Текст книги "Шестая Бастионная"

О чем он думал, Андрюшка?

Или уже ни о чем не думал?..

Разве бывает такой страх, когда человек уже не думает?

Санька не раз представлял себя на месте юнги Андрея Шуширина. Будто он сам на скользкой, вставшей вертикально палубе, а сверху рушатся громады воды с шипучими гребнями, трещит дерево, срываются и крушат фальшборт многопудовые карронады… И вода, вода, и мрак…

Но до конца представить это Санька не мог. Таких штормов он не видел. Даже с берега не видел…

Нет, Санька не осуждал юнгу с «Везула» за тот смертельный страх. Какое право он имел осуждать, если сам никогда ничего похожего не испытывал? Была только тоскливая обида: "Ну зачем он так? Почему не дождался помощи, почему не выдержал?"

И почему юнге Андрюшке взрослые люди дали кинуться в море? Неужели каждый думал только о себе?

Нет, наверно, просто не уследили…

– …Просто у него не было друга, – внезапно сказал Одиссей.

– Что? – вздрогнул Санька.

– Не было у него друга. Если бы рядом был надежный друг, они бы обязательно удержались вдвоем… Хоть какой шторм, но удержались бы!

– Да… наверно… Конечно, – сказал Санька. И опять заколола беспомощная обида. Оттого, что он, Санька, не может стать другом этого Андрюшки и удержать его от смертельного броска.

…А сам-то Санька не струсил бы?

"Ну и струсил бы! Ну и пусть! – сердито подумал Санька. – А вдвоем все равно не так страшно!"

Видимо, Саньку все-таки просвистело на берегу. К вечеру он осип, а утром температура была тридцать восемь. А потом и еще больше.

Ничего! Санька даже радовался. Можно будет несколько дней не ходить в школу, не встречать Турчакова, не ждать со скрученным страхом каких-нибудь новых насмешек.

Но болезнь оказалась коварнее, чем ждал Санька. Тяжелее. Температура не падала. Стало колоть в боках. А особенно худо было по ночам, когда чудились черные, душные, как горячая вата, волны, которые накрывали Саньку с головой, и он не мог сквозь них протолкнуться к другому мальчишке – то ли Одиссею, то ли юнге с «Везула», который звал на помощь. А еще и Димка Турчаков тут появлялся, но совсем как-то непонятно… И падали на Саньку срубленные мачты, и бился он в запутанных шкотах и вантах…

– Доскакал раздетый, достукался до воспаления, – горько сказала мама.

Но оказалось, что это не воспаление, а жестокий бронхит.

…Мама работала диспетчером на автостанции, порой приходилось ей дежурить по ночам. Папа тоже иногда работал во вторую смену. Чтобы приглядывать за больным Санькой, к ним переселилась Люся. Конечно, с Тарасиком (куда же его девать?).

Через неделю болезнь приутихла, оставила Саньке только слабость, не очень сильный кашель и какое-то беззаботное настроение.

Санька целыми днями читал толстую книгу "Мифы Древней Греции" или разговаривал с Люсей про всякую всячину. Они друг друга всегда понимали, хотя Люся и была старше на тринадцать лет. Санька рассказал ей даже про Одиссея. Люся и это поняла как надо. Она Саньку погладила по голове и ласково проговорила:

– Он там без тебя скучает, наверно. Ты давай поправляйся, Сандалик наш…

От этой ласки (и, наверно, оттого, что Санька был совсем ослабевший) у него подкатила к горлу теплая волна. Санька уткнулся в подушку. Люся погладила его по спине, потом посадила на одеяло Тарасика.

– Иди к дяде Сане, скажи: "Давай поиграем".

Санька перевернулся на спину, посадил Тарасика себе на живот и улыбнулся ему сквозь слезы.

…В школу Санька вернулся перед осенними каникулами.

Вторая встреча

В новогодние каникулы я получил от Сандалика бандероль. В ней была книжечка «У карты Севастополя». Очень интересная книжка с описанием севастопольских улиц и окрестностей и с историей их названий.

По правде говоря, у меня было уже несколько экземпляров этой книжки – подарки друзей и знакомых. Но Санькиной бандероли я все равно обрадовался, тем более что в ней оказалось и письмо.

Почерк у Сандалика был корявый, но старательный, а письмо короткое. Санька поздравлял с Новым годом, сообщал, что читал мой рассказ в «Пионере», когда осенью болел бронхитом; что Тарасик научился ходить, стал очень серьезный и совсем неревучий. И что он, Санька, закончил вторую четверть с двумя тройками – по русскому и по математике, но во втором полугодии он подтянется…

Я в ответ послал Саньке свою книжку про ковер-самолет и про храброго мальчишку-летчика. Через месяц Санька написал, что книжка ему понравилась, а мама, папа, Люся, Гриша и Тарасик передают мне привет.

На этом наша переписка заглохла. Но я не обижался. Я сам не очень-то люблю писать письма, что же требовать от других…

В сентябре я снова приехал в Севастополь и через день отправился в школу, где учился Сандалик (теперь-то я знал ее номер).

Только что кончились занятия, ребята разбегались со школьного двора, и я спросил, нет ли здесь кого-нибудь, кто знает пятиклассника Дальченко.

Оказалось, что его знает высокая круглолицая девочка.

– Он со мной на одной парте сидел…

– А сейчас что? Сбежал от тебя? – улыбнулся я.

– Он от нас уехал, – объяснила девочка. И вздохнула.

– Куда уехал? – расстроился я.

– Говорят, в прежнюю свою школу вернулся.

Вот оно что! Это меняло дело. В той школе у меня было множество знакомых. В прошлом году там закончил восьмой класс Алька Вихрев, а сейчас учился в пятом его брат Юрос.

Юроса я отыскал на школьном дворе. Он был занят увлекательнейшим делом: вместе с другими мальчишками караулил девочек и обстреливал их кожурой от каштанов. Девчонки визжали, но довольно бойко "отстреливались".

Увидев меня, Юрос радостно завопил и, не стесняясь, повис у меня на шее, хотя мы виделись совсем недавно, утром.

– Саня Дальченко в вашем классе учится? – остановил я его восторги.

– Кто? – он заморгал. – А, Сандалик… Не! Он в пятом «Б». А что?

– Ты его знаешь?

– М-м… – Юрос вздернул острые плечи. – Вообще-то да. Маленько…

– Найди и приведи.

– Зачем? – ревниво спросил Юрос.

– Дело есть. Двигай.

Юрос опять пожал плечами, неторопливо отправился в школу и буквально через две минуты молча доставил Сандалика.

Сандалик увидел меня, заморгал, потом улыбнулся. Пробормотал:

– Здрасте…

Он, кажется, ничуть не подрос и вообще был в точности такой же, как при прошлогодней встрече. Только загар стал, по-моему, еще сильнее, а волосы еще больше выгорели.

– Ну вот и опять встретились, – бодро проговорил я. – Как живешь, Сандалик?

– Хорошо… Все в порядке, – сказал он и опустил глаза. И закачал сумкой, которую держал за ремень (вот что, пожалуй, было у него нового: вместо прежнего ранца – синяя спортивная сумка с нашивкой в виде футбольного мяча; видимо, пятиклассникам носить ранец уже несолидно).

Я вдруг ощутил неловкость и понял, что не знаю, о чем говорить. А он тем более не знал.

Собственно, что у нас было за знакомство? Встреча разговор о севастопольских бухтах да пара коротких писем. Наверно, Сандалик и не ждал, что я разыщу его…

Тогда я спросил наугад:

– А как поживает Тарасик?

Сандалик заулыбался, сразу по-другому глянул.

– Ой, он уже большущий! Все понимает. Даже букву «А» знает…

– Пойдем погуляем, – предложил я. – Уроки кончились? Вот и хорошо… Поговорим немножко.

Он кивнул и быстро надел на плечо ремень сумки. А я увидел лицо Юроса. Очень безразличное, очень равнодушное лицо. На нем так и читалось – будто крупными печатными буквами: "Ну и пожалуйста! Мне вот нисколечко не интересны ваши дела…"

Я подмигнул ему: все, мол, в порядке. И Юрос не выдержал:

– А к нам вы сегодня зайдете?

– Зайду, – пообещал я. – Скажи маме и папе, что буду надоедать вам весь вечер. И расскажу тебе еще одну историю про черный клипер, когда тебя погонят спать…

– Меня уже давно не гоняют, – уязвленно сообщил Юрос нам вслед.

Мы с Сандаликом пошли через детский парк с его площадками и каруселями. Я сказал напрямик:

– Ты, может быть, удивляешься, что я разыскал тебя? А мне хотелось узнать, как у тебя сейчас дела.

Он помотал головой:

– Я не удивляюсь… Я вам два письма писал, да не отправил. Мама говорит: куда ты с таким почерком крючковатым! Перепиши. А переписывать уже… как-то неинтересно.

– Подумаешь, почерк! Жаль, что не отправил. Я даже не знал, что ты снова в этой школе. Как ты сюда попал?

– Очень просто! Мы поменялись: снова приехали в старую квартиру. А Люся, Гриша и Тарасик в нашу. Тарасику там лучше: вода горячая всегда и ясли есть рядом… Надо было сразу так сделать, да не догадались.

– Значит, сейчас все в порядке?

– Сейчас всем хорошо, – серьезно сказал Сандалик. – Всем на работу ближе ходить, а папе еще и в яхт-клуб… Он там зимой начал помогать своим знакомым, двигатель у них на яхте перебрал. А потом так и остался в экипаже. Матросом. Говорит: раз уж из рыбаков ушел, буду ходить под парусом. А то совсем высохну без моря.

– А почему его матросом взяли, а не механиком?

– Ну, и механиком… Но в гонки-то яхта не под мотором идет, двигатель под пломбой. А парусам всегда нужны матросы… Он уже в гонку на кубок Черного моря ходил.

– А мама, наверно, ворчит, что его теперь дома не дождешься…

Сандалик засмеялся:

– А вы откуда знаете?

– Это у всех одинаково.

– Она не сильно ворчит… Она только меня боялась первый раз отпускать с папой. А сейчас не боится, если даже сильный ветер.

– Если сильный, наверно, боится.

– Но отпускает… Ой, вон фруктовое мороженое! Вы любите? – Он так энергично зашарил в карманах, что мятые и перемазанные мелом шорты скособочились, а рубашка выбилась из-под ремешка.

– Подожди, у меня полтинник есть.

– Нет, я сам! – Он умчался к тележке мороженницы.

…Потом бродили мы по разным улицам, по Историческому бульвару, по Артиллерийской слободке. До вечера. Так, что даже ноги загудели. Наша общая неловкость растаяла с последними каплями фруктового мороженого, и мы болтали без стесненья. Вперемешку. Я рассказывал Сандалику о наших парусных гонках на таком далеком от Севастополя Верх-Исетском озере на Урале. И о съемках фильма "Хроника капитана Саньки", которые мы затеяли в Свердловске с ребятами из отряда «Каравелла». Санька говорил о своих делах.

Тогда-то я и узнал многое из того, что здесь написано…

Впрочем, написано, конечно, подробнее, чем Сандалик рассказывал. Кое о чем пришлось мне догадываться лишь по коротким Санькиным фразам. Поэтому пусть Санька не обижается, если на этих страницах я заставил его говорить и делать то, что говорил бы и делал сам, если бы превратился в севастопольского пятиклассника.

В конце концов, я пишу повесть и могу, как автор, пофантазировать. Кое-что добавить от себя. Думаю, что эти добавки не пойдут вразрез с характером Сандалика и он не станет придираться.

Ну а если захочет придраться кто-то другой, то предупреждаю сразу: в этой повести я изменил почти все имена, «сбил» расположение и номера школ и даже нарочно слегка перепутал даты. Потому что главное не в этом. Главное – Санька.

…Об одних случаях Санька рассказывал охотно, о других вообще молчал. Как он жил зимой, мне почти ничего не известно. Судя по всему, жил не очень весело, хотя и без больших неприятностей. С ребятами не ссорился, но и не дружил. С Димкой Турчаковым они как бы не замечали друг друга. По крайней мере, Санька его не замечал. Только где-то в феврале они сцепились в неожиданной и короткой драке.

Из-за чего? Толком не знаю, Санька неохотно сказал:

– Ну, он полез с каким-то разговором, а я говорю: отвяжись. Тогда он опять о Профессоре что-то сказал…

Их растащили тут же. Сан-Сама не стала писать в дневники и как-то тихо, утомленно сказала:

– Господи, вам-то что не живется? Что вас мир не берет?

Димка и Санька молча разошлись.

А через месяц Санька вернулся в старую школу, стал прежним Сандаликом, и веселые дни стремительно покатились к лету.

Лето было замечательным. Во-первых, Санька несколько раз ходил с отцом на яхте. Во-вторых, на неделю ездил с мамой в Москву. В-третьих, вообще было лето, было море, были бесконечные каникулы, игры со старыми друзьями-приятелями. Был обшарпанный, но легкий и быстрый велосипед…

И еще был Одиссей.

Когда Санька приезжал к Люсе, он обязательно заходил в Херсонес.

Приключения на берегу

Они с Одиссеем бродили по тесным переулкам и по площадям, лазили на верхние площадки крепостных башен, где добродушно ворчали на мальчишек старые воины. Они, эти воины, поворчат, а потом расскажут какую-нибудь историю про дальние походы, про осаду или про стычки с конными отрядами скифов…

Интересно и весело было на шумливом рынке, где в толпе хватало всякого народа: богачей в пестрых одеждах, и нищих в лохмотьях, и полуголых, костлявых рабов. Люди шумели, торговались, ругались, рассказывали новости. Звонко щелкали ногтями по бокам выставленных на продажу больших и маленьких амфор. Пахло рыбой и раздавленными фруктами…

В порту было тоже многолюдно. Рабы тащили на разукрашенные корабли тюки и громадные глиняные пифосы с зерном. Хриплые матросы шатались по пристани и рассказывали небылицы о заморских циклопах и сиренах…

Одиссей и Санька сновали между людьми, приглядывались ко всему и прислушивались. И никто не обращал внимания на Саньку, все думали, что он здешний.

Но однажды Одиссей сказал:

– Знаешь что… Ты только не обижайся… но лучше тебе пока не приходить к нам.

– Почему? – огорчился Санька.

– Люди стали о чем-то догадываться. У нас есть кривой сосед по кличке Полифем, он пьяница и доносчик. Он меня уже два раза спрашивал: "А что это за незнакомый мальчишка к тебе повадился?"

– Ну и что! Кому какое дело?

Одиссей помолчал и признался:

– Боюсь я… Если будут лишние подозрения, за мной станут следить и догадаются про мою тайну…

– Какую тайну? – удивился Санька. И даже обиделся. Оказывается, у Одиссея есть тайны, отдельные от него, от Саньки.

Одиссей виновато посопел и проговорил:

– Ты не думай, что я навсегда скрывал. Просто я хотел рассказать, когда все уже будет готово… Послушай, а твоя машина времени нормально работает?

– Конечно, нормально! Раз мы встречаемся… Ты про тайну давай.

– Сейчас… А в ней в любую сторону, то есть в любое время, можно уехать?

– Не в любое, – вздохнул Санька. – Дальше нашего вперед не получается. А назад – пожалуйста.

– Далеко назад?

– Да сколько хочешь! Можно нарисовать на циферблате деления с миллионами лет, и пожалуйста – хоть к динозаврам.

– К кому?

– Да это я так… Потом объясню. А что за тайна?

Одиссей сел на камень и посадил рядом Саньку. К их ногам подкатилась шипучая волна. Одиссей подозрительно оглянулся. Но кругом было пустынно, они с Санькой встретились на этот раз не в городе, а за его стенами, на берегу скалистой бухточки.

Одиссей шепотом сказал:

– Я теперь нарушитель законов и заговорщик…

Оказалось, что Одиссей взялся помогать рабам (не прошли зря Санькины разговоры). У соседа, богатого винодела, есть среди рабов целая семья: отец, мать, двое дочерей и сын – ровесник Одиссея. Зовут его Филипп. Они с Одиссеем тайные приятели. Тайные, потому что свободному мальчику дружить с презренным рабом не полагается. Не то чтобы закон это специально запрещал, но все смотрят на такую дружбу косо, и дома за это может крепко влететь… Но Одиссею Филипп всегда нравился, он веселый, добрый и сообразительный. Гораздо умнее многих ребят, с которыми Одиссей учится в школе. Одиссей часто играл с ним, когда поблизости не было непрошеных глаз и ушей. Он даже научил Филиппа грамоте…

До недавнего времени Филиппу и его родным жилось не так уж плохо. Они были у винодела, можно сказать, любимцами. Мать ведала в доме кухней, отец был старшим над другими рабами. Ребятишек непосильной работой не загружали и за мелкие шалости не наказывали.

Но недавно случилась беда. Из Греции (чуть ли не из самих Афин) прибыла в херсонесский театр актерская труппа. На гастроли. И ее хозяину приглянулся ловкий и грамотный Филипп. Хозяин решил, что такой мальчишка будет очень полезен для театра. Он предложил виноделу за Филиппа порядочную сумму.

Мать зарыдала, сестры тоже, отец кинулся умолять винодела. Тот любил иногда строить из себя добряка и сперва отказался продать Филиппа. Но хозяин театра добавил еще денег. И винодел сказал:

– Нечего лить слезы. Здесь мальчишка растет баловнем и бездельником, а там научится уму-разуму…

Больше никакие мольбы не помогли. Отца и мать Филиппа винодел отправил в загородную усадьбу. А его самого посадил под замок в сторожку, чтобы мальчишка не вздумал удрать куда-нибудь, пока не получены деньги и пока театр не покинул славный Херсонес Таврический.

Удрать из сторожки – дело нехитрое. Тут и сестры Филиппа помогут. Но куда потом деваться? Податься в степь и сделаться пленником у скифов? Или пробраться на корабль, плывущий в дальние страны? Там все равно продадут в рабство. И отца с матерью жалко, и девчонок…

Одиссей сказал Саньке:

– Вот я и подумал: давай твоей машиной отвезем их в самые старые времена, когда здесь еще не было греков, а жили одни свободные тавры…

– А тавры их не захватят в рабство?

Одиссей нерешительно сказал:

– Да нет… У них, по-моему, не было рабов, они же еще не очень развитые… Отец Филиппа будет учить их всякому ремеслу. Потом всей семьей построят дом, заведут виноградники, станут жить свободно…

– Давай! – решительно сказал Санька.

Они с Одиссеем договорились встречаться только на берегу моря. Не в Одиссеевом времени, не в Санькином, а просто у Моря. Потому что Море – оно во все времена. Вечное.

Надо было подготовить побег. Одиссей сказал, что проберется в загородную усадьбу винодела и приведет оттуда отца и мать Филиппа. Затем освободит самого Филиппа и прихватит его сестренок. А потом на берегу они с Санькой включат машину. Примерно на пять тысяч лет назад…

Только надо все продумать. Выбрать подходящий день, приготовить в дорогу кое-какое имущество, еду, инструменты. А то в первые дни среди голой степи беглецам придется несладко.

– Давай встречаться в маленькой бухточке, где… ну, ты знаешь, – предложил Санька.

Бухточка была даже не бухточка, а закуток среди желтых скал. Недалеко от галечного пляжа и колокола. Это углубление в обрывистом, слоистом берегу выломали зимние штормы. Здесь тоже был пляжик – уютный, размером с комнату. Но люди сюда почти не заглядывали. Попасть в этот затененный, пахнущий йодистыми водорослями и сырым ракушечником уголок можно было только в обход отвесного мыса, по скользким, покрытым зеленью камням. Камни даже в тихую погоду заливало мелкой прозрачной зыбью. А если волна, лучше и не соваться.

С обрывистого берега не вело ни лесенки, ни тропинки, и на спуск могли решиться только отчаянные люди. А если и спустишься, как подняться?

К счастью, погода в начале августа стояла тихая. Санька пробирался по камням без больших трудов. С последнего плоского камня он прыгал на берег и шагал, увязая мокрыми кедами в грудах бурых водорослей, которые накидало волнами. По водорослям сотнями скакали прозрачные морские блохи…

В желтой, источенной морем и ветрами глыбе на уровне поднятой руки у Саньки и Одиссея был "почтовый ящик". Аккуратное такое углубление как потайная полочка. Одиссей на встречи теперь не приходил, но оставлял для Саньки письма. Вернее, не письма, а условные знаки гладкие каменные голыши. Если темный голыш, значит: "Надо быть осторожными, за мной следят". Если белый, мраморный, значит: "Дело идет на лад".

