Текст книги "Гетман Войска Запорожского"

Его преосвященство Савва Турлецкий, весной помявший зеленя на полях пани Мыльской, лежал поперек огромной своей постели с полотенцем на голове, находя силы только на то, чтоб дотянуться рукой до серебряного кувшина на столике и хлебнуть очередной глоток кваса.

Епископу было скверно. Вчера, после торжественной службы в память святых и всехвальных апостолов Петра и Павла, на разговенах он помирился наконец с Мартыном Калиновским, польным гетманом, вторым человеком на Украине после коронного гетмана Николая Потоцкого.

Вражда у них была старая, очень их утомлявшая.

Получив епархию, епископ Савва начал с того, что изгнал незаконных владельцев имений. Один, правда, Бог ведал, как его преосвященству удалось доподлинно выяснить неосновательность претензий бедных землевладельцев. Но от кого же еще, как не от Бога, было послано епископу великое множество голодной родни. Раздавая родственникам имения, Савва Турлецкий всего лишь исполнял заповедь – помнить о ближнем, лично ему корысти от всего этого шума было никакой – одни хлопоты. Правда, свору он теперь имел большую и верную, только скажи – самого короля ограбят.

Добывая имения, епископ Савва нанес обиду какому-то родственнику Мартына Калиновского. Замок епископа и соборная церковь стояли на землях староства, которым в те поры управлял будущий польный гетман. Епископ был из православных, и староста, не боясь властей и ожидая блага от своего католического бога, на Пасху окружил собор гайдуками и пустил в храм одного лишь епископа. На соборную площадь привезли бочки с вином, прибыли музыканты, и начались танцы. Пьяные гайдуки палили из ружей в кресты, брали мыто с тех, кто не хотел пить вино и плясать.

Савва Турлецкий через год отыгрался. Он перешел из православия в унию, напал на замок одного из дальних родственников Калиновского. Женщин изнасиловали, ценности увезли, шляхтичей заперли в сырой подвал, а ключи от замков выбросили.

Мартин Калиновский понял, что зверь перед ним беспощадный, не ведающий меры, и – проглотил обиду. С той поры война шла по всем правилам подсиживания. Все течет, и все меняется. Пана Мартына Калиновского король пожаловал булавой гетмана польного. Но надолго ли радость? Ведь есть еще и булава гетмана коронного? Если человек назван вторым, нет у него никакой возможности хоть когда-нибудь стать первым, и польный гетман возненавидел гетмана коронного. Враждовать в открытую с Потоцким – все равно что подписать себе смертный приговор, но вот строить великому гетману пакости было за обычай у польных гетманов, и Мартын Калиновский выжимал из этой привилегии все, что мог. На всех врагов желчи, однако, не хватало, и польный гетман прощал своих старых обидчиков и сам просил у них снисхождения.

Вспоминая вчерашнюю лихую пирушку, его преосвященство корил себя за излишества и жадность к питию. Сам у себя отнял еще один приятный день, ибо сегодня он мог бы наслаждаться новым застольем, а вместо этого лежит пластом.

Пришли и доложили, что просит нижайше принять чигиринский подстароста пан Чаплинский.

Епископ слабо отмахнулся, но слуга, видимо получивший хорошую мзду, не уходил:

– Потом… завтра! – прошептал его преосвященство и махнул на слугу рукой, уже в сердцах, чтоб поскорее избавить себя от муки шевелить ноющими мозгами.

– Может, таз принести? – намекнул наглый слуга.

– Фу! – дунул епископ.

Слуга исчез.

Постанывая от жалости к самому себе, его преосвященство дотянулся до кувшина, выпил несколько глотков, и боль оставила его на мгновение. Он лег на подушки, прислушиваясь к нутру и наверняка зная, что тошнота и головокружение скоро опять примутся за него.

Дверь отворилась, и мерзавец-слуга доложил:

– Приехала пани, говорит, что вы обязательно ее примете.

– Но я не могу! – печально сказал Савва Турлецкий.

– Она просила напомнить вашему преосвященству о похоронах пегой кобылы.

– Вот оно что? – Глаза епископа блеснули и тотчас сделались жалобными. – Неси таз, скот надоедливый!

Страдающие темные глаза, бледное чело, безвольно сложенные губы – лицо человека, охваченного мировой скорбью. Его преосвященство стоял у зеркала и старательно жевал орешки, отбивающие запах винного перегара.

– Зовите… ее! – сказал он.

Да, это была она, пани Ирена Деревинская.

Он благословил ее и только потом позволил себе поглядеть на просительницу мирскими оценивающими глазами. Забота придала быстрым глазкам пани Ирены неподступную строгость и волнующую глубину. Его преосвященство был очарован. Он испытывал облегчение от одного только сознания, что унижения, пережитые им на полях пани Мыльской, стоили того.

Пани Ирена хмурила лобик, признав негодными вдруг все слова, которые она заготовила для объяснения своего визита.

– Позвольте пригласить вас к моей трапезе! – выручил красавицу епископ, чувствуя себя героем: от одного воспоминания о питье и еде мутило.

Севши за стол, его преосвященство хватил водки, обомлел от гадкого вкуса, содрогнулся от омерзения к самому себе и – родился заново.

– Разрешите мне удалиться на несколько минут, – испросил соизволения епископ и очень скоро вернулся, одетый в мирское. – Так и вам будет свободнее, пани Ирена, и я буду… свободнее…

– Вы – настоящий рыцарь! – воскликнула пани Ирена, вспомнив слова пани Мыльской.

– Увы! Увы! – возвел руки к небу его преосвященство и предложил тост за озарение светом, источаемым гостьей.

На столе было множество закусок и лакомств, но пани Ирена потянулась к дальнему блюду с вареными раками.

– Вы любите раков! – просиял его преосвященство. – А не хотите ли посмотреть на «рачью свадьбу»?

– Разве и такие свадьбы бывают?

– Еще как бывают!

– Ах! – горестно вздохнула пани Ирена. – Я, конечно, хочу на «рачью свадьбу», но ведь я приехала к вам по скорому и неотложному делу.

– Тогда давайте покончим с делом, если оно единственная помеха в желании жить как хочется.

– Но дело непростое.

– Говорите! Говорите! – вскричал епископ. – Я хочу успеть показать вам прелестнейшую «рачью свадьбу».

– Ваше преосвященство, дело в том, что я почти разорена, – быстро сказала пани Ирена, – но не это меня тревожит. Вчера вечером быдло напало на мой дом, и я чудом спаслась бегством.

– Бунт?! – побагровел епископ. – Вы желаете, чтоб я помог наказать холопов?

– Да, ваше преосвященство, я прошу у вас защиты.

– Говорите же, куда я должен послать гайдуков?

– В Горобцы.

– В Горобцы? Но это же имение пани Мыльской?

– Пани Мыльская отдала мне село в посессию.

Тень сомнения набежала на лицо епископа, но на одно мгновение только. Он позвонил в колокольчик. Слуге сказал:

– Поставь прибор и позови пана подстаросту.

Пани Ирена прикусила губку.

Слуга скоро явился опять:

– Пан Чаплинский просит принять его по совершенно секретному делу.

Пани Ирена облегченно вздохнула, и его преосвященство, от которого ничего не укрылось, встал из-за стола.

– Пожалуй, так даже лучше. Я пошлю пана подстаросту усмирять бунт, а с вами мы поедем на «рачью свадьбу». – Епископ пошел было к дверям, но вернулся. – Заботясь о вашей безопасности, пани Деревинская, я просил бы вас на некоторое время оставаться под защитой стен моего замка. Будьте в нем полновластной хозяйкой.

– Я не знаю, как вас благодарить, ваше преосвященство! – Пани Ирена посмотрела епископу в глаза и улыбнулась.

Пыль серебряной рекой лилась по дороге из-под копыт и колес. Пани Ирена и пан Инкогнито, одетый венгром, катили на «рачью свадьбу» в село Веселки.

– Впервые встречаю пани, у которой такая сильная воля! – признался его преосвященство.

– Вы ожидали, что я попробую выведать, чего ради приезжал пан Чаплинский? – спросила пани Ирена.

– Вот именно! Не знаю, как у вас, а у меня терпение лопнуло, я должен поделиться новостью.

– Видимо, новость захватывающая.

– Еще бы! Я просто счастлив, что пан Чаплинский доверил мне свою тайну не на исповеди… Он, слава Богу, католик, я – униат. – Савва Турлецкий с удивлением воззрился на спутницу. – Вы и вправду удивительная женщина. Даже теперь не торопитесь с расспросами.

– Ах, это моя единственная добродетель. Ждать я умею.

– Так слушайте! Пан Чаплинский попросил у меня помощи. Ему нужно спровадить свою жену в монастырь.

Пани Ирена вздрогнула:

– Он женат? Но как он мог скрывать это? Я совершенно точно знаю, что некая особа собирается за него замуж.

– В том-то и дело! – У его преосвященства в глазах прыгали искорки. – Пан Чаплинский – человек широких замашек. Всего несколько дней тому назад он неожиданно для самого себя… венчался. Отнял у какого-то сотника красивую наложницу и в тот же час обвенчался. Конечно, был он чрезмерно пьян, и друзья его были чрезмерно пьяны, но дело совершилось… Теперь пан Чаплинский в отчаянье. Он готов наложить на себя руки.

– О! Не беспокойтесь! Этот человек себя не убьет, – засмеялась пани Ирена, совершенно счастливая.

Какое отмщение! Само Провидение наказало блудливого пса!

– О чем вы задумались?

– Я думаю о бедняжке пани Хелене. Ей так хотелось замуж за пана Чаплинского. Пан Чаплинский превосходный танцор. Он не чает мазурки без того, чтобы не отстрелить каблучок на туфельке партнерши.

– Ах, мазурка! – покачал головой его преосвященство. – Теперь я и сам думаю, что это всего лишь сон, но как я танцевал! О, пани Ирена!

Село Веселки раскинулось на высоком берегу ленивой илистой речушки. В реке и в озерах, которых здесь было множество, водились раки.

На Петра и Павла женщины дружно отправлялись на ловлю и, наловив раков, торговали ими, складывая деньги в общую кубышку – на вино.

Пани Ирена и ее одетый под заезжего венгра спутник успели на самое интересное зрелище «рачьей свадьбы» – рачьи бега.

Посредине торговой площади был врыт в землю свежеструганый, очень длинный, широкий стол. Щеголяя друг перед дружкой изобретательностью, женщины пускали на стол, на смотрины, самых видных из себя раков и рачиц. Раки были в свитках, в шароварах, а иные в жупанах, в шубах и даже в латах. Рачицы все в юбках и кофтах, с венками на голове.

– Позвольте и мне пустить рака! – загорелась пани Ирена.

– Входи в долю и пускай! – смеясь, подзадорили ее крестьянки.

Пан «венгр» достал несколько золотых монеток и бросил на стол.

– О! О! О! – раздались восторженные голоса. – Дайте пани лучшего рака, и начнем бега сызнова.

Пани Ирена выбирала сама, больших отвергла, выбрала среднего, очень подвижного, одетого под янычара.

– Боюсь, что вы промахнулись! – шепнул пани Ирене на ухо ее толстенький кавалер.

Но пани Ирена не промахнулась. Ее избранник припятился к другому краю стола первым, и за это пану и пани поднесли по чаре вина.

– Какой у вас глаз! – горячо бормотал епископ, когда коляска катила сквозь сумерки по сиреневой степи, и пани Ирена, притихнув, терпела его губы, руки и никак не могла подыграть, хотя не хотела и даже боялась холодностью обидеть такого нужного теперь человека, в общем-то совсем не противного.

Она победила себя, и наутро Савва Турлецкий, целуя пани ручки, сказал:

– Вы подарили мне одну ночь, но я теперь жажду разделить с вами все будущие ночи, которые пошлет Господь.

– Вы же знаете, это невозможно. Я не могу находиться в вашем доме. Ваш сан, моя честь! – Пани Ирена рассмеялась с нарочитой невеселостью.

Его преосвященство взял пани Ирену под руку, и они стали прохаживаться по огромной зале.

– Пока не пришли вести от пана Чаплинского, вам небезопасно покинуть мой дом.

