Текст книги "Охотник на шпионов"

– НИК можно либо дистанционно подорвать, либо аварийно отключить «ферланг-режим» с помощью стандартного пульта, который имеется у любого старшего оперативной группы. Подрыв довольно опасен, поскольку этот взрыв будет равен примерно килотонне в тротиловом эквиваленте, а значит, может пострадать и наш агент. При этом и для подрыва и для отключения НИКа старшему группы, то есть в данном случае мне, необходимо приблизиться вплотную к Реттунгу. Для подрыва нужно определить точное расположение прибора, чтобы минимизировать возможный ущерб, а это можно сделать только визуально. А для отключения нужно подойти вплотную, чтобы на пути не было толстых стен, магнитных или электрических помех и прочих препятствий.

– Понятно, хотя и не до конца. Ладно, раз уж такое дело, главная наша задача – отключить этот чертов аппарат и вызволить вашего агента, попутно попытавшись решить проблему «Объекта‐2». Положительный момент тут, по-моему, лишь один. Судя по твоим прикидкам, этот «гнилой хутор» Лахо-маатила находится именно в том направлении, где следует искать по наводке саперов этот загадочный танк, будь он неладен. Для нас это плюс – подготовим разведывательный поиск в ту сторону и при этом, занимаясь своими делами, будем говорить всем, что ищем исключительно танк и «английский след». Надеюсь, возражений по моему гениальному плану нет?

– Нет. Кстати, мы пришли.

– Хорошо, – сказал я, осматриваясь по сторонам. Хотя на что тут было смотреть, на январском морозе в этом зимнем лесу?

Но я уже видел, что Смирнов, похоже, привел меня куда нужно. За двумя елями стоял трехосный «ЗиС‐6» с высокой, надстроенной сверху до уровня кабины водителя деревянной будкой, смонтированной вместо грузового кузова. По внешнему виду – типичная для тех времен «ремлетучка» из тех, что делали в ремонтных ротах и батальонах мехчастей или на окружных и армейских рембазах РККА. Интересно, что, в отличие от большинства здешних автомашин, «ЗиС» выглядел вполне ухоженным (то есть его, видимо, можно было быстро завести) и был довольно аккуратно покрашен белилами. При этом на крышу машины кто-то набросал еловых веток. То есть, судя по всем этим внешним признакам и практически не дымившей железной трубе, выведенной из фургона наружу сзади и сбоку, под самой крышей, в маскировке здесь немного петрили. По крайней мере, с некоторых ракурсов машина вполне себе сливалась с окружающим пейзажем.

Смирнов приоткрыл заднюю дверь фургона и заглянул внутрь машины. Судя по тишине, там никого не было.

Интересно, а где все? Вот будет номер, если будущий академик вдруг взял и слинял куда глаза глядят!

Я влез в провонявший печным дымом и кислым духом чего-то давно не мытого и не стиранного фургон, следуя как привязанный за своим спутником. Первым делом снял и поставил на пол автомат и вещмешок, после чего, наконец, огляделся. Внутри было тепло, через четыре широких окошка в бортах в фургон проникал скудный свет зимнего дня. Да, изначально предназначение машины было явно ремонтное. У левой стены фургона – самодельный окованный железом длинный и широкий верстак с двумя закрепленными на нем, покрашенными казенным красным суриком тисками, под верстаком и на нем ящики и коробки с инструментами и каким-то железом непонятного на первый взгляд назначения. Здесь же, на верстаке, лежали друг на друге, куполами вверх две каски образца 1936 года и стояла пара явно давно не мытых, но выглядевших весьма тщательно вылизанными, металлических мисок (логично – где же тут посуду мыть?) в комплекте с алюминиевыми ложками. Похоже, верстак этот сейчас служил ремонтникам еще и импровизированным обеденным столом. Разумеется, если было чем обедать. К примеру, хлебных крошек я на верстаке не заметил. Да и махрой в фургоне как-то не пахло, а значит, у них тут было неважно не только со жратвой, но и с табачком…

