Текст книги "Братья крови"

Глава третья
Грюнвальдская битва

Год 1410 от Рождества Христова

Жаркое солнце лило беспощадные лучи с неба на Таненберг, Грюнвальд и Людвигсдорф, иссушало широкое поле между ними, где который час шла кровопролитная сеча. Раскалялись доспехи, истекали потом люди, падали измученные кони. Уже отступили литвины после тяжкого сражения с рыцарями Фридриха фон Валенрода, только на дороге с Таненберга на Логдов насмерть встали Смоленские хоругви, усиленные виленскими, трокскими, гродненскими, жамойцкими рыцарями. Позорно бежали чешские и моравские наемники, послушавшись изменнических приказов Яна Сарновского. А польские хоругви бились, хоть сломались все копья, иступились мечи, в щепы разбились щиты, а руки отказывались удерживать оружие.

А крестоносцы давили, будто распеваемые гимны вливали в них нечеловеческие силы. Нас теснили хоругви епископов Помезанского, Самбийского, которые вел Генрих граф Каменецкий из Мнении, Вармийского и Кульмского. Плыло над рядами красное знамя с широкой белой полосой великого командора Конрада фон Лихтенштейна. Вели в битву своих рыцарей Конрад фон Гоцфельд, командор нешавский, и Иоганн фон Шоменфельд, командор гданьский, Бурхард фон Вобек, командор энгельсборгский, и Балдуин Штолл, командор бродницкий.

Уже все пятьдесят наших хоругвей завязли в битве.

И впереди всех – Краковская, где рыцарями командовал Зиндрам из Машковиц, а знамя, на красном полотнище которого плыл белый орел, увенчанный короной, нес рыцарь Марцин из Вроцимовиц из рода Полукозы. В первом ряду хоругви сражались девять лучших рыцарей, чьи заслуги превосходили любого от Вроцлава до Киева. Я до сих пор помнил их имена: Завиша Черный из Гарбова, герба Сулима; Флориан из Корытниц, герба Елита; Домарат из Кобылян, герба Гжималя; Скарбек из Гур, герба Абданк; Павел Злодзей из Бискупиц, герба Несобя; Ян Варшовский, герба Наленч; Станислав из Харбиновиц, герба Сулима; Якса из Тарговиска, герба Лис.

Я же сражался на левом фланге, в двадцать пятой хоругви Альберта Ястшембца, епископа Познанского. Предводительствовал нами рыцарь Яранд из Брудзева, под лазоревым знаменем с подковой и крестом. В тот славный для польского оружия день довелось нам сцепиться с рыцарями из командорства ортельсбургского, который под красно-белым знаменем вел в бой Альберт фон Эчбор – славный воин и доблестный рыцарь, хоть и немчин. И все его бойцы, как на подбор, сражались отважно и не заботились о сохранении собственной жизни.

Мы видели, какая жестокая сеча закипела у шести дубов в центре войска, под королевским знаменем с белым орлом. Видели, как покачнулось и рухнуло знамя, которое нес Марцин из Вроцимовиц, хорунжий краковский. Великое горе охватило наши сердца. Дрогнули иные, кто еще мог сражаться, ибо едва ли не половина познанских рыцарей – впрочем, как и ортельсбургцев, – лежали мертвыми или близкими к тому под копытами хрипящих коней. Но Яранд из Бруздева громко воззвал к Господу, моля прибавить силы уставшим руками, и крепости измученным душам, устыдил дрогнувших и вновь повел нас в битву.

Копье мое сломалось, меч иззубрился, щит треснул пополам, но к тому времени «Белый орел» вновь взметнулся над полем брани, когда подоспели ближние рыцари короля Владислава – Земовит младший, князь Мазовии, Федушко и Сигизмунд-Корибут, литвинские князья.

Я бил и бил, думая лишь о том, чтобы не разжать ладони и не выронить меч, носком сапога удержать стремя. Плечо онемело, пот заливал глаза. Мой конь храпел и уже не мог бежать – только шагал, тяжело поводя боками и понурив гордую голову. Чей-то меч, скользнув по шлему, погнул мне оплечье, но боли я не чувствовал.

Славный то был день. В такой и умереть не страшно, ибо что может быть достойнее для благородного рыцаря, чем смерть за своего короля и за свою землю? Жаль только, что, вместо благородного рыцарского поединка один на один, на поле под Таненбергом мы сошлись в беспорядочной свалке, где получить предательский удар в спину оказалось так же просто, как выпить кружку пива в придорожной корчме.

Здоровенный немец в топльхельме, украшенном черными и белыми перьями, налетел на Олешека из Барцин, герба Брама, моего давнишнего друга, стукнул его по затылку палицей, выбив из седла, и направил коня ко мне. Я прикрылся щитом от его удара, ощутив, как заныла рука, взмахнул мечом… И промахнулся. Затупившийся клинок мой лишь скользнул по черно-белому плюмажу, а тяжелая палица вдруг приблизилась к прорезям шлема, заслонив и небо, и землю, и сражающихся рыцарей.

– Mater Dei, ora pro nobis…[16]16
  Матерь Божия, молись о нас… (Лат.)


[Закрыть] —успел прошептать я, а потом искры вспыхнули перед моими глазами, и непроглядная тьма заволокла сознание.

Очнулся я от холода.

С неба, затянутого низкими тучами, лил дождь, пропитавший всю одежду под доспехами.

Поперек моего живота лежало чье-то безжизненное тело. Одному Господу известно, каких трудов стоило мне выпростать из-под него ноги. Еще столько же времени я потратил, чтобы избавиться от щита. И лишь после того, скинув латные рукавицы, стащил с головы шлем. Ледяные струи обрушились на лоб и щеки благословением небес. Долго, очень долго, лежа на спине, я ловил капли пересохшими губами, а потом попытался встать, опираясь на меч, словно на клюку.

Над полем разносился тихий и жалобный тысячеголосый стон. Немцы и силезцы, литвины и поляки, русские и чехи… Раненые и умирающие. Каждый молил о помощи, но помощь не спешила.

Я не знал, кто победил в этом сражении, которое стало воистину переломным для христианского мира. Я не знал, что великий князь Александр-Витовт сумел-таки остановить бегущих литвинов и привести их в самый тяжкий миг, ударив в спину хоругвям великого командора Тевтонского ордена Конрада Лихтенштейна. Не знал, что Ульрих фон Юнинген, великий магистр Пруссии, убит, а Вернер Теттинген, командор эльбингский, более всех из крыжацкого войска настаивавший на необходимости сражения, позорно бежал. Не знал, что польские князья-изменники, выступившие на стороне Ордена, Казимир Щецинский и Конрад Олесницкий, пленены и доставлены пред очи короля Владислава, который, командуя хоругвями в бою, так сорвал голос, что на следующий день едва мог говорить. Я не знал, сколько полегло доблестных рыцарей с одной и другой стороны.

Я хотел лишь добраться до тепла, еды с питьем и постели. Впрочем, с едой можно было бы и повременить. Тошнота сжимала желудок в тугой комок – видимо, сказывался пропущенный удар по голове, изрядно смягченный подшлемником, который я и благодарил, что не отправился нынче в мир иной. Медленно, очень медленно, спотыкаясь на каждом шагу, я побрел туда, где, как мне казалось, сквозь завесу дождя мерцали огни костров. Впервые в жизни я чувствовал себя беспомощным, будто младенец. Если тела поверженных рыцарей мне, с грехом пополам, удавалось перешагивать, то мертвых коней приходилось обходить, словно непреодолимые препятствия. Усилием воли я заставил себя не обращать внимания на слабые голоса, взывавшие ко мне, умоляющие о помощи. Единственное, что я могу для них сделать, так это прислать подмогу, когда выберусь к своим. Но, повторюсь, я не знал, кто же победил, а потому вполне мог угодить в оковы, которые крестоносцы, не скрываясь, везли на подводах для пленных поляков.

Среди трупов мелькали серые тени. Может, волки, а может, одичавшие собаки. Порой из темноты доносилось рычание и мерзкий хруст.

Не заметив ручья, я поскользнулся и свалился на четвереньки в пахнущую кровью и смертью воду. Пока шарил по илистому дну в поисках меча, пару раз блевал желчью – со вчерашнего дня во рту и крошки хлеба не было. И, уже выбравшись на противоположный берег, я понял, что заблудился. Уж и не знаю почему – скорее всего из-за помутнения рассудка, вызванного все тем же ударом по голове, – вместо того чтобы приближаться к огням, я уходил от них все дальше и дальше и теперь, с огромным трудом вскарабкавшись на невысокий пригорок, не видел ничего, кроме серой пелены и чуть более темных, нежели окружающий мрак, очертаний деревьев.

Неподалеку завыл волк.

Я осенил себя крестным знамением. Рядом с таким количеством трупов не хищников следовало бояться, а нечисти, привлеченной запахом крови и смерти. Когда вокруг столько беззащитной добычи, зверь не выберет жертву, стоящую на ногах и способную дать отпор. Порождения Люцифера – иное дело. Они охотятся не ради насыщения, а ради убийства – жестокого и беспощадного. Грайверы-трупоеды и стрыгаи-кровососы, волкодлаки и вьесчи… Встреча с любым из них не сулила ничего доброго.

Бормоча под нос молитву и покрепче сжав рукоять меча, я пошел вперед, заставляя передвигаться дрожащие от усталости ноги. Теперь мною двигало лишь одно желание – найти сухое место и согреться, пережидая ночь. Внезапный порыв ветра разорвал облака. Они лопнули, словно гнилая мешковина, и в образовавшуюся прореху глянула масляно-желтая луна.

В ее свете я увидел опушку – корявые стволы торчали совсем близко. Еще десяток шагов – и я ступил бы под лесную сень.

«А не пересидеть ли до рассвета где-нибудь под кустом?»—мелькнула шальная мысль. Тем более, сил возвращаться не осталось. До сих пор меня держала на ногах лишь надежда на спасение: тепло, исцеление, отдых.

Но, сделав первый шаг по направлению к лесу, я замер, похолодев. Поверх толстой ветки, вытянувшейся по-над землей, на меня глядели круглые немигающие глаза, отсвечивающие багровым.

В малолетстве я немало времени провел в лесах, окружающих отцовский замок. С самострелом и с силками, с немудреной рыболовной снастью бегал к Вепшу ловить карасей. Я видел волков и лис, барсуков и рысей. Я помнил, как светятся в темноте глаза филина и неясыти. Я понял – передо мной не Божья тварь.

– Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem cаеli et terrае,[17]17
  Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли (лат.).


[Закрыть] —прошептал я, поднимая руку, чтобы перекреститься, и тут тварь бросилась.

Словно огромный паук, перебирая лапами, она устремилась ко мне. Грязные засаленные волосы на голове свисали космами, падая на скошенный лоб. Несмотря на явно звериные повадки, она показалась мне удивительно похожей на человека – эдакого опустившегося дальше некуда нищего. Вот только скорость. И лицо… Мертвенно-бледное, с синюшными губами и выступающими вперед клыками.

Вомпер!

Я взмахнул мечом, пытаясь отогнать порождение преисподней. Тварь ловко увернулась и сипло захохотала, обегая меня по кругу.

Краем глаза я заметил еще одну, подобную первой. Она подбиралась сзади. Бесшумно прижималась к земле, как скрадывающий добычу зверь. Да что удивляться? Ведь они охотились на меня.

Если бы не усталость, возможно, мне и удалось бы зацепить кого-то из них, но я едва стоял на ногах, а они носились по кругу, будто злые деревенские шавки вокруг проезжающего по большаку всадника. Сипели натужно, высовывали багровые, на удивление длинные языки. Торчащие вперед клыки – вовсе не так, как у гадюки, – блестели в лунном сиянии.

А потом первый вомпер прыгнул. Легко уклонился от моего слишком медленного клинка, ударил когтистой лапой под колено. Я пошатнулся, отмахнулся мечом… Кажется, попал, да только исчадие тьмы словно и не почувствовало – оттолкнулось от земли, ударило меня плечом. В этот же миг вторая тварь вскочила на спину.

Мы покатились по мокрой листве, как сцепившиеся в драке коты. Вомпер шипел, обдавая меня отвратительным смрадом мертвечины, а я, забыв о воинских умениях, отбивался руками и ногами, стараясь оттолкнуть мерзкую морду подальше. Меч я обронил еще при падении. Цепкие пальцы нападавшего тянули вниз воротник хауберка.

Я визжал, наплевав на честь и рыцарское достоинство. Такого ужаса мне не доводилось испытывать никогда в жизни. Ни до той ночи, ни после. Страх придавал силы, но и кровососы не дремали. Вскоре я понял, что дерусь сразу с двумя. Один навалился на ноги, второй…

Острые клыки коснулись моей кожи.

Боль!

Жгучая и нестерпимая боль…

Боль, заставляющая тело выгибаться.

Едва ли не в тот же миг она сменилась блаженством.

Я перестал соображать, перестал осознавать опасность, желая лишь одного – чтобы наслаждение никогда не кончалось.

И тут послышался свист стали, рассекающей воздух, мерзкий хруст. Вомпер, удерживающий мне ноги, то ли крякнул, то ли хрюкнул и откатился прочь. Второй всхлипнул, вырвал клыки из моей шеи и попытался сбежать. Но клинок, направляемый твердой и безжалостной рукой, упал на него слегка наискось, снося напрочь голову.

– Вставай, пан рыцарь, – послышался негромкий, но суровый голос.

Сидя на мокрой листве, я только тряс головой, пытаясь убедить себя: все случившееся – всего лишь дурной сон, кошмар, вызванный усталостью и помрачением рассудка из-за пропущенного удара.

– Эй, пан рыцарь, слышишь ли ты меня? – повторил мой незнакомый спаситель.

Я поднял глаза.

Он возвышался надо мной, словно крепостная башня. Высокий, широкоплечий, в потертом кожаном поддоспешнике и черном шапероне. Черные усы свисали ниже подбородка.

– Ты умом не повредился ли?

У меня хватило сил покачать головой.

– Это хорошо, – он мельком глянул на еще шевелящееся тело первого кровососа. Быстрым взмахом рассек его напополам, перехватил меч и пару раз вонзил между ребер. – А вот так еще лучше… Встать сможешь?

Я кивнул. Шатаясь, поднялся на ноги.

– Э-э, пан рыцарь, – протянул незнакомец. – Да они тебя укусили…

– Кто это был? – стараясь скрыть дрожь в голосе, спросил я.

– Да так… Сволочи, каких поискать. Семейка тут завелась. Я давно их выслеживаю.

Наконец я сообразил, что мне только что спасли жизнь. Приложил ладонь к груди.

– Спасибо тебе, пан рыцарь, не знаю твоего имени и герба.

– Зовусь я Ладвигом фон Раабе, – едва заметно улыбнулся рыцарь. И, увидев мое изумление, добавил:—Я силезец из-под Свидницы.

Я кивнул, по-прежнему не догадываясь – друг передо мной или враг. Силезские рыцари бились на нашей стороне и в тринадцатой хоругви как наемники, и в пятидесятой, под командованием Гневоша из Далевиц, краковского подстолия. Но стояли они и под знаменами Конрада Белого из Олесницы, который, в отличие от других князей Силезии, открыто поддерживал тевтонцев. Но все же он спас меня от самой страшной участи, какая только может выпасть на долю доброго христианина. И если даже он из стана врагов, я готов был со смирением сдаться ему в плен.

– А я – Анджей из Грабовиц. Еще раз спасибо тебе, – повторил я, пытаясь поклониться. И едва не упал, почувствовав головокружение.

– Они таки успели укусить тебя! – с нажимом проговорил рыцарь.

Прикоснувшись к шее, я ощутил под пальцами липкую кровь и две ранки. Будто шилом кольнули. Ерунда какая! Случалось мне получать царапины и поглубже.

– Не стоит беспокоиться, пан Ладвиг. Заживет, как на собаке!

– А вот и стоит, пан Анджей, – силезец нахмурился. – Ты ведь уже догадался, с кем столкнулся.

Перекрестившись, я ответил:

– Вомперы, похоже.

– Не вомперы, а вампиры. В Великой Польше и Моравии говорят еще – вьесчи. А за этой семейкой я давно гоняюсь. Осторожные, хитрые и опасные. Ну да теперь они уже никому вреда не причинят.

– Ты, пан, охотник на нечисть? – Краем уха я слыхал о людях, которые посвятили жизнь этому нелегкому ремеслу. Очищать мир от исчадий Люцифера – работа изнурительная и опасная. К тому же она не приветствовалась ни светской, ни духовной властью. Признать охотников – значит признать и детей Сатаны. Не всякий правитель мог решиться на подобное безрассудство.

– Нет, не охотник, – покачал он головой.

– А кто же тогда?

– Долго рассказывать, а времени у тебя мало, пан Анджей.

– Что ты хочешь сказать? – Я похолодел. В памяти немедленно всплыли страшные истории.

– Они тебя укусили. Сейчас в твоей крови частицы их слюны…

– Я тоже стану вомпером? То есть вампиром?

– Станешь, – кивнул фон Раабе.

– И ничего нельзя сделать? Я буду молиться Господу! Я поеду в Ясну Гуру… Нет, пешком пойду! Да что там пешком! На коленях поползу и каждый шаг земной поклон бить буду.

– Не поможет, пан Анджей.

– Святую воду пить буду! В монастырь уйду! Самые суровые обеты приму!

– Не надо себя обманывать. Обратной дороги у тебя нет.

– Руки на себя наложу! – в отчаянии воскликнул я.

– Ну это твой выбор, – Он пожал плечами. – А я помочь хотел…

– Как?!—Попади горечь моего голоса в Вислу, люди много лет не смогли бы пить воду из нее.

– Сейчас, пан, у тебя есть всего лишь два пути. Первый – быстрая смерть. От своей ли руки или кого-либо иного, не знаю. А второй – вечная жизнь. И безграничные возможности. Почти безграничные, – поправился силезец, поразмыслив мгновение.

– И продать душу Сатане?

– Вовсе не обязательно. Скажу тебе, положа руку на сердце, никто никого неволить не собирается. И договоры кровью скреплять тебе не придется. А вот пить кровь время от времени – да, придется. Но это в любом случае, независимо от того, поедешь ты сейчас со мной или нет.

– Так в чем же заключается мой выбор?

– В чем? А в том, чтобы жить и умереть как они, – Ладвиг ткнул кончиком меча безжизненное тело, больше всего напоминавшее груду старого тряпья. – Или обрести богатство, почет, власть. Жить в свое удовольствие.

– И пить кровь?

– Не так часто, как рассказывают в сказках. Это необходимость. Вопрос цены, если можно так выразиться. Но решать тебе.

Я подумал и кивнул.

– Отлично! – воскликнул силезец. – Неподалеку нас ждут два коня. В седло залезть сумеешь, пан Анджей?

Так началось мое многолетнее знакомство с Ладвигом фон Раабе, старшим товарищем и наставником.

Глава четвертая
Карабчиевский меч

Охранник, похожий даже не на двухдверный шкаф, а на сарай с пристройкой, вежливо посторонился.

– Прошу вас войти, господин Грабовский.

Он привык к моему чудачеству – никогда не переступать порог чужого дома без приглашения – так же как и к ночным посещениям. Но дольше всего он свыкался с моей привычкой никогда не носить с собой оружие. Первое время все пытался подловить меня на утаивании хоть чего-то мало-мальски острого. Водил туда-сюда поверх одежды странной штучкой, которая, как мне объяснили, должна была замигать и запищать, если я припрятал клинок. И все удивлялся, что ничегошеньки не находится. Зато, убедившись, что я прихожу с голыми руками, охранник вбил себе в голову, что я, должно быть, непревзойденный мастер единоборств. Причем, почему-то, обязательно китайских или японских. Теперь традиционное приглашение он сопровождал учтивым полупоклоном из тех, какие приняты на тренировках людей, увлеченно молотящих друг по другу и по набитым песком манекенам в свободное от работы время.

Само собой, никаким кунг-фу или карате-до – или как там они называются? – я никогда не занимался. Просто, если развивать в течение шести веков навыки рукопашного боя, вбитые суровым наставником в голову юному рыцарю, что-то да получится. Ну и совсем уж необходимо принять во внимание те преимущества, которые дает мне положение «немертвого», – сила, скорость, нечувствительность к боли, способность к быстрой регенерации. Думаю, я смог бы голыми руками разметать всю охрану моего клиента – около десятка молодых, крепких людей, на профессиональном уровне обращающихся с любым стрелковым и отдельными видами холодного оружия. Не просто разметать, а вырвать сердца и съесть их, при желании. Но зачем? Люди, в отличие от нас, вампиров, большое внимание уделяют «деланию денег», и, чем больше доход, тем больше тяга заполучить еще, оттяпать долю в бизнесе у знакомого или незнакомого конкурента. И если я убью Валентина Валентиновича, то я тем самым лишусь дойной коровы, приносящей мне немалую прибыль. Да я горло перегрызу любому кровному брату, если только заподозрю его в посягательстве на жизнь этого невысокого, плотненького, как гриб-боровик, человечка с носом уточкой и высокими залысинами по обе стороны от выпуклого лба. Ведь он дает мне возможность безбедно жить, занимаясь при это любимым делом.

Валентин Валентинович тем временем спешил мне навстречу, смешно переваливаясь на коротких ножках, почти незаметный на фоне позолоченной массивной мебели и богатейшей барочной драпировки зала, не уступающего размерами внутреннему двору рыцарского замка. На ходу он потирал пухлые ладошки, прямо-таки лучась счастьем.

– Рад видеть вас, господин Анджей!

Я поклонился, скрывая невольную улыбку. Он казался таким смешным и нелепым в расшитом золотом халате, с сеточкой на жидких волосах и с перстнем на безымянном пальце левой руки со сверкающим черным бриллиантом-кабошоном. Каратов на десять – довольно скромно для его положения в обществе. Кем он был? Политиком или бизнесменом? Я не интересовался. Впрочем, в наше время эти две ипостаси неразрывно связаны. Разве что лидеры лишенной в конце прошлого века реальной власти коммунистической партии могут себе позволить существовать на партийные взносы. Да и то вряд ли… Ни жалости, ни любви я к ним не испытывал. Уж кто изрядно попил крови у моих собратьев – если уместен столь смелый каламбур – так это они совместно с национал-социалистами.

– Доброй ночи, Валентин Валентинович, – ответил я, принимая неожиданно крепкое рукопожатие. – Зовите меня просто Анджей. Без господ.

– Господа все в Париже? – прищурился он, будто проверяя меня на лояльность. И добавил:—Поразительно! Какие у вас холодные руки!

– Малокровие, должно быть, – на ходу сострил я, понимая, что оценить шутку все равно некому.

– Это вы не бережете себя. По ночам работаете. Знаю я этих людей искусства – всю ночь в Интернете, а утром глаза красные, головная боль. И, как следствие, неврозы, расстройства сна, гастрит, язва желудка…

– Вы врач? – удивился я.

– По первому образованию. Поэтому выступаю за здоровый образ жизни и уважаю людей, заботящихся о себе.

– Ну тогда можете быть спокойны. Я не сижу в Интернете по ночам. Скажу больше, я знаю о его существовании со слов других людей. Также я не смотрю телевизор, не слушаю радио…

– Не читаете за обедом советских газет, – весело подхватил Валентин Валентинович.

– Не читаю. Российских и украинских, заметьте, тоже, – телевизор я не смотрел, но с творчеством Михаила Афанасьевича в свое время ознакомился.

– А как же вы узнаете новости? – искренне удивился клиент.

– Мой слуга распечатывает самую интересную информацию и кладет мне на журнальный столик.

– Вы поразительный человек, Анджей! Реликт, осколок былых эпох!

– Да, осколок, – кивнул я. Хотел добавить: «Хотя и не человек», – но не стал. Закон Великой Тайны никто не отменял.

Он снова всплеснул ладошками.

– Чай, кофе, коньяк? Все самое лучшее.

Кто бы сомневался. Имея такой доход, можно пить кофе не просто бразильский, а владеть там собственной маленькой плантацией с элитными сортами.

– Благодарю вас, – я поклонился, переводя предложение в шутку, – не считаю это полезным для здоровья.

– Ну чуть-чуть не повредит, – в глазах нувориша мелькнуло что-то похожее на подозрение. Не знаю, о чем он подумал. Возможно, вспомнил обычай некоторых народов – ничего не есть в доме врага. Во всяком случае, с упорством, достойным лучшего применения, он пытался накормить или напоить меня хоть чем-то со дня нашего первого знакомства. Никогда открыто не обижался на мои столь же упорные отказы, но поглядывал настороженно. – Сосуды расширить, взбодриться. Как говорится, для дома, для семьи, врачи рекомендуют…

– Нет-нет, не стоит беспокоиться, – мягко, но настойчиво остановил я его бьющее фонтаном гостеприимство.

– Вы хотите как можно скорее перейти к делу? – Валентин Валентинович сделал широкий приглашающий жест рукой.

– Ну что вы! Если желаете побеседовать, то я к вашим услугам. Просто меня не интересуют ни горячительные, ни прохладительные напитки.

– Вы поразительные человек, Анджей!

Ну что я мог ему ответить? Собственно говоря, Валентин Валентинович не относился к тем людям, с которыми стоило играть в кошки-мышки. Я не знал, к какой сфере человеческой деятельности относились его интересы – нефть и газ, или, возможно, металл, или недвижимость, или массмедиа. Как говаривал поэт в прошлом веке: «владелец заводов, газет, пароходов». Но я был твердо уверен – слабая личность, заурядная и не обладающая цепким умом, на пространстве бывшего Советского Союза не достигла бы высокого положения в обществе. Здесь на жестокость следовало отвечать двойной жестокостью, в ответ на хитрость партнеров изыскивать еще более тонкую хитрость, забыть о жалости и о человечности, как это ни парадоксально звучит, когда речь идет о людях.

В чем-то современная элита человеческого мира напоминала мне кровных братьев или, если будет угодно, Ковен чародеев. Закрытая каста, очень сильно отличающаяся от серой толпы, призванной служить рабами и строительным материалом для богатства сильных мира сего. И чтобы попасть в нее, требовались совершенно особые качества. Вот что их равняло с остальными людьми, так это болезни и подвластность смерти. А в бурные девяностые бизнесмены новой волны (или, как их называли, «новые русские» независимо от гражданства – Россия ли, Украина, Молдова или Казахстан) гибли куда чаще обывателей. Тогда-то и родились слухи, что кто-то из наших нарушил закон Великой Тайны, польстившись на баснословную плату, предложенную некоторыми бизнесменами в обмен на бессмертие и почти безграничные возможности вампира. Разное поговаривали после. Кто-то утверждал, что незадачливого Мастера жестоко покарали вместе с несостоявшимися Птенцами, а кто-то доказывал, что сделка состоялась, а наше братство получило очень сильного вампира, который в скором будущем составит конкуренцию и князю Прозоровскому, и Амвросию, и Малюте, не говоря уже о князьях более мягких и слабых.

Беседуя с Валентином Валентиновичем, я то и дело ловил себя на мысли, что он что-то недоговаривает, знает больше, чем показывает. Иногда мне казалось, что его улыбка, его показное гостеприимство, его искреннее участие в моем здоровье (подумать только – заботиться о здоровье «немертвого»!), его добродушное подтрунивание над интеллектуалом, застрявшим в прошедшей эпохе, – не что иное, как маска, которую он натягивает, решая некую очень важную и одному ему понятную задачу.

Мы покинули богатую гостиную и вошли в кабинет, не уступавший ей по размерам. Панели из мореного ореха оттенялись бежевыми с позолотой шпалерами. Нет, не обоями, искусно стилизованными под старину, какие сейчас можно увидеть в доме любого более-менее состоятельного человека, а именно шпалерами. Тяжелое, плотное полотно покрывали изящные, тонкой работы цветы и листья. Я не впервые входил в святая святых огромного особняка, стоящего за трехметровым бетонным забором в центре Рублевки – загородного поселка, облюбованного московской элитой, но всякий раз проникался восхищением. Если бы мне удалось обставить свою берлогу на Андреевском спуске хотя бы на четверть так же роскошно! Но, несмотря на возраст и принадлежность к кровным братьям, мне такое не по карману. Скажем, небольшое бюро в углу от «Отто и Гамбса» стоило… Да, впрочем, стоимость его я оценить не берусь – специалист не в этой области. Одно могу сказать – посещая императора Павла Петровича в Михайловском замке, я видел точно такое же. И не исключено, что бюро это было то же самое.

А на стенах кабинета, закрепленные на бронзовых и дубовых позолоченных кронштейнах, покоились мечи. Не новоделы, коими полны художественные, с позволения сказать, салоны любого городка, мало-мальски отличающегося от деревни, а подлинники, чьи рукояти помнили прикосновения ладоней давным-давно умерших людей: скифов и гуннов, франков и саксов, шотландских горцев и рыцарей-крестоносцев. Эдакая усыпальница клинкового оружия. Коллекция, которая способна вызвать слезы бессильной ярости у любого директора археологического музея. Валентин Валентинович собирал ее истово, не жалея сил и средств, и немало в том преуспел. При первом же знакомстве с его собранием я обнаружил несколько клинков, описанных в работах Лоранжа и Вегели[18]18
  А. Л. Лоранж и Р. Вегели – европейские ученые XIX – начала XX в., занимавшиеся исследованием древних мечей.


[Закрыть], что заставило меня взглянуть на заказчика со всей серьезностью.

К сожалению, как это часто бывает в наше время, Валентин Валентинович почти ничего не понимал в старинном оружии. Ничего удивительного… Мне доводилось сталкиваться с собирателями живописи, не отличавшими Моне от Дали и Сикейроса от Пикассо, с владельцами элитных скакунов, называвшими вороных коней черными, а гнедых – коричневыми, и с коллекционерами антикварной посуды, путавшими дрезденский и мейссенский фарфор. Тут уж ничего не поделаешь. Деньги есть, тяга к прекрасному тоже присутствует. А вот начальных знаний не хватает и учиться некогда – нужно ведь новые деньги зарабатывать, чтобы твоя коллекция стала единственной и неповторимой, самой полной и законченной в мире. Для того и существуют эксперты, помогающие богатеньким собирателям. Потому и приглашал меня Валентин Валентинович, простой российский миллионер – а может и миллиардер, кто ж его знает доподлинно? – с завидным постоянством.

Я всегда, сколько себя помню, любил холодное оружие. Должно быть, рыцарское прошлое цепко держало за сердце и не собиралось отпускать. А из всех видов холодного оружия больше всего я любил мечи и сабли. Европейские. О восточных я знаю пускай и побольше среднего эксперта, но не считаю их интересными и достойными пристального изучения. Пусть с их цзянями и дао разбирается какой-нибудь Чжоу Вэй.[19]19
  Чжоу Вэй – китайский ученый, автор очерков по истории оружия Китая – «Чжунго бинци шигао», Пекин, 1957.


[Закрыть]

– Мне нравятся люди, влюбленные в свое дело, – елейным голосом проговорил Валентин Валентинович.

Он просто стоял чуть в стороне и наблюдал за мной. На лице миллионера читалась нескрываемая гордость.

– Я восхищен вашим собранием, – я слегка пощекотал перышком его самолюбие.

Но особо лукавить не пришлось, если признаться честно. Стену прямо напротив входной двери занимали клинки Древней Руси. От так называемых варяжских мечей до сабли времен Минина и Пожарского. Тяжелые клинки, изъеденные временем и сыростью, – даже самая лучшая сталь не выдерживает нескольких веков, проведенных в земле. Само собой, над оружием потрудились опытные реставраторы – осторожно сняли чешуйки ржавчины, загладили изъязвления металла и грубые царапины, – но работали они очень аккуратно, не добиваясь впечатления совершенно нового клинка. Мечи и сабли выглядели готовыми к бою, сохраняя благородство старины.

Без ложной скромности должен заметить, не менее десятка экспонатов прошли через мои руки. Валентин Валентинович не гнушался пользоваться услугами черных археологов, которые откуда только не притаскивали оружие, а мне приходилось определять век, место изготовления, школу кузнечных дел мастеров. Обычно у меня получалось. Шесть веков опыта – не две-три бегло прочитанные книжки, как у большинства экспертов-людей.

– Думаю, у меня найдется чем вас удивить, Анджей, – проворковал клиент.

Он подошел к столу и театральным жестом сорвал батистовое полотнище, скрывающее лежащие на столешнице продолговатые предметы.