Текст книги "Рыжее знамя упрямства"

Владислав Крапивин
Рыжее знамя упрямства

Вступление
Свой человек в Гаванском

1

Шестиклассника Вячеслава Словуцкого в отряде никогда не звали Славой или Славкой. Говорили "Словко". Как бы склеивали имя и фамилию в одно короткое слово. С чего это повелось, он не помнил. С давних пор он был Словко – не только для других, но и внутри, для себя самого. К этому имени он привык так же, как ко всей отрядной жизни. К отрядным обычаям, к отрядной форме, к уверенному ритму отрядных сигналов и к отрядным правилам…

Эти правила, кстати, не позволяли вахте заменять мытье пола поверхностным маханьем шваброй и размазыванием сырой пыли по линолеуму. Однако новички – четвероклассники Глеб и Валерка – этого еще не понимали. Жизнь приучила их, что добросовестно дежурить следует лишь под неусыпным оком классной руководительницы или под угрозой записи в дневнике. В общем, школьное воспитание. Простая истина, что на суше привычка к мелкому разгильдяйству может обернуться бедой во время плавания, была им уже известна, но пока так, теоретически. Горького опыта корабельных ЧП эти люди еще не обрели. И чтобы не пришлось обретать в будущем, Словко добродушно сказал:

– Господа вахтенные, шагом марш ко мне.

Они охотно прошлепали босыми ступнями по мокрому полу. Озорно вытянулись, вскинули швабры «на караул».

– Молодцы… А теперь взяли вёдра, и тащите чистую теплую воду… Да каждое вдвоем, а то риф-сезни в брюхе развяжутся…

Глеб и Валерка не были лодырями. Бодро приволокли одно за другим два полных ведра.

– Теперь брысь от кингстонов, – велел Словко. Он сдернул кроссовки и носки и пинком опрокинул вёдра. Взял швабру.

– Смотрите… Сгоняете грязь в одно место, собираете в ведро, потом окатываете линолеум чистой водой и вытираете тряпкой. Танцуйте веселей, как на горячей железной палубе. Должны уложиться в десять минут. Ясно?

– Ага! – гаркнули они. Оказалось, что занудное мытье пола может стать азартным делом.

Глебка, правда, спросил:

– А если не уложимся, тогда что?

– Страх подумать, что , – пообещал Словко и сел на подоконнике – делать запись в вахтенном журнале за истекшую половину дня. Запись получилась не длинная, поскольку ничего особенного нынче не произошло. То есть произошло, но Словко упомянул об этом одной короткой фразой – из скромности.

Конечно, за десять минут Валерка и Глеб не управились, но страшного не случилось. Они унесли ведра и швабры в кладовку, обулись, вопросительно встали перед командиром вахты.

– Герои, – сказал Словко и прыгнул с подоконника. – Только ликвидируйте свою обормотистость.

Они понятливо поддернули форменные шортики (без ремней еще – новички же), заправили в них оранжевые рубашки с черными гладкими погончиками кандидатов, лихо дернули на левое ухо флотские береты с маленькими якорями. Вопросительно глянули опять.

– Давайте ваши клешни и брысь по домам, – распорядился Словко. Он обменялся с отдежурившими кандидатами рукопожатием. Те дурашливо сделали поворот кругом и замаршировали через «каминный» зал (главное помещение «Эспады», где на стене был нарисован масляной краской пылающий камин). Но в коридоре – Словко видел это через распахнутые двери – они стали серьезными. Добросовестно отдали салют эмблеме отряда, что висела над выходом. («То-то же», – сказал про себя Словко). Ребята прихватили с вешалки зонтики, бухнула наружная дверь.

Словко обулся и понес журнал в кают-компанию.

Там, погруженный в книги и записи, устроился за обширным письменным столом Даниил Корнеевич Вострецов – старший флагман флотилии. Словко добавил к тетрадям и книгам на столе вахтенный журнал.

– Корнеич, у меня всё…

– Угу, – он не поднял головы.

Словко придал голосу некоторую официальность:

– Господин гросс-адмирал! Вахту сдал. Дозвольте сделать «брысь домой»?

Корнеич, по-прежнему глядя в бумаги, помахал над плечом растопыренными пальцами:

– Брысь домой, капитан Словко.

Словко не обиделся на такое неуставное прощание, без традиционных фраз и рукопожатия. Чего там, свои люди, можно иногда и без церемоний. Тем более, что Корнеич между делом уронил на Словкину душу капельку меда: «Капитан Словко…»

Улыбаясь про себя, Словко сдернул с крючка в коридоре и натянул невесомую ветровку, салютнул эмблеме над выходом. Это был массивный, покрытый серебристой краской щит с тремя красными треугольниками-парусами и золотистыми рыбами, взятыми из герба города Преображенска. Словко нажал плечом дверь и оказался на улице.

Курточку надел он вовсе не потому, что опасался, будто прохожие станут пялиться на его шевроны и аксельбанты. Форма была для него привычна, как для птахи перья. Да и глазеть могли только случайные люди, а жители здешних кварталов давно уже не обращали внимания на ребят из «Эспады». Просто Словко опасался, что на улице моросит.

Однако не моросило. Правда, пахло недавним дождиком, сырым асфальтом и мокрыми увядшими лопухами, но зябкости не ощущалось. Воздух сентябрьского вечера был теплым и даже таким… снисходительно-ласковым. В сумеречных облаках проклевывались кусочки бледного чистого неба. А деревья стояли еще не пожелтелые…

Словко не пошел на автобус (чего там толкаться) и двинул к дому напрямую: по Профсоюзной, потом через мостик над заброшенными пристанскими рельсами и по улице Кочегаров, которая пересекала Гаванский переулок.

Название переулка не имело отношения к столице Кубы. Дело в том, что переулок уходил к спуску, ведущему на берег. Когда-то там была гавань буксирных пароходов и катеров. Еще в семидесятых годах по реке сплавлялись плоты и ходили сухогрузы. Но с того времени река Сож изрядно обмелела, пристань и буксиры оказались не нужны, а название переулка осталось, как память о двадцатом веке.

Словко не пошел к берегу. (Что ему там делать! У него с друзьями другой берег – широченного Орловского озера!) Просто глянул в сторону реки, вдоль переулка. За рекой пасмурные облака приподнялись, и закатное солнце высветило под ними длинную желтую щель.

Щель была как напоминание. О золотой полоске, сложенной углом и пришитой к нижней части Словкиного шеврона.

Это случилось сегодня. Словко и не ожидал. В середине дня заседал обычный совет, по разным текущим вопросам. И Словко там был, потому что, хотя и не капитан, зато командир вахты – он должен был сделать запись о совете в журнал. И когда все вопросы быстренько обсудили, а Корнеич очередной раз поспорил с Аидой (то есть Аидой Матвеевной) по поводу штурманского класса, вдруг спохватился инструктор Даня Рафалов. Он был не такой пожилой, как Аида и Корнеич, но тоже совсем взрослый, хотя и с ребячьим прозвищем – Кинтель. Кинтель вдруг будто вспомнил:

– Люди, а не пора ли решить вопрос о Словко?

– А чего? – удивился Кирилл Инаков. Кажется, решил, что Словко в чем-то виноват, и собрался заступаться.

– А того, что сколько можно ходить человеку в штурманах? Всю практику оттянул на капитанском уровне…

– Но ведь, если не ошибаюсь, Словутскому нет еще двенадцати и он пока не имеет прав рулевого, – мягко въехала в разговор Аида. Корнеич мельком посмотрел на нее. Наверно, подумал: «Ты, хотя и штатный психолог, но в судоводительские дела не лезла бы…»

– О чем разговор! – вмешался опять Кирилл. – Давно пора. А будет двенадцать, сразу же и сдаст на права.

– Да у него и так все зачеты сданы, – сказал Кинтель. Осталось дотянуть до дня рождения и получить корочки. – Верно, Корнеич?

– Я разве против? – откликнулся тот.

Никто не был против. Даже Аида проголосовала «за» (Корнеич опять глянул на нее).

– Поздравляем, – подвел итог Кинтель.

Быстро так все вышло, Словко опомниться не успел. Столько мечтал о таком моменте, и вдруг – раз и готово!

Обычно это делалось не так. Совет выносил свой вердикт в отсутствие кандидата в капитаны, а потом решение объявляли на общей линейке (и аплодисменты, и марш-поздравление барабанщиков, и зачисление в состав совета). Но раз уж Словко сейчас был здесь, на совете, не выставлять же за дверь. Ну а линейка и барабаны – это можно и потом…

Поощрительно улыбаясь, Аида вынула из ящика стола капитанскую нашивку. Но Словко не захотел такую. Вензель, угольники и якорь были оттиснуты на ней желтой пластиковой краской, а прежняя, штурманская, нашивка Словко блестела с золотыми ткаными полосками.

Ольга Шагалова (командир «Тома Сойера») бесцеремонно сунулась мимо Аиды в ящик и отыскала остаток дефицитной, из золотистых ниток, ленты. У Словко под двумя штурманскими угольниками на шевроне было еще свободное место – сантиметра полтора. Ольга велела ему снять рубашку и принялась тонкими стежками рукодельницы пришивать к черному сукну третий угольник. А остальные хлопали Словко по коричневым костлявым плечам и высказывались в том смысле, что «растут люди», «скоро и во флагманы» и «кой с кого фуршет на палубе фрегата, с шампанским и ананасами». Словко скромно посапывал. А когда надел рубашку, показалось, что левый рукав заметно отяжелел (от невесомой-то полосочки!). Словко незаметно ускользнул в туалет и там от души полюбовался в зеркале капитанским знаком отличия.

Правда, шестиугольный вензель над якорем был по-прежнему из узенькой ленты, матросский, поскольку официальных прав капитан Словутский еще не имел (редкое, кстати, явление – без корочек рулевого, а уже капитан!). Но Кинтель сказал верно: корочки – дело недалекого будущего…

Теперь, на улице, Словко смотрел на солнечную щель, заново ощущая радость своего капитанства. Но… долго смотреть – это как бы хвалиться перед собой. Тем более, что на взгорке, на фоне солнечного проблеска и подсвеченных облаков, возник силуэт мелкого пацаненка. (Догадается еще, что хвастаюсь перед собой! Господи, а как догадается? Но все равно, пора домой…)

Словко сделал пару торопливы шагов и услышал:

– Эй!..

2

В этом «эй» не было ни дерзости, ни нахальства. Наоборот, нерешительность. Наверно, окликнвший просто не знал, как обратиться к длинноногому мальчишке в берете набекрень. Тому, небось, уже лет двенадцать, и говорить такому «мальчик» или «пацан» как-то не с руки, если сам выглядишь первоклассником. А именно так и выглядел тот, кто позвал Словко.

Позвал и… попятился, когда Словко сделал к нему несколько шагов и спросил: «Чего тебе, человек?» «Человек», наверно, звал без особой надежды и ждал, что скорее всего большой мальчишка скажет: «Пошел ты на фиг…»

И вот попятился. И замер.

Словко подошел. Нет, пацаненок был не первоклассник, чуть постарше. Теперь он уже не казался силуэтом. В желтом свете заката искрилась его голова – светлые волосы были короткие и на темени торчали жесткими гребешками. Он был в обвисшем рыжем свитере, из-под которого торчали короткие мятые штаны и ноги в широких резиновых сапожках мутно-апельсинового, как и свитер, цвета. Приоткрытый рот, нос – кукольный валенок, желтые точки в немигающих глазах. А смотрел он… нет, не со страхом. Просто с ожиданием.

– Ну, чего ты хотел? – спросил Словко осторожно, чтобы пацаненок не включил опять задний ход. – Что-то случилось?

– Нет… – выдохнул пацаненок. – То есть да… Помоги мне… пожалуйста.

«Кажется, влипаем в историю», сказали Словко его чуткие нервы. А сам он сказал небрежным тоном:

– Ну, объясняй.

– Там колесо… – мальчишка быстро глянул через плечо. – Тяжеленное такое. Его надо поднять и укатить. Я один не могу…

«Всего-то…», – подумал Словко. Мысль о том, чтобы послать наивного малька подальше не появилась даже в виде легкой тени. Тем более, что на душе все еще теплым зайчиком копошилась «капитанская радость». «А без нее ты прошел бы мимо?» – сунулся сквозь пространство невидимый, но все видящий, слышащий и понимающий Жек. Словко мысленно показал ему язык. И вздохнул:

– Ну, веди…

И они пошли. По Гаванскому переулку. Хозяин колеса торопился впереди (сапожки обрадованно хлопали его по ногам). Переулок был древний, с домишками и перекошенными заборами. Через квартал мальчик остановился и выдохнул:

– Вот… Тут…

У забора возвышалась мусорная куча. Видимо, тоже древняя, поскольку поросла (вернее, проросла насквозь) мелкими кленами и репейником. («И крапивой, черт возьми», – отметил одетый в шорты Словко).

– Да где колесо-то?

– С той стороны… – Пацаненок быстро обошел «заросший курган». Словко – следом. На внутреннем склоне кучи, напротив забора, подмяв сорняки, лежало…

– Ну, ничего себе колесико!

Словко-то думал, что оно будет от грузовика или телеги. Поднатужиться, поднять – и поехали! А это было… даже и не колесо в прямом смысле. Скорее всего – ворот от старинного колодца. Ростом со Словко. Обод – как согнутая в кольцо балка. Вместо спиц – могучие брусья. Они расходились от ступицы (размером с ведро) не лучами, а двойным крестом. Два бруса шли параллельно, а еще два были наложены на них поперек. А концы их врезались в обод с внутренней стороны. От колеса пахло древесной плесенью. И ржавчиной – поскольку к ободу сбоку было прибито плоское железное кольцо, а из ступицы торчала трубчатая ось.

– Где ты раскопал этот экспонат? – сумрачно поинтересовался Словко.

– Он тут и лежал… – прошептал пацаненок.

– Понятно…

Мальчишка сказал все тем же грустным шепотом:

– Я его пробовал поднять. И даже чуть-чуть получилось, но потом оно упало на меня. Еле выбрался…

– Хорошо, что жив остался…

– Ага, – согласился пацаненок и вытер ладони о свитер.

Словко взялся за могучий обод, поднапрягся. Ого!.. И как этот цыпленок ухитрился приподнять такую тяжесть? У Словко «затрещали в брюхе на риф-сезнях все узлы». И тут же появилось понимание: «Я сделал все, что мог». С чистой совестью можно было сказать: «Извини, дорогой мой, это работа для слона. Собирай где-нибудь бригаду, а у меня куча других дел…»

Мальчишка посапывал рядом и смотрел с печальным пониманием. Что-то такое он и ожидал услышать.

Словко выпрямился, потрогал (несколько картинно) поясницу, задрал ветровку и отцепил от пояса мобильник. Та-ак… Кто тут живет ближе всех?

Для начала он вывел на дисплей позывной «Несс». Близнецы откликнулись сразу (Ксеня или Игорь, не поймешь – голоса одинаковые).

– Нессоновы, это Словко! Я в Гаванском переулке, на пути к реке. В квартале от Кочегаров. Ребята, «Мэйдей»…

– Ага, – сказал Нессонов (или Нессонова). – Жмем…

Затем Словко вызвал Кирилла Инакова. Сообщил то же самое. Кирилл оказался многословнее Нессоновых, он спросил:

– Сколько их там? – Видимо, вообразил несчастного Словко, окруженного злодеями.

– Да не то! Просто надо выручить одного человека!

Было слышно, как Инаков завопил в пространство: «Ма-а, мне некогда, вызывают по срочному!..»

Оставалось ждать.

– Это недолго, – снисходительно объяснил Словко притихшему рядом «цыпленку». Тот смотрел с недоверчивой надеждой. Что-то, видимо, уже понял, но, конечно, не все.

Словко спросил:

– А зачем тебе это колесо?

Мальчишка, видимо, ждал такого вопроса. Ответил со вздохом:

– Я и сам не знаю. Только очень надо, чтобы оно вертелось…

– Ну, понятно, – кивнул Словко. Было вовсе не понятно, где и как должна вертеться эта махина, однако уточнять Словко не стал. Иначе получилось бы, что он выпытывает тайну в обмен на обещанную помощь… Чтобы встретить ребят, он вышел из-за кучи.

Примчались взмыленные Нессоновы. Смуглые, белозубые, в одинаковых спортивных костюмах – не поймешь, где брат, где сестра.

– Вот мы… А где «Мэйдей»?

Словко не успел ответить: вспарывая велосипедом лужи подлетел Кирилл.

– Что случилось-то? «СОС» по всем морям!

– Пошли… – Словко завел Кирилла и близнецов за «курган». – Вот человек. Вот его колесо. Оно для него совершенно неподъемное. А надо его куда-то откатить. Он скажет куда…

Кирилл запыхтел. Повертел шеей в вороте просторного (как у пацаненка ) свитера.

– Мальчик спятил… Я про тебя, Словко! «Мэйдей» сигналится, когда реальная угроза для жизни людей, а ты… Шуточки…

Словко был готов к таким упрекам. И сказал, что не шуточки.

– Этот человек пытался управиться с колесом один. И будет продолжать, если не помочь. А его один раз уже придавило. По-вашему, не угроза?

Кирилл попыхтел еще, но больше не возражал. Судя по всему, пересмотрел свою точку зрения.

– Чего спорить-то? – рассудил Игорь. – Взяли да покатили, поскорее. Мы голодные. А дома пирог с горбушей…

И они «взяли». То есть уцепились за обод. Колесо осознало, что спорить с пятью дружными работниками нет смысла. Оно как бы вздохнуло, посильней запахло плесенью и нехотя встало на ребро. Посыпались крошки и сухие листики.

На колесо налегли – кто уперся в обод, кто в торчащую с двух сторон ось-трубу, кто в спицы-брусья. Выкатили из-за кучи. Действовали слаженно.. Только хозяин колеса тыкался то туда, то сюда, не умея найти себе место.

– Ты… – начал Кирилл и, кажется, чуть не сказал «не путайся под ногами», но вовремя перестроился: – Ты лучше топай впереди с велосипедом и показывай, куда катить… это чудовище…

– Это недалеко! – Пацаненок ухватил велосипед за руль и обрадованно зашагал в сторону реки (сапожки хлоп-хлоп). И все время оглядывался. Наверно, он еще не совсем поверил в случившееся. В эту чудом явившуюся подмогу! Ни о чем таком он, конечно, в своей жизни не слыхал, ничего подобного не видел. (Разве что в фильме про Тимура, но едва ли он смотрел это старинное кино.)

Еще раз оглянувшись, мальчик свернул в проход между заборами. Там тянулась в чаще сорняков тропинка. С заметным подъемом, между прочим. Пришлось подналечь. Кривой дощатый коридор наполнился сопеньем, кряхтеньем и треском сухих стеблей. И поминанием всякой морской нечисти. Но длилось это недолго. Слева в заборе обнаружилась широкая дыра, в которую, по словам проводника, и требовалось протащить колесо. Протащили. Правда, Кирилл сказал, что это «колесо моей несчастной судьбы, у меня сместились позвонки и я навеки буду инвалидом».

Зато оказалось, что уже пришли.

Здесь было узкое пространство. С одной стороны высокая кирпичная стена (видимо, брандмауэр снесенного дома), с другой тоже стена, только из старых, пахнувших сыростью бревен. Ширина – метра полтора.

– Ну – и? – сказал Кирилл, привыкший все доводить до конца.

– Надо теперь его поднять. Вон туда… – нерешительно объяснил хозяин колеса. Наверно, опасался: не слишком ли многого он требует от великодушных помощников?

Над головой еще светилось небо, но здесь густели сумерки (и стоял запах остывших лопухов, и лопухи эти лизали ноги влажными шершавыми языками, и было таинственно, как на задворках средневекового замка). В сумерках, однако, можно еще было разглядеть, что по кирпичной стене в метре от земли тянется выступ. На выступе лежал обрезок доски. А в полуметре от стены торчало из лопухов тонкое бревно метровой высоты. Ясно, что было врыто специально (готовил место малец!).

Теперь надо было приподнять колесо и положить ось одним концом на доску, другим на срез бревна. Поднатужились с двух сторон – все, кроме Ксени, которую Игорь не пустил (не женское дело). Ухнули, закряхтели, подняли. Положили. Колесо медленно поворачивалось, шелестело ободом в лопухах. Пацаненок повис на ободе, потянул вниз. Колесо нехотя завертелось.

– Ось при вращении быстро съедет с подпорок, – сказал Кирилл. – И раздавит человека.

– Не съедет! Я с двух сторон во-от такие гвозди вколочу, – быстро объяснил мальчишка и развел перед собой ладошки. Он словно боялся, что ему не поверят и снимут колесо.

– Вколотить надо сразу, – решил деловитый Кирилл. – Один не справишься.

– Да! Хорошо! Я сейчас!.. – Мальчишка нырнул в репейную чащу и тут же вернулся с пучком гвоздей-костылей и могучим молотком.

Кирилл покрутил головой. Углядел, несмотря на сумрак, в бревенчатой стене широкую щель. Взялся за велосипед, который вслед за колесом втащил сюда «проводник». Приподнял, всунул в щель рукоятку руля. Старенькая складная «Кама» оказалась поставленной на дыбы. Кирилл щелкнул динамкой, повернул фонарик, завертел переднее колесо. Широкий световой конус рассек сумерки, разом преобразил все вокруг.

– Ребята, повертите. А мы с… «человеком» вобьем штыри… Ты держи, а я буду бить.

Вертеть взялась Ксеня. Радостно вздыхающий хозяин колеса-великана встал у бревна с гвоздями в ладонях, Кирилл поставил один гвоздь у оси, нацелился молотком. И… не ударил.

– Не, ребята, что-то здесь не так. Если оно и будет вращаться, то с великим скрипом…

– Ну и ладно. Пускай хоть как… – умоляющим шепотом попросил мальчик.

– Хоть как – это не дело. А всякое дело надо делать умело… Народ, вот что. Подождите десять минут, я кое-что привезу. – Кирилл ухватил велосипед и без дальнейших слов оставил друзей в сумраке и неизвестности.

– А куда он?.. – опасливо спросил мальчик.

– Через десять минут узнаем. Кирилл ничего не делает зря, – утешил Словко хозяина колеса.

Помолчали (а колесо поскрипывало, качаясь). Игорь спросил у мальчика:

– А зачем тебе это сооружение?

– Чтобы вертелось. Он ведь уже объяснял, – ответил за притихшего пацаненка Словко.

– Это он тебе объяснял, а мы-то не слышали, – сказала Ксеня. – Зачем чтобы оно вертелось?

– Ну, я и сам не понимаю, – на полувздохе выговорил мальчик. – Не знаю, как объяснить… А зачем Земля вертится?

Вот это был ответ! Ни Словко, ни близнецы не нашлись, что сказать на такие слова. А мальчик умно подышал рядышком и вдруг признался:

– Я буду приходить сюда и раскручивать его…

– И тогда… что? – негромко спросил Игорь.

Было заметно, что мальчик пожал плечами:

– Тогда… не знаю. Будет лучше…

– Лучше жить? – осторожно уточнила Ксеня.

– Ну… да…

– А ты не боишься, что эту штуку кто-нибудь тут найдет и разломает? – вдруг обеспокоился Словко. – Всякие бывают люди…

– Про это место никто не знает, – охотно отозвался хозяин колеса. – И это же… почти наш двор. Вот в этом доме мы живем… – Он дотянулся, хлопнул по бревенчатой стене. – Это задняя сторона. А с других сторон окна…

– И… много вас, жильцов, в этом доме? – как бы между делом спросила Ксеня. Словко почуял: этот разговор уже неспроста.

– Я и мама…

– Двое на целый дом? – старательно удивилась Ксеня.

– Ой, нет… еще бабушка. Только она старенькая.

– Бабушке и полагается быть старенькой, – рассудила Ксеня. – Что здесь такого?

– Ну… да. Только бывают бабушки, которые нянчатся с внуками по-всякому, еду готовят, уроки проверяют, а нашей уже не до того. Потому что она даже не бабушка, а прабабушка. Бабушка отца. Он, когда развелся и ухал куда-то, оставил ее нам… Она хорошая, только часто забывает про все…

Такую длинную речь мальчишка произнес впервые. Видимо, решил, что не стоит скрывать семейные дела от тех, кто так по-хорошему пришел к нему на помощь. И ясно было, что жизнь у него непростая…

Опять помолчали. Словко глянул на светящийся дисплей мобильника. Была половина девятого. Мобильник будто ждал этого взгляда – испустил длинную трель, сигнал «Подъем флага». Звонила мама. Хотела знать, «где это морские ветры носят моего ненаглядного капитана?» Смотрите-ка, откуда-то уже узнала про его капитанство! Небось, Корнеич звякнул, порадовал ветераншу «Эспады».

– Мама, здесь не ветры! Неожиданная работа! Мы укрепляем на оси скрипучее колесо судьбы!

Мама сказала, что его, Словкина, судьба станет безрадостной, если он будет где-то болтаться до полуночи.

Словко поклялся вернуться раньше.

Приехал Кирилл.

3

К багажнику «Камы» было что-то приторочено: то ли большие гантели, то ли маленькая штанга Оказалось – два большущих кольцевых подшипника на трубчатой, как у колеса, оси.

– Это когда-то в прошлом веке отец и его брат, мой дядюшка Сеня, делали специальную тележку. Чтобы гонять со свистом по Комаровскому спуску. Была в их времена такая забава…

Он опять засунул в щель велосипедный руль и наладил освещение (сказал голосом Остапа Бендера: «Вертите, Ксеня, вертите», за что был назван бессовестным эксплуататором). При ожившем фонарике все увидели, что привез Кирилл «самое что надо». Подшипники были не ржавые, вертелись прекрасно. На оси они сидели плотно, однако при усилии можно было снять. И ось оказалась в точности того же диаметра, что у колеса (случаются порой счастливые совпадения!).

– Только получится ли вытащить старую ось? – усомнился Словко. Хозяин колеса радостно уверил всех, что «конечно же получится!» Когда колесо сняли, он молотком собственноручно выколотил трубу из ступицы. А Кирилл в широком свете фонарика («Вертите, Ксеня, вертите») вбил новую ось и насадил на ее концы подшипники. Металл грохал, вызывая опасение: не появится ли кто-нибудь любопытный и посторонний. Никто не появился. В наступившей тишине колесо опять приподняли и подшипники утвердили на доске и на торце бревна. Хотя какое там утвердили! Крутнешь – и железные кольца с шариками поедут со своих мест. Чтобы такого не случилось, Кирилл с двух краев каждого подшипника старательно вколотил граненые гвозди-костыли: заключил стальные кольца в зажимы.

– Ну вот, – подвел он итог со скромной гордостью знающего себе цену мастера. – Можно запускать…

– Ура… – прошептал маленький хозяин колеса. Опять вцепился в обод, потянул вниз. Колесо повернулось легко, плавно завертелось. Кирилл и Словко помогли мальчику раскрутить его быстрее. Еще быстрее… Деревянная махина зашуршала в пространстве, зашелестела в лопухах нижним краем. Спицы-брусья размазалась в воздухе. И все это – в луче фонарика, поскольку Ксеня продолжала «работать турбиной» (кажется, ей это понравилось).

Колесо чуть заметно вздрагивало.

– Кажется, эксцентрик… – озабоченно проговорил Кирилл.

– Что? – встревожился мальчик.

– Сбой во вращении. Чуть-чуть…

– Ну и пусть! Это… наверно, так и надо. От этого… дополнительная сила…

Никто не понял, что за сила от неравномерности вращения. Поняли только: мальчик не хочет, чтобы здесь что-то меняли и регулировали. Ладно, его дело…

– Ну вот… – сказал Кирилл мальчишке снова. – Теперь приходи и верти сколько хочешь. Когда будет настроение…

Тот помолчал и отозвался тихонько:

– Да… А вы тоже приходите и вертите… если захочется. Только не рассказывайте другим…

– Никогда в жизни, – очень серьезно пообещал Словко. – Всё между нами…

Мальчик переводил глаза с одного на другого. Может быть, ему жаль было расставаться? Или он хотел что-то спросить, но не решался?

Словко посмотрел на Кирилла, на Игоря, на Ксеню. И они поняли, с какой мыслью он посмотрел. Ксеня на пару секунд оторвалась от велосипедного колеса и первая подняла на уровень груди ладони, быстро сцепила пальцы. И тогда Игорь сделал так же, и Кирилл. И Словко… Этот жест – непонятный для посторонних (и мало заметный), означал для тех, кто в «Эспаде», многое: «Наш человек…»

«Наш человек в Гаване», – мелькнуло у Словко в памяти название какой-то книжки (которую он, вроде бы даже и не читал). – «Наш человек в Гаванском»…

Да, безусловно, он был «наш», этот пацаненок, раскрутивший тяжелое колесо по той же причине, по которой вертится Земля. И Словко знал, как теперь лучше всего поступить. Он, вроде бы случайно, шагнул в середину луча и стянул ветровку – ну, будто искал что-то во внутренних карманах. Выпрямился. И как бы увидел себя со стороны, глазами мальчишки. Полыхнула оранжевым огнем рубашка, засверкали золотые якорьки и шевроны, серебристым сиянием засветился капроновый плетеный аксельбант, заискрились латунные пуговки…

Прошло несколько секунд. И наконец хозяин колеса сделал прерывистый вдох и сбивчиво спросил:

– Вы… кто?

– Мы – парусная флотилия. Иначе говоря, отряд «Эспада», – сообщил сверкающий Словко.

Мальчик помолчал. И сказал задумчиво:

– Хорошо вам…

– Почему хорошо? – спросил Игорь.

– Потому что парусная… и вообще…

В это «вообще» он, видимо, включил многое – то, что чувствовал в незнакомых ребятах, но о чем не умел или стеснялся сказать.

И тогда Ксеня (которая продолжала работать турбиной) задала наконец главный вопрос:

– Хочешь к нам?

Мальчик отозвался сразу, уверенно и спокойно, словно перед этим долго обдумывал ответ:

– Да. Я очень хочу.

Дальше все пошло по заведенному обычаю. Один за другим назвали себя:

– Я – Игорь…

– Я – Словко. Имей в виду: не Славка, а Словко… – («Ага, я буду иметь в виду…», – понятливо отозвался мальчик).

– Я – Кирилл…

– Я – Ксеня… – сообщила от фонарика вертящая динамку девочка. – А ты кто?

И тогда он сморщился, будто тронул языком больной зуб:

– Ох… у меня такое дурацкое имя…

– Дурацких имен не бывает, – строго возразил Словко, натягивая курточку.

– Бывает. Оно такое… несовременное. Отцу пришло в голову, чтобы я назывался Прохор. В честь какого-то его друга… Сам придумал, а сам потом… – Ну, чуть ли не слезинка дрогнула в горле мальчишки.

– Да ты что? Хорошее имя, – увесисто сказал Кирилл.

– Ага, «хорошее». Только и слышишь везде… и в школе, и на улице, и в лагере… «Прошка – окрошка, гнилая поварешка»… Или еще хуже.

– Это хоть с кем бывает. Про меня вот пели: «Кирилл – деда с бабкой уморил»…

Мальчик Прохор со слабой улыбкой глянул на рослого уверенного Кирилла. Мол, про тебя скажи такое…

– Но если имя не нравится, можно придумать новое, – сказала Ксеня и сильнее крутнула динамку. – У нас это просто…

Прохор смотрел недоверчиво и… с ожиданием. Будто надеялся, что новое имя ему тут же поднесут, как на блюдечке.

– Хочешь быть Рыжиком? – вдруг спросила Ксеня.

Он заморгал. Не ожидал такого.

– Но ведь… я же… – он тронул свой искрящийся светлый ежик.

– Ну да, волосы не рыжие, – покивала Ксеня. – Зато свитер совсем рыжий. И сапоги… А то, что прическа русая, ну так что? Так даже интереснее.

– И вообще имя Рыжик славное такое, – поддержал Словко Ксеню. Он чуть не выразился «ласковое», но побоялся смутить Прохора. – И даже книжка есть с таким названием…

– Да, я читал, – вдруг кивнул Прохор. – Про старинного мальчика…

«Надо же, еще и читатель!» – изумился про себя Словко.

– Вот видишь! Не отказывайся, – вступил в разговор Игорь.

Кажется, всем хотелось, чтобы новичка звали именно Рыжиком. Потому что и Кирилл сказал:

– Когда говорят «Рыжик», сразу видно, что это хороший человек. Соглашайся…

И Прохор заулыбался:

– Ладно, я… соглашаюсь. Пусть буду Рыжик.

А тяжелое колесо все вертелось, послушное закону инерции…

Он пошел проводить новых друзей. Хлопая сапожками, шагал с ребятами до улицы Кочегаров. После сумрачного убежища оказалось, что на улице еще не совсем темно (дни пока были длиннее ночи – до осеннего равноденствия оставалась целая неделя). По дороге Рыжику (теперь уже – «Рыжику» навсегда) объяснили, куда и к какому часу завтра, в воскресенье, придти в отряд.

– Улицу Профсоюзную знаешь? Это недалеко, за мостиком. Зеленый трехэтажный дом, номер девять. Над дверью вывеска…

На перекрестке каждый пожал Рыжику руку. (И наверно, это были первые в его жизни рукопожатия; кажется, он даже не сразу поверил, что они всерьез. Но поверил.) Когда Рыжик уходил, он часто оглядывался и один раз нерешительно помахал рукой. Все разом помахали ему в ответ.