Конечно, Санька сам подкладывал голыши, но потом, когда снова пробирался в бухточку, почти забывал об этом. Забывал, что игра. И сердце стукало, когда он запускал руку в тайник…

…Он, прижимаясь грудью к прохладному ракушечнику, встал на цыпочки и сунул в «почтовый ящик» пальцы. Сейчас они нащупают гладкий мраморный окатыш. Надо будет не глядя кинуть его в море, потому что считается, что этого камня с Санькиным письмом там уже нет, его взял Одиссей и прочитал нацарапанные грифелем строчки:

"Машина времени готова. Скоро вы соберетесь или нет? Положи столько черных камешков, сколько дней осталось до побега".

Три темные гальки лежали у Саньки в кармане. Сейчас он положит их в тайник, а завтра, волнуясь по-настоящему, найдет здесь этот ответ Одиссея.

Надо только выкинуть голыш с письмом… Где он?

Санька зашевелил пальцами в каменном углублении. Круглого большого голыша не было. Зато нащупал он два камешка.

Санька растерянно взял их на ладонь.

Это были гальки. Темно-серые, с белыми прожилками. Такие же, как в Санькином кармане.

Значит, Одиссей прочитал письмо и уже принес ответ? Сам?

Какой Одиссей? Опомнись, Санька…

С полминуты Санька озадаченно разглядывал камешки. Потом почему-то испугался. Завертел головой: кто здесь? Никого не было ни на пляжике, ни на обрыве. Но ведь кто-то же выследил, разгадал Санькину тайну, влез в их с Одиссеем дела! Кто?

И зачем? Чтобы посмеяться?

"А может, он ничего плохого не хочет?" – подумал Санька.

Да, в самом деле. Не у всех же только дразнилки на уме. Может, кто-то случайно нашел Санькино письмо и тоже решил поиграть…

Санька нашарил в кармане карандашный грифелек. Поднял гладкий черепок старинной посудины, вытер о рубашку. Почему-то застеснялся и почти через силу написал на черепке:

"Ты кто?"

Он оставил свой вопрос (и свое удивление, и непонятное смущение) в тайнике, выбрался из бухточки, а потом несколько раз в течение дня пробирался к ней по верху и следил: не появится ли таинственный человек?

Никого не было.

– Фаня, тавай кхать, – сказал Тарасик. Это означало: «Саня, давай играть». Санька послушно опустился на четвереньки. Тарасик признавал только такую игру: когда он – всадник, а Санька – конь. При небольшой скорости Тарасик сохранял важность, но начинал испуганно и радостно верещать, когда Санька переходил на рысь. Люся покрикивала на них по привычке и сама смеялась.

А Гриша снова был на учениях…

Наконец Санька ощутил спиной подозрительную влажность.

– Люся, у него опять штаны мокрые!

– Стыд какой! – Люся сдернула "всадника". – Большой парень уже… Как теперь Саня домой пойдет!

– Ладно, высохнет, – сказал Санька.

– А может, у нас переночуешь? – предложила Люся.

– Пойду, – вздохнул Санька.

– Послушай, а чего ты… какой-то не такой сегодня?

– Нет, я такой, – поспешно отозвался Санька. – Я все в порядке.

А на самом деле в нем сидело ощущение тайны и тревожного праздника. Ожидание необычного знакомства. Играл Санька с Тарасиком, разговаривал с Люсей, потом ехал домой в тесном троллейбусе, потом вечером книжку читал про полет на ужасно далекую звезду, а это ожидание не проходило. И неотступно вертелась мысль: "Кто он? Кто он?" Санька был уверен, что завтра получит ответ.

…И он ужасно огорчился и даже растерялся, когда пальцы его нащупали в тайнике глиняный черепок. Тот самый.

Санька несколько раз перечитал на черепке свой собственный вопрос: "Кто ты?" Потом поник плечами, потерянно сел на камень, а черепок отбросил. Тот перевернулся. И тогда-то Санька увидел на обратной стороне аккуратные черные буковки:

"Я твой друг. Приходи сюда завтра в полдень".

…И еще сутки звенело в Саньке радостное нетерпение.

