Текст книги "Мурло"

– Ты, Ген, – виновато, стесняясь самого себя, заговорил Домрачёв, – на меня уж не обижайся. Я в рыбалке не соображаю ни черта. Может, говорю чего-то не то. Ты всерьёз не воспринимай.

– Да ладно, Степан, чего ты, – заулыбался Гена, – нормально всё. Мы же общаемся, рыбалим. Хорошо всё. На вот, – он протянул ему удочку, – подержи, попробуй. – Давай-ка, попробую, – Степан Фёдорович встал, подошёл к Гене со спины и с любопытством потянулся за удочкой, но в эту секунду кто-то утащил поплавок под воду.

– Клюёт! – вскрикнул Гена и резко дёрнул.

Испуганный Домрачёв отошёл от него на пару шагов и, с интересом выглядывая из-за его спины, заверещал:

– Тяни-тяни!

Гена вытащил маленькую, с ладошку, плотву с красными плавничками. Он положил её на снег и неуверенными движениями, тесно сжав её холодное тельце, снял крюк с её губы и оставил барахтаться.

– Забить же надо, – сказал счастливый Домрачёв.

– Живодёр ты, Степан, – улыбнулся Гена, насаживая опарыша на крючок. – Сейчас она заснёт от холода быстренько. Мы тебе не браконьеры – мы за гуманность.

– Точно умрёт? – уточнил Домрачёв.

– Что ж ты так смерти её хочешь? – хохотнул Гена. – Умрёт – куда денется? Задохнётся.

– Глаза, смотрю, уже все красные, – склонившись над рыбой, с интересом сказал Степан Фёдорович. – Капилляры полопались, поди.

– Какие капилляры? – махнул рукой Гена. – Это же плотва. Особенность у ней такая: глаза красные.

– И как она? Вкусная?

– Да ты ел её не раз. Та же вобла.

– Вобла? – обрадовался Домрачёв знакомому слову. – Правда она?

– Она-она. Врежем, может, ещё за улов? – Гена взял бутылку. – Давай-давай, – потирая руки, Степан Фёдорович приземлился на стул.

И они выпили. Только выпили, Гена забросил удочку и начал следить за поплавком. Домрачёв жадно на него поглядывал и, не вытерпев, наконец сказал:

– Дай-ка мне попробовать, – в голосе его прозвучала ревность.

– А чего молчишь? Ты сиди-сиди, – сказал он встававшему Домрачёву и протянул ему удочку, – на вот.

Степан Фёдорович обеими руками осторожно взял удилище и так крепко вцепился в него, будто держал не удочку над прорубью, а оголённый провод над бассейном. Невзирая на слова Гены, он надеялся, что ему удастся выловить щуку. Отчего-то не верилось ему, что такой крупный и опасный хищник водится в мелких заводях, в грязи.

– Дядя Жора – тот рыбак отличный был, – сказал Гена.

– Хорошо рыбалил, да?

– О-о, не то слово, – задумчиво ответил Гена. – Меня пару раз с собой брал. У него лодка же была надувная. Теперь уж утащили, гады, – прошипел он. – Ну вот, выплывем на середину озера, и, помню, такой он весь серьёзный был на рыбалке-то. Ну вот, выплывем с ним: он сам молчит, не шелохнётся – и меня неволит. Уставится, помню, на поплавок и не сводит взгляда. Рыба, сам понимаешь, не каждую минуту клюёт, а он, дядька-то твой, мог по одному лишь поплавку вычислить, что за рыба поклёвывает, по движению-то поплавка. Он всё на карпа ходил. Нравилась ему эта рыба: видел если, что не карп клюёт, – не подсекал. – Так прямо по поплавку и вычислял? – недоверчиво спросил Домрачёв. – Ну я ж тебе говорю: да, так и вычислял. С ним на рыбалку, конечно, лучше бы не ходить. Это у нас с тобой веселье, водка. А у него ж, ты что, – покачав головой, с уважением сказал Гена, – это процесс такой, серьёзный.

– Клюёт? – поинтересовался Домрачёв положением своего поплавка.

– Да нет, – сухо отвечал Гена. – Клевать будет – поймёшь. Он утонет, поплавок-то. – А с плотвой-то твоей что делать? – спросил Степан Фёдорович, уже свыкшись с мыслью, что он вытащит щуку и ни что иное. – Солить?

– Почему ж солить? Не только: и уху сварить можно, и пожарить – всё можно. – Мне, Ген, – разоткровенничался Степан Фёдорович, – так что-то щуки захотелось попробовать. Заинтересовал ты меня. – Да что тебе щука эта? – развёл руками Гена. – Говорю же: невкусная это рыба, невкусная.

– Ну я бы так, в качестве экзотики, – заскромничал Домрачёв. – Просто бы попробовать, что это такое. Ловят её у вас зимой? – Ловят, ловят, – уверенно заговорил Гена. – Но у нас, Степан, не принято рыбой торговать. Что сам поймаешь, то и везёшь домой, – поняв, что имеет в виду Домрачёв, быстро затараторил он.

– Да я не за то, – махнул рукой Домрачёв, удовлетворённый ответом.

Ему лишь хотелось уточнить, водится ли щука в этом озере. И с этими мыслями он стал ещё пристальнее следить за поплавком, мёртвой хваткой вцепившись в удочку красными, окоченевшими руками.

– У тебя, Степан, руки-то ещё не замёрзли? – Гена взглянул на сухие руки Степана Фёдоровича, покрытые толстыми венами.

– Нормально, нормально, терпимо, – перед Домрачёвым стояла цель, от которой он ни за что не намеревался отступать.

– Ты как после кладбища-то? – чуть ли ни шёпотом спросил Гена. – Ничего? Нормально?

– Да вроде ничего, – застеснялся Степан Фёдорович и раздразнился: не нравилось ему, что его сбивают с мысли о щуке. – Я, право, не знаю, что на меня нашло. Перед Катериной, скажу тебе по правде, стыдно мне.

– Что ты, что ты, дорогой! – Гена стал горячо разуверять Степана Фёдоровича. – Она только счастлива была, что ты так живо отреагировал. Она ж, вишь, как к тебе, с нежностью? Думаешь, у ней это так просто? Э, не-е-ет. Я сам такой ласки от неё иной раз не получаю.

– Правда? – отвлёкся от щуки Домрачёв.

Сердце его гулко застучало в висках.

– Конечно, – уверенно сказал Гена. – Я, мужик, и то растрогался весь: чуть слезу не пустил. Так что всё хорошо. Не стыдись.

Домрачёв молча, с унылой улыбкой на губах закивал.

– Клюёт! – неожиданно вскричал Гена. – Клюёт, Степан!

Напуганный Домрачёв, резко дёрнув, вскочил и потянул за удочку. Леска стала скручиваться с катушки, и, не зная, что делать, он схватился за леску и снова потянул.

– Катушку крути, катушку! – волновался Гена, но Домрачёв, даже не попытавшись, всё тянул за леску то правой, то левой рукой.

Гена махнул на него и начал с интересом следить за новым другом.

Тянулось тяжело. Степан Фёдорович уже ясно представлял острое рыло побеждённой щуки и, улыбаясь, невольно хихикал. Из лунки показался рыбий нос. Как только это случилось, Домрачёв, взвизгнув, дёрнул за леску, и рыба, подлетев вверх метров на шесть, упала на лёд. На крюке осталась висеть её окровавленная губа. Домрачёв побежал за рыбой, крича на ходу: – Щука! Щука!

Гена пренебрежительно смеялся и кричал ему вслед: – Какая тебе щука? Окунь это, поди! – в тоне Гены ощущалось лёгкое волнение. Он побаивался того, что рыба и вправду окажется щукой, но, увидев разочарованное лицо Домрачёва, с успокоением улыбнулся.

Степан Фёдорович, брезгуя брать в руки рыбу, допинал едва живого окуня с острыми плавниками до дохлой плотвы и с побеждённым, но радостным лицом сел на место.

– Кто ж это будет? – спросил он Гену.

– Щука, Степан, щука, – злорадствовал Гена.

Так, за разговорами, рыбалкой и выпивкой, провели они чуть меньше двух часов. За всё время выловили ещё две плотвы. Вытянул их Гена. Домрачёв ещё дважды закидывал удочку, надеясь поймать щуку, но его опарышей склёвывали прежде, чем он дёргал. Он был бы рад ещё половить рыбу, но руки без перчаток окоченели, а пальцы едва сжимали удилище. После четвёртой рюмки Степан Фёдорович позабыл о щуке, думая только об окуне. Думал о том, как они принесут улов домой, как Гена объявит всем, что окуня поймал не кто иной, как Домрачёв, как Нина удивится его рыболовным способностям, как Катерина будет хвалить вкус жареного окуня, а, когда она спросит гостя, почему он сам не ест, он спокойно ответит, что рыбу кушать не любит, а любит её ловить.

Едва солнце скрылось за холмами и розовое небо начало холоднеть, пьяные, радостные и довольные, они засобирались домой. Когда все снасти были собраны, Гена вытащил из сумки термос с чуть тёплым чаем, налил его в крышку и протянул её Степану Фёдоровичу:

– На, погрейся чуток.

Когда дошли до «Газели», руки Домрачёва успели отогреться теплом кружки, и он уже мог управлять пальцами. Рыбаки закинули в пустой салон вещи, полиэтиленовый пакет с уловом и засобирались уезжать. Они были пьяны изрядно.

Степан Фёдорович снял машину с ручника и стал трогаться, но, видимо, слишком резко бросил сцепление, и машину сначала затрясло, а потом она и вовсе заглохла, быстро покатившись вниз. Он не успел испугаться, как вдруг почувствовал, что «Газель» остановилась. Степан вытер холодный пот со лба, с облегчением вздохнул и, улыбаясь, посмотрел на Гену, широко разинувшего глаза.

– Вовремя затормозил, а то б укатились с тобой, – не без самодовольства сказал Домрачёв.

– Поехали давай, – недовольно ответил Гена.

Раздобревший от водки Степан Фёдорович цокнул языком, завёл машину и снова стал трогаться. Мотор громко рычал, педаль газа была едва не прижата к полу, а «Газель» отчего-то стояла на месте, выпуская в воздух клубы переработанного топлива.

– Чего такое? – с волнением спросил Гена.

– Не пойму, – растерянно сказал Домрачёв, проверяя ручник.

Послушав рык мотора ещё недолго, он заглушил машину, поставил её на ручной тормоз и вышел из кабины. Подойдя к кузову «Газели», он вскрикнул, колени его затряслись.

Два задних колеса висели над обрывом, а задние дверки, вмявшись, ровно по стыку упирались в рослую сосну. Как и всегда в чрезвычайных ситуациях, Домрачёв стал напряжённо думать. Хмель вышел из его головы.

– Чего там?! – прервал Генин крик его рассуждения.

– Да ничего. Эвакуатор надо звать.

– Чего-о-о? – протянул Гена, быстро вылезая из машины.

Он подбежал к Домрачёву и, увидев вмявшиеся дверцы «Газели», схватился за голову.

– Как же ты так, Степан? – слезливым голосом заговорил Гена.

Степан Фёдорович хмуро молчал.

– Тоже молодец: нашёл, где машину ставить, – отчаянно размахивал руками Гена. – Как же ты додумался до такого? – не прекращал он нападки на Домрачёва. – А? Как? – вскрикнул он, не дождавшись ответа.

– Не знаю! – несдержанно крикнул Домрачёв. – Не знаю я! Ты давай не ори, а предлагай, что делать будем. Эвакуатор надо вызывать. Есть у тебя номер?

– Какой номер, Степан? У меня телефона-то нет, а ты за номер.

– Телефона нет? – удивился Домрачёв.

– Нет, нет.

– Так. А наизусть чей-нибудь номер помнишь? – холодно расспрашивал Степан Фёдорович.

– Нинкин разве что. Да Катькин.

– Давай диктуй, – сказал Домрачёв, достав свой телефон из кармана.

Гена продиктовал номер Нины. Степан Фёдорович вслушивался в гудки.

– Далеко мы от дома? – между делом обратился он к Гене.

– Может, восемь килóметров. Десять максимум.

– Плохо, – сказал Домрачёв и бросил трубку.

– Чего? – с круглыми от страха глазами спросил Гена.

– Не берёт. Давай Катерины номер.

– Чего ж ты так сбросил быстро? Ещё набери. Дай-ка, – когда тот ещё раз набрал Нине, Гена нетерпеливо вырвал телефон из рук Домрачёва и стал слушать гудки. – Ну чего ты? Глухая, что ли? Отвечай давай, – пританцовывая, отчитывал жену Гена.

– Не берёт? – спросил Домрачёв.

– Не берёт, – ответил Гена, нажимая на кнопку сброса. – Катьке тогда набирай давай. На-ка сам, – Гена отдал Домрачёву телефон и продиктовал. – Идут гудки? – взволнованно спросил он, когда Степан Фёдорович приложил телефон к уху. – Идут? – переспросил Гена.

– Да погоди ты! – нетерпеливо буркнул Домрачёв и выругался.

Он отнял телефон от уха, посмотрел на экран и опустил руки. – Чего? – исподлобья взглянул на него Гена.

– Ничего. Пешком пойдём. Телефон сдох, – ответил Домрачёв.

– Ёб!.. – Гена хлопнул себя по лбу и, напрягая пальцы, потёр сухой ладонью о щетину.

– Вдоль дороги пойдём. Подберёт кто, поди, – сказал Домрачёв.

– Да кто ж подберёт? Все поуезжали давно. По озеру пойдём. Так короче. За два – три часа дойдём. Вот ты, конечно, устроил нам приключения, Степан, – гневно добавил Гена.

– Да чего Степан? Чего Степан-то? – оборонялся Домрачёв. – Я специально, что ли? Чужую машину-то угрохал? Специально, да? Делать мне нечего: месяц теперь на один только её ремонт работать! Порыбалили зато, Ген. Окуньков зато наловили, вон. И так тошно, а ты ещё тут… – Ну ладно, ладно, – смягчился и захлопал Домрачёва по плечу Гена, – пойдём давай, пока не окоченели.

Домрачёв залез в салон и взял оттуда пакет с уловом.

– Да оставь ты, – сказал Гена, увидев, за чем лазил Степан Фёдорович.

– Чего ж мы, с пустыми руками придём?

– Ну, возьми, возьми.

Они ступили на озеро.

– Угонят же, блин, – взволнованно сказал Степан Фёдорович и остановился.

– Прям уж угонят, – просипел Гена и тоже остановился. – Пойдём давай. Ты с ключом на ней уехать не можешь, а кто-то без угонит? Так, что ли?

– А может, прицепят да увезут? – удовлетворившись его доводом, Домрачёв всё же решил успокоить себя на все сто.

– Надо оно? Ночью никто тут не ездит. А мы поутру Егорку возьмём да отбуксируем. Нормально всё, Степан, не переживай. Ты отнесись к этому как к приключению. Хорошо ж на старости лет костями тряхнуть? – успокаивающе улыбаясь, обратился к Домрачёву Гена и пошёл.

Степан Фёдорович пошёл за ним.

– На старости, – передразнил Домрачёв. – Прям уж. Мы с тобой, Ген, в самом расцвете сил.

– Ну вот, тем более: приключения нам полезны.

– И то верно, – счастливо улыбнулся Степан Фёдорович и прощупал через пакет замёрзшие тельца рыбёшек, а закончив учёт, мечтательно задрал голову и добавил: – Уж стемнело почти.

– Хорошая ночка будет, – сказал Гена, – морозная.

Как лёд на водоёмах в крепкие бесснежные морозы чист и прозрачен, так и ночное небо в те же дни чисто и прозрачно. Первые звёзды на востоке часто облепили небосвод. Худющий месяц острым серпом висел над далёкими огоньками села. Редкие перьевые облака на ещё голубо-жёлтом западе выглядели как метёлки, смывающие с небесного лица день, свет и грязь. Всё было отчётливо тем вечером. Снег под ногами скрипел чеканно, звёзды светили непривычно ярким молочным блеском, чистота неба позволяла разглядеть очертания теневой стороны луны, а её месяц выглядел как сквозное отверстие в стене тёмного помещения. Домрачёв с задранной головой и оголённой шеей мокрыми от радости глазами смотрел на небо и невольно улыбался. На усах его висели маленькие сосульки. Гена, сунув руки в карманы и сгорбив спину, прятал подбородок в дутом пуховике и смотрел под ноги. Когда он увидел дыру от чьего-то бура во льду, он обратился к Домрачёву, бубня себе под нос:

– Под ноги смотри.

– Никогда ещё таких звёзд не видел, – сказал Степан Фёдорович, опустив голову. – Ещё бы: небо чистое, свет в домах слабый. Хорошо на родину вернуться?

– Мягко сказано, – закивал Домрачёв. – Где ж я был всё это время?

– Остался б здесь жить? – спросил Гена.

– Да куда ж мне? – вздохнув, отвечал Степан Фёдорович. – У меня же квартира, работа, семья, в конце концов.

– Я ж не о том, – сказал Гена. – Вот не было б ничего этого у тебя и мог бы ты выбрать, где жить: тут или в Рязани своей – что б ты выбрал?

– Везде ж свои плюсы и минусы. Не знаю, Ген, если честно. Тут хорошо, красиво. Спокойно, главное. Но скучно ж, поди?

– Чего ж скучать? Некогда скучать. Работаешь почти всегда. Когда на заводе, когда по хозяйству.

– А жить когда, раз работаешь всегда? – сощурил глаза Домрачёв. – Смотри-ка, рифмами заговорил.

– Я, Степан, как и многие деревенские, воспитан так: работа мне в радость.

– Ну тебе. А молодым? Молодёжи то бишь?

– А молодёжь у нас и не работает толком, – сказал Гена.

– Чем же ей тогда заниматься? – спросил Степан Фёдорович.

– Чем-чем? Ну, вот Катька. Что она? Книжки, вон, читает, с Егором гуляет.

– Книжки, – протянул Домрачёв, будто не услышав имени «Егор». – Что ей эти книжки? Это жизнь разве?

– Ты зря, Степан, так. Это зимой тут кажется, что делать нечего, и я с тобой, вообще-то, согласен, а летом знаешь, как хорошо? Озеро, вишь, рядом? И купаться, и рыбалить. Ребятня, вон, на скутерах, на великах.

– Ну и что им эта рыбалка? Купания? Достаточно, что ли, этого?

– Чего тебе ещё-то надо? Ну, площадка волейбольная есть у нас, стадион у школы вообще-то. Не знаю, эм, клуб, кафе – всё есть. А в городе что делать летом? Ходить взад-вперёд?

– Ну почему? – улыбнулся задетый Степан Фёдорович. – У нас до Москвы недалеко. В музеи можно ездить, в театр там.

– При чём тут Москва? Мы же про город вообще говорим. У нас тоже, знаешь, до Уфы недалеко. Там тоже театры есть и музеи. И что с того? – Московские музеи, я думаю – это другое дело в отличие от Уфинских. – Да какая разница, Степан! – вспылил Гена. – Я же говорю: не про Москву и не про Уфу речь. Чего ты заладил-то? Ты сам-то когда в последний раз ездил в театр или музей московский?

Домрачёв смутился. Он не помнил, когда последний раз был в Москве по этой причине. – Ну хорошо. В Рязани тоже есть чем заняться. Можно в бильярд пойти поиграть. Я, кстати, хожу иногда, играю. В боулинг. Парки есть. Храм красивый. Кафе, рестораны, да и музей есть, должно быть.

– Да я ж не спорю: есть чем заняться. Кто ж спорит? Я о том, что досуг разный в городе и деревне. И ни тот, ни другой не лучше. Просто-напросто разные – кому какой ближе.

– И я не спорю: согласен с тобой полностью, – сказал Домрачёв.

– Чего ж мы тогда разглагольствуем тут?

– Надо же о чём-то говорить, – ответил трясущийся Степан Фёдорович. – Ты лучше подбородок в тулупе спрячь, не то заболеешь ещё. Пришли уж почти.

– Далеко ещё?

– Огни видишь? – Гена носом указал направление.

– Ну?

– Так вот, это крайние дома. От них ещё килóметра три.

– В полчаса, думаешь, дойдём?

– Управимся-управимся, – заверил Гена.

– А ты посмотри-ка, – Степан Фёдорович повернул голову налево, где по дороге, в двухстах метрах от них, скрипела на снегу машина с ярко горящими фарами. – Поехал всё-таки кто-то. Подобрали б нас, поди. – Они ж не в нашу сторону едут, – строго сказал Гена и, не желая долго смотреть на машину, уставился на свои ноги.

6

Катя с Егором и его мамой Лидой сидели в кухне и пили чай, когда Борис, отец Егора, вернулся с рыбалки. Парень, когда отец вошёл с уловом, быстро поднялся и подошёл к родителю.

– Здорово, бать, – протянул сын руку.

– Приехал? – отец пожал её. – Привет, Кать, – обратился он к невестке.

– Здравствуйте, Борис Юрьевич, – сдержанно сказала она, даже не взглянув на него.

Руки её были прижаты к телу.

– Наловил чего? – спросила рыболова жена.

– Наловил-наловил. Видел, кстати, Кать, отца твоего с мужиком каким-то, – добавил Борис, налив себе рюмку водки и сразу выпив её.

Егор сел на место.

– На рыбалку ездили? – спросила она о том, о чём сама прекрасно знала, чтобы заполнить паузу.

– Ага, – сказал Борис, садясь за стол. – Лид, дай-ка чего-нибудь.

– Ты сначала разденься пойди, – с обидой сказала Лида. – Чего ты опять, как вахлак, за стол в робе уселся?

– Ты поесть дай: голодный, – грубо сказал он. – На сына с невесткой дай поглядеть. – Без куртки не видно, что ли? – тяжело спросила Лида, наивно воспользовавшись последней попыткой.

Вставая из-за стола, она, красная, истерично усмехнулась. – Чего за мужик-то, Кать? – безучастно спросил Борис свои сложенные на столе руки.

На Катю он не смотрел. Не мог он на неё смотреть. Всякий раз, засмотревшись на неё, начинал злиться: недолюбливал невестку. Она казалась ему ненастоящей, манерной. Борис понимал, почему сын влюблён в неё, и знал, что она таких чувств к нему, как он к ней, не испытывает. Может, из-за этой досады за сына Борис её и недолюбливал, может, из-за того, что ему казалось, будто она пытается ставить себя выше остальных, но, скорее всего, из-за того, что просто лицо её было ему немило. Борис обычно задавал ей два-три вопроса и замолкал. Дальше с ней говорила только Лида. Катя не понимала, что она не нравится Борису. Она думала, что он просто человек такой: грубый, серьёзный. И вообще была уверена, что в семьях так положено: отец семейства не должен развлекать гостей (на то есть мать) – отец же должен сурово и строго следить за порядком и не снисходить до обсуждаемых сплетен – так всё и выглядело. Но, когда речь заходила о чём-то интересном или малопонятном Борису, он нахмуривал брови, зло прислушивался и спустя время невольно вступал в разговоры. Так он узнавал кое-что новое из мира литературы и прочих искусств. Он стыдился своей заинтересованности искусствами и в кругу семьи говорил о них осторожно. А если, боже упаси, кто-нибудь из мужиков узнал бы об этом, Борис бы места себе не находил, ведь ему было стыдно даже перед самим собой за свой интерес к этой теме. Борис всячески старался его побороть, но ничего не выходило. В конце концов мужчина оставил эти попытки и смирился со своей природой, как смирился с диабетом.

– А это, кстати говоря, родственник дяди Жоры, – ответила Катя на вопрос Бориса.

Лида кашлянула и громко клацнула тарелкой, не поворачиваясь к говорящим.

– Да ладно? – он уставился на Катю.

Лида кашлянула ещё раз.

– Нет, серьёзно, – Катя взглянула на него, но, начав краснеть, спрятала взгляд в столе. – Племянник его.

– Племянник, – зло прошипел Борис. – Сукин сы…

– Борь! – шикнула жена. – Без ругательств можно?

– Поубивал бы таких родственников, – будто не обратив внимания на жену, сказал Борис.

– Ну, лучше поздно, чем никогда, – взволнованно улыбнулась Катя, надеясь, что её улыбка смягчит Бориса.

– Говорил я Генке, не надо им звонить. Я и смотрю: рожа наглая, придурошная какая-то, – расставив пальцы, Борис яростно затряс руками. – Тупое лицо. Тупое. Даже не поздоровался.

– Борь, успокойся, а? – сказала Лида, ставя перед ним тарелку щей из кислой капусты. – Чего завёлся? Твоё какое дело? Приехал и приехал.

– Приехал! – Борис резко откинулся на стуле и зло уставился на жену. – А зачем приехал, ты подумала? А? Опять не думала? А ты подумай! Не было, не было, а тут приехать решил. Чего отец сказал ему? – обратился он к Кате. – За вещами чтоб приехал?

– Ну да, – тихонько ответила она.

– Вот! Вот они родственники! – Борис затряс указательным пальцем.

Егор тяжело вздохнул, закатил глаза и откинулся на спинку, сложив руки у груди.

– Он, думаешь, память старика почтить приехал? Ага, щас! Дом ему нужен, дом. Сам жить, поди, не будет, сволота. Продаст – и радый.

– Кто ж ему продать позволит? – умоляюще взглянула на него жена.

– Какая им разница? Позволит – не позволит. Продал и уехал! Всё!

– Ну продаст и продаст. Твоё какое дело? Ешь давай! – поняв, что мягкая интонация на мужа не подействовала, Лида заговорила грубо и громко.

– Какое моё дело? – возмутился Борис. – Какое дело? Вот мы и живём, простите, не к столу будет сказано, в дерьме, что никому ни до чего дела нет. Пусть воруют, пусть грабят! Пу-у-усть, – махнул он рукой. – Пусть хоть убивают. Не меня же убивают, не моё же грабят. Правильно, да, Лидушка? Меня же это не касается, да? Чего мне лезть, верно? А если тебя убивать будут, насиловать?

– Борь! – снова шикнула Лида.

– Нет, ты слушай, слушай. Будешь ты кричать, на помощь звать, а я услышу, но спасать не пойду. Подумаю: не меня ж убивают, не меня ж насилуют. Пусть там кричит. – Ну, несправедливо вы здесь, Борис Юрьевич, – вмешалась Катя.

Лида испуганно взглянула на невестку, села рядом с ней и положила руку ей на колено.

– Вы же как-никак родные люди с тётей Лидой. Вы уж не утрируйте. Так никто не поступает, как вы сказали. Но позиция ваша ясна, да и я с ней согласна, но тут уж ничего не поделаешь: в таком мы обществе живём.

– Как это ничего не поделаешь? Просто с себя начинать надо, Катя, – мягко сказал ей Борис.

– Ну что ты напал на девочку? – вступилась за невестку Лида. – Чего ты ей-то об этом говоришь? Вообще-то она за дядей Жорой ухаживала последние дни, а не ты.

Борис сомкнул губы, проглотил слюну и посмотрел на Катю, смущённо опустившую глаза.

– Чего ж ты с больной головы на здоровую? – сказал он Лиде. – Чего ж она, не понимает, что я не про неё? Я же вообще говорю, – Борис взмахнул руками, как пловец брассом. – Катя у нас умница, – сквозь зубы добавил он.

Щёки Кати налились краской.

– Ешь давай, хватит болтать, – буркнула Лида.

– Да жарко что-то, – растерянно сказал Борис и, встав из-за стола, пошёл раздеваться.

Когда он ушёл из кухни, Лида слегка нагнулась и шёпотом обратилась к Кате:

– Ты, Кать, не обращай внимания на дурака. Дуреет он от водки – нельзя ему пить.

– Да ладно, всё в порядке, – улыбнулась Катя и сделала глоток чая.

– А у вас, говоришь, этот родственник живёт? – сказала Лида громче.

– Пока что да. Сегодня уже собирался у дяди Жоры ночевать.

– Как его? – прищурилась Лида.

– Степан Фёдорович.

– Фёдорович, значит. Я будто бы отца его помню: приезжал, помню, к дяде Жоре.

– Да-да, – согласилась Катя, – приезжал. Он, правда, тоже помер лет пять тому назад.

– Хороший человек был.

– Хороший, хороший, – вновь согласилась Катя. – Да и сын его, Степан, тоже, думаю, хороший. Знаете, как он на кладбище сегодня рыдал?

Лида разинула глаза.

– Я даже испугалась немного. Прямо коленками на могилу встанет и зарыдает: чуть не задыхается, прощения просит у дяди, что не был давно. И я, знаете, думаю, не просто так он не приезжал. Ну не мог он, так любя его, не приехать навестить дядю. Я тоже сначала о нём плохо подумала, но потом решила: нельзя же делать поспешные выводы о человеке. Мы же не знаем про него ничего.

– Само собой, – закачала головой Лида и резко зашептала, – но вот видишь, как этот вспылил? Видишь? Вечно поторопится, подумает не то. Ты ж не обижайся на него.

– Да что вы! Кто же обижается? – очаровательно улыбнулась Катя.

– Допила чай? – обратился к девушке зевающий Егор.

– Сейчас, – едва слышно сказала она и сделала ещё один глоток.

– Поедем мы, мам, к тёте Нине съездим, – вздыхая, Егор поднялся из-за стола. – Она в гости звала.

– Чего ж вы так быстро? – растерялась Лида. – Посидели бы ещё.

– Да поедем, мам. Чего тут делать? – Егор взглянул на выход из кухни.

– Ой, да вы не обращайте на него внимания, – отмахнулась она. – Чего ж ты, отца первый день знаешь? Он сейчас поест да спать завалится. – Ну и тем более тогда поедем. Чего нам тут? – сказал Егор и выжидающе уставился на Катю.

Лида тяжело вздохнула и грустно посмотрела на невестку.

– Ну езжайте, езжайте, – благословила она.

Когда Егор с Катей выходили из кухни, в проходе они столкнулись с Борисом.

– Чего вы, Егорка, поехали уже? – остановился Борис и удивлённо расставил руки.

– Да, бать, поедем, – Егор хлопнул его по плечу.

– Ну давайте. Не загуливайте там.

Они сели в машину. Егор положил руки на руль, надул щёки и выстрелил ими воздух изо рта. Катя, мило улыбаясь, смотрела на него. Она не разделяла его эмоций по отношению к его родителям, но понимала причину их возникновения. Она же научилась интересоваться всяким человеком, каким бы он ни был: скучным, грубым или неприятным, – и каждого старалась понять, разгадать.

– Осталось теперь твоих вытерпеть и, глядишь, побудем вдвоём, – с надеждой сказал Егор.

Кате не понравились его слова, но она не стала его отчитывать, поняв, что грубость он допустил случайно.

– Может, съездим вечером куда-нибудь? – спросила она, подняв брови и улыбнувшись. – Ты как, сильно устал?

– Да нет, нет, – быстро затряс он головой, – съездим, конечно. В «Ирину»?

– Можно и в «Ирину». Могли бы до Миньяра доехать. Кино бы посмотрели.

– Можно и до Миньяра, как хочешь, – отрешённо сказал Егор, заводя машину. – Всё хорошо? – Катя наклонила голову, заглядывая Егору в глаза.

– Нормально-нормально, – закрыл он глаза. – Подустал маленько.

– Может, не поедем к моим тогда?

– Чего ты? Поехали. Я разве что поспать прилягу, если глаза слипаться начнут. – Что за работа у тебя такая? – Катя повернулась к сменяющемуся в боковом окне пейзажу.

– Работа как работа. Зато платят хорошо.

– Надо оно тебе? – с досадой сказала Катя.

– Ну, – попытался сдержать улыбку Егор, – оно скорее для тебя надо, чем для меня.

– Что ж я, троглодит, что ли, какой? – ухмыльнулась Катя. – Хуже: ты женщина. Да ещё и моя, – счастливый, Егор повернулся к Кате. Она улыбалась.

Когда они подъехали к дому, Егор начал искать в бардачке пачку сигарет, а Катя вышла из машины.

– Ты же бросил, – она вопросительно взглянула на него, когда он встал перед ней с сигаретой в зубах.

– Да я одну. Иди пока. Я скоро.

– Смотри, Егор, – начала наказывать Катя. – Сначала одну, потом две. Надо учиться сдерживать себя.

Егор, недолго подумав, с тоскливой улыбкой сказал:

– Иди, а?

Катя улыбнулась и пошла в дом. Зайдя в сени, она услышала два женских голоса, доносящиеся из кухни. Они были разборчивы, и Катя, чтобы женщины не сказали при ней ничего лишнего, громко хлопнула дверью.

– Кто там? – крикнула Нина.

– Это мы, мам, – крикнула в ответ Катя, стягивая сапог.

– Кто мы? – уточнила Нина, подойдя к дочери.

– Егор на улице курит, – ответила Катя.

– Приехал уже? – спросила Нина.

– Приехал, приехал.

– А чего курит? Он же бросил, – удивилась Нина, прижав подбородок к шее. – Чего это он?

– Не знаю я, мам. Захотелось ему что-то. Зайдёт – спросишь сама. – Ну понятно. К нам тётя Света, кстати, в гости зашла, – поправляя халат, оправдательно сказала Нина.

– Да я слышу. Здравствуйте, тётя Света! – крикнула Катя.

– Здравствуй, Катенька, – раздался в ответ голос.

Катя вместе с мамой зашли в кухню, и девушка ещё раз поздоровалась с тётей Светой. Ей нравилась эта женщина. Почему-то девушке казалось, что они с ней похожи. Светлана была красивой женщиной: многие находили её привлекательной и в её сорок с небольшим. Она была живой, всегда радостной. Катя уважала в ней то, что она первой никогда не начинала сплетничать. Светлана, как казалось девушке, была прагматичной, расчётливой женщиной, умеющей манипулировать людьми и в особенности мужчинами.

Она и правда мастерски умела манипулировать, но пользовалась своими способностями нечасто и по отношению к редкому человеку. Она, как могла, управляла только своим мужем Федей и детьми – старшим Димой и младшей Сашей. Но делала она это, как сама считала, им же во благо. Возможно, это было так, ведь она слыла женщиной умной и справедливой. Катю восхищали в Светлане её манеры – многие девушка переняла. Мало в женщине было деревенского: она ухаживала за собой, старалась держать себя в форме, работала в школе учительницей русского языка и литературы. Наверное, она и привила Кате любовь к словесности. На своих учеников она никогда не кричала, но и не была с ними чересчур мягкой. Во всём она старалась быть справедливой и отплачивать человеку, кем бы он ни был, по его заслугам. Не выучил её ученик урок – она поставит двойку, несмотря на его слезливые просьбы этого не делать; сгрубит ей кто-нибудь на почте – она сгрубит в ответ, порой даже забыв о манерах; обидит её муж – она сделает так, чтобы он почувствовал себя виноватым, и не словами, не прямыми действиями, но заставит его извиниться.

Тем Светлана теперь и занималась. Несколько месяцев кряду она просила Федю поменять скрипящие половицы в сарае. Боялась, что они прогнили и могут в любую секунду проломиться. Муж божился, что починит, но он так и не сделал этого до того, как нога Светланы вместе со сломанной доской едва не провалилась под сарай. Доски он в итоге заменил, но перед женой так и не извинился. Не дождавшись извинений, Светлана решила действовать. Сегодня был первый день её операции: она пошла в гости к Нине в расчёте на то, что, когда Федя придёт с работы, дома её не застанет. За детей она не волновалась: Дима был очень самостоятельным юношей и мог позаботиться и о себе, и о сестре. Светлана не сказала Нине ни слова о том, что натворил Федя. Сказала лишь, что соскучилась и решила проведать подругу. В школе были каникулы, и она не работала.