Подумав, я поднял с пола и положил на верстак свой ППД, просто чтобы был под рукой. Кроме верстака, внутри фургона были две широкие деревянные лавки с лежащими на них мятыми шинелями (видимо, на них здесь спали) и три тщательно ошкуренные, но некрашеные табуретки. Для эстетического услаждения скромного солдатского быта на стену над верстаком были пришпилены канцелярскими кнопками цветные репродукции двух картин, судя по большому формату, вырванные из «Огонька» или какого-то еще центрального, толсто-глянцевого журнала. Одна картина была «Дубовой рощей» И. Шишкина – скопление освещенных солнцем очень толстых деревьев на фоне летней зелени в нашей ситуации было явно не в тему. Еще менее подходила к обстановке вторая, наводящая на исключительно невеселые мысли репродукция – «Утро стрелецкой казни» В. Сурикова с кремлевскими куполами и стенами на заднем, а также телегами и предвкушающими скорую плаху или пеньковый галстук мрачными, бородатыми мужиками в исподнем на переднем плане. Однако странноватые эстетические вкусы у будущего академика Игнатова. Хотя, по идее, нацепить эти явно первые попавшиеся под руку картинки на стену мог вовсе и не он. А вот если это сделано осознанно – в нашем времени такое точно стало бы поводом для продолжительной беседы у полоумного психолога (например, в школе, где я когда-то работал, психологом на полставки была одна, мягко говоря, странная, чем-то походившая на зомби из плохого кино тетка, которая слегка заикалась и при разговоре никогда не смотрела собеседникам в глаза – какой поп, такой и приход)…

В правом заднем углу кузова – еле-еле (видимо, дров в нее давно не подкидывали) горела буржуйка, над которой сушились на веревке чья-то несвежая нижняя рубаха и пара заношенных шерстяных носков грубой вязки под стать ей (похоже, вот этим в основном и провонял фургон), а в двух стоявших на печке закопченных котелках лениво парила греющаяся вода. Скорее всего – снеговая. На полу, рядом с печью, была рассыпана небольшая куча дровишек.

Интересно, почему всех столовых приборов здесь было всего по два? Эти фиговы Кюнсты-Компосы, они, что, вообще не едят и не пьют, даже ради конспирации? Как говорил персонаж одного из самых любимых сериалов моего детства, железный чурбан Электроник своему непутевому образцу Сергею Сыроежкину: «А особенно я не люблю пить воду, она потом булькает»? В левом переднем углу фургона, где торчала явно предназначенная для баллонов к газовому резаку пустая в данный момент стойка из металлических полос и уголков, были прислонены к стене мосинская винтовка 1891/1930 гг., с убранным назад по-походному штыком и несколько пар лыж. Ну да, прямо как у того классика бардовской субкультуры – лыжи из печки торчат… И на полу у той же стены я увидел два слишком аккуратных для этой эпохи рюкзака защитного цвета и несколько каких-то сумок или подсумков поменьше. Вот это уже явно были вещички Кюнстов…

– Ну и где все?

– Скорее всего, пошли с Кузнецовым.

– Куда?

– На случай обстрела у нас четкая инструкция – уводить Объект подальше от скопления живых существ и механизмов, дабы исключить любые случайности. Раз обстрел закончился – они сейчас вернутся.

– Кстати, а кто такой Кузнецов?

Последующее объяснение Смирнова насчет происхождения фамилий, как своей, так и остальных членов группы, было простым и кратким, но не особо убедительным. Оказалось, что здешнюю команду Кюнстов, «по легенде», звали Назар Смирнов, Никанор Кузнецов и Нестор Соколов. Кто же это, блин, придумал, разрази его гром? И вот это и есть их «тщательная подготовка»? У меня опять (в который уже раз!) возникли сомнения насчет квалификации «работодателей». Ведь в наше время примерно такие комбинации получились бы, если некий идиот, которому на все наплевать, просто вбил бы в поисковую строку «список самых распространенных русских фамилий» и «русские имена на букву «Н»». Вот и вся их логика.

Согласен, эти фамилии действительно из «горячей десятки» наиболее распространенных в России, а вот имена… Назар, Никанор и Нестор – это как понимать? Хотя меня, человека, было дело, поработавшего в отечественной школе начала третьего тысячелетия, подобным сложно удивить. Поскольку то ли просто перманентно долбанутые, то ли чрезмерно верующие во что-то не то родители порой нарекают свои чада и покруче. Вот оттуда в электронно-цифровую эпоху и возникают все эти непроизносимые Авдикии, Авксентии, Агапиты, Агофоны, Богданы, Боголепы, Вавилы, Варлаамы, Варсанофии, Вафусии, Демиды, Евлампии, Евлогии, Ипатии, Кондраты, Онуфрии, Павскикакии, Пафнутии, Симеоны и прочие Мстиславы. Или, к примеру, «коренные шкабыры» с именами вроде Альфреда, Адольфа или Фердинанда? Ну да, «Альфред из Улукуева», «Адольф из Балышлов» и «Фердинанд из Удрякбаша», это, согласитесь, звучит. Чувствовалось, что «координационный центр» совершенно не заморачивался по поводу создания более-менее достоверной легенды для экстренно засланной сюда группы. Вдобавок, по отчеству эти трое были почему-то Николаевичи. Искать логику здесь было и вовсе бесполезно. Вдруг у них там, в будущем, выжили и размножились какие-то отдаленные потомки мадам Поклонской – горячие поклонники несуществующего таланта последнего российского императора?

– Допустим, – согласился я, выслушав объяснения Смирнова. – А пропал тогда кто?

– Соколов.

– Понял, – сказал я, и тут меня неожиданно осенило. Ну я вам, говнюки бионические, покажу «не имеющих ценности и не представляющих явной угрозы существ вида homo sapiens»…

– Тогда, товарищ Смирнов, для удобства, отныне я буду звать членов вашей группы Наф-Наф, Ниф-Ниф и Нуф-Нуф. Вы в данном случае – Наф-Наф.

– Почему? – не понял старший Кюнст.

Характерно, что никакого подвоха в моих словах он не услышал. Ой, как интересно! Выходит, в этом их будущем сказка про трех поросятах практически неизвестна? Помнится, у меня в детстве была про них книжка с красивыми картинками, да и классический диснеевский мультик вроде бы никто не отменял. Выходит, прежде чем они там, в этом будущем, поднялись из вызванного парой мировых войн ничтожества и снова доросли до космических полетов и путешествий во времени, сгореть в разных «мировых пожарах» успело даже больше, чем можно было себе представить, включая детские сказки. Странно, но, в общем, неудивительно…

– А вам не все равно? Просто лично мне так удобнее. Стало быть, будем считать, что пропал у вас товарищ Нуф-Нуф. Кстати, любезный друг Наф-Наф. Люди из здешней, как ты выразился, «массовки» говорили, что ваша троица – снайперы прямо-таки экстра-класса. Или они наврали?

– Нет. Не наврали. У нас телескопическое и ночное зрение.

– Хорошо. Вопрос – а я могу как-нибудь приблизиться к этим вашим возможностям? С помощью каких-нибудь технических приспособлений? Ведь у вас наверняка припасено что-нибудь этакое?

– Есть способ, – сказал Смирнов, даже не раздумывая.

Аккуратно прислонив свою СВТ к верстаку, он полез в один из стоявших на полу «ЗиСа» аккуратных рюкзаков. Недолго порывшись в его содержимом, он протянул мне тонкую, теплую на ощупь полоску, очень напоминавшую обычный лейкопластырь, цветом очень близкий к телесному.

– Что это?

– «СНА».

– Ты давай не умничай. Что еще за «СНА»?

– «Стрелковый Наблюдательный Адаптор».

– И что мне с ним делать?

– Налепите это себе на правый висок между бровью и ухом. Лучше повыше, под волосами, для маскировки.

– И что мне это даст?

