Текст книги "Охотник на шпионов"

– За что?

– У кого-то в училище нашли газеты и брошюры революционного содержания. Первым, кого обвинили в их чтении и распространении, почему-то оказался папа, хотя он тогда вообще не интересовался политикой. Максимум, чего он тогда хотел, – как многие тогдашние юноши, уехать на юг Африки, чтобы помогать бурам защищать Траснсвааль и Оранжевую Республику от англичан. В общем, следствие шло довольно долго, но в итоге все обошлось. Хотя в папином личном деле и появились записи о «неблагонадежности».

Ну да, что, видимо, теперь было для него большим плюсом. Вот так, неожиданно для себя стал практически «революционером-марксистом с подпольным стажем», прямо-таки «Бронетемкин Поносец».

– Это все, конечно, очень интересно, только зачем вы мне про все это вообще рассказываете?

– А к тому, что по поводу того, о чем вы только что спросили, у меня лично напрашивается только один вариант. Рождение Аделаидой ребенка Дюгамели сумели как-то утаить от всех и в том же 1900 году Аделаиду Дюгамель выдали замуж за какого-то лифляндского барона Карла Ийскюля. Неизвестно, что они для этого сделали и как именно договаривались, но, наверное, им все это что-то стоило. Поскольку новорожденного сына Аделаиды барон записал на свою фамилию. Иначе как бы его, незаконнорожденного, потом смогли определить в Морской корпус?

– Ну да, это, конечно, вряд ли. Кстати, в последующем браке Аделаиды с бароном другие дети были?

– Вот про это папа мне не рассказывал. Вроде бы у этого барона Ийскюля до революции было большое имение где-то под Яумпиебалгой.

– Это где такое? – уточнил я, искренне подивившись очередному откровенно непроизносимому названию.

– Папа говорил, что как будто где-то восточнее Риги.

– Плохо, товарищ младший сержант, что про других детей вы не знаете. И что было дальше?

– Папа вообще очень не любит про это говорить, особенно в последнее время. Короче, потом ему кто-то рассказывал, что у этой Аделаиды на почве несчастной любви развилась какая-то нервная болезнь, а чуть позже у нее обнаружили еще и туберкулез. Она долго лечилась за границей и умерла то ли в начале империалистической войны, то ли незадолго до нее где-то то ли в Ницце, то ли в Швейцарии.

Что значит истинно советский человек – Первую мировую обзывает «империалистической». А раз эта Аделаида страдала не только на голову, но еще и чахоткой, да и померла, судя по всему, в довольно молодом возрасте, другие дети у нее с этим бароном-шпротоловом вряд ли получились.

– Так вот, – продолжал Игнатов. – А уже во время Гражданской папа случайно узнал, что его с Аделаидой сын тогда находился в Петрограде. Неизвестно, успел ли он окончить Морской корпус, но папа сумел выяснить, что он служил на береговых батареях полуострова Инониеми, у деревни Ино.

– Это форт Ино, что ли? – уточнил я, понимая что Парамон Игнатов, похоже, был не слишком-то любопытен относительно своего первого отпрыска. Да оно, в общем-то, и правильно, учитывая, что этот сын уже был как бы и не его.

– Он. И вот, когда в мае 1918 года, красные ушли оттуда, подорвав форт Ино, этот самый сын пропал. Считается, что он погиб при подрыве одной из батарей. Когда я читал про эти события какую-то брошюрку, он был там упомянут в числе других погибших красвоенморов.

– Как его, кстати, звали?

– Владимир или Вольдемар Ийскюль.

А скорее даже, наверное, какой-нибудь Вольдемарас. Вольдемарас Карлис Ийскюль – звучит. После революции для тех, кто возжелал остаться на территории «лимитрофов», такое было в порядке вещей, в октябре 1917-го человека могли звать Владимир Якубов, а год спустя – глядь, а он уже перекрестился в Вольдемараса Якубовса. Дело житейское.

– Ну и какие выводы можно сделать из вашего рассказа, товарищ Игнатов?