– Я буду жить в Кохановке.

– Пани Мыльская – женщина решительная и отважная, но дело даже не в том. – Савва Турлецкий подвел пани Ирену к окну: – Вы видите на другом берегу озера дом?

– Дом? По-моему, это дворец. Он как занятная заморская игрушка. Я все собираюсь спросить, чьи это владения?

Его преосвященство улыбнулся:

– У меня свободное утро, и я хотел бы показать вам мои безделушки, если вы не возражаете?

– Существует ли на белом свете такая женщина, хотела бы я знать, которая откажется поглазеть на драгоценности?

– Прошу вас! Не подумайте, что я нарочито ухожу от ответа на ваш вопрос о доме на другом берегу озера, но тут целое повествование.

– Я бы охотно послушала сказку об индийском принце, околдованном злодейкой-персиянкой!

– О! Никакой магии здесь нет! Я предупреждаю вас заранее, история, которую я собираюсь рассказать, совершенно обыденна и, пожалуй, ничтожна.

Его преосвященство, неслышно ступая, шел рядом, грузный телом, но в движениях легкий, ловкий – и загадочный. В его взгляде была какая-то особая властность. Но Савва Турлецкий готов был прощать людям очень многое, ведь он даже и не подумал мстить пани Мыльской – приключения, случившегося с ним, не скрывал, рассказывая о нем, смеялся, заражая веселием слушателей.

Они вошли в маленькую, светлую комнату. Окно выходило на озеро, дворец-игрушка был отсюда очень хорошо виден.

– Там даже пристань есть! – удивилась пани Ирена. – Боже мой, и кораблик! Маленький, но совершенно настоящий!

В комнате была печь, стол с инкрустацией и два кресла.

– Так что же это за история? – напомнила пани Ирена.

– Давайте сядем. История коротенькая. Один шляхтич, невероятно гордый и столь же невероятно бедный, однажды вынужден был пойти на поклон к магнату, ибо предстоял военный смотр, а шляхтичу приходилось носить лапти, прикрывать тело мешковиной и полысевшей шубой, потому что была она шита из подстилки для ног. Шляхтич был разорен судами за дела, к которым он не имел никакого отношения. Дела эти достались ему по наследству. Магнат, человек ума самого недалекого, дал несчастному одежду, оружие и коня, но не отказал себе в удовольствии выставить шляхтича перед гостями. Не из куража или ради насмешки, а ради того, чтобы доказать кому-то необходимость заступиться за сословие разорившейся шляхты, и все же это был ужасный поступок. Тот шляхтич поклялся жить для того только, чтобы поменяться с магнатом ролями. Чем нелепее цель, тем она достижимее. Ведь человек освобождает себя ради достижения цели от пропасти запретов и условностей. Скажу вам, пани Ирена, тот шляхтич своего достиг. Пришло время, и магнат валялся у него в ногах, но торжества шляхтич не испытал. В тот миг его поразила глубокая скорбь. Он понял, что устроил из своей жизни фокус, что он погубил самые замечательные свои годы… Пани Ирена, я рассказываю о себе. И есть у меня теперь другая мечта. Я хочу, чтобы дворец, стоящий напротив моего замка, принадлежал женщине, которая, не связанная никакими узами, почитала бы меня за своего супруга.

– Но вы же меня совершенно не знаете! – Пани Ирена резко поднялась, по лицу ее пошли красные пятна. – Я хотела сказать – наоборот. Вы узнали меня как женщину низкую, готовую ради исполнения мести забраться в постель к человеку, который… – Она не осмелилась сказать «намного старше ее» и сказала другое: – Которого она впервые видит.

– Не наговаривайте на себя! – Лицо у его преосвященства было серьезно. – Во-первых, вы уже меня видали и приехали ко мне не случайно, а после долгих раздумий и наверняка зная, что в этом доме вам пойдут навстречу… Вашего ума достало бы на то, чтоб вершить судьбой государства. У меня государства нет, у меня епархия, я кладу ее к вашим ногам… Но простите, я собирался показать свою коллекцию.

Его преосвященство подошел к печи, отодвинул целый блок изразцов, открыл ключом тайник и достал шкатулку, доверху наполненную самоцветами.

