грудину, щупал вспотевшие влажные рёбра и думал боковой ветвью мысли – почему? Почему человек потеет в минуту смертельной опасности? Почему? Тут должен быть смысл. Ведь не просто же так организм сбрасывает, исторгает влагу. Почему? Зачем они выбрали его? И кто эти таинственные «они»? Бубенцов понимал, что кто-то или что-то затеяло с ним непонятную игру. Эта игра предельно серьёзна, опасна. Смертельно опасна. Убить могут. Но за что? За что могут убить его, Бубенцова Ерофея Тимофеевича? Ни в чём не повинного человека! А за то! За то, за что убивают всех людей… За деньги!

Бубенцов накануне, находясь ещё в пьяном кураже, всё продумал, рассмотрел с разных сторон. Придраться не к чему! И всё-таки волнение не проходило, а, напротив, нарастало. Чем больше аргументов в свою пользу находил, тем сильнее одолевала тревога. Ну что с того, что невиновен? Убивают и невиновных! Что с того, что прав? Деньги брал? Брал. Профукал? То-то же. Значит, по понятиям – виноват.

А то, что деньги всучил ему шут гороховый в генеральских штанах с лампасами, ничего не меняет. Потому что, как уже сто раз подумалось – деньги всё-таки настоящие! Стало быть, силы, которые стоят за этими миллионами, грозные и серьёзные. Недаром прошедшей ночью произошли тёмные события в профессорской квартире. Охотились за проклятой сумкой. За фальшивкой никто не будет бегать по ночам. Но почему они, серьёзные силы, выбрали его?

На ум приходили старые истории о том, как некие уголовники, играя в карты, ставили на кон жизнь случайных людей: «зарезать того, кто первым выйдет из трамвая». И проигравший убивал невиновного торопыгу. Может, и здесь такое: затеяли игру, поставили на него, сделали крупные ставки?

Была у Ерофея, конечно, самая неприятная догадка, которая проще всего объясняла сумку с миллионами. Мошенники подбрасывают кошелёк на дороге. Лоха, который поднимает, ловят. Брал кошелёк? Брал! Ба, а где же половина денег? Утащил, гадёныш? Плати! Вот это, скорее всего, и произошло.

– Квартиру могут отнять! – выговорил наконец вслух Бубенцов.

Вот это было самое реальное. Коллекторы ведь с самых первых своих звонков грозились отнять квартиру. А теперь поймали на крючок.

Ерошка кружил по квартире, глядя на всё обновлённым острым зрением, как будто готовясь проститься с прежней жизнью, с её тёплым привычным укладом.

2

Заварил чай. Кой-как налил дрожащей рукой, хлебнул горькое варево, обжигаясь, шипя. Поставил стыть, да ненароком смахнул чашку с края стола рукавом халата. Чашка тонкая, фарфоровая. Любимая у Верки. Была. Последняя из старого китайского сервиза оставалась. Ну что ты будешь делать! Пришла беда, отворяй ворота. Глядя на осколки, пропел хрипло:

– Ра-пата-та-а!.. Не уныва-ать!..

«Заладил, Бубен чёртов!» – ругалась в спальне Вера, накрывала голову подушкой. Бубенцов затаился, прислушался. Прошёл на цыпочках по коридору, заглянул в спальню. Знал, что Вера будет нарочно лежать с закрытыми глазами, делая вид, что крепко спит. Дескать, нет ей никакого дела до Ерошкиных угрызений совести. Давно уже привыкла, смирилась с тем, что жизнь её отягощена присутствием непутёвого мужа.

Бубенцов стоял в дверях, растерянно озирался. Обескураженная улыбка показалась на лице. Спальня была совершенно пуста. Никто не ругался, не закрывал голову подушкой.

Всё это время Бубенцов находился в квартире совсем-совсем один.

Оказывается, всю ночь можно было свободно, не стесняясь никого, петь, греметь медной туркой, стукаться в стены, звенеть коровьими колокольцами, прыгать по комнатам… Сбитый с толку вчерашними своими злоключениями, напрочь запамятовал, что накануне вечером уходили из дома вместе. Ерофей на ту самую роковую встречу в «Кабачке на Таганке», а Вера на дежурство в Лефортовскую больницу.

А значит, это только в его воображении Вера вздрагивала от грохота турки, звона колокольцев, прятала голову под подушку, закрываясь от его хриплого пения. Это только в иллюзорном мире жена вставала среди ночи, чтобы поправить свалившийся плед. Не было никаких ласковых касаний. Как же не было? Ведь он пережил всё это, перечувствовал ярко, полно, живо! Чем же тогда отличается выдуманная нами…

Ничем.

Бубенцов смёл осколки разбитой чашки, высыпал в мусорное ведро.

3

В половине десятого утра вышел, как обычно, из метро «Таганская». Постоял у колонн, щуря глаза, привыкая к солнечному свету. Нынешний день после вчерашнего снегопада был ясный, яркий, морозный. Свежий снег сверкал, искрился на крышах старинных купеческих домов, что убегали вниз по переулку, в сторону Яузы.

Переходя через дорогу, Бубенцов покосился на знакомый кабак в конце улицы. Ничего не изменилось в мире. Всё оставалось на своих местах, всё стояло так, как должно. И кабак выступал углом из череды домов, и синие церковные купола в золотых звёздах сверкали над крышей кабака. Это неожиданное совмещение перспектив заметил когда-то Бермудес и даже сказал при этом забавный, хотя и сомнительный, афоризм. Дескать, душа человечья, измучившись грехом и безобразием, сильнее жаждет исцеления, резвее стремится к чистоте. А стало быть, самая короткая дорога к храму проходит сквозь кабак.

Ерошка прошёл вниз по Земляному валу, завернул за угол и оказался у служебного входа в театр. Вахтёрша баба Зина, суровая, неулыбчивая старуха с толстой грудью, строго кивнула из-за стеклянной перегородки, отвечая на его приветствие. Лучше бы дежурил Борис Сергеич, от которого всегда немного отдавало водкою. Бориса Сергеича в театре любили, да и он был равно и хмельно доброжелателен ко всем без всякого исключения.

Баба Зина не любила Бубенцова. Не было никакой личной причины для вражды, но преодолеть себя она не могла. Так кошка не любит собаку. Да, да, находились и такие люди, которые с первого знакомства проникались к Ерошке неприязнью. Как будто сразу различали в нём шевеление хаоса, стихии, что постоянно и отдалённо погромыхивали в глубине его сердца. Сам Бубенцов и не подозревал, вернее, не хотел подозревать, что есть в мире враждебно настроенные к нему люди. В отличие от Веры, которая сразу чуяла таких людей и мгновенно проникалась к ним сильнейшей ответной неприязнью.

Баба Зина протянула ключи. При этом внимательно и бесцеремонно разглядывала его лицо. Он же, затаив на всякий случай дыхание, расписывался в книге дежурств. К его удивлению, на этот раз баба Зина сама заговорила с ним. И что было ещё более удивительным – заговорила первой:

– Ну что, голова удалая? Допрыгался?

«Знает!» – грянуло в голове. Нужно было как-то реагировать на странное обращение, но никаких слов у Бубенцова сразу не нашлось. Он только улыбнулся неопределённо и передёрнул плечами.

«Если знает, значит, как-то связана с ними…» Позвякивая ключами, стал подниматься на второй этаж, в служебную комнату. Оглянулся с лестницы. Баба Зина, высунувшись из окошечка, глядела вслед. Что «знает»? Что? С кем связана?

На эти вопросы Бубенцов пока не находил ответа.

4

Ерошка заварил чай, вытащил из шкафчика серебряный подстаканник и серебряную ложечку. Бубенцов чрезвычайно дорожил этими вещицами. Во-первых, подарок Веры, а во-вторых, они были настоящими. И подстаканник, и ложечку Вера нашла в антикварной лавке на Старом Арбате. Подарила в годовщину свадьбы.

Напившись чаю, Ерошка отправился проверять датчики дыма. Работа пожарного была самой простой. Полагалось каждые два часа совершать обход. Этот пункт никем не соблюдался. Единственное правило, которое выполнялось неукоснительно, – перед спектаклем отпирались запасные выходы. Одна дверь выводила людей из фойе на Земляной вал, другая, гигантская, высотою метров в шесть, должна была в случае пожара широко распахнуться в укромный тихий переулок. И тогда обезумевшая толпа, спасаясь от огня и дыма, могла без помех вырваться туда, откуда уже виден был угол знаменитого «Кабачка на Таганке». Именно в эту широко отверстую дверь вносил Бубенцов накануне вечером неверный дьявольский клад. Вчерашние события казались теперь такими нереальными, такими далёкими! Не верилось, что прошла всего лишь одна ночь.

За первым же поворотом поджидала нехорошая примета. Уборщица Нюра, выплеснув во внутренний дворик помои, шла навстречу с пустым ведром. В театре все звали её меж собой «И Нюра, и Нюра…». Эта рыхлая, некрасивая женщина, изгнанная дочкой и её любовником-молдаванином из квартиры, проживала временно в пустующей артистической уборной. «И ходят, и ходят, – говорила обыкновенно всем встречным Нюра, не поднимая глаз, глядя на их ноги. – И сорят, и сорят. И гадят, и гадят…»

Теперь же, завидев Ерофея, ничего не сказала. Остановилась, открыла рот, горестно схватилась ладонью за лицо. Утёрлась, оставляя мокрые полосы грязи на щеке.

Что-то странное разлито было в воздухе театра. Непонятно, почему так глядела на него баба Зина, необычны были реакции уборщицы. Всё это следовало немедленно прояснить. Обернулся было к Нюре, но в дальнем конце коридора мелькнула вдруг упитанная фигура Поросюка.

– Тарас! – крикнул Бубенцов, кидаясь к другу. – Постой!..

Ерошка отчётливо видел, что Поросюк его заметил, оглянулся на зов. Но бросился почему-то прочь, резво скользнул в боковой проход, пропал на чёрной лестнице. Ерошка, подвывая от тревоги, бежал за ним, но Поросюка уже и след простыл.

«Да что ж это такое творится? – всполошился Ерошка. – Что ж они все отворачиваются, бегут от меня?»

Вышел на служебный балкон, откуда во время спектакля наблюдал за зрительным залом. Нынче вечером по графику шла пьеса о семи страстях человеческих. Рабочие сцены монтировали ад, развешивали на чугунной решётке крючья, вилы, железные клещи. Двое выносили кованый медный сундук, устанавливали в углу. Бубенцов глядел на сундук, видел медную проволоку в петлях, которую вчера сам же закручивал, а потом разматывал. Но не мог даже и теперь поверить в реальность произошедшего.

Нервы его были натянуты, зубы сжаты. И тут… Кто-то тихонько тронул за локоть. От этого осторожного касания в столь напряжённый миг точно током пронзило Бубенцова. Ерошка обернулся. Перед ним стоял Бермудес.

– А-а! – выдохнул Бубенцов. – Ты? Наконец хоть кто-то! Ну? Что ты думаешь обо всём этом?

– О чём «этом», Ерофей? – с какой-то особенной заботой вглядываясь в лицо Бубенцова, осторожно спросил Бермудес.

Бубенцову очень не понравилось то, что Бермудес лукавит. Делает вид, что не понимает вопроса. И официальное обращение «Ерофей» вместо обычного «Бубен» тоже не понравилось.

– Ты дурака-то не валяй, – оборвал Ерошка. – Я вчера на тебя поначалу грешил. Думал, ты устроил розыгрыш с сумкой. Пока нас не повязали.

– Заметь, милочка, нас с Поросюком в тот момент не было, – сказал Бермудес.

– В какой момент?

– В момент передачи. Нас, как ты помнишь, он попросил удалиться. Мы из деликатности отошли. Но и тебе не нужно волноваться. Относись к этому философски. Как будто всё это просто шоу.

– Слишком реальное шоу. Вчера на меня бандюки наехали. Откуда адрес узнали? Били без всяких шуток. А следом полиция нагрянула. Сумку искали.

– На то и реалити-шоу. Реалити! Максимально близко к реальности, – пояснил Бермудес. – Наверняка всё снято скрытыми камерами. Мы с Поросюком, честно тебе сказать, прямо из полиции пошли в армянский шалман на Яузе. И всё подробно разобрали по косточкам. Вариантов нет.

– Ты думаешь реалити-шоу?

Бубенцову очень, очень, очень понравились объяснения Бермудеса. Всё в таком разе становилось на место. И тревога помаленьку стала убывать, отпускала душу.

– Похоже, ты прав. Ведь это он спровоцировал спор о богатстве. Шлягер этот чёртов. Тонко подвёл, втёмную. Помнишь, газету держал про ограбление? Просчитал, гадёныш, наши реакции!

– Вот-вот, – поддержал Бермудес. – И мы с Поросюком на эту деталь обратили внимание. У Поросюка ум обостряется, когда дело касается денег.

– Знаешь, Игорь, из всех предположений самое близкое к истине твоё. Это действительно похоже на реалити-шоу. Но почему мы? Почему они выбрали нас?

– А почему нет? Срез общества. Мы, во-первых, многонациональные. Русский, еврей и хохол, так? Уже сама собою завязка готова. Ну а далее пошла обычная режиссура. Сериал с погонями, драками. Кстати, говорят, новый режиссёр уже здесь. Ты не заходил ещё?

Всю последнюю неделю театр полнился тревожными слухами. Артисты с тревогой и нетерпением ожидали появления режиссёра Эдуарда Ценциппера из Перми.

– Меня не касается, – рассеянно сказал Бубенцов. – Не видел. Кабинеты обходим в последнюю очередь.

5

После разговора с Бермудесом Бубенцов почувствовал себя гораздо уверенней.

«Реалити-шоу. Вариант правдоподобный. Бермудес посвящён в кое-какие детали. Также и Поросюк. Оба на подтанцовке. В чём смысл розыгрыша? Как поведёт себя обычный человек, если ему дать миллион! В таком раскладе Шлягер – нанятый актёр, играющий демона-соблазнителя. Внезапные театральные опьянения, наряд шутовской. Игра грубая, топорная. Одноглазый бомж, который встретился в переулке, – разумеется, ряженый. Миллионы бутафорские. Сомнений нет. Все вчерашние сцены фиксировались на телекамеры».

Бубенцов поморщился. Вспомнил, насколько нелеп и смешон был в целом ряде эпизодов.

«Итак, всё началось в “Кабачке на Таганке”. Сцена дьявольского искушения богатством – лучшей завязки не придумать! Далее драма строилась у них точно по Аристотелю, по нарастающей. Неожиданные повороты сюжета. Одноглазый с миллионами является в отделение. Проститутки выручают героя. Нарочно подобрали покрасивей. Соблазнительные женщины – обязательный элемент всякого шоу!»

Тут Ерошка с большим облегчением отметил, что постельных сцен им снять не удалось.

«Так, теперь король бубен! К чему бы это? К тому, что гадалку Гарпию подсунули нарочно. Славу пророчила. Искушала. Искушений должно быть три! Богатство, слава, власть!»

Яснее становился теперь и Пригласительный билет. По крайней мере, каким-то образом вписывался в общую систему. Недаром пригласили всех троих. На какие-то мутные «смотрины».

«Но самое главное состоит в том, что по законам жанра все реалити-шоу оканчиваются хеппи-эндом! Счастливый конец – делу венец! Счастливый финал – вот что во всей этой истории самое важное!..»

Однако при всей убедительности аргументов, при всём уповании на будущий венец, тревога всё равно сидела занозой, томила душу и никак не хотела рассасываться.

6

Проходя по тесному, заставленному реквизитом закулисью, Ерошка украдкой, не поднимая головы, покосился в верхний угол. Под самым потолком вились белые провода. В сумраке светился глазок датчика дыма. Ерошка подтянул живот и немножко надул мышцы груди, как делают почти все мужчины, когда, к примеру, проходят в плавках по людному пляжу. Ощущая на себе внимательный взгляд оператора, пересёк по диагонали пустую сцену. Ловко и красиво спрыгнул в зрительный зал. Ему оставалось пройтись по кабинетам и гримёрным, проверить исправность датчиков.

Рядом с дверью главного режиссёра стояли новенькие калоши с выстилкою из красного сукна. «Ценциппер из Перми!» – догадался Бубенцов и стукнул в дверь. Никто не ответил. Ерошка ещё раз стукнул, вошёл.

Перемены, произошедшие в знакомом кабинете, поразили его. От добротной спокойной обстановки, которая была здесь ещё вчера при режиссёре Дыбенко, большом матерщиннике и грубияне, не осталось следа. Теперь всё было по-новому. Во-первых, на стене кабинета прямо напротив входной двери висел «Чёрный квадрат». Конечно, копия, но зато увеличенная в несколько раз. Полтора метра на полтора. Копия заключена была в массивную бронзовую раму, и вся эта громада, накренившись, тяжко нависала над человеком, что сидел за столом.

Чёрный бархатный пиджак, розовая рубаха, голубой капроновый шарфик, повязанный на горле пышным узлом. Склонив голову, новый режиссёр очень внимательно, даже подчёркнуто строго, глядел на Бубенцова поверх тёмных солнцезащитных очков. По обеим сторонам лба, на крутых залысинах, там, где очень уместно смотрелись бы небольшие рожки, сияли лаковые блики. Вот уж кого никак не ожидал Бубенцов здесь уви… Да ладно! Ждал, конечно. Именно его и ждал! Потому совсем не удивился. На Бубенцова глядело лицо длинное, несколько вытянутое вперёд, со сбитым набок носом.

– Шлягер! – подтвердил хозяин кабинета, с большим достоинством наклоняя голову. – Меня зовут Шлягер.

Помолчал, пожевал толстыми своими губами и повторил веско:

– Адольф Шлягер.

Глава 11. Долг неугасимый

1

Адольф Шлягер, по-видимому, приложил максимум стараний для того, чтобы стать неузнаваемым. От прежнего, от вчерашнего Шлягера оставалось только странное впечатление гнусной извилистости, свойственной существу беспозвоночному. Сидел, откинувшись в кресле, опасно покачивался на двух ножках. Руки переплетены на груди, как будто завязаны кренделем. Ладони прятались под мышками.

Седоватая щетина по-прежнему выступала на серых скулах. Отдельными кустиками там и сям росла она и на кадыке. Но если вчера щетина эта казалась печальной приметою бомжа, то сегодня её можно было классифицировать как артистическую изысканность.

Бубенцов молчал.

– Позвольте представиться. Режиссёр-постановщик Адольф Шлягер, – снова объявил Шлягер, прерывая затянувшуюся паузу.

– Знакомились уже, – устало и мрачно сказал Бубенцов.

– Ах, простите! – Шлягер картинно шлёпнул себя ладонью по лбу. – Простите великодушно! Допрежь как-то не удалось. Проклятая рассеянность. Знаете, мыслями-то я далеко отсюдова. Очень-очень далеко. За пределами.

Повёл широко ладонью, отвалился затылком к высокой спинке, устремил взгляд в дальний угол, под самый потолок, в запределье. Глаза затуманились.

