Текст книги "Окаянный груз"

Глава восьмая,
из которой читатель узнает, что привычка грызть ногти может привести к ногтоеде, а увлечение большой политикой – прямиком в пыточную камеру, но самое главное, что своя рубашка всегда ближе к телу

Покачав головой, Ендрек отпустил руку пана Гредзика. Большой палец покраснел, опух, увеличившись едва ли не вдвое. По уверениям самого пана, боль была пульсирующей да такой сильной, что уже и на коне держаться стало невмоготу.

– Ногтоеда, – объявил медикус. – Видишь, кожа какая гладкая, будто растянутая? Это гной под кожей скопился. Твое счастье, если в сустав не пойдет.

– А коль пойдет? – смиренно поинтересовался Гредзик, рассматривая согнутый палец. Кстати, то, что палец сам собой сгибался, еще раз подтверждало первоначальную уверенность студиозуса. Ногтоеда. Точно. Как сказал бы Хватан, сто пудов.

– А если пойдет, палец рубить будем. Иначе помрешь, – отрезал лекарь.

– Грызть ногти меньше надо, – веско заметил Юржик.

– Ох, помолчи, пан Юржик, а? Своих забот полон рот, так тебя еще слушать, – взмолился больной.

– Правда глаза колет, – пожал плечами пан Бутля, но замолчал.

– Че-че-чего раньше молчал? Не сказал? – сурово спросил Меченый.

– Так думал – само пройдет…

– Думал! Думальщик нашелся! – не стерпел Юржик. – Как дитя малое!.. Так и скажи, что боялся.

– Пан Юржик! – Гредзик в порыве гнева сжал кулаки, но тут же охнул и принялся баюкать правую кисть, прижав ее к груди.

– Пе-пе-печеный лук прикладывал?

– Так прикладывал… И подорожник тоже.

– Подорожник! Ты б в навозе теплом подержал! – заметил Бутля столь язвительно, что даже пан Войцек не выдержал:

– Ч-ч-что ты злой такой с утра?

– Да терпеть ненавижу, как сами себя люди гробят! Вроде не полный болван! Шляхтич, в годах, а все как мальчишка! А! – Юржик махнул рукой и отвернулся. – Все не буду, а то пан Гредзик чего доброго на поединок меня вызовет.

– Всенепременно, – отозвался пан Цвик. – Руку только полечу…

– Н-н-ну не молчи, студиозус, – обратился сотник к Ендреку. – Что делать будем?

– Да что говорить? – Парень пожал плечами. – Резать надо.

– Так-таки и резать? – встрепенулся Гредзик.

– А ты горячку заработать надумал никак? А, пан Гредзик? – с неожиданной злостью выговорил студиозус.

– Ты чего вызверился? – испуганно отшатнулся пан. – Да что вы все сегодня как не родные?! – А потом, вдруг подумав, что не по чину парню так сурово с ним говорить, прибавил: – Ты не дерзи, студиозус! Я тебя и левой пощекотать могу!

– Гляди! Левой пощекотать, дрын мне в коленку! – Хватан размашисто шлепнул себя по ляжке. – Он самого Цециля Вожика завалил, а ты со своей левой лезешь!

– А ну замолкли все! – прикрикнул, как на расшалившихся школяров, Меченый. – П-поразвели болтовню, хлеще торжища! Г-говори, студиозус, что делать надо.

– Я ж говорю – резать.

– П-палец?

– Нет. Гной выпустить из-под ногтя.

– Н-ну, давай резать.

– Э! А меня спросить? – запоздало возмутился Цвик.

– А тебя, пан Гредзик, – веско проговорил сотник, – я б-буду спрашивать, когда мы поход закончим и на радостях в шинок завалимся. Вот там я и спрошу, а чего бы тебе хотелось выпить-закусить, а, п-пан Гредзик?

Цвик понурился и замолчал.

– Так что, режем? – спросил Ендрек.

Меченый кивнул, а пан Юржик проговорил, ухмыляясь:

– Нет. Глазки строим.

– Тогда мне надобно крепкой горелки, – сказал медикус.

– Это еще зачем? – поразился пан Бутля.

– Для храбрости, – усмехнулся Ендрек и добавил: – Да шучу я, шучу. Рану промыть.

– Где ж мы горелку возьмем?!

– Т-тихо, пан Юржик. У тебя же во фляжке и возьмем.

– Да откуда?!

– З-з-знаю, везешь от самих Батятичей, – отрезал пан Войцек, а Хватан, запрокинув голову, заливисто захохотал. – Од-д-дному удивляюсь, как не выдудлил до сих пор? Тащи сюда. Не жмись.

– Эх! – Пан Бутля махнул рукой. – Сгорел овин, гори маеток! Шесть ден берег! – Вскочил с корточек и направился к своему вьюку, выпрямленной спиной выражая гордый протест против произвола.

– Ч-что еще?

– Нож острый. Да лезвие на огне прокалить надо, а то одну заразу вырежем, другую занесем.

– Б-будет. Еще.

– Холстину чистую – перемотать. Один лоскут на нитки растрепать…

– На к-корпию?

– Ага.

– Так го-го-говори, не бойся. Думаешь, м-мы таких слов не знаем?

Ендрек смущенно пожал плечами.

– В-в-все?

– Да вроде бы…

– Сл-сл-слыхал, Хватан? Дуй за холстиной и ножом.

– Да! Еще! – спохватился медикус.

– Н-ну?

– Это… Я, конечно, не сомневаюсь в храбрости и мужестве пана Гредзика…

– Попробовал бы ты усомниться! – надул щеки пан Цвик.

– Но подержать бы его надо, – выпалил скороговоркой Ендрек.

– Что? – прищурился Цвик. – Ты, студиозус, говори, да не заговаривайся!

– По-подержим, – успокоил Ендрека Меченый. – