Текст книги "Семь фунтов брамсельного ветра"

2

Наверно, он думал, что книжку искать я не буду и “отвалю от причала”. Но меня заело. Пусть не думает, что флотское дело – мужская привилегия. Вот научусь, чему надо, построю себе метровый барк или баркентину, тогда узнает… А кроме того, просто интересно стало: что за книга, по которой легко можно выучить корабельные премудрости…

В тот же день я пошла в районную детскую библиотеку. Но “Фрегата “Виолы” там не оказалось. Посоветовали пойти в городскую.

Раньше я ни в каких больших библиотеках не была записана. Хватало книг дома, а в крайнем случае можно было взять, что нужно, в школьной. Или – если уж надо очень сильно и надолго – купить без всяких магазинных наценок у мамы на базе. Но мама про “Фрегат” ничего не знала. На следующий день я пошла в городскую детскую библиотеку имени С.Я.Маршака.

Здесь две пожилые библиотекарши отнеслись ко мне с полным пониманием, внесли в читательский список (“только потом скажешь номер маминого паспорта”) отыскали в каталоге название книги Захара Волынкина. Но затем опять случилась неудача. Оказалось, что в библиотеке всего один экземпляр и он теперь на руках у некоего Павла Капитанова.

– Судя по формуляру, он, Женя, твой ровесник. Но, в отличие от тебя, большой разгильдяй. Держит книгу у себя уже полтора месяца. Наверно укатил куда-то на каникулы и в ус не дует… – сообщила мне седоватая, очень интеллигентная библиотекарь Анна Григорьевна (интересно, почему она решила, что я – не разгильдяйка?).

Помощница Анны Григорьевны – похожая на нее, как сестра, Анна Константиновна – добавила, что она уже посылала Павлу Капитанову открытку с напоминанием, но результата не последовало.

Я мысленно выругала Павла Капитанова. Но потом подумала, что с такой фамилией зажать корабельную книжку – вполне логично. Тем более, что, судя по всему, кроме этого “разгильдяя” и меня “Фрегатом “Виолой” никто не интересовался…

Обе Анны – Григорьевна и Константиновна – посоветовали мне зайти через несколько дней: может быть, у этого Капитанова “проснется совесть”.

Я сказала, что “может быть”, а пока взяла “Вино из одуванчиков” Брэдбери…

Через неделю совесть Капитанова не проснулась. Через две – тоже (несмотря на повторные открытки). А потом интерес у меня понемногу ослабел…

Лоську, конечно записали в кружок, с большим энтузиазмом. Но радости и успеха ему это не принесло. В конце июля он заявил, что “больше туда ни ногой”. Оказалось, что недавно он на бульваре проиграл подряд две партии (что у взрослых шахматистов вызвало неискреннее сочувствие и сдержанное злорадство). Рассказывая про этот скандал, бедняга даже пустил слезинку.

– Они там в кружке всё долбят: “Осваивай теорию, перенимай опыт…” Ну и вот! Я теперь трех нормальных ходов сделать не могу.

Мы вдвоем поведали об этой беде Илье. Он сказал, что дворцово-школьный уровень для Лоськи только вреден.

– Здесь нужен наставник с неординарным мышлением и склонностью к новаторству… Я поспрашиваю у знающих людей, нет ли в их кругах такого.

Лоська слегка утешился, но ходить на Рябиновый бульвар пока опасался…

Мы с Лоськой (Люка в июле уехала в Казанцево к дедушке) привыкли бродить по разным улицам и “открывать” незаметные, но интересные вещи. То разглядывали кирпичи с фабричными клеймами в фундаментах старых домов, то отыскивали каменные ступени старинных пристаней на берегу нашей узкой и мутной Таволги (когда-то она была чистой и полноводной), то старались выяснить, куда ведут заросшие ржавые рельсы, протянувшиеся от разрушенного элеватора. Рельсы вели “в никуда” – обрывались в бурьянных джунглях за Мельничным переулком. Шурша в сорняках старыми любимыми штанами (в джинсы он, конечно, больше не влезал), Лоська долго лазил в зарослях, пытаясь разгадать “тайну исчезнувшего пути”. Почему-то для него это было важно. Однако тайна не разгадалась…

Один раз Лоська сказал, что отец прислал письмо. Пишет: “Держитесь…” Ему обещали было пересмотр дела, но ничего не вышло…

Случалось, что Лоська подзывал уличную кошку или пса. Звери шли к нему сразу и с удовольствием давали гладить себя и чесать за ухом. Я однажды спросила: почему он не заведет своего котенка. Лоська вздохнул по взрослому:

– Котенок вырастет в большого кота, кормить-то чем? Дома каждая копейка на счету. “А на шахматах много не заработаешь, – мысленно добавила я. – Особенно теперь…”

Хотя со временем Лоська, видимо, обрел прежнее шахматное умение. По крайней мере, на подарок-то мне “заработать”, он сумел.

3

…Все это я вспоминала, когда разглядывала монетки, подаренные дядей Костей. Они снова разожгли мой “корабельный” интерес, и я подумала, что надо наведаться в библиотеку насчет “Фрегата “Виолы”. Я не была там уже больше месяца и книг никаких не брала. Но пойти можно будет только завтра. Потому что наступил вечер…

Пришла мама. Сказала еще раз “поздравляю, детка” и сразу спросила:

– Илья не появлялся?

Узнала, что не появлялся и приготовилась волноваться, но не успела: братец пришел.

Он подарил мне большущую, альбомного формата, книгу Грина в которой были “Алые паруса” и несколько рассказов. У нас есть гриновский шеститомник – почти полное собрание сочинений, – но Илюхиной книге я все равно обрадовалась. Не просто обрадовалась, а даже тихонько заскулила от счастья. Потому что книга была – чудо! С золотыми якорями, синими волнами и раздутыми пунцовыми кливерами и марселями на обложке, с разноцветными иллюстрациями во весь лист.

Я устроилась на кровати, “отключилась от реальности” и принялась листать… Художник оказался замечательный (какой-то А.А.Горцев, я о таком раньше не слышала), все его герои были ну в точности такими, как я их всегда представляла. И Ассоль, и Грей, и “комендант порта” Тильс, и капитан Дюк… А особенно – Том Беринг в “Гневе отца”! Мальчонка в матроске – большеглазый и с оттопыренными ушами – поднял тяжеленный револьвер и целился в смутно темнеющую многорукую страхилатину. И на лице у него беспомощность, страх и в то же время отчаянная решительность. Сейчас нажмет на спуск!.. Был похож этот Том на восьмилетнего Стасика Галушкина, которого зловредные большие пацаны в лагере “доводили” за его тихий нрав и безответность, пока я не вступилась (и был, конечно, крик: “Мезенцева, кто тебе позволил распускать руки!”). Этот Стасик и стал Томом, когда мы с ребятишками из младшего отряда устроили игру в героев Грина…

Где-то он теперь, Стасик Галушкин? Он не из нашего города, а из Ново-Ярцева. Мы даже не попрощались, потому что после скандала из-за вожатой-сволочи Гертруды я махнула из лагеря в одну минуту, не сказав никому ни слова…

Подошел Илья, спросил: “Ну как сей гроссбух”? Я, не отрываясь, показала большой палец.

– То-то же, мучача, – сказал Илья. – Видишь, как я вникаю в твои интересы. И потому ты должна быть со старшим братом вежлива и почтительна…

– Я такая и есть…

– Да? А какие вольности ты позволила по телефону, рассуждая о моей новой знакомой! Кстати, ее зовут Татьяна. Мы будем учиться на одном курсе…

– Вах!.. “Татьяна, милая Татьяна! С тобой теперь я слезы лью; Ты в руки модного тирана Уж отдала судьбу свою. Погибнешь, милая…”

– Все же придется вздуть, – заявил Илюха. Поддернул рукава рубахи и потянул ко мне лапы. Я взвизгнула и у него под локтем ускользнула с кровати. Братец развернулся и сделал лицо вампира. Я отошла. Мы потоптались друг против друга, как боксеры перед решительной схваткой. Илья оказался спиной к кровати – очень удачно.

– Надеюсь, в ближайшие дни свадьбы не случится? А то смотри, сейчас обещают, что скоро можно будет даже с четырнадцати лет, а ты уже…

Илья в ответ зарычал и растопырил пальцы (знает, что боюсь щекотки!) И тогда я дернула его за палец тем самым способом. Илья просвистел мимо меня, бухнулся животом на кровать и лежал так несколько секунд. Потом нащупал на покрывале отлетевшие очки. Надел. Сел.

– Вот балда! Мог ведь разбить… Как это ты?

– А вот так…

– Небось, дядя Костя научил?

– Ну, не Танечка же твоя…

– Покажешь?

– Так и быть… Хотя это не мужской прием, а для слабых девушек, к которым лезут всякие громилы…

Дядя Костя, по правде говоря, научил меня и кое-чему еще. Недавно он сказал: “Женя, времена неспокойные, гадов всяких развелось больше, чем требуют нормальные пропорции. Поэтому девочке твоего возраста надо уметь… если кто-то где-то…”

Он как в воду глядел! Вскоре после этого разговора (и обучения) подымалась я на лифте к Люкиной квартире, на седьмой этаж. В последний момент в кабину всунулся одутловатый дядька с небритыми щеками и бледными глазами. “Девочка, ты на какой этаж?” – и нажал кнопку девятого.

– Мне на седьмой!

– А! Ну, тогда так… – и нажал “стоп”.

– Давай поговорим немножко, девочка… – Он положил мне ладони на плечи. Дохнул табачной вонью…

Интересно, что в тот момент я ничуть не испугалась. Сделала все в точности как надо. Он икнул, вытаращил глаза, сел на корточки, замычал. Я нажала кнопку седьмого, выскочила из кабины, сунула назад в дверь руку, надавила “единичку”. Последнее, что увидела – горестно-удивленную и скомканную болью рожу. “Так тебе и надо. С неделю не сможешь думать о девочках, гад…” И еще целую минуту я была спокойна. Постояла, подышала…

А у Люки меня вдруг затрясло.

– Женька, что с тобой?

К счастью, дома оказалась ее мама. Дала мне воды и кинулась звонить в милицию. Судя по всему, там разговаривали неохотно. Иногда Люкина мама оборачивалась ко мне и спрашивала приметы того подонка, потом пересказывала в трубку… Меня, слава Богу, никуда не вызывали, не допрашивали. А то я, пожалуй, нахамила бы им вместо дельных ответов. После прошлогоднего случая с Ильей, у меня отношение к милиции… в общем, такое же, как у него…

Сейчас мы с Ильей больше не устраивали свалок. Посидели рядышком, вместе поразглядывали книгу. Я открыла картинку с Томом Берингом, рассказала про Стасика. Илья покивал понимающе.

– Знаешь, Женюра, я, кажется тоже был такой же в том возрасте. Посмотри на снимки, поймешь…

– Пожалуй… только темный и очкатый.

– Я не про очки, а про суть…

Мама позвала нас на кухню пить чай. И мы стали пить – Илья и мама с тортом, а я – с любимыми бутербродами, на которых помидоры, майонез и шпроты. Но хотя они и любимые, а обычного удовольствия не было. Какая-то вялость навалилась на меня и ныли мышцы – так иногда бывает перед гриппом. Неужели подхватила вирус? Нет, наверно, просто устала за день.

Я сказала “спасибо, пойду посижу, прочитаю”. Ушла к себе. Задернула занавес, включила лампу. В свете ее по-лимонному зажелтел прицепленный к шторе кленовый лист. Я сняла его.

– Теперь у тебя будет постоянный дом.

Положила лист в книгу – там, где начинался “Гнев отца”. Написала на нем синим фломастером: “23 августа…” и поставила год. Закрыла книгу, чтобы лист расправился, прилегла на нее щекой… И вот тогда случилось это …

Я ничего не поняла, хотя знала, что когда-нибудь обязательно случится. Тянущая душу боль и… все остальное…

– Ма-ма…

Она прибежала, сразу все поняла.

– Ну что ты, Женечка, ничего страшного. Я же тебе говорила… – Принялась возиться со мной, скоро стало легче. Но я плакала (а Илья притих на кухне).

Мама утешала:

– Ничего страшного, со всеми так, привыкай. Такая наша женская доля, природа. Это неизбежно…

…Дурацкое какое-то слово – “неизбежно”. Безысходное. Нет в нем никакой надежды…

“Нихт шиссен!”

1

Мне и раньше приходилось слышать про неизбежность, не один раз. Мы говорили о ней с Ильей, когда по вечерам лежали и обсуждали хитрые проблемы мироздания. Бывало, что брат становился словоохотливым. Вещал через занавес о всяких законах вселенной – как он их понимал.

И однажды он сообщил:

– Дорогая моя, во вселенной полно кавардака и беспорядка, но есть и твердые законы. Они построены на основе неизбежности . Они как скелет, который определяет жесткость мировой конструкции…

Конечно, он больше рассуждал для себя, чем для меня (есть у братца такая привычка), но я все же заспорила:

– Скелеты тоже не бывают постоянные. Живое существо растет и скелет в нем меняется.

– Ты, сестрица, не столь глупа, как выглядишь на первый взгляд. Постарайся понять и вот что. Если скелет даже меняется и растет, это все равно происходит по неизбежной программе. Программа как раз и содержит в себе идею неизбежности. Без нее наступил бы в мире сплошной хаос…

Я сказала, что хаоса на белом свете больше чем достаточно. Начиная от войны в Чечне и кончая дурацким разбеганием галактик, о котором пишут ученые.

Илюха возразил, что война – это частное явление на фоне общего развития вселенной. А галактики поразбегаются и затормозят (да и война в конце концов закончится, потому что идиоты, которые ее устраивают, выдохнутся или перемрут).

– Когда еще…

– Во всеобщем масштабе это “когда” микроскопично… И я повторяю: в природе мироздания есть явления, которые неизбежны …

Тут меня дернуло за язык:

– И смерть?

(И сразу: свист воздуха и летящая навстречу земля…)

Илья быстро и даже как-то обрадованно сказал:

– А вот и фиг тебе. Смерти нет. Он противоречила бы смыслу всеобщего бытия.

– Чево-чево? – спросила я братца его собственным тоном. – А как же тогда…

– Ты глупо принимаешь за смерть временные остановки сознания и перемену одной формы жизни на другую…

– Ты это… буддист или кто там еще?..

– Я мыслящий человек. Любой мыслящий человек рано или поздно приходит к выводу, что смерть невозможна, поскольку сознание бессмертно. Оно может погаснуть на краткий миг, но не навсегда. Если хочешь, можешь называть это бессмертной душой, которая проходит в бесконечной жизни одну ступень за другой… Понимаешь, иначе не было бы в во всеобщем мире никакого смысла. А смысл есть. Мировой Разум на то и Мировой Разум, чтобы осуществлять свою идею…

– А какой он, этот смысл? Для всех для нас? – спросила я с холодком в позвоночнике.

– Думаешь, так легко сформулировать? Ну, подожди… Во вселенной идет громадное строительство. Хаос преобразуется в гармоничную систему…

– Зачем?

– Затем, что, когда эта система… это всеобщее здание будет построено, каждая душа в нем ощутит наконец полное счастье и полную радость… А пока строительство идет, каждый должен вложить в него свой кирпичик. Во всех своих жизнях, которые он проходит одну за другой…

– А террористы тоже вносят свой кирпичик?

– Террористы и всякие другие носители зла их разрушают…

– Тогда зачем Всемирный Разум их терпит? Они тоже неизбежность ?

– Видимо, на каком-то этапе – да. Счастье и совершенство вселенной достигается только в борьбе и споре.

– Ну ладно. А когда оно, это счастье и совершенство, будет достигнуто, дальше что?

– Как что? Это высший результат.

– Подожди… Скажем, достигли мы такого результата. Сидим в этом самом прекрасном здании, радуемся, радуемся счастью… всю бесконечность, что ли? Надоест же в конце концов, если все время так…

Он засмеялся за колыхнувшимся в сумерках занавесом.

– Ты рассуждаешь, как тетя Дуся на грядках с редиской. Что ты знаешь про Время ? Думаешь, оно как твой будильник, который тикает на тумбочке? Оно может быть слиянием бесконечности и мига. Таким, в котором никогда ничего не надоест .

Я помолчала, переваривая Илюхино философское рассуждение. Нельзя сказать, что разобралась в нем до конца, но что-то, кажется, уловила. А он вдруг сказал – раздумчиво так:

– К тому же я уверен, что и в этом конечном счастье будет возможность творчества. Без него, по-моему, полная гармония невозможна…

Я опять помолчала, подумала.

– Слушай, а всякие сволочные души, которые творят только зло, они-то куда денутся? В какой-нибудь подвал под этим “всеобщим счастливым зданием”?

Илья сказал со вздохом:

– Не будет таких душ. В процессе совершенствования мира они должны измениться. Без этого всеобщей гармонии не достичь.

– Как они изменятся? Кто? Гитлер? Сталин? Бен-Ладен? Или те сволочи, что недавно кинули гранату в окно детского сада?!

– Да пойми же ты! Не будет ни Гитлера и никаких других гадов. На то и происходит всеобщее развитие вселенной. Оно перековывает души и постепенно отсеивает всякое зло.

– Медленно отсеивает, – сумрачно сказала я. – Могло бы и побыстрее…

Я думала, он опять начнет говорить про всемирные масштабы и краткость человеческой жизни на их фоне. Но брат лишь вздохнул:

– Что поделаешь…

– Илюха…

– Что?

– А как ты думаешь… Там, когда всеэто будет построено… те, кто потерял друг друга в этой жизни на Земле, они встретятся?

Спросила и сразу испугалась: вдруг начнет говорить, что они, мол, будут уже не те, изменившиеся, с другим пониманием…

Но Илья сказал просто и понятно:

– Само собой. Без этого какое счастье…

И я ему была благодарна.

В то время еще ни я, ни мама не знали, что Илья пойдет на философский факультет. А можно было бы уже догадаться. Ведь и в ту пору он любил порассуждать на такие темы. Особенно со мной. Чаще всего он пытался втолковать мне что такое многомерность и многовариантность миров. Многомерность, говорил он, это значит, что существует рядом с нашим пространством еще множество других (параллельных, как их именуют в фантастике) пространств. Одни похожи на наши, а другие – ни чуточки, там все иное. И таких миров бесконечное множество. А многовариантность – это когда природа одного пространства (точнее пространства-времени) может перебирать и повторять варианты одних и тех же событий и менять их, пока не выберет самую подходящую комбинацию. Только мы, к сожалению, этого не замечаем.. И кроме того (это самое поганое) обычно оказываемся не в самой хорошей комбинации.

– Да уж…

Зато, вещал мне Илья, люди постепенно обретают возможность сами строить новые варианты пространств. С помощью компьютерной техники, которая развивается с невероятной стремительностью. Пока еще это так называемые виртуальные пространства, то есть живущие в рамках магнитной памяти. Но в конце концов будет найден способ, чтобы “переводить их в материальную сферу”. То есть делать настоящими. И близость этой новой эпохи требует серьезного научного осмысления.

Я спросил: на фига нам делать настоящими эти компьютерные пространства, если всяких параллельных миров и без того бесконечное множество?

Илюха пожал плечами:

– Это, мучача, тоже неизбежность. Развитие мысли не остановить.

– А как ты думаешь, научатся люди проникать в параллельные миры? Или это всегда будет фантастикой?

– Когда-нибудь обязательно научатся. Может быть, скоро…

– А может быть… ты уже умеешь? – спросила я с подначкой, но и… с капелькой жутковатой надежды (потому что вон какой он всезнающий, копающий всякие загадки вселенского устройства).

Илья не стал ни отшучиваться, ни мудрить. Сказал устало так, почти по-стариковски:

– Кабы знал, ухватил бы маму и тебя под мышки и куда подальше из этого пакостного пространства…

Я его поняла. Разговор был вскоре после того, как Илюха побывал в милиции. Случилось это в прошлом декабре, незадолго до Нового года.

2

Илья был тогда еще школьник, в одиннадцатом классе. Шел он с уроков и, как назло, один, без приятелей. На углу Октябрьской и Паровозной остановили его двое в сизом камуфляже и с автоматами.

– Тормози, школяр. Документы…

У Ильи какие документы, из школы идет парнишка. Он так и сказал.

– Паспорт надо всегда иметь при себе. Не слыхал?

Илья сказал, что не слыхал. Да еще дернуло его за язык:

– На кавказца я вроде не похож…

Они посмотрели на него, друг на друга.

– Это мы выясним, на кого ты похож… Куда идешь?

– В книжный магазин.

– Читатель, что ли? – хмыкнул старший сержант с белесыми глазами и подбородком шире лба (о нем еще будет речь, а пока пусть называется Мордастым).

– Читатель, – согласился Илья. – Разве нельзя?

– Ты повозникай! Сейчас скушаешь очки и будешь не читатель, а разъе…ль.

– Вы какое имеете право так… – начал Илья (потом сам признавал, что была это великая глупость; с ними – о правах!).

– Интеллигент, – гоготнул Мордастый. – Небось декларацию прав знаешь. Идем…

– Куда?

– Для выяснения…

– Никуда я не пойду! – Это была, конечно, вторая глупость. Они заломили ему локти и легко, будто сноп соломы, поволокли в отделение. Приговаривая при этом о сопротивлении сотрудникам правопорядка, которые при исполнении…

Отделение было почти рядом. Илью впихнули за решетку (ну, прямо как в кино, говорил он потом), но скоро привели в какой-то кабинет. Там кроме Мордастого и его напарника (худого и белобрысого) были пожилой морщинистый старшина и молодой офицер (кажется, младший лейтенант). Но они почти сразу ушли, офицер при этом сказал Мордастому:

– Ты, Панкратьев, это… по обстоятельствам.

Мордастый Панкратьев слегка поржал. Белобрысый сел за стол, придвинул бланк.

– Фамилия, имя-отчество, год рождения.

Илья сказал.

– Не кособочься, прямо стой, когда отвечаешь, птенчик… Адрес!

Илья сказал адрес.

– А чем докажешь? – спросил Мордастый, зевнул и потянулся.

– Давайте, я маме позвоню…

– Позвонишь потом в морг. Чтобы забрали отсюда. А пока не хрюкай.

– Но задержанный имеет права позвонить!

– Может, тебе еще адвоката? – опять зевнул старший сержант Панкратьев. – Раздевайся…

– З-зачем?

– Для досмотра! Шмотки на стул и руки по швам!

Они и правда заставили его раздеться. Не знаю уж, до пояса, до трусов или совсем… (Я многого не знаю точно, мне ведь это известно даже не со слов Ильи, а со слов мамы: он рассказывал ей, а она потом уж мне и, наверно, не все…).

– А это что! – злорадно завопил Панкратьев. – Давно кололся последний раз, козёл?!

У Ильи на вене был след от иглы, он только накануне сдавал кровь из вены, для анализов, которые требовали в военкомате.

– Это же в поликлинике!

– В …, а не в поликлинике! У кого отовариваешься, гнида?!

– Неправда! Я докажу!

– Докажи, докажи… Гашкин, погляди у него в карманах, нет ли пакетика с дурью? Наверняка есть…

Белобрысый Гашкин охотно оставил протокол и покопался в Илюхиной одежде. И, конечно, отыскал белый крохотный пакетик с порошком…

– Ну и все, – с удовольствием сообщил Панкратьев. – Остальное, как говорится, дело следствия. Лет на пять окажется мальчик без мамы, пора привыкать…

Илья говорил потом (опять же маме), что после этого он почувствовал себя как в полусне. Или даже в бреду. Будто все это не с ним, а какое-то дикое кино…

Панкратьев вдруг поскреб мясистый подбородок.

– Хотя можно и так… Гашкин, есть у нас какой-нибудь недавний “висячок”?

– Разве что киоск на Фрунзенской?..

– Вот и в жилу!.. Ну-ка руки по швам я сказал! Где был позавчера в двадцать один ноль-ноль!

– Дома был…

– Про то, что дома, это мамочке расскажешь. А здесь – то, что было по правде! С кем ломали киоск на углу Фрунзенской и Блюхера?.. Да быстро, с-сука!!! – вдруг заорал он. – А то оторву … и сожрать заставлю. Собственным поносом умоешься, читатель долбаный!

Неизвестно, правда ли они хотели приклеить Илье какое-то дело с киоском или с “дурью”. Может, просто решили поразвлекаться с беззащитным очкастым “ботаником”. Илья тем более этого не знал. А Панкратьев опять шепнул что-то Гашкину и с хохотком, спокойно спросил Илью:

– Видишь в углу вон тот предмет?

В углу стояла хоккейная клюшка.

– Эту штуку, – сказал оскалясь Панкратьев, – засовывают неразговорчивым пацанам в то самое отверстие. Рукояткой вперед. И по-во-рачивают. И мальчики становятся разговорчивыми… – Он шагнул в угол, хотел, было, взять клюшку, но вдруг словно передумал, ушел за дверь и поманил оттуда Гашкина. Тот сказал Илье “стоять” и тоже вышел. Дверь они прикрыли.

Илья говорил потом, что он в тот миг очнулся. Секунду стоял неподвижно, потом схватил стул и засунул его ножку в ручку двери. И кинулся к телефону. К счастью, телефон был с прямым выходом в город.

– Это база? Валентину Ивановну Мезенцеву, пожалуйста!. Это сын звонит, срочно!.. Мама, меня забрали в милицию, ни за что! Просто так, на улице, в седьмое отделение, на Октябрьской! Издеваются! Позвони кому-нибудь! Их начальству, что ли! Или дяде Косте! Скорее!..

Дверь дергали и били. Орали. Илья бросил трубку, подождал, когда на несколько секунд перестали ломиться, выдернул стул, сел на него. Они ворвались, сразу сбили Илью на пол, ударили ногами, потом подняли, ударили снова, в поясницу. Но он уже не боялся. Он даже не понимал, что они ему кричат, брызгая слюнями в лицо. Он ждал… и дождался. Удивительно громко затрезвонил аппарат.

Гашкин взял трубку. Мигнул. Протянул трубку Панкратьеву. У того слегка похудела мордастая рожа.

– Да… так точно… У нас… Так точно, товарищ п’полковник… Это же в целях профилактики, по указу… Но ведь откуда же мы… Есть, товарищ п’полковник… – Он обернулся к Илье. – Сразу не мог сказать, что ли?

– Что сказать?!

– Чей ты есть сын… Одевайся. Гашкин, помоги парнишке… Щас отвезем домой.

– Обойдусь, – сказал Илья. Потом он признался маме, что испугался: увезут куда-нибудь и головой в прорубь. Чтобы концы в воду. Недаром ведь был недавно очерк про ментов-отморозков которые сперва избили полковника ФСБ (не знали, кто он), а потом нашли у него в кармане документы и пристрелили в лесочке, чтобы не отвечать…

– Да ты чё, Илья, – уже по-приятельски заприхахатывал Панкратьев. – Ты обиду не держи, это служба наша. Отвезем, как велено, это подполковник Будимов приказал, из областного…

Услышав про Будимова, Илья слегка успокоился.

Брата привезли к дому на милицейском газике, Панкратьев дружески похлопал его по плечу. Илья выпрыгнул из машины, плюнул.

Дома он ничего не сказал мне, только ходил по всем комнатам, стискивал кулаки и поматывал головой. Я понять не могла: “Илюха, что с тобой?” – “Ничего… Ерунда…” Но скоро примчалась мама. На машине директора базы она сперва прикатила в милицию, там Илью уже не застала и кинулась домой.

– Илюшенька!.. Господи… Они тебя били?

Он и маме сперва сказал: “Ничего, ерунда…” И вдруг… разрыдался. Да так, что мы с мамой успокаивали его с полчаса. И водой, и даже валерьянкой.

– Ну почему, почему такие гады?! – вздрагивал он. – Идешь по своим… по родным улицам… и вдруг… И могут ведь с дерьмом смешать, растоптать, превратить в кого угодно! Ничего не докажешь! Ты им про права, а они… про клюшку…

– Ну, хватит, Илюшенька. Все уже кончилось…

Он вскинул мокрое лицо.

– Кончилось? Где?.. А если завтра снова?.. А сегодня… если я был бы не сын капитана Мезенцева, а сын дворника?!

– Успокойся. Виктор Викторович обещал, что во всем разберется.

Виктор Викторович и был подполковник Будимов. Папин бывший сослуживец. Они оставались приятелями даже тогда, когда папа ушел из милиции. По крайней мере, Будимов в ту пору нередко заглядывал к нам и даже шутливо ухаживал за мамой. Ему мама и позвонила сразу после Илюхиного “SOS”. Надо сказать, Виктор Викторович отреагировал моментально.

Однако Илья отозвался:

– Кто разберется? Ворон ворону глаз не выклюет…

– Ну как ты можешь так говорить! Смотри, он же сразу…

– Да. А если бы не ради меня… и тебя… Если бы ради правды? Он бы тоже “сразу”?!

Мама только головой покачала…