Тайна звенела и ожидание праздника. "Я твой друг…" Может, и в самом деле друг? Не такой, как Одиссей, а… ну, в общем, нынешний, постоянный, не из древних времен.

Конечно, с одноклассниками и с приятелями из соседних домов Саньке хорошо. Но… если по правде говорить, не очень-то они горевали, когда Санька уехал в Стрелецк. Вернулся – обрадовались, а пока его не было, наверно, и не вспоминали. Или так вспоминали, между прочим. Даже Митька Данков ни разу не собрался заехать в гости, хотя и обещал осенью… Ребята, конечно, не виноваты, такая уж человеческая жизнь. Но насколько эта жизнь была бы лучше, если бы с кем-нибудь подружиться накрепко и на веки вечные…

Санька трогал в кармане выпуклый черепок, улыбался и тихонько говорил:

– Ладно, я приду…

Он пришел, а море закапризничало. Почему-то не хотело пустить Саньку на встречу с незнакомым другом. Может быть, приревновало к Одиссею?

Нет, оно не хмурилось, не штормило, день стоял безоблачный, синий. Но шла на берег ленивая волна, по пляжам вытягивались пенные языки, гальку слегка перемывало, зеленая вода перекатывалась через камни, и у них вскипали гребешки. Этого было достаточно, чтобы сделать бухточку с тайником недоступной.

Но как это недоступной? Зря, что ли, Санька шел?

А если друг уже добрался туда и ждет?!

Санька промчался над обрывом и заглянул в бухточку сверху. Там было пусто. Но еще, наверно, рано. Он придет и увидит, что Саньки нет. Тогда что?

А может, в тайнике лежит для Саньки новое письмо?

Санька просто заметался. Ждать здесь? Но как они с незнакомцем друг друга узнают? Спуститься с обрыва? Ну… Санька же не альпинист. И хотя бы веревка была…

А может, все-таки пробраться по камням?

Санька по бетонной лесенке сбежал на пустой пляж под колоколом. Ярко-желтый от солнца мыс – неровный, с обглоданными горизонтальными пластами камня закрывал от Саньки его бухточку. Камни тянулись вдоль этого скалистого выступа, и весь путь по ним был метров пятьдесят. Волны то откатывались, то накрывали камни будто полуметровым слоем стекла. И тогда у обрыва взлетали брызги.

Но были моменты, когда море делало передышку. Волны становились слабенькими и словно приглашали Саньку: "А ну, рискни. Видишь, мы совсем безобидные".

И, конечно, он рискнул. Просто ничего другого не оставалось. Переждал Санька очередной накат крупных волн и прыгнул на первый камень. На второй, на третий…

Залило кеды, но это ерунда. Наверно, он проскочит. Скользя, балансируя, хватаясь за ребра скалы, Санька шагал и прыгал по облепленным зеленью плитам и верхушкам камней. Над ним нависали козырьки обрыва. Берег был в тени, и от него больше, чем от моря, несло соленой сыростью.

Море перехитрило Саньку. Сперва оно только слегка пугало его, заливало ноги по щиколотку, но вдруг подкатило плоскую, без гребня, волну, и вода сразу оказалась выше колен. Она, эта упругая вода, толкнула Санькины ноги к берегу, потом отступила и сильно потянула их за собой. Хорошо, что Санька стоял на плоском шероховатом камне. Он замахал руками, вцепился в щель на скале и удержался. Но тут же поднялась другая волна – Саньке по пояс. Она мягко, но властно качнула Саньку к обрыву, и он трахнулся плечом и головой. Но снова успел вцепиться. Однако это не помогло. Уходя, волна рванула Санькины ноги за собой, он не удержался. Вода поволокла его от берега. Он упал на спину и застрял в камнях.

Волна откатилась. Тело сразу отяжелело и застонало от ссадин и ушибов. Но Санька вскочил и рванулся вперед. Сейчас уже было не до игрушек, речь шла о его, Санькином, спасении.

А море шутило с мальчишкой опасные шутки. Такое ласковое, синее вдали, оно подогнало к берегу волну выше прежних. Волна эта играючи сняла Саньку с камня, приподняла и ударила о скалистую стенку со слепой, нерассчитанной силой. Рядом крыльями взметнулись брызги. А волна с насмешливой легкостью, даже с ласковостью, отнесла обалдевшего Саньку от скалы метров на пять. На глубину.

И он понял, что теперь надо только одно: подальше от берега! Если его еще раз так грохнет, руки-ноги переломает!

Санька замолотил руками, рванулся от обрыва, нырнул под новый накатившийся гребень. Этот водяной вал опять поднес его к обрыву, но Санька оттолкнулся от скалы ступнями и, забыв про боль от ушибов, поплыл вразмашку. Скорее, скорее!

Следующая волна то ли пожалела его, то ли была послабее. А может, он и правда успел отплыть далеко. В общем, о скалу его больше не било. Но Санька все махал и махал руками, пока не выдохся.

Наконец он остановился. Очередной гребень приподнял Саньку, он оглянулся. Можно было возвращаться. Надо взять чуть левее, и волны сами выкатят его на пляжик в их с Одиссеем бухточке. Санька отдышался, отплевываясь от горькой воды, и метров двадцать неторопливо плыл вдоль берега. Берег был совсем недалеко, но волны теперь не толкали к нему Саньку. Они лишь покачивали мальчишку, который перехитрил их, словно просили прощенья за слишком жестокую игру.

Санька повернул к бухточке. Он по-прежнему плыл не торопясь. Волны сами должны были помочь ему. Они сделались ласковыми и послушными, теплые такие, мягкие. Правда, в тихой мягкости и ласковости начали болеть отбитые места и царапины. Однако Санька знал: это пройдет. Вот выберется он на берег, потрет синяки и шишки, разомнет стукнутое плечо… Сейчас…

Но берег не делался ближе.

Совсем недалеко был берег, но… он нисколечко не приближался. А может быть, даже отодвигался потихоньку.

Когда Санька понял это, он сперва просто удивился. Но почти сразу чуть не захлебнулся от удара страхом. Он вспомнил разговоры о коварстве прибрежной волны, которая вроде бы толкает к земле, а на самом деле потихоньку относит пловца в море.

Санька не был умелым пловцом. Конечно, он еще в дошкольном давнем детстве научился не бояться воды, нырять с открытыми глазами, плавать вразмашку и брассом, качаться на волнах, но он никогда не заплывал далеко. Сколько он сейчас продержится? Сразу Санька почувствовал, какие тяжелые кеды, как мешает рубашка… Что же будет?

"Ну-ка, без паники!" – велел себе Санька. Перевернулся на спину, чтобы отдохнуть. Но тут же небольшой, почти шутливый гребешок плеснул ему в глаза и в рот. Санька закашлялся, ушел под волну. Его перепуганное сердце забухало с такой силой, что под водой он услышал будто гулкие удары молотка. Рванулся вверх.

Да что это?! Так глупо, ни за что потонуть рядом с берегом? В такой солнечный день, когда так все хорошо кругом? Вон яхта бежит под цветным пузатым спинакером, вон в ста метрах резвятся у камней аквалангисты, вон туристы и всякие купальщики-загоральщики на глыбах, рядом с колоннами базилики…

Крикнуть? Стыдно… Да и не услышат за волнами.

Тогда он пружиной распрямил тело, бросил его вперед, отчаянно заработал руками и ногами. Еще, еще, еще! Изо всех сил!

И волны словно поняли, что их коварство не удалось. А может, они просто шутили, и теперь им стало неловко. Они принялись помогать Саньке. И скоро шумливый гребень выкатил его, измученного и побитого, на мокрую гальку.

Санька прокатился подальше от воды, к самой скале, потом сел.

Ух как болели руки, плечи, лоб. И сердце все еще бухало. Но страха уже не было, осталась от него только противная слабость. Санька, постанывая, встал. Оглянулся. Он был здесь один. А ведь наверняка уже есть двенадцать часов.

Боль сразу притупилась, стала неглавной. Главной сделалась тревога: значит, он не пришел.

А может быть, есть письмо?

Санька дотянулся до тайника. Нащупал круглый камень размером со свою ладонь. Выхватил его.

Это был кусок сахарно-белого мрамора. Когда-то он откололся от статуи или колонны, а за тысячи лет волны превратили его в отполированный кругляш.

Тонким черным фломастером, печатными буквами на кругляше было написано:

"Приходи ко мне! Мой адрес…"