– Гения корчим? – усмехнулся Бубенцов, следя за ужимками. – Ну и что ты собираешься поставить у нас, режиссёр-постановщик Адольф Шлягер?

Шлягер ещё более затуманил взор. Притворился, будто ещё дальше скитается его творческая мысль. Пальцы рассеянно набивали трубку. Злоба и отвращение всё более овладевали сердцем Бубенцова.

– От твоей игры на версту разит халтурой, – сказал Бубенцов. – Я ещё вчера отметил. Бездарный человек во всём бездарен.

– Шутка плоская, – огрызнулся Шлягер, чиркая спичкой по коробку. – Каламбуры не ваш конёк.

Видно было, что он нервничает, спички ломались в дрожащих пальцах.

– Да брось ты! – не выдержал Бубенцов и указал на сувенирную зажигалку в виде старинного замка с зубчатыми стенами и с башнями, оставшуюся от Дыбенко.

– Нет, нет, – отмахнулся Шлягер. – Только живой огонь! Только живой. Так уж заведено. Испокон.

Лицедей пытался изобразить из себя человека мира искусства, человека, всю свою жизнь посвятившего театру. Будто бы у него сложилась целая система оригинальных, неповторимых привычек.

Шлягер, очевидно, тут не главный (спичка наконец вспыхнула и озарила…). Шлягер всего лишь злой шут, исполняющий чью-то волю. Серой пахнуло прямо в ноздри от сгоревшей спички. Волю, волю… Сквозь человеческие черты лица Адольфа Шлягера, смутно и овально белеющие на периферии зрения, – Бубенцов это не увидел, а скорее почувствовал – вдруг стало проступать, вылезать, прорастать что-то нечеловечески жуткое, инфернальное… Пламя спички наконец-то угасло, лёгкий дымок ещё некоторое время вился над чёрной обугленной головкой. Лёгкий запах серы стоял в воздухе.

– Мне кажется, мы напрасно теряем время. Толчём воду в супе!

Шлягер замолчал, пытливо всматриваясь в Бубенцова.

– В супе, – повторил с нажимом. – Толчём воду в супе.

Но и теперь каламбур его не произвёл никакого впечатления. Шлягер закончил с некоторым раздражением:

– Вы сейчас немного побледнели. Допрежь тоже с вами такое же было.

– Пожалуйста, не… – тут Бубенцов споткнулся мыслью, задумался. Не знал, как продолжить. Вылетело, рассеялось, развеялось как дым.

– Что? – Шлягер стал подниматься с кресла.

– Пожалуйста, не употребляй слова «допрежь», – продолжил фразу Бубенцов, понимая, что вовсе не это поначалу хотел сказать, а нечто гораздо более важное.

– Ах, вот отчего мы побледнели! – Шлягер, озабоченно вглядевшись в лицо Бубенцова, неожиданно сменил тему, произнёс тоном задушевным, мягким: – Вот что, уважаемый Ерофей Тимофеевич. Вам совершенно необходимо выпить. Лечебно. Поднять уровень гемоглобина. Да и мне, признаться, тоже. Ничто так не сближает людей, как совместно выпитый алкоголь.

Перезвяк посуды тотчас отозвался из-за двери, ведущей в комнату отдыха. Вслед за тем выкатилась оттуда двухэтажная никелированная тележка, очень похожая на медицинскую. Внизу уставлена она была баночками, биксами, лотками с марлей, бинтами. Зато на верхнем столике тележки поблескивали мензурки с прозрачным спиртом.

На этот раз постановочная сцена весьма понравилась Ерошке. Артистка Изотова, исполнявшая роль медсестры, ласково поглядывала на собеседников, добросердечно улыбалась.

– Пожалуй, да, – кивнул Бубенцов, немного смягчаясь сердцем. – Можно и надо выпить. Выпить именно «лечебно».

И вот тут-то всё змеиное очарование Адольфа Шлягера развеялось в один миг. Тело на самом деле плохо его слушалось. С большим трудом поднялся, двинулся, перебирая ладонями, хватаясь за край стола. Вихляющееся тело его вдруг обрело хребет, окостенело. Лицо Шлягера страдальчески морщилось. Бубенцов решил подыграть, снял с вешалки чёрную с серебром эбонитовую трость, подал Шлягеру.

– Благодарю вас, – произнёс Шлягер, хватаясь за литую ручку. Постоял некоторое время, чуть согнувшись, опираясь всем корпусом на трость.

– Хорошая игра, – искренне похвалил Бубенцов. – Боль как-то очеловечивает даже негодяя. Браво!

Шлягер поглядел на него кисло.

– Радикулит, – сказал он. – Тело досталось мне незавидное. Это печальная реальность. И никакой игры.

С трудом поднял свою мензурку и стал пить. Медленно, основательно, с передыхом, как пьют лечебные капли, разведённые в воде.

– Жаль. Твоё здоровье! – сказал Бубенцов и молодецки махнул с ходу.

Изотова, плавно покачивая бёдрами, покатила тележку… «Если взять это крупным планом, – кося глазом, рассуждал Бубенцов. – Да, положим, снизу. О, это они молодцы! Толика мистики и эротики украшает всякое шоу!..»

2

Под воздействием выпитого спирта мысль заработала смелее и яснее. Всё-таки шоу. Несомненно! Прав догадливый Бермудес. Бубенцов чувствовал, что поведение Шлягера тоже рассчитано на постороннего зрителя. Приметив в дальнем углу мерцание красного огонька противопожарного датчика, Бубенцов ещё более успокоился и развеселился. Логичнее всего замаскировать объектив телекамеры именно под такой датчик. Которых натыкано великое множество по всему театру. Снимай с разных планов да только успевай потом монтировать сцены!

– Что вы скажете по поводу вчерашнего? – неожиданно в лоб спросил Шлягер.

Но для Бубенцова, который внутренне подготовился ко всякой хитрой каверзе, здесь не было ничего неожиданного.

– Повлияет ли богатство на душу человека? – Бубенцов заговорил громко, отчётливо. – Поживём – увидим…

– Если, дорогой друг! Вы забыли волшебное слово «если»! – Шлягер поднял вверх узловатый указательный палец, повторил с нажимом: – Если поживём, то, может быть, и увидим. Только боюсь, не все из присутствующих здесь, отзовутся в час последней переклички.

– Зря стараешься сбить меня с панталыку! – оборвал Бубенцов. – Встречал я людей, подобных тебе. Которые иронией и юмором прикрывают отсутствие сущности.

– А с вами никто и не шутит, – возразил Шлягер. – Всё тут серьёзно, и нет никакой иронии. Разве можно шутить с такими суммами? Вы просто рехнулись!

– Шутят. Ты же шутил, – резонно заметил Бубенцов. – Покойного дядю-миллионера приплёл из Веймара. Кокса какого-то…

– Шутки были до той поры, пока деньги считались нарисованными. А когда выяснилось, что они настоящие, шутки кончились. Долг ваш стал неугасимым. И это вовсе не каламбур, а суровая реальность. Вот почему я здесь.

– А Ценциппера куда?

– Ценциппера решено оставить в Перми. До особого распоряжения. Случился форс-мажор! Пропали деньги. Решение переменилось. Назначили меня. Приглядывать за вами, – сухо сказал Шлягер. – В оба глаза. Чтобы вы ненароком с кукана не сорвались.

Изображая кукан, согнул указательный палец крючком.

– Ты сам был уверен, что это не деньги. Киношный реквизит.

– Вот что, уважаемый. Люди там простые. В тонкости вникать не будут. Деньги утратили вы, вам и ответ держать.