Пани Ирена играла блестящими камешками, счастливая, как девочка, которая нашла кучу красивых черепков.

– Я бы хотел просить вас выбрать какую-то безделушку в память этого дня.

Пани Ирена задумалась, и было видно, что щедрый жест уколол ее, совсем другими глазами смотрела она теперь на шкатулку. Взяла булавку с небольшими, но очень хорошими сапфирами.

– Благодарю вас, ваше преосвященство!

Он захлопнул шкатулку, поставил на место, поцеловал руку у пани Ирены.

– Я умоляю вас к этой скромной броши присоединить и другой мой дар – дворец над озером.

– Вы будете приплывать ко мне на челне?

– Если пани прикажет. Сюда есть ход.

– Под озером?! – У пани Ирены вспыхнули глаза.

– Да, под озером.

Пан Чаплинский – рука на перевязи, голова стянута белым платком с разводами от запекшейся крови – спрыгнул с коня и, слегка пошатываясь, попросил доложить о себе епископу.

– Я не щадил жизни, ваше преосвященство. Тому подтверждением мои раны! – воскликнул пан подстароста, припадая к благословившей его руке.

– Но?.. – беспокойно спросил Савва Турлецкий.

– Но пани Мыльская – львица! Она не только отбила нападение, причинив нам немалый урон, она загнала нас в Кохановку, окружила, и отряд сложил оружие.

– Отряд сложил оружие? – недоверчиво переспросил Савва Турлецкий, вспоминая своих головорезов, которых он послал вместе с паном Чаплинским.

– Хлопы пани Мыльской зажгли село и открыли огонь из пушки. У них оказалась пушка. Ваши люди стали требовать от меня выкинуть белый флаг, и тогда я с четырьмя самыми надежными гайдуками сделал попытку вырваться из окружения… – Тут пан Чаплинский зашатался, а так как поддержать его было некому, то он не стал падать.

– Я убежден: вы сделали все, что было в ваших силах, – сказал Савва Турлецкий, – я обещал вам помочь и помогу. Вашу супругу, изъявившую желание принять постриг, ждут в одной тайной обители. Подойдите ко мне поближе.

Пан Чаплинский подошел, наклонился, и его преосвященство шепнул ему название монастыря:

– Да не перепутайте! Надеюсь, вы будете более удачливы в этом нешумном деле. Предупреждаю вас, в нешумном.

– Я уничтожу ее! – Пани Ирена улыбалась, она слушала беседу с паном Чаплинским за тяжелой бархатной занавесью. – Ваше преосвященство, немедленно отправьте гонца к Иеремии Вишневецкому. Село Кохановка – его село.

«Эта бешеная гордячка поможет мне добыть регалии кардинала!» – неожиданно осенило Савву Турлецкого.

В тот же день к епископу приехали пани Мыльская и пани Выговская. Приехали в рыдване, одетые скромно, как истые богомолки.

Обе были в храме, сделали небольшие дары и только потом явились в палаты епископа. Его преосвященство принял женщин.

– Я хотела бы видеть пани Ирену Деревинскую, – подойдя под благословение, твердо сказала пани Мыльская и, когда епископ попробовал сделать большие глаза, жестко добавила: – Я пообещала зажарить пана Чаплинского в доме пани Ирены. Он был вынужден рассказать мне, кто его послал жечь и грабить мое село.

– Пан Чаплинский был у вас в плену?

– А куда бы он делся? Мы очень быстро поладили, и я отпустила его. Ваших гайдуков я тоже отпущу, как только они выстроят хаты, которые разрушили.

– Для чего вам нужна пани Ирена?

– Я привезла деньги, которые брала у нее. Уж очень дорого обошлась мне посессия.

– Деньги? Извольте! Я приму их! – Пани Ирена явилась из-за портьеры.

– Извольте и вы вернуть документ.

– Ваше преосвященство, нельзя ли послать человека в мой дворец за моей шкатулкой?

Человек был послан.

– Я буду молить Бога, чтобы между вами наступил мир, – сказал его преосвященство. – От ссор господ больше всего страдает ни в чем не повинное крестьянство. В народе идет брожение, и мы сами тому виной.

– Я готова все забыть, ваше преосвященство, – сказала пани Мыльская, – я говорю это при вас и при пани Выговской.

– Я тоже! – воскликнула пани Ирена. – Не выпить ли нам по бокалу токайского по случаю примирения?

Вино принесли. Бокалы были выпиты. Явился человек со шкатулкой для бумаг. Пани Ирена открыла ее, достала документы и первая передала их пани Мыльской. Пани Мыльская отсчитала деньги, дело было улажено.

Когда двери за визитерами закрылись, по лицу пани Ирены пошли красные пятна, она задыхалась от ненависти.

– Гонец к Вишневецкому уехал?

– Но разве история не закончена?

– История только начинается! Если вы тотчас, при мне, не пошлете гонца, я поеду к князю сама! – Пани Ирена топнула ножкой.

Город Лубны – гнездо князя Иеремии Вишневецкого – заходился в женских слезах и стонах. Вооруженная рать князя сгоняла на площадь горожан – пусть старый и малый испытает ужас кровавой расправы.

Был возведен помост, приготовлена плаха, и палач, в красном одеянии, с капюшоном на голове, скрывавшем лицо, ждал сигнала – начинать работу. Работа предстояла тяжкая. Нужно было предать смерти три дюжины мужского полу от пятнадцати до семидесяти лет, жителей села Горобцы, бывшего села. Князь Иеремия не только спалил хаты, но и само место трижды перепахал.

Бунтарей поставили лицом к помосту.

Иван Пшунка глядел сверху на этих людей, здоровых, живых, и неведомая сила шевелила ему волосы под красным колпаком. Среди осужденных на казнь были старики и совсем еще молодые хлопцы.

– Крушить надо! – бормотал Иван Пшунка, вцепившись обеими руками в топорище. – Поляков надо крушить. Кинусь вот сей миг. Хоть одного, да прикончу.

Гайдуки втащили на помост первую жертву. Старый сломленный человек покорно положил голову на плаху.

– Чего ждешь?! – подтолкнул палача шляхтич, которому князь приказал следить за исполнением казни. – Чего ждешь? Вон их сколько!

Пшунка сделал два шага к плахе, поднял топор, зажмурился. Ударил!

Бедный человек закричал. Хлестала кровь. Пшунка отшатнулся было прочь, поскользнулся, еще ударил. Человек закричал пронзительнее. Третий удар! Голова стукнулась о помост, покатилась.

– Помучь, помучь их, скотов! – похвалил шляхтич Пшунку.

Гайдуки волокли здоровенного детину. Тот упирался, падал. Его били ногами, тянули за волосы по ступеням, по шершавым доскам помоста, и, видно, веревки перетерлись. Здоровяк порвал их, отшвырнул от себя гайдуков, его опять схватили, но он успел вцепиться в красный колпак палача. Одежда на палаче затрещала, колпак лопнул, и вот стоял Иван на видном своем месте перед всем народом.

– Да ведь это же – Пшунка! – закричали люди в ужасе. – Пшунка! Христо-о-опродааавец!

– Руби! – услышал палач окрик шляхтича. – Руби!

– Христопродавец! – выворачивая глаз, хрипел мужик, прижатый наконец к плахе. – Я к тебе еще приду!

Пшунка ударил. Он видел, куда бьет. Все получилось с одного раза.

– Давай живей! – крикнул он гайдукам.

– Ирод! Ирод! – кричала площадь.

– Ирод! Ирод! – кричали осужденные на смерть.

– А я-то жалел вас! – завопил Пшунка, мечась по своему помосту. – Я вам покажу – ирод! Я вам покажу!

Он прыгнул наземь и стал кромсать топором сплеча, куда попало, только бы по-живому.

– Руби! – дал знак своре гайдуков шляхтич – исполнитель казни.

Дело было кончено в минуты.

– Ты – прирожденный палач, – сказал князь Иеремия Ивану Пшунке. – Но ты – варвар. Ты устроил из казни чудовищную резню… Я посылаю тебя в Европу. Ты должен обучиться ремеслу у лучших мастеров своего дела.