– Я вот чего подумал, товарищ майор, – а вдруг этот чертов Вольдемар тогда остался жив, а потом ушел к белым или белофиннам? Папа, кстати, такую возможность не исключил.

– То есть вы хотите сказать, что он до сих пор не верит в то, что юный Вольдемар погиб?

– Вот этого я не знаю. Дело в том, что кроме него при подрыве батарей форта Ино числятся погибшими еще человек тридцать, могил которых никто не видел. Пишут, что батареи тогда взрывали в большой спешке, лишь бы они не достались белофиннам. В некоторых книжках написано, что там вообще была измена и кто-то из бывших офицеров хотел сдать батареи белофиннам в целости и сохранности, из-за чего погибшие красвоенморы подорвали огневые позиции и погреба с боезапасом вместе с собой. При этом очевидцы тех событий рассказывают совсем не то, про что пишут в книгах. Так что, если человек значится в списках погибших, но нет ни свидетелей его смерти, ни даже могилы, это неизбежно наводит на некоторые размышления.

– Что сказать – умный у вас папа, товарищ младший сержант. Да и сами вы тоже, как я погляжу, не дурак. Ладно, как говорится, замнем для ясности и примем эту вашу версию за рабочую. Я по своей линии, когда будет такая возможность, эту информацию доложу наверх кому надо, а уж они там пусть проверяют, если сочтут нужным. А вы, товарищ Игнатов, не вздумайте никому рассказывать о нашем сегодняшнем разговоре. Даже папе и маме. Да и о мандате за подписью товарища Мехлиса тоже помалкивайте. А то мало ли. Сами знаете, как у нас бывает – узнают о родственнике за границей, и прощай, нормальная жизнь, университет и прочее.

Если точнее, меня больше беспокоило, чтобы будущий академик чисто случайно (например, по пьяни или в каком-нибудь личном разговоре про другое) не натрепал каким-нибудь местным командирам, политработникам и прочим особистам о том, что какой-то странный столичный майор с подписанной самим Львом Захаровичем Мехлисом ксивой, которому явно больше нечем было заняться, вдруг приперся прямиком из Ленинграда к нему в окружение, и все только лишь для того, чтобы узнать про какие-то там папины «ошибки молодости». Если он так, не дай бог, сделает, они точно офигеют (поскольку на самом деле меня здесь как бы нет, сюда никого похожего не посылали и никаких полномочий ему не давали, а мой здешний однофамилец, реальный корреспондент «Красной Звезды», еще даже не приехал из братской Монголии) и сильно возбудятся, потому что, по их представлениям, я буду выглядеть стопроцентным вражеским шпионом. При этом самого Игнатова и его родителей могут очень крепко взять за цугундер, в результате чего биография нашего дорогого Объекта снова может претерпеть серьезные и не предусмотренные ранее изменения. Так что пусть лучше этот будущий теоретик темпоральных полей стоит, боится и помалкивает себе в тряпочку.

– А про университет вы откуда знаете? – удивился Игнатов.

– Ну, некоторые элементарные вещи, вроде места, откуда вас выдернули в ряды РККА, в личном деле все-таки значатся.

– Что значит «выдернули»? – прямо-таки вскинулся еще более удивленный потенциальный академик. – Я вообще-то на эту войну пошел добровольцем!!

Ну и дурак – чуть не сказал я на это вслух, но, к счастью, вовремя спохватился.

– Так вы меня поняли, товарищ младший сержант? – спросил я вместо этого. – Или мне с вас следует взять подписку о неразглашении по всей форме?

– Никак нет, товарищ майор! Все ясно! И без подписки!

– Молодец, товарищ младший сержант! Четко отвечаете и быстро соображаете! Все бы так! В общем, о том, что мне рассказали, не трепитесь. От этого лично для вас может зависеть многое, уж поверьте мне.

– Так точно, товарищ майор!

– Ну, хорошо. Тогда пошли обратно.

Через пару минут мы влезли в заметно потеплевшее нутро фургона. Кюнсты молча сидели на табуретах у верстака, прислонив свои винтовки к стенке. И по ним было видно, что они все время настороже, словно цепные собаки – сели они так, чтобы видеть все, что происходит в ремлетучке, и одновременно за пару секунд дотянуться до своих винтовок. Вот же Терминаторы… Категорически не озонировавшие воздух рубаха и носки с веревки уже исчезли (какие они вежливые, однако!), а разоблачившийся до гимнастерки Шепилов стоял на четвереньках перед печкой, просовывая в ее прямоугольное отверстие поленья. Видимо, в основном из-за этих его действий в ремлетучке и стало жарче. Два снятых с печки закопченных котелка теперь парили на верстаке. Здесь же были выставлены три объемистые металлические кружки.

– Кроме кипятка, угостить вас, увы, нечем, товарищ майор, – сказал он, будто извиняясь. – Чем богаты, тем и рады.

– Жесть, – сказал я на это, попутно вспомнив анекдот про зеков в бараке, которым раздавали чай: «Гражданин начальник, а сахарку дадите? А может, тебе еще и заварки туда налить?» Невесело усмехнувшись про себя, я снял шапку, поставил автомат рядом с самозарядками Кюнстов и поднял с пола свой туго набитый вещмешок.

– Какая жесть? Где? – не понял между тем Шепилов и тут же начал испуганно озираться в сторону печки. Н-да, тут я, похоже, изрядно тупанул, ведь в 1940-е годы это словечко имело лишь одно, вполне традиционное значение и ничего, кроме тонкого листового железа, не обозначало.

– Вот что, дорогие товарищи из рембата, – продолжил я, решив благоразумно не развивать далее тему жести. – Видимо, раз уж на сегодня стрельба прекратилась, сейчас сюда в полном составе прибежит весь местный комсостав, и мы с ними пойдем решать разные оргвопросы. Вы же остаетесь здесь, на попечении товарища Кузнецова, и без моего прямого приказа ничего не предпринимаете. А что касается угощений… Вы давно не ели?

– Не то чтобы давно, – усмехнулся Шепилов. – Но харчи здесь в последнее время – сами понимаете. В лучшем случае – несоленая крупа на воде. Супец из топора…

– Так. Понятно. Тогда пока вот что. Пустой вещмешок у вас найдется?

Вещмешка у них не было, зато быстро нашлась пустая и относительно чистая противогазная сумка.

Я развязал свой мешок и выложил на верстак перед ними горку сухарей, шматок сала и коробку папирос.

– Подхарчитесь, – сказал я, перекладывая часть съестного и папирос из своего мешка в противогазную сумку. – Только, чур, все сразу не есть! Надеюсь, вы знаете, что с отвычки от жратвы может сильно поплохеть?

– Да знаем мы, товарищ майор! – ответил Шепилов, у которого при виде продуктов как-то по-особенному заблестели глаза, из чего я сделал вывод, что по нормальному они здесь действительно не ели уже довольно давно.

Игнатов тоже заметно оживился. Его напарник (а может, просто товарищ по несчастью) Шепилов полез за раскладным ножом, и через минуту оба ремонтника с довольным видом бодро хрумкали ржаными сухарями, размачивая их в кружках с кипятком, и, почти не жуя, глотали очень тонко нарезанные ломтики сала.

Оба Кюнста смотрели на эту трапезу как-то равнодушно и где-то даже неприязненно. Ну да, тот, кто подзаряжается от розетки или атомной батарейки, ни за что не поймет голодного человека. Все как всегда – народ мечтает о еде, палач о выходном.

– Так, – повернулся я к ним. – Теперь относительно вас, товарищ Кузнецов. Вы все слышали?

– Так точно!

– В мое отсутствие отвечаете за этих двоих головой!

– Есть, товарищ майор!

Думаю, что у него такая установка была, что называется «в заводской прошивке» и без всяких моих команд. Повторял все это я в основном в расчете на Игнатова и Шепилова, дабы они не подумали что-нибудь не то.

И в этот самый момент в дверь фургона деликатно, но твердо постучали.

– Войдите! – разрешил я, напуская на себя начальственную важность.

Предчувствия меня не обманули, хотя на сей здешний «актив» приперся пред мои светлы очи далеко не в полном составе. На пороге возникли замерзшие и припорошенные инеем Гремоздюкин и Бышев с красными от мороза физиономиями. В своих мятых шинелях оба они выглядели запыхавшимися и какими-то обманутыми. У товарища замполитрука расстегнутая револьверная кобура была сдвинута куда-то в район пупка.

– Ну и как у нас дела, товарищи?

Доклад некстати закашлявшегося (видимо, от вида жующих вкусности ремонтников) Гремоздюкина был кратким. Оказалось, что дела, в целом, «как обычно», но при этом ничего хорошего не произошло. Возможно, где-то гибель нескольких человек действительно трагедия, но в этих чертовых лесах это были, увы, всего лишь серые будни.

Опуская некоторые невольно вылетавшие из гремоздюкинского рта связующие слова в виде междометий и простых глаголов, из речи замкомвзвода можно было понять следующее: в общем, во время сегодняшнего обстрела финны кинули по нашему расположению десяток мин. То есть, если у них была стандартная минометная батарея из четырех стволов, она дала всего лишь пару залпов. Параллельно с минометным обстрелом финны (видимо, снайперы, а может, даже и один-единственный снайпер) обстреляли бойцов, сидевших в боевом охранении. Потери от минометного обстрела – сгорела одна автомашина, погибло двое бойцов, Ебылханов и Оноприев. Огнем снайперов убит красноармеец Кожушков и ранен красноармеец Чикин. Таким образом, общие людские потери – трое убитых и один раненый. То есть теперь у меня в подчинении было уже не 179, а 176 человек. Естественно, что ответный ружейно-пулеметный огонь, который с большим опозданием велся из боевого охранения, был неточным и ничего не дал, поскольку, по словам Гремоздюкина, «ребята палили в основном для отпугивания». Удалось ли им тем самым реально отпугнуть хоть кого-то – большой вопрос. Во всяком случае, при последующем осмотре подходов к дороге никаких признаков финнов, а тем более «белофинских трупов», обнаружено не было. Впрочем, как я понял, слишком далеко в лес от боевого охранения бойцы соваться по-любому не стали. Боялись неожиданностей, и, в общем-то, это было правильно. В завершении своего невеселого доклада Гремоздюкин добавил, что всыпал дежурившим в боевом охранении по первое число за пустую трату боеприпасов, но что с того толку?

– И часто у вас тут такое? – уточнил я, понимая, что здесь, похоже, не стоит чему-то удивляться.

– Да, считайте, почти что каждый день, товарищ майор.

– Понятно. Это, дорогие товарищи, плохо. И что вы намерены делать дальше?

Гремоздюкин пожал плечами, почесал небритую щеку и, вполне логично, предложил пойти в штабной фургон для обсуждения дальнейшей диспозиции. Бышев согласно закивал. Ну да, на фига ему теперь что-то самому планировать? Им куда проще посовещаться, чтобы потом кто-то (в данном случае – я) принял какое-то решение.

Здраво подумав о том, что любое мало-мальски высокое звания имеет немало минусов, я не стал с ним спорить.

– Смирнов со мной! – отдал я приказ. – Товарищи Кузнецов, Игнатов и Шепилов остаются на месте.

– Так точно, – отозвалась остающаяся троица. При этом Объект с напарником продолжали хавать.

Я натянул шапку, взял автомат и противогазную сумку со жратвой и куревом, после чего мы со Смирновым двинулись следом за Гремоздюкиным и Бышевым. Они рванули вперед более чем скорым шагом (видимо, не хотели долго торчать на морозе, который явно усилился ближе к ночи), а мы с непроницаемо безразличным Кюнстом особо не торопились и шли, что называется, нога за ногу. Если бы не отдаленная канонада, можно было запросто подумать, что мы вовсе не на войне. Был седьмой час вечера, но в лесу уже почти стемнело. Хотя дорогу до штабной машины я, кажется, запомнил, а на худой конец мой непростой во всех отношениях спутник не дал бы заблудиться.

– А, кстати, как вы вообще контролируете периметр? – спросил я у Смирнова тихо, так, чтобы не услышали ушедшие вперед представители младшего комсостава. Хотя, поскольку снег под их и нашими ногами скрипел довольно громко и к тому же товарищи замкомвзвода и замполитрука о чем-то оживленно переговаривались между собой на ходу, эта предосторожность была во многом излишней.

– С помощью нескольких установленных нами по прибытии сюда одноразовых датчиков, рассчитанных на расстояние до полутора километров и настроенных на тепло, металл и движение. Данные поступают прямиком к нам, в реальном масштабе времени. Могу сказать вам, что сейчас за периметром данного «котла» находится не более восьми не имеющих ценности и не представляющих явной угрозы существ вида homo sapiens, представляющих другую воюющую сторону. Все они заняты, скорее всего, наблюдением через примитивные оптические приборы и находятся на расстоянии не менее 500 метров от здешнего боевого охранения.

– А чего же вы, орелики, минометный обстрел проморгали, а?

– Во-первых, это стандартные для данного периода времени минометы калибра 80—82 мм. Максимальная дистанция их эффективного огня превышает три километра, к тому же обстрел явно велся без применения управляемых боеприпасов и точных целеуказаний, по площадям, возможно, по заранее разведанным и нанесенным на карту целям. И в расчете, скорее всего, исключительно на психологический эффект. Таким образом, дистанция здешнего артиллерийского или минометного огня, даже при использовании огневых средств малого и среднего калибра, превышает наблюдательные возможности имеющейся у нас аппаратуры более чем вдвое. А кроме того, мы все равно не смогли бы помешать этому обстрелу. Тем более что согласно первоначальному анализу явной угрозы как для нас, так и для Объекта во время обстрела не было…

– Что-то бедновато вас оснастили.

– У нас с собой стандартный «Шарфауг», он же РОК, Разведывательно-обзорный комплект, командир. А для увеличения зоны действия наблюдательной аппаратуры требуется комплекс стандартных мероприятий – либо использование подходящих орбитальных космических аппаратов, которых здесь не будет еще минимум лет двадцать, либо применение дронов или микродронов. А их использование в нашем случае запрещено, поскольку оно считается нецелесообразным из соображений конспирации. К тому же дроны и микродроны не входят в комплектацию стандартного «РДК».

Я не нашелся, чего ответить, поскольку чертов Кюнст чесал как по писаному, аргументированно и убедительно. Попутно я сообразил, что «шарфауг» это, похоже, от немецкого «scharfaugig», то есть «остроглазый/наблюдательный». Ну да, сперва НИК, теперь РОК, сначала белка, потом свисток. Экое протухшее бунтарское словечко из прошлого, которое для этих времен пока все еще будущее. Почему-то из памяти всплыл девиз «Рок против наркотиков», про который ехидно говорили, что это примерно то же самое что «пчелы против меда»… Интересно, а как они смогли бы подключиться к каким-нибудь спутникам с помощью своей переносимой в рюкзаках весьма компактной аппаратуры? Или их техника шагнула настолько далеко, что для связи с орбитой уже не требуется громадных антенн и аппаратуры с мощным приемо-передающим сигналом? Мотоциклетный шлем Урри из «Приключений Электроника»? Какое-то оно парадоксальное, это самое будущее.

Подойдя к знакомому штабному фургону, мы увидели, что сгоревшую машину давно потушили, трупы убрали, а костры на всякий случай загасили.

В фургоне с плотно занавешенными светомаскировкой окнами, в желтоватом свете тусклой керосиновой лампы на нас вопросительно уставились все те же персонажи, включая Феофилову, которая, тем не менее, похоже, успела умыться и причесаться (а также то ли переодеть гимнастерку, то ли пришить чистый подворотничок – это я толком не разобрал), от чего, надо признать, смотрелась куда привлекательнее, чем накануне. Ну да, женщина она всегда женщина, как обычно, напрашивается на то, чтобы ее назвали вслух если не умной, то хотя бы красивой.

– Прекрасно выглядите, Александра Аристарховна! – сделал я ей с порога типично солдатский, дежурный комплимент, стараясь не обмануть женских ожиданий, и, как и положено захудалому «отцу солдатам», поинтересовался у фельдшерицы: – Раненый один?

– Серьезно, в плечо – один, – доложила ожидаемо заулыбавшаяся военфельдшер (остальные младшие командиры при этом поглядели на нее с явным неодобрением – не тот момент, чтобы глазки строить). – Плюс двое легко контужены!

– Наверное, все это надо понимать так, что сегодня мы с вами легко отделались?

– Да, товарищ майор, – согласилась Феофилова. – Бывало и хуже.

– Понятно. Ну что же. План у меня прежний. Для начала, как окончательно стемнеет, мы с товарищем Смирновым пойдем осмотрим местность на предмет следов этого загадочного танка…

– Не ходили бы вы туда, товарищ майор, – сказал на это Гремоздюкин с нешуточной тревогой в голосе. – А то еще, чего доброго, убьют вас белофинны ни за понюх табаку, как многих наших командиров до этого.

– Ничего. Раз самураи меня не ухайдакали, белофинны и подавно не достанут. Да вы не беспокойтесь – я аккуратно. Надо же все-таки проверить информацию товарища Натанзона. Ведь если против нас на той стороне объявились еще и какие-то танки – расклад вырисовывается совершенно иной.

– Вы уж, пожалуйста, постарайтесь, товарищ майор, – сказал Гремоздилов с откровенно просительной интонацией.

И в его взгляде при этом было такое… Короче говоря, такого словами не передать, это надо видеть. Хотя тут его можно понять – ведь до сегодняшнего дня они сидели в полной заднице и вообще не знали, чего делать, а тут вдруг явился некий «ревизор из Петербурга с секретным предписанием», объявивший вполне конкретный план действий на ближайшее время. А если меня вдруг убьют, ими опять овладеет старуха безнадега. Стало быть, все они на меня очень надеются. И те, кто сейчас сидит в штабном фургоне, и остальные, те, что ночуют на морозе.

– Считайте, что вы меня уговорили. Буду осторожнее. А что у нас вырисовывается насчет завтра?

– По рации связаться с соседями никак не получается, – как-то неуверенно доложил предусмотрительно отсевший подальше в тень младший командир Воздвиженский. – Больше часа пытались их вызвать, и все без толку. У нас-то рация исправно работает, но их ответа мы не слышим. Конечно, может, лес и мороз мешают, а возможно, у них рации сломались или просто выключены. Опять-таки, вряд ли у них там кто-то круглосуточно дежурит и слушает эфир. А если они решили экономить питание для раций, их молчание выглядит вполне логично.

– Или их там уже перебили всех до одного, только мы с вами про это не знаем, – предположил я и тут же уточнил: – То есть вы хотите сказать, что предупредить их о нашем завтрашнем приезде физически невозможно?

Н-да, Красная армия была, как обычно, сильна, но связь (а точнее, отсутствие последней) ее, как обычно, убивает наповал.

– Выходит, что так, – еле слышно констатировал Воздвиженский, на которого в эту минуту было жалко смотреть. – От сигнальных ракет тоже никакого толку, – добавил он и тут же начал меня успокаивать: – Да вы не беспокойтесь, стрелять по нас они точно не будут, даже если мы завтра появимся внезапно! Ведь у белофиннов же никакой техники нет.

– А если у них в боевом охранении будет сидеть кто-то излишне подозрительный или просто тупой, который решит, что это белофинны пошли на извращенную военную хитрость и едут на наших трофейных танках и машинах? И по этой причине прикажет открыть огонь? Вы вообще последствия представляете? Ведь у «соседей», насколько я понимаю, артиллерия должна быть посерьезней, чем у нас!

– Да не должны, – встрял в разговор рассудительный Гремоздюкин, тем самым явно гася напряжение. По-моему, он ожидал, что я в этой ситуации начну истерить и лаять матом направо и налево. – Ну по всему не должны! У них же, как и у нас, с боеприпасами швах! Уж точно сначала окликнут, посмотрят, кто приехал, а только потом начнут стрелять.

– Спасибо, товарищ замкомвзвода! Вы меня прямо-таки обнадежили! Удивляюсь, как белофинны вас до сих пор не перерезали, как хорек курей, вообще то есть без стрельбы!

– Они это и так все время делают, товарищ майор, – сказал Воздвиженский с интонацией мрачной обреченности. Выходит, я угадал? А ведь когда военный человек с оружием начинает ощущать себя беззащитной несушкой в курятнике – дальше ехать, по-видимому, уже некуда. Вот же сучий лесок.

– Если по совести, то бардак тут у вас, дорогие товарищи, – сказал я укоризненно. – И чем дальше, тем больше я начинаю понимать, что тот, кто планировал наше предновогоднее наступление, чего-то явно недодумал. Но это уже детали, с ними пусть разные маршалы и командармы в Генштабе разбираются… Так какими силами планируете действовать завтра?

– Добровольцами вызвались восемь человек, считая меня, – доложил Воздвиженский, давая понять, что поднять на подобное задание кого-либо в приказном порядке в здешних условиях дело дохлое. – Мой водитель Гевлин, Натанзон, Маршакин, Армидзе, Бедняков, Боголепов и Ададуров. Возьмем один танк Т‐37, давешний пикапчик и для гарантии броневичок БА‐20. Старшими я и младший командир Ададуров.

– Что за Ададуров?

– А командир бронемашины. Он вообще-то единственный здесь из разведбата 18-й стрелковой дивизии. У них машина сломалась и застряла. Пока ремонтировали и вытягивали, дивизия ушла вперед, а они остались куковать.

– А чего я его здесь не вижу?

– Что ли, позвать, товарищ майор?

– Да. Очень желательно.

Гремоздюкин с явным неудовольствием натянул поглубже на уши свой несвежий подшлемник и вылез из фургона. Слышно было, как он там, снаружи, орет в зимний лес, простуженно призывая какого-то Витьку, вместе с его матушкой. Потом замкомвзвода наконец влез обратно, а за ним в фургон протиснулся еще один персонаж гренадерского роста, в шинели и каске образца 1936 года (бросились в глаза натрафареченные тонким красным контуром над козырьком его стального шлема пятиконечная звезда и серп с молотом, у других здесь я подобной парадной приблуды не видел, может, от того, что просто не присматривался) поверх подшлемника. Когда оба они сели к столу, я подвинул керосиновую лампу ближе и понял, что в курносом славянском лице этого Ададурова было что-то смутно знакомое. Подумав несколько секунд, я вдруг, рывком, вспомнил – да это же тот самый длинный чудик, у кого осколками финской мины накануне выбило из рук котелок с пшенкой! И точно – несмотря на то, что он уже явно почистился снегом (ну или еще чем-то), на рукаве и вороте его шинели все-таки можно было рассмотреть мелкие, белесые чешуйки разваренной крупы. Только я сразу не обратил внимания на сиротливый эмалевый треугольник, украшавший петлицы его шинели и гимнастерки. Ну, да тут фамилия, похоже, соответствовала содержанию.

– Мать твою етти! – вырвалось у меня.

– Вы чего, товарищ майор? – не понял Гремоздюкин.

– Да ничего, – сказал я, отставляя керосинку в сторону. – Просто видел давеча, как он под минометным обстрелом с пшенкой в руках кувыркался. С тем, что вы, товарищ Ададуров, чертовски везучий человек, я, пожалуй, соглашусь на все сто, а вот что вы еще и разведчик – это действительно сюрприз.

– А вы не сомневайтесь, товарищ майор! – вполне браво выдал Ададуров, с интонацией красного комбрига из фильма «Бег». Того самого, который собирался в ледяной воде форсировать Сиваш.

– Вот же, блин, жизнь… Да я и не сомневаюсь. Все равно умом понимаю, что тут никого, кроме вас, все равно нет, поскольку остальные явно отупели от холода, мороза и отсутствия харчей. А значит, помочь нашему «сводному отряду» выбраться из задницы некому, кроме нас самих, разумеется. Или я ошибаюсь? – спросил я, понимая, что, кажется, начинаю незаметно для себя путаться во всех этих «вас» и «нас», совершенно в стиле вороватого завбазой из «Операции «Ы».

– Никак нет! – ответил за всех Гремоздюкин.

– Вот то-то и оно. Тогда слушайте, – сказал я и поставил на стол прихваченную из ремлетучки туго набитую противогазную сумку.

– Тут я отложил часть харчей и папирос. Как я уже вам говорил, на всех то, чего я принес, в любом случае не разделить. Да даже и вам этого вряд ли хватит, чтобы наесться досыта. Поэтому приказ такой – сейчас, не выходя отсюда, пожуйте сами, лучше так, чтобы никто не видел, и дайте по сухарю с кусочком сальца тем, кто завтра пойдет со мной к «соседям». Не сочтите это за жлобство, но мне нужно, чтобы весь оставшийся комсостав и те, кто пойдет в бой утром, хоть немножко соображали. А когда в желудке переваривается хоть что-то, думается завсегда лучше. Ну и оставьте немного еды товарищу военфельдшеру, для медперсонала и раненых. Повторяю – я понимаю, что этого чертовски мало, но что есть, то есть, без вариантов.

Возражений, как я и ожидал, не последовало. Смотреть, как они будут делить и потреблять скудный харч, у меня не было никакого желания (я это уже видел в ремлетучке), и мы со Смирновым вылезли из теплого фургона и двинули в обратный путь, к ремонтникам за лыжами и палками. Пока ходили туда-сюда, окончательно стемнело и задул довольно противный северный ветер. А когда мы, отягощенные лыжами, вернулись к штабной машине, товарищи младшие командиры уже разобрались с провизией. Во всяком случае, сумки нигде не было, а врачиха Феофилова покинула «военный совет». Видимо, поспешила подкормить подотчетный личный состав.

– Я вас провожу до боевого охранения, – предложил Гремоздюкин, облизывая засаленные пальцы.

Смирнов вопросительно посмотрел на меня, но я не стал возражать, хотя и понимал, что Кюнст сможет проложить любой маршрут по округе и вполне самостоятельно.

Кстати, пошли мы не в ту сторону, откуда я приехал на пикапе днем, а куда-то значительно правее, то есть, надо понимать, на запад или северо-запад. И я, как и положено городскому жителю, не ждал ничего хорошего от шатания по ночному зимнему лесу.

– Стой, кто идет?! – неожиданно вопросил незнакомый, приглушенный голос откуда-то из-за темных деревьев впереди нас.

– Москва! – выдал на это Гремоздюкин.

– Мина! – ответили из-за елок. Так, теперь здешние пароль и отзыв, похоже, были мне известны. Весьма ценное дополнение.

– Это вы, товарищ замкомвзвода? – вполне миролюбиво уточнил тот же голос.

– А кто же еще? – как мне показалось, удивился Гремоздюкин.

Приблизившись к «секрету», мы обнаружили пару заснеженных до полной неразличимости древесных стволов, за которыми, на наваленном еловом лапнике откровенно мерзли двое покрытых инеем бойцов в серых шинелях с поднятыми воротниками. Один – в наглухо застегнутой по-зимнему буденовке с застывшими на подбородке кристалликами льда (следствие вдоха-выдоха ноздрями при отрицательных температурах), второй в подшлемнике и испачканной белилами каске. Куда-то в вышину смотрели обледенелый штык лежавшей на импровизированном бруствере винтовки образца 1891/1930 гг. и раструб пламегасителя ствола, выставленного тут же на широких сошках пулемета ДП. Вояки… Им же здесь на голову сядут, и они этого не заметят…

– Ветберг, ты, что ли? – отплатил вопрошавшему той же монетой Гремоздюкин, подойдя к нему вплотную. – А с тобой сегодня кто?

– Бекешев, – ответил тот, что в буденовке, видимо, старший на этом посту. Его напарник при этом продолжал молча сидеть в импровизированном укрытии с засунутыми в карманы руками, явно не желая расходовать драгоценное тепло организма на телодвижения и разные бессмысленные разговоры.