– Я отдал эти деньги бомжу, – неуверенно начал Бубенцов. – Как бы в кредит. Бомж одноглазый, в ватнике и плаще.

– Вот-вот-вот-вот… – Шлягер оживился. – Уже теплее. Ну и куда утёк от вас этот бомж? Мой вам добрый совет. Как можно скорее напишите подробную бумагу.

– Ты сам его видел. В полиции. И он именно от тебя и утёк. Обитает на Электрозаводской. В телефоне вчера сказали. Не буду я писать никаких бумаг!

– Повторяю, люди серьёзные.

– А зачем же они тебя прислали? Шута горохового! Серьёзные люди. Какой смысл сторожить меня? Серьёзные люди в таких случаях утюг раскалённый приставляют к животу. Или паяльник тычут.

– Приставят и утюг в своё время, – тихо и значительно пообещал Шлягер. – А про паяльник вы зря. Пошлостью отдаёт. Забыли, куда его тычут? Ваше счастье, коли найдут того бомжа.

– Понимаю, что вляпался, – сказал Бубенцов. – Признаю некоторую вину. Отчасти! Не надо было вообще с тобой связываться. Но, во-первых, всё произошло в хмельном состоянии.

– Обстоятельство отягчающее, – вставил Шлягер.

– Во-вторых, всё тут у вас несуразное. У людей этих, как ты выражаешься, «серьёзных». Путаница с деньгами. То они настоящие. То вдруг оказываются фальшивые. Бардак.

– Не без этого, – вздохнул Шлягер. – Вы правы. Но опять-таки только отчасти.

– Пригласительный билет зачем прислали? – небрежным тоном и как бы походя спросил Бубенцов.

– Ерофей Тимофеевич, я сейчас не могу вам открыть. Не положено!..

Уловка удалась! Прозвучало признание, пусть косвенное. Шлягер проговорился. Стало быть, и Пригласительный билет из той же серии. Поняв свою оплошность, Адольф ударил себя кулаком в грудь. Закусил костяшки, точно затыкая готовое вырваться дальнейшее признание. Сильно припадая на одну ногу, забыв про эбонитовую, чёрную с золотом трость, хотя и держал её под мышкой, проковылял в угол кабинета. Уткнулся лицом в пыльную штору, глухо сказал:

– Не торопитесь с осуждениями. Поверьте мне.

– Вот уж кому менее всего могу я поверить, – проговорил в спину ему Бубенцов. – Может быть, вообще никакого Шлягера нет? Единственное, что мне кажется в тебе настоящим и подлинным, – это твоя хромота. И радикулит. Но подозреваю, что и тут ты прикидываешься. Но предупреждаю, я готов к любой пакости с твоей стороны!

Однако, несмотря на уверения в готовности ко всякой пакости, Ерошка тотчас вздрогнул от неожиданности. Грохнула дверь, широко распахнулась, и в кабинет с шумом ворвался Бермудес.

– Ни на кого нельзя положиться! – проревел он. – Что ни актёр, то стервец и алкоголик! Каин очнулся!

Подбежал к столу, схватил графин с водой, жадно стал пить прямо из горла. Шлягер шагнул было к нему, всплеснул руками. Трость с треском обрушилась на паркет. Как будто молния озарила пространство, высветила всё. До всякого рассуждения, по трём только этим фразам, по тону их, по взаимному расположению фигур, по чёрной трости, что всё ещё нервно скакала по паркету… и по неведомо каким ещё признакам – Бубенцов понял, что люди эти давно знакомы между собой. А значит, Бермудес участник и действующее лицо. Что существует некий сговор. Но что из этого следовало и что это меняло? Времени на размышления не оставалось. Бубенцов, не раздумывая ни секунды, бросился вон из кабинета. Потому что выражение: «Каин очнулся» на местном театральном наречии означало: «Чарыков – в запое!» Бубенцов знал, насколько это опасно. В прошлый раз народный артист Марат Чарыков едва не спалил театр.