– При легком нажатии пальцем на поверхность адаптора вы будете иметь возможность отслеживать передвижения всех живых объектов в пределах видимости человеческого глаза, на расстоянии эффективного огня из здешнего стрелкового оружия, то есть в радиусе примерно до километра. И в дневное, и в ночное время. Действие «СНА» основано на сканировании теплового фона окружающей среды и дает возможность видеть даже за естественными преградами вроде деревьев, кустов или сугробов. Недостаток – за толстым слоем железа, например за танковой броней, эффект у «СНА» нулевой. При втором, повторном нажатии на рабочую поверхность «СНА» дается сигнал «отбой», и адаптор отключается. Можете носить его постоянно или снимать и нацеплять при необходимости. Держать «СНА» включенным все время существам вида homo sapiens категорически не рекомендуется, поскольку от этого чрезмерно устают органы зрения, возникают мигрени, повышенная сонливость и прочие отклонения от нормы. Да, еще – представители той воюющей стороны, на которой находимся мы с вами, «СНА» обозначают зеленым цветом, противную сторону – красным. Посторонние объекты – желто-оранжевым.

– Это какие такие «посторонние объекты»?

– Прежде всего – зверей и птиц.

– Понятно, – сказал я и немедленно налепил «пластырь» на правый висок. Никаких неприятных ощущений не почувствовал. Потом, для проверки, высунулся из двери фургона. Слегка надавил на адаптор пальцем и действительно начал различать в отдалении четыре зеленоватых человеческих контура. Нажал повторно – контуры исчезли. При этом визуально я этих людей со своей позиции не видел – только смутно слышал за деревьями, метрах в ста от нас, отголоски какого-то разговора. Н-да, вот это действительно вещь. Штукенция прямо-таки из арсенала Джеймса Бонда!

– Здорово! – высказался вслух. – Теперь я за нас спокоен. Так что, с наступлением темноты, все-таки надо сходить на разведочку, узнать насчет этого странного танка.

– Если приказываете – сходим.

– Лыжи, у вас, как я понял, есть?

– Да, командир. Вон там. Вы же их уже видели.

При более детальном рассмотрении лыж в углу фургона оказалось четыре пары. Две – с какими-то хитрыми креплениями, похожими на финские (видимо, по легенде, – трофейные), а два других комплекта – с простыми ременными креплениями под валенки. Я в детстве на таких катался.

– Это хорошо, – сказал я, складывая лыжи на место.

– Командир! Кузнецов, Объект и Шепилов возвращаются! – доложил вдруг Смирнов.

Правильнее было бы сказать «Кузнецов, Объект и примкнувший к ним Шепилов», но здесь этого специфического юморка времен Хрущева никто не оценит, поскольку на самой верхушке советской власти не существует в природе ни пресловутой «Антипартийной группы образца 1957 года», ни, тем более, «примкнувшего к ней» члена Политбюро по фамилии Шепилов. Точнее, тот Шепилов, конечно, где-то есть, но он пока еще бесконечно далек от столь эпического падения с властного Олимпа.

Вот, интересно, как Смирнов это увидел? А еще я не понял, почему старшина Гремоздюкин говорил (причем исключительно в превосходной степени) о том, что эти «разведчики» постоянно сидят в каких-то секретах по периметру «котла», но при этом реально оба Кюнста сегодня находились в расположении? Или они эту службу несут «дистанционно», либо исключительно по необходимости?

Я нажал на пластырь и высунулся из фургона. Да, метрах в пятидесяти впереди, за кабиной «ЗиСа», мельтешили отметки от трех человеческих фигур, причем одна была более четкой и несколько желто-зеленого оттенка. Это второй Кюнст, что ли? Интересно, почему автоматика отличает их отметки от людских?

Я дал хитрому прибору отбой, влез обратно в фургон, прикрыв дверь, и, сняв шапку, сел на скамью лицом к входу.

Дверь открылась, и внутрь влезли трое. Один был практически вылитый Смирнов, одетый и вооруженный абсолютно аналогично ему. И вот здесь я понял, что дорогие работодатели, похоже, особо не заморачивались не только с внятной легендой, но еще и с внешностью Кюнстов. Просто взяли за основу типичный «словесный портрет» русского человека с минимальными изменениями в мелких деталях. Поэтому только что вошедший Кузнецов выглядел практически как близкий родственник Смирнова. Смирнов был шатен, Кузнецов – блондин (подозреваю, что третий в их компании, для разнообразия, был либо жгучим брюнетом, либо рыжим), у Смирнова нос был картошкой, а у Кузнецова – с горбинкой, плюс разный цвет глаз и форма бровей – и на этом все. Халтурщики они там, в этом будущем, вот что.

Следом за Кузнецовым в фургон влезли двое в летних, не по сезону, галифе, сапогах и грязных ватниках, испятнанных там и сям многочисленными следами машинного масла и копоти, с перекрещенными молотком и разводным ключом на черных петлицах просматривающихся под телогрейками гимнастерок. Меня поразило, что эти двое сразу же вспотевших в тепле ребятишек были без многодневной щетины на физиономиях, похоже, ремонтники блюли культур-мультур и таки иногда брились. Один из них выглядел чуть постарше, светловолосый, с небольшими усиками под носом и двумя треугольниками на петлицах – по виду то ли сверхсрочник, то ли бывалый человек, выдернутый из запаса. Ну а второй, молодой и коротко остриженный брюнет с задумчивым выражением лица и густыми бровями домиком, петлицы которого были украшены одиноким эмалевым треугольничком, явно был тем самым Объектом. Из-за которого тут все, собственно говоря, и заварилось.

– Здравия желаем, товарищ майор! – отрапортовал усатый блондинчик. Правда, с паузой в несколько секунд. Похоже, некоторое время у него ушло на точное визуальное определение моего воинского звания. При напрочь лишенной петлиц шинели, да еще и с натянутым поверх (ну явно непривычная вещь для здешней «моды») маскхалатом понять, что я майор и вообще командир Красной армии, можно было разве что по вороту гимнастерки. При этом Шепилов по-уставному вскинул ладонь к запачканному еловой смолой с приставшими иголками козырьку суконной буденовки (явные следы смолы были и на его ватнике – интересно, где это он накануне валялся?). То же самое «на автомате» проделал и Объект. Изобразил нечто, похожее на приветствие, и пресловутый Кузнецов.

– И вам не хворать, – ответил я совершенно не по-армейски. – Так, закройте дверь поплотнее и присаживайтесь. Вы оба из 13-го армейского ремонтно-восстановительного батальона, товарищи?

– Так точно! Сержант Шепилов! Младший сержант Игнатов! – представились оба, прежде чем сесть, и вторично козырнули.

– Тогда, для начала, ознакомьтесь вот с этим, – сказал я, развернув перед ними извлеченный из кармана приказ.

Пока парочка читала и соображала медленно оттаивающими в тепле извилинами, повисла небольшая пауза.

– И что все это значит? – спросил наконец Шепилов, изучив бумаженцию. Похоже, оказанная им «честь» его скорее напугала, нежели обрадовала. Хорошо, что реальное тогдашнее командование 8-й армии РККА подобных странноватых приказов не сочиняло.

– То, что я – майор Ухватов. Сегодня прибыл из штаба 8-й армии и сегодня же вынужденно принял командование здешним «сводным отрядом». Окружающая обстановка такова, что в ближайшие сорок восемь часов я, видимо, поведу данное подразделение на прорыв. Если не удастся прорваться большой группой, то попробуем вывести из «котла» хотя бы вас.

– Почему именно мы? Зачем? – высказался будущий академик Игнатов, демонстрируя явную интеллигентскую склонность к обсуждению приказов.

– Все детали мне неведомы. Не по чину. А если коротко – на Карельском перешейке готовится главный удар с последующим прорывом «линии Маннергейма», а с починкой подбитой техники, как обычно, есть некоторые проблемы. Ну и, тем более, раз уж на вас не поленились выписать отдельный приказ, его надо выполнять. Или вы с этим не согласны?

– Да нет, почему же не согласны, согласны, – ответил Шепилов. – Только что-то поздно про нас вспомнили, товарищ майор, когда из пятерых осталось двое…

Сказано это было с некой, похоже, застарелой обидой на начальство.

– Это хорошо, что вы согласны, – продолжил я разговор и спросил у молодого: – Так, если не ошибаюсь, это вы – Игнатов?

– Да, – подтвердил младший сержант.

– Замечательно. Тогда давайте-ка выйдем на несколько минут на свежий воздух. У меня к вам есть один вопрос личного характера. Остальных попрошу пока оставаться на своих местах.

Я надел шапку, и мы с ним вылезли из фургона. Было видно, что возвращаться на мороз будущему академику очень не хочется. В окружающем лесу постепенно темнело, на снег ложились длинные синеватые тени – зимний день вообще короток.

– Так, – сказал я, когда мы с Объектом отошли метров на десять от замаскированного «ЗиС‐6» и я присел на ствол поваленной здесь, видимо, задолго до этой войны (дерево не было спилено, а по какой-то естественной причине рухнуло набок, демонстрируя из-под снега облепленные замерзшей грязью корни) не слишком толстой елки, возле которого, судя по характерным желтым разводам на снегу, неоднократно справляли малую нужду. – Товарищ Игнатов, я попрошу вас отвечать на мои вопросы четко и быстро, не растекаясь мыслью по древу. Мой интерес к вам объясняется одним-единственным обстоятельством: на финской стороне фронта неожиданно обнаружился некий человек, которого по неизвестной причине почему-то связывают то ли с вами, то ли с вашей семьей. Как такое могло случиться? У вас что, есть какие-нибудь неизвестные нам родственники за границей?

– А это вам зачем? – удивился будущий академик, а ныне младший сержант, особенно упирая на «вам». По его сразу же изменившемуся выражению лица и слегка задрожавшему голосу было понятно, что подобный вопрос его как минимум озадачил.

– Интерес, увы, не праздный, товарищ Игнатов. Вы не бойтесь, я не чекист. Я всего лишь журналист из «Красной Звезды» с несколько расширенными полномочиями. Главная закавыка в том, что в этой связи некоторый интерес к вашей персоне проявили и особый отдел, и армейское политуправление. – С этими словами я расстегнул шинель и предъявил опешившему Игнатову бумажку, подписанную якобы самим Мехлисом.

На сей раз в глазах моего собеседника появился уже откровенный испуг, переходящий в непонимание. С одной стороны, я вроде как действительно не представляю карающий орган, а с другой – ведь зачем-то именно сейчас я забрел в эти промороженные леса по его душу. На его месте я бы тоже крепко задумался.

– Только этого не хватало. Ну, вообще-то… – начал было Игнатов, но тут же резко оборвал сам себя: – Да нет, не может такого быть! Это же полная чушь! Ерунда!

– Чего именно «не может быть»? – уточнил я как можно более ласковым голосом. – Давайте-ка лучше я сам буду решать, что в данном случае чушь, а что нет!

– Понимаете, товарищ майор… А, ладно, черт с ним… Лучше уж я вам про это расскажу, чем потом, с подобными вопросами, опять придут к моему отцу. Года полтора назад его уже таскали в Большой Дом, расспрашивая в основном о тех, вместе с кем ему пришлось служить в Гражданскую. И не скажу, что он от этого был в восторге. Даже чемодан собрал…

Полтора года назад. Ну да, пресловутый 1937 год. При этом фатер Объекта оказался довольно крепким орешком, раз уж сумел отскочить от этой остервенелой рубки леса с большим разлетом щепок. Ведь пресловутый чемодан ему, судя по всему, так и не понадобился. Но расспрашивать подробности про это я, разумеется, не стал.

– А что, ваш почтенный родитель успел отметиться какими-то связями с врагами народа? – уточнил я.

– Да какие там связи?! Кто, черт возьми, мог предположить, что те, кто командовал Балтфлотом в 1919-м, сейчас вдруг, да еще чуть ли не поголовно, окажутся этими самыми врагами народа?

– Действительно, кто бы мог подумать. Какая неприятность… А ваш отец, он вообще кто?

– Странно, что вы этого не знаете…

– Ну я же вам сказал – я не сотрудник НКВД. Я человек из армейской прессы и вовсе не обязан знать ваши анкетные данные. Просто в штабе 8-й армии, узнав, что я собираюсь любой ценой добраться сюда, попросили меня заодно кое-что выяснить. При этом, когда я сообщил о своих планах, меня там посчитали за сумасшедшего и были вовсе не уверены, что прорвусь сюда. Предполагаю, что штабные лентяи могли даже поспорить на пол-литра – убьют меня при этом или не убьют. Но я прошел…

– Вообще-то мой отец, Парамон Петрович Игнатов – преподаватель Высшего Военно-Морского инженерного ордена Ленина училища имени Феликса Эдмундовича Дзержинского.

– Ого. Уважаю. Хотя, по-моему, должность у него все-таки не того масштаба, чтобы таскать человека в Большой Дом.

– Он еще в Гражданскую орден боевого Красного Знамени получил…

Ну да, для выдумщиков из НКВД тут получалось весьма интересное сочетание. Если он преподаватель, значит, звание у него должно быть где-то на уровне капраз-капдва, да еще и орден, который он на Балтфлоте, видимо, получил в первой если не десятке, то точно двадцатке. А в 1930-е годы заслуги времен Гражданской войны были уже не индульгенцией, а скорее наоборот – компроматом и поводом для лишнего спроса.

– Неслабо, – согласился я. – И за что такая честь?

– 4 июня 1919 г., в Копорском заливе, будучи старшим механиком эсминца «Азард», участвовал в потоплении английской подводной лодки L‐55. А вообще отец – потомственный инженер-кораблестроитель.

Это был известный боевой эпизод периода «зари красного Балтфлота», поскольку ту британскую подлодку подняли, отмыли от ила, изучили, восстановили, и потом она долго служила в том же КБФ. Правда, поскольку реально L‐55 подорвалась на своем же минном поле, участие «Азарда» в ее потоплении представляется специалистам ну очень сомнительным. Однако ордена участникам сей «виктории» вручили самые что ни на есть настоящие.

– А вы, товарищ младший сержант, чего же тогда на флот не подались? В соответствии с семейными традициями?

– Ну не всем же там быть, – шмыгнул носом Игнатов и надвинул буденовку поглубже на уши. Чувствовалось, что не любит он на эту тему разговаривать. – Флот не резиновый. Да и вообще… У меня еще в детстве обнаружилась склонность к морской болезни, я даже катание на лодочке по пруду плохо переношу. Так что в этом смысле я человек скорее сухопутный. В общем, мою маму, Ларису Федоровну, папа встретил в том же, 1919 году, когда служил в действующем отряде Балтфлота…

– И что с того? – спросил я, отметив про себя резкий переход рассказчика с «отца» на «папу». Видимо, из него наконец поперло что-то действительно сугубо личное. Чем-то это слово «папа» напомнило мне древний фильм «Мы из Кронштадта», а конкретно одного из его персонажей, некоего матросика Валентина Беспрозванного и его реплику: «соцпроисхождение подкачало, папа офицер, а мама его кухарка».

– Я вас прошу, товарищ майор, лучше слушайте и не перебивайте, а то я чего-нибудь ненароком забуду. Так вот, для папы это единственный и официальный брак. Но, задолго до того как он мне сам как-то рассказывал, у него случилась… Ну, в общем, он назвал это «юношеская любовь» или «любовная связь»…

– А если точнее?

– Поймите меня правильно, я про это очень мало знаю, только то, что папа сам рассказывал. В общем, когда папе было семнадцать лет, у него была, как он сам выражается, «платоническая связь» с некой девятнадцатилетней Аделаидой Дюгамель, чуть ли не графиней из какого-то «знатного курляндского рода»…

Произнесенная им фамилия была, без сомнения, дворянской, но вот чтобы графской – сомнительно. Хотя много ли я вообще смогу вспомнить навскидку графьев, да еще и курляндских?

– Эва как! – сказал я вполне искренне, поскольку выходило, что в молодости наш Парамоша был вполне себе азартен и где-то даже любвеобилен: – Ага! Так сказать, «морганатический брак»? Мэзальянс-с? И, позвольте полюбопытствовать, как же сей «брак» протекал?

– Да называйте как хотите. И какой там, к чертовой матери, мог быть брак?! Папа тогда был воспитанником Морского инженерного училища Императора Николая I, а она, если я все верно запомнил, – курсисткой. И встретились они на каком-то рождественском балу под Новый, 1899 год.

Я прикинул: Морское техническое училище, – это солидное учебное заведение, вроде Императорского Морского Корпуса, но выпускавшее инженеров и механиков, которых царские строевые флотские офицеры (надо сказать, те еще чистоплюи, воображавшие себя некой отдельной «кастой», – ох, не зря они потом Цусиму столь позорно продули!) традиционно не уважали. Кузница отечественных кораблестроителей. Стоп! Получается, папашка нашего Объекта потом пришел преподавать в свою альма-матер? Интересно – он об этом всю жизнь мечтал или просто не хотел больше лезть в тонкости колебаний генеральной линии партии, разного рода политику и прочие, связанные с реальной военно-морской службой, дурно пахнущие коллизии?

– Так, – сказал я. – Ну, допустим, бал, длинные платья, парадные мундиры, Рождество, шампанское, танцульки, это все понятно, а дальше?

– Папа говорит, что это была любовь с первого взгляда.

– Ну да, с первого всегда любовь, а со второго уже как бы и нет. А, кстати, ваша мама в курсе этих отцовских похождений?

Будущий академик Игнатов нехорошо посмотрел на меня при этих словах.

– Ну, вообще, он этого от нее особо не скрывал и не скрывает, хотя и подробностей не рассказывает. Просто мама и папа мало интересуются тем, что было до революции, и не любят вспоминать про те времена…

Н-да, вспоминать про «проклятое», дореволюционное прошлое в СССР середины Хокинс века было чревато. Скажем, услышит случайно про то, что ты еще до революции погоны носил, кто-нибудь тебя сильно недолюбливающий (например, сосед по коммунальной квартире, завистливый дальний родственник или обойденный очередным чином подчиненный на службе), да еще и страдающий при этом избытком полученной на Ликбезе грамотности – и доказывай потом, что ты не верблюд. Подобных примеров тогда, увы, хватало. А еще из последней фразы будущего академика можно было сделать вывод о том, что его мамаша – женщина либо святая, либо партийная. Принимая во внимание год, когда происходил наш с ним разговор, скорее напрашивалось второе…

– Ваша мама партийная? – уточнил я на всякий случай.

– Да, член ВКП(б) с 1921 года. Сейчас работает в издательстве «Ленинградская Правда».

Ну да, небось из тех, кто по молодости лет на кронштадтский лед сходил и там последние мозги отморозил. Их там таких довольно много было, разных делегатов, поэтов и брюнетов. А на Балтфлоте в 1919-м она, небось, помаленьку комиссарила, в стиле той известной пьесы Всеволода Вишневского.

– Хорошо, – продолжил я «опрос свидетелей». – Допустим. Чуйства. Любовь с первого взгляда и прочее. С этим все понятно. А дальше?

– Судя по тому, что я знаю, они несколько раз встречались на, как тогда выразился папа, каких-то «дачах в Парголове» и в «съемных нумерах». Естественно, сначала они хотели пожениться. Только… В общем, папа не дворянин. Наш прадедушка был всего лишь почтовым чиновником в Пскове. А родители и семья этой Аделаиды Дюгамель довольно быстро узнали об их связи и были категорически против не только подобного брака, но и любых отношений между ними. Классовые предрассудки… В общем, Аделаиду насильно отправили куда-то за границу, где, как позднее практически случайно узнал папа, она в начале 1900 года родила в какой-то частной клинике их общего сына. По всем тогдашним правилам и законам этот ребенок был незаконнорожденным. Но то, что нормально для какого-нибудь кухаркиного сына, совершенно недопустимо для дворянских отпрысков. Возможно, именно поэтому Дюгамели постарались по полной нагадить папе, и он чуть не вылетел из училища.