Электронная библиотека » Владислав Крапивин » » онлайн чтение - страница 14

Текст книги "Шестая Бастионная"


  • Текст добавлен: 4 ноября 2013, 15:58


Автор книги: Владислав Крапивин


Жанр: Детская проза, Детские книги


Возрастные ограничения: +6

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Что? – не понял Турчаков.

Тогда Санька не сдержался:

– Катерный тральщик. Знать бы надо.

– А-а… – сказал Димка и глянул на Саньку через плечо. – Я не понял. Я спутал с ПКЩ.

– А это что такое? – глупо сопя, спросил Витька Боцман.

Димка всех обвел красивыми своими глазами и разъяснил:

– По-моему, это всем ясно: Профессор Кислых Щей…

Ну и, конечно, смех! Не такой отчаянный, как у Смехотунчика, но все равно… Как горячей теркой по щекам!

Санька не двинулся. Только мускулы напружинились. Самое простое было дотянуться и вляпать Димке. Иногда Санька мог и такое. И сейчас он ни капельки не боялся! Но опять он почувствовал, что бесполезно. Все будут Димочку жалеть, если он пострадает. А если достанется Саньке – так этому Профессору и надо!

Санька помолчал и сказал со всевозможной язвительностью:

– Попроси папочку, чтобы научил хоть немножко разбираться в кораблях.

Димка откликнулся сразу и охотно:

– Папочка в военном флоте не специалист. В рыболовном – другое дело. Или вот в таком… – От вытащил из модной своей сумки два звякнувших кораблика длиной с карандаш. Это были отлитые из металла модельки океанских лайнеров. Аккуратненькие, прямо ювелирные. Саньке так и захотелось потрогать. Он даже пальцами зашевелил в карманах. А другие ребята и в самом деле потрогали. Димка не жалел, пожалуйста. Он сказал:

– "Куин Элизабет" и "Куин Мери". Английские. Папа из Саутгемптона привез.

– Редкая штука, – заметил кто-то в окружавшей толпе.

– Да ну, редкая… – снисходительно отозвался Димка. – У нас в Камышах у любого пацана такие есть.

– Откуда? – простодушно поинтересовался Эдик Рубцов.

– Ну, рыбаки же там, в загранке все время бывают. Вот и привозят всякие интересные вещи.

– Барахло заграничное привозят, – сказал Санька. – Или валюту. А потом ковры в спецмагазине скупают.

Он слышал однажды такие слова от отца. Мама как-то пожаловалась, что с деньгами совсем туго, а вот их знакомые такие-то купили то-то и то-то, когда муж вернулся из заграничного рейса. Тут отец и вспылил… А мама потом почему-то смеялась и говорила, что он, как новогодняя хлопушка: только дерни за ниточку – треск и дым…

Конечно, Санька не был уверен, что Димкин отец, капитан Турчаков, гоняется за иностранными шмотками и скупает ковры. Просто злость взяла Саньку. И отчаянно захотелось, чтобы Димка наконец разозлился, взорвался! У Саньки даже щеки защипало от предчувствия горячей и освобождающей душу драки.

Но Димка не полез в драку. Он спокойно ответил:

– Может, кто-то и скупает, а кто-то пальчики облизывает.

Санька обмяк. И облегченно посмотрел на ребят: ну, теперь-то видите, что за тип Турчаков?

Но они по-прежнему разглядывали модели.


В субботу четвертый «А» писал сочинение на вечную тему: «Как я провел лето». Сначала Александра Самойловна хотела задать его на дом, но передумала:

– Знаю я вас. Будете до ноября тянуть, а мне что делать? Или горло надрывать, упрашивать, или двойками вас заваливать? Пишите в классе.

Санька написал, что летом он никуда не ездил, потому что дома было много дел: в июле случилось новоселье, а с ним всегда полно хлопот. Еще написал, что купался на Солнечном пляже и полюбил гулять в Херсонесе. Конечно, про Одиссея он не упомянул ни словечком. Зато рассказал, что в развалинах и на берегу много находок. Перечисление находок заняло полстраницы, и когда Санька упомянул про автоматную гильзу, он решил, что можно кончать. Он только дописал: "Эта гильза осталась с войны, когда наши моряки и солдаты гнали из Севастополя фашистов. Будущей весной исполнится сорок лет со дня освобождения нашего города". Сперва он хотел добавить: "Мой дедушка тоже воевал в Севастополе", но не стал. Во-первых, точно не известно, в каких местах дедушка воевал, а во-вторых, получится, будто Санька хвастается. Он вздохнул и поставил точку.

Оказывается, он кончил раньше всех. Четвертый «А» еще корпел над тетрадками, слышался шорох ручек и тихое творческое сопенье.

Александра Самойловна, пользуясь тишиной, проверяла дневники. Изредка она обводила глазами класс.

Вот опять обвела, встретилась взглядом с Санькой и спросила:

– А Дальченко почему не пишет?

– Я уже все…

– Да? Любопытно…

– Он же Профессор… – хихикнула на задней парте глупая Светка Яскина.

– Яскина!.. Кстати, Дальченко, что за нелепая надпись на дневнике?

– Где?

– Вот! – Сан-Сама поднесла дневник. – Вот, вот…

Дневник был обернут белой глянцевой бумагой, Сан-Сама требовала, чтобы все сделали дневникам дополнительные обложки. На бумаге чернели крупные буквы Санькиной фамилии, а под ними мелко синей пастой было добавлено: "Проф. К. Щей".

– Не знаю. Я это не видел, – тихо проговорил Санька и покраснел.

– Странно. Твой дневник, а ты не видел…

– Ну не я же это написал! – в сердцах сказал Санька. – Какой-то дурак накарябал, а я при чем?!

– Как ты разговариваешь!

– А как мне разговаривать! – крикнул Санька, глядя снизу вверх. – Опять я виноват, да?! – Он уже не мог и не хотел сдерживаться. Пускай хоть выгоняют из этой дурацкой школы!

И вдруг подал голос Димка. Он встал и очень вежливо сообщил:

– Дальченко не виноват, Александра Самойловна. Это я написал… Извините, пожалуйста.

Александра Самойловна помолчала. Потом сказала медленно:

– Очень нехорошо… А почему ты извиняешься передо мной? Ты должен извиниться перед Дальченко за свой… неумный поступок.

Турчаков посмотрел в мокрые ненавидящие Санькины глаза и серьезно произнес:

– Извини меня, Дальченко. Я больше не буду писать на твоем дневнике "Проф Ка-Щей".

– Кащей… – тут же хихикнули в классе.

Санька рванул из-под парты ранец и сам рванулся с места. И забыл опять про эту проклятую железную стойку. По колену шарахнула такая боль, что тут уж никакими силами не сдержишь слезы…

Всхлипывая и хромая, Санька ушел из класса, ушел из школы. В Херсонес ушел. Там он промыл ссадину соленой водой и этой же водой умылся. А потом рассказал Одиссею про все обиды.

Одиссей сидел рядышком и понимающе кивал. У него тоже были неприятности: опять долго не возвращался с моря отец, болела младшая сестренка, а в школе придирался учитель: "Ты должен быть достоин своего великого имени, а как ты себя ведешь! На письменной табличке семь ошибок! На перемене скачешь, словно кентавр, которому боги помутили разум! Ты забыл, что моя новая палка еще незнакома с твоей спиной?"

– Тебе, наверно, тоже влетит, – вздохнул Одиссей.

– Ну и пусть… – сказал Санька.

– Сан-Сама домой к вам придет и расскажет, что из школы сбежал.

– Ну и пусть…

Санька сел на цоколь сломанной колонны и прислонился спиной к теплому мрамору. Под обрывом небольшие волны пошевеливали гальку. День был жаркий, но с ветерком. Над желтой сурепкой и лиловым цикорием махали крыльями поздние бабочки. Вдоль берега шел под громадными треугольными парусами «Орион». За ним летели чайки.

Санька закрыл глаза. Никуда не хотелось идти. Ни о чем не хотелось думать. Одиссей постоял рядом и тихонько отошел…


Домой к Саньке Сан-Сама не пошла, и в понедельник ему почти не попало. Можно сказать, совсем не попало. Раздавая тетради, Александра Самойловна сообщила:

– Дальченко я поставила четыре. Можно было бы и пять, но в слове «квартира» ты пропустил букву "р"…

– Ква-тира… – хихикнула на задней парте Яскина. Турчаков быстро посмотрел на Саньку и отвел насмешливые глаза.

– Ти-хо… – сказала Сан-Сама. – Но все равно ты молодец, Дальченко… Только бегать из класса больше не надо, за это по головке никого не гладят.

– Это Турчаков виноват, Кащеем дразнится, – вдруг сказала Эмка Ковальчук.

– Все хороши… А Турчакову я снизила поведение за неделю. Вместо примерного поставила удовлетворительное.

Димка шумно и сокрушенно вздохнул. Кругом засмеялись. А Санька смотрел мимо Димки в окно. На солнечном дворе было пусто, лишь по бетонной ограде прыгали воробьи. В щели между белых дальних домиков синел кусочек моря. Там опять медленно прошел треугольный парус…


Александра Самойловна сказала, что совет отряда бездельничает и все ей приходится решать самой. И она решила: в четверг класс поедет на Малахов курган, а в субботу если все будут себя вести, как нормальные люди, и никто не нахватает двоек они отправятся на экскурсию на один из заслуженных крейсеров Черноморского флота.

Все, конечно, заорали "ура!.." Санька, правда, не кричал, но он тоже обрадовался. Тем более, что последние дни его никто не задевал и почти не называли Профессором и Кащеем. Даже Турчаков. Кстати, Александра Самойловна пересадила Саньку от Турчакова к Эмке Ковальчук. И это было совсем не плохо.

…На Малаховом кургане Санька бывал сто раз. И один, и с отцом, и с Люсей и Гришей. И с отрядом ходили в прошлом году, когда вступали в пионеры. И каждый раз было интересно.

Если бы кто спросил, Санька мог бы тут рассказать про все не хуже экскурсовода. И про батареи, и про штурм, и про разные случаи во время давней осады. И про то, как в сорок втором году артиллеристы старшего лейтенанта Матюхина из единственного уцелевшего орудия прямой наводкой громили подступавших фашистов.

И про последних защитников оборонительной башни, которые дрались тут во время Первой обороны, мог рассказать. И про памятник с высоким камнем и крестом… Когда французы заняли курган, они похоронили в одной могиле всех погибших солдат – и своих, и русских. С воинскими почестями. Французы были, конечно враги, но все же не фашисты. Это были честные враги. И вообще война была тогда хотя и кровавая, но честная. Если уж перемирие, то никто не нарушит – можешь встречаться с противниками и беседовать, будто на прогулке. И над пленными никто не издевался, военных тайн у них не выпытывал. И вообще те, кто сражался, уважали друг друга. Санька читал в "Севастопольском сборнике", как французы везли к себе во Францию наших пленных офицеров на корабле «Шарлемань». Фашисты бы всех сразу в концлагерь или под расстрел, а французы поселили пленных в офицерских каютах…

И когда хоронили Нахимова, батареи противника не стреляли.

И пленные французские офицеры вместе с нашими гуляли в Севастополе, на Приморском бульваре, куда не залетали ядра. Только дадут слово не убегать, вот и все.

Да, другие были времена…

"Но умирать все равно никому не хотелось", – уже не первый раз подумал Санька. Потому что подходили к тому месту, где был смертельно ранен адмирал Корнилов.

Там была плита, а на плите крест из ядер.

Корнилов на этом месте упал, потом приподнялся и сказал:

– Отстаивайте же Севастополь…

…У Саньки есть книга про Синопский бой, про адмиралов Нахимова, Новосильского, Истомина и Корнилова. Такая же старинная, как "Севастопольский сборник". В ней Санька прочитал, что Корнилов не сразу сделался героическим адмиралом. Когда он был молоденьким офицером, то думал не о службе, а о всяких балах да французских романах. Но однажды старый адмирал Лазарев вызвал Корнилова к себе в каюту и устроил ему крепкий воспитательный разговор (наверно, как однажды отец Саньке, когда тот в прошлом году начал валять дурака, до ночи бегал на улице, нахватал двоек и спрятал дневник). Разговор без крика и лишней ругани, но мужской и честный. И Корнилов после этого взялся за ум. Стал у Лазарева лучшим помощником. А потом адмиралом. А когда враги подошли к незащищенному Севастополю, Корнилов так быстро начал строить бастионы и батареи, что французы и англичане побоялись идти на штурм. Начали бомбардировку.

Тогда-то и ранило Корнилова. И он приподнялся и сказал свои слова.

Санька знал, что так и было. "Отстаивайте же Севастополь…" Корнилов произнес это сквозь стиснутые от боли зубы. (Санька сам пробовал говорить это сквозь зубы и получалось.) Санька много раз представлял, как все было. И… даже мурашки по коже. Потому что он очень точно представлял. Как адмирал в луже крови приподнимается и говорит…

Боль, наверно, ужасная. Если коленкой трахнешься и то слезы из глаз, а тут все бедро измолото ядром. И ясно уже, что никакой надежды на жизнь больше нету (а это любому жутко – хоть мальчишке, хоть адмиралу). Но он все равно: "Отстаивайте же Севастополь…"

Сквозь зубы…

До войны здесь стоял памятник, но фашисты его разрушили и переплавили, только груда каменных глыб осталась. Но Санька знал, что к двухсотлетию Севастополя памятник восстановили. Только еще не видел, не был здесь летом…

И вот он, памятник! Такой же, как макет в музее оборонительной башни, только громадный! Все как раньше. И Корнилов, и матрос Кошка сбоку от камня, с ядром в руках… Конечно, нет на каменной глыбе крови, и лицо у Корнилова слишком спокойное. Но слова на камне именно те, его…

Кто-то бегал вокруг, кто-то ушел смотреть старинные пушки на батарее Жерве, а Санька все стоял, подняв голову. Над бронзовым адмиралом тихо двигались белые облака. "Будто фрегаты", – подумал Санька. И тихо обошел памятник.

На задней стороне каменной глыбы прикреплен был бронзовый шит, окруженный тяжелыми, тоже бронзовыми знаменами. А на щите – названия тех мест, где прославился в битвах Корнилов, и кораблей, которыми он командовал. И вот тут Санька заморгал.

Озадаченно.

Досадливо.

Возмущенно…

Потом помотал головой. Перечитал еще, еще…

И забыл, что дразнили Профессором, забыл, что лучше держать язык за зубами. Несколько ребят стояли рядом, и ближе всех Эмка. Ей Санька и сказал:

– Ну, неправильно же!

И начал объяснять. Эмка не перебивала, не спорила старалась понять. Но не смогла. И наконец сказала:

– Да ну тебя. Значит, так надо, раз написано.

– Но почему? Надо же или все по-старинному, как на старом памятнике, или же все по-современному! Ну нельзя же так: половина слов по одним правилам, а половина по другим! «Синоп» без твердого знака, а «Орест» с твердым!

– Может, потому, что Синоп – это город, он и сейчас есть, а «Орест» – это старинный корабль, – заметил рассудительный Вадик Лебеденко. Он был из тех, кто никогда не смеялся над Санькой. И Санька разъяснил ему по-хорошему:

– Тогда почему "Двенадцать Апостолов" без твердого знака? А в «Фемистокле» совсем путаница. Знак стоит, это по старинному правилу, а буква «фэ» современная. Раньше «Фемистокл» через старинную «фэ» писался, у меня в книге про Корнилова есть. Та буква как звено от якорной цепи.

– Какое звено? – не понял Вадик.

– Ну, как «о» с палочкой поперек!

И опять поднялся смех, глупый такой, просто издевательский. И Турчаков, конечно, тут как тут. Хлопает себя по вельветовым коленям и даже повизгивает от хохота:

– Ой, а еще говорит, что не Профессор! «О» с палочкой!

– Я для себя, что ли, спорю?! – крикнул ему Санька. – Рожа ты издевательская, Турчаков!

И, конечно, тут же Александра Самойловна:

– Это что за слова? В таком месте! Турчаков, что опять случилось?

Димка встал прямо, руки опустил по швам и, вежливый, красивый, сказал невинным голосом:

– Мы ни при чем, Александра Самойловна. Это Профессор Дальченко хочет написать на памятнике «о» с палочкой поперек.

И тогда Санька вскипел слезами, рванулся и пнул его. Вернее, хотел, но не успел. Сан-Сама схватила его за рубашку…


…Ну и не взяли его на крейсер.

Сам-Сама сказала, что вдруг ему и там что-нибудь не понравится. Вдруг Дальченко решит, что в названии крейсера тоже не хватает твердого знака (ох как возвеселился класс!), потому что Дальченко считает, что лучше умных и взрослых людей знает где по каким правилам писать (хотя сам пишет "кватира"). И если ему что-то покажется не так, он, чего доброго, снова кинется ругаться и кого-то пинать…

– Командира крейсера, – гнусавым басом проговорил Витька Боцман.

– Нет, – вздохнула Александра Самойловна. – Дальченко хорошо понимает, на кого можно кидаться, а на кого нельзя.

Эмка Ковальчук вдруг сказала:

– А по-моему, Турчаков тоже виноват.

Класс зашумел: непонятно, кто за кого. И затих. Потому что Димка встал.

– Да, – сказал он и всех обвел глазами. – Я, наверно, тоже виноват. Потому что я обещал больше не дразнить Про… Дальченко, но не удержался. Меня тоже не надо брать на крейсер.

Четвертый «А» дружно вздохнул, потрясенный таким благородством. А Санька сощурился и отвернулся. Потому что Турчакову он не верил вот ни на столечко.

– Двуличник, – сказал Санька негромко, но отчетливо.

– Вот видишь, – обратилась Александра Самойловна к Турчакову. – Ты хотя и виноват, но все же вы разные люди. К тому же тебя выдвинули в редакторы, ты должен писать заметку про экскурсию… В общем, кто за то, чтобы Дима Турчаков пошел на крейсер?

И все проголосовали «за», даже Эмка. Только Санька отвернулся и голосовать не стал.


Из школы Санька пошел не домой, а в Херсонес. И там понемногу успокоился. Они с Одиссеем лежали в траве на обрыве у входа в гавань и смотрели, как с моря идет в бухту под веслами корабль. Разноцветный парус был подобран к рею, и корабль с высоким загнутым хвостом и рыбьей головой двигал двумя рядами весел, как щетинистыми плавниками. На палубе возвышались груды пестрых тюков и стояли оранжевые амфоры.

– А того корабля, где отец, все нет и нет, – вздохнул Одиссей.

– Вернется, – сказал Санька. – Ты надейся.

– Я надеюсь. И мама надеется.

– Сестренка поправилась?

Одиссей улыбнулся:

– Бегает уже.

– А наш Тарасик уже стоять научился. Держится за перила в кроватке и все встает. И скачет…

– Красивое имя Тарас, – похвалил Одиссей. – У нас такого нет.

– Это украинское имя. Был герой Тарас Бульба… А Фемистокл – это греческий герой?

– Да, эллинский. Но он давно жил. И не здесь, а в Афинах. Он афинским флотом командовал.

– У нас военное судно было с таким названием, вздохнул Санька. – Бриг. Им тоже герой командовал, Корнилов. То есть он уже потом героем стал. Тоже давно. Сколько же это лет назад? Сто тридцать… А у меня из-за этого «Фемистокла» опять неприятности…

Одиссей глянул встревоженно: он всегда переживал за Саньку. И Санька про все рассказал.

– Почему столько несправедливостей! – сказал Одиссей и стукнул коричневым кулаком по пустой улиточной ракушке (она рассыпалась). – И в древние времена, и в наши, и в ваши… Объясняешь, объясняешь, а никто не слушает… Фемистокла тоже несправедливо обвинили, сказали, что он изменник. Ему пришлось бежать из Афин…

– Ну уж я-то не побегу, фиг им всем, – сказал Санька.

…Потом он пошел домой. В школе он не пообедал и теперь был ужасно голодный. Вспомнил, что в ранце есть яблоко, сел на камень, откинул крышку. Яблоко было пыльное, и, чтобы вытереть его, Санька стал искать в дневнике промокашку. Открыл его и только тогда увидел запись Сан-Самы.

И заплакал.


Здесь я хочу сказать несколько слов о мальчишечьих слезах. Об этом говорят не очень охотно. Считается, что настоящие мальчики плакать не должны. Никогда. Впрочем, по этому поводу иногда возникают сомнения, и тогда в «Пионерской правде» или в журнале «Пионер» появляется очередное письмо:

"Дорогая редакция! Ответьте, пожалуйста, можно ли мальчикам плакать? Мы у себя в классе об этом спорили, но ни до чего не договорились…"

Смешные вопросы. Слезы ведь не спрашивают. Если большое горе, или отчаянная боль, или нестерпимая обида, душа не выдерживает и ничего тут не поделаешь. Иногда и взрослые люди плачут, а не то что мальчишки. И глупо им говорить: "Как тебе не стыдно…"

Стыдно реветь от трусости. Стыдно слезами выпрашивать модные штаны, мопеды или всякое другое барахло. Противно, когда люди пускают слезу от пустяковой царапины или оттого, что им не дали денег на кино или мороженое…

Но яростные слезы из-за несправедливостей! Из-за тех горечей и обид, которые во все века терпели во всем мире мальчишки! Кто посмеет их осудить? И куда денешься, если слез этих было больше, чем воды в Черном море. А если составить список всех взрослых, которые виноваты в этих слезах… Да не составить, не хватит ни чернил, ни бумаги на всей планете.


…Все-таки хорошо, что я не прошел тогда мимо Сандалика.

Гибель «Везула»

В тот вечер, когда Санька отнес на вокзал книгу, погода стала меняться. Солнце село не за чистый морской горизонт, а потускнело и увязло в сумрачной пелене. Ночью разгулялся ветер. Он летел с моря и тащил за собой низкие облака. Санька проснулся рано и увидел, что в косматых летящих клочьях ныряет челнок ущербной луны. Он распахнул окно. Занавеска вздулась, в комнате запахло водорослями и солью…

В классе тоже пахло штормовым морем. Соленый воздух сочился в щели закрытых окон. Тихо звякали стекла. Было пасмурно, только изредка пролетали по стенам светлые пятна: это на миг прорывалось сквозь многоярусные тучи солнце.

После уроков Санька пошел в Херсонес. Он шагал быстро и поеживался. Не от холода. Юго-западный ветер был плотным, но довольно теплым. К тому же на Саньке поверх рубашки была трикотажная безрукавка (мама заставила надеть). А зябкость Санька ощущал от йодистой влаги, которой пропитался воздух, и еще от тревоги. Шторм всегда приносит непонятную тревогу.

Еще вдали от берега Санька услышал равномерный, рассыпчатый грохот. Это волны под обрывами переворачивали и таскали туда-сюда большие камни, перелопачивали тонны гальки.

Море было сумрачно-разноцветным: вдали синевато-сизое, потом тянулись темно-зеленые полосы, а ближе к берегу зеленый цвет светлел и отдавал желтизной. И по всей громаде моря шли, медленно поворачиваясь, белые великанские гребни…

Санька не пошел сразу к обрыву. Царапая ноги в дроке и терновнике, он пробрался к одинокой колонне, тронул теплый, чуть шероховатый мрамор.

Он всегда был теплый, этот мрамор. Саньке даже казалось, что в круглом теле колонны, будто в какой-нибудь тысячелетней секвойе, течет по незаметным сосудикам живой сок. Иногда чудилось даже, что в глубине ласкового камня толкается редкий, но ощутимый пульс. Конечно, это шевелилась жилка в ладони самого Саньки. Но все равно было приятно, и Санька чуточку волновался.

А еще он волновался оттого, что эту колонну тысячу лет назад (или две, или три тысячи – Санька точно не знал, древнюю историю он еще не учил) трогали такие же, как он, мальчишки. И настоящий, непридуманный Одиссей трогал. И словно тепло их ладоней так и осталось в камне.

И от Санькиной ладошки тепло останется.

И когда-нибудь через громадное тысячелетие к этой колонне тоже придет мальчик…

Такого Севастополя вокруг, конечно, не будет, а будет какой-нибудь фантастический город со стоэтажными сверкающими домами, с хрустальными мостами через бухты и с космодромом на мысе Херсонес. Но эта колонна останется. И другие колонны останутся, и памятники, и бастионы, и форты. Люди и сейчас берегут старину, а тогда будут беречь еще сильнее.

И вот мальчик так же проберется сквозь кустарник и тронет мрамор… Какой он будет, этот мальчишка? Ну, понятно, что не в белой Одиссеевой тунике и не в полосатой безрукавке, как у Саньки. Саньке представлялся этот мальчик в чем-то вроде серебристой накидки, словно сотканной из блестящих птичьих перьев. И в широком поясе с кнопками. Нажал одну кнопку – можешь лететь над Землей. Нажал другую – можешь разговаривать с другом, который где-нибудь в другой галактике…

Но из прошлого никого кнопкой не вызовешь. Можно только так: продраться сквозь колючки и тронуть камень.

Он тронет и будет стоять и ждать. Пускай в фантастической одежде и с чудесными кнопками, но все равно похожий на Саньку и на Одиссея. Такой же обжаренный солнцем. И наверняка с такими же синяками и царапинами. И с такими же огорчениями… Может, не взяли на экскурсию на какой-нибудь межзвездный крейсер?

Или тогда уже ни у кого не будет огорчений?

Совсем?

Хорошо бы. Но что-то не верится…


…Я ловлю себя на том, что, кажется, начал сам рассуждать вместо Саньки. Едва ли он думал обо всем этом так четко и подробно. Однако что-то похожее думал и чувствовал (он сам потом, смущаясь, рассказал мне об этом). И о мальчике из будущего думал не раз…


Скорее бы этот мальчик позвал Саньку и рассказал, как у них там…

Жаль только, что это все-таки не по правде. То есть по правде, но не совсем. Потому что, когда тот мальчишка появится на свет, Саньки уже давным-давно не будет…

Санька вздохнул. Такие мысли приходили ему не впервые. Наверно, они к каждому человеку приходят. Но Санька не чувствовал ни особой горечи, ни страха. Обидно, конечно, что он не увидит межзвездные корабли и хрустальные мосты над бухтами, но и сейчас жизнь неплохая (жаль только, что перешел в эту школу). К тому же Санька чувствовал, что ни один человек не умирает до конца, – все равно от каждого что-то остается для будущих времен. Хоть самая капелька. Хотя бы тепло от ладошки в старой мраморной колонне…

Конечно, люди живут по-разному и умирают по-разному. Хорошо бы, как Корнилов. И обидно, если как тот юнга с "Везула"…


Одиссей подошел незаметно и встал рядом. Санька молча улыбнулся ему.

Кругом по-прежнему были развалины, кусты и трава, которую прижимал к камням ветер. Белый город с храмами, лестницами и статуями так и не возник. Потому что сейчас не Санька был в гостях у Одиссея, а Одиссей у Саньки. Уже не первый раз.

…Сначала Санька не решался звать к себе Одиссея. Он боялся, что Одиссей расстроится, когда увидит, какие печальные руины остались от пышного Херсонеса. Но все-таки Одиссей однажды пришел. И не очень расстроился. Потому что рядом с остатками домов, крепостных башен и храмов шумел новый город. И в этом городе все для Одиссея казалось удивительным. Гораздо сказочнее и волшебнее, чем разные мифы про богов и титанов… С тех пор Санька и Одиссей ходили друг к другу по очереди…

…На Одиссее поверх коротенькой туники был серый дерюжный плащ. Его рвал ветер.

– У нас тоже шторм, – сказал Одиссей. – Так и свищет.

– Пойдем на берег, – сказал Санька.

Одиссей кивнул. Он умел сразу угадывать Санькино настроение.

Они спустились по широкой бетонной лестнице, прошли через развалины базилики по мозаичному полу из морской гальки. Шторм совсем рядом грохотал камнями. Холодные капли-картечины ударяли по ногам и по лицу, мелкие клочья пены застревали в волосах. Санькина безрукавка была в бисере брызг.

Потом тропинка пошла вверх, и брызги перестали долетать. Только ветер упруго отжимал упрямых мальчишек от берега. Санька и Одиссей поднялись на обрыв ближнего мыса. Внизу, у обломков скал и бетонных глыб взорванной батареи, равномерно вставали пенные столбы прибоя. Сизо-зеленое море и низкое косматое небо безостановочно катились навстречу Саньке и Одиссею. Ветер стал еще сильнее. Санька снова поежился. Одиссей накинул на него край широкого плаща. Стало чуточку теплее. Санька улыбнулся и спросил:

– Вернулся отец?

– Вернулся. Вчера… Хорошо, что они успели до шторма. А то могло прижать корабль к скалам и разбить в щепочки.

Санька кивнул:

– Могло… Вон там, за тем мысом, разбился фрегат «Везул». Я вчера прочитал про него в старинной книжке…

Одиссей повернулся к Саньке. На лице у Одиссея, как от слезинок, виднелись полоски от высохших соленых капель.

– Расскажи, – попросил он.

…Тридцатидвухпушечный фрегат «Везул» под командой капитана второго ранга Стожевского 2 октября 1817 года вышел из Севастопольской бухты, чтобы следовать к Абхазским берегам. Командир несколько дней ожидал хорошей погоды и теперь с тихим ветром от зюйд-оста благополучно обогнул Херсонесский маяк.

Фрегат был в двадцати милях от маяка, когда ветер стремительно засвежел. Это случилось около пяти часов пополудни. Развело огромную волну. От раскачки тяжелых мачт ослаб стоячий такелаж. Чтобы оказаться поближе к берегам, которые хоть как-то защищали от ветра, командир повернул с левого галса на правый, то есть фактически лег на обратный курс (на большом парусном судне во время шторма это крайне тяжелый маневр). Но когда впереди показался маяк, Стожевский приказал опять лечь на левый галс.

Так «Везул» метался в штормовом море, а ветер делался все страшнее и менял направление. Даже в Севастопольской бухте и в самом городе этот шторм натворил немало бед.

…Мне трудно представить, как именно рассказывал Санька Одиссею о «Везуле». Тем более что по правде-то он даже не рассказывал, а просто вспоминал. Вспоминал страницы из книги "Исторiя крушенiй и пожаровъ Русскаго флота". В книге же написано вот что:

"Ветер… до того усилился, что принудил закрепить все марсели, и фрегат оставался под одними нижними парусами; а между тем, все переходя к SW, ветер сгонял с румба. В исходе 9-го изорвался грот, и при этом еще так сильно кренило, что вынуждены были закрепить фок, оставаясь под одними стакселями. В 2 ч. ночи ветер уже зашел от NW и был столько свеж, что, "прослужив 26 (с якорными) кампаний на разных морях, – говорит Стожевский, – я никогда не встречал подобного", и фрегат все ближе прижимало к берегу… Шел дождь, и темень была такая, что со шханец не видели передних парусов. Чтобы отойти от маяка, стали поворачивать на правый галс; но при повороте изорвался фок-стаксель, и фрегат, оставленный почти без парусов, стало еще сильнее прижимать к берегу. Ветер заходил к N, и отойти не было возможности ни на тот ни на другой галс. Были изготовлены два якоря. В начале 4-го показался бледный свет маячного огня, и, накинув глубину на 17 сажен, бросили один якорь; другой еще не совсем был готов. "Жестокий ветер, как будто под парусами, нес фрегат к берегу", – говорит Стожевский. Через полчаса он ударился всем левым лагом о камни… В это время на эскадре, стоявшей на Севастопольском рейде, спускали стеньги и нижние реи. Удары были часты и сильны; ветер ревел, волны ходили через; ночь темная, гибель казалась несомненною".

Здесь я на минуту перебью автора старой книги, чтобы подчеркнуть одно выражение, которое часто встречается в давних описаниях морских трагедий: "Волны ходили через". Не "через палубу", "через корабль", "через корпус", а просто «через». Этот лаконизм кажется мне выразительнее многих подробностей.

"…Для облегчения фрегата срубили все три мачты, и он вскоре был выброшен совсем на бок. На рассвете увидели, что находятся на западном мысу Казачьей бухты. "К счастию, – говорит командир, – спасен барказ; на нем при помощи офицеров и команды, присланной из Севастополя, все благополучно спаслись, кроме квартирмейстера Ивана Докунина и юнги Андрея Шуширина, бросившихся от страха преждевременно в море".


Когда Санька читал это и когда потом вспоминал, у него даже дыхание сбивалось от тоски и от жалости. И от какой-то обиды. Взрослого квартирмейстера ему, по правде говоря, было не очень жаль, но юнгу… Наверно такой же мальчишка был, как Санька. Небось, дома выпросился в первое плавание и вот не успел даже от берегов отплыть…

Какой же черный и безжалостный шторм был в ту октябрьскую ночь! И какой ужас был в душе у юнги Андрюшки, если кинуться в воду ему показалось не так страшно, как оставаться на палубе!

Он что, спасенья искал в этих жутких волнах? Или шторм уже казался страшнее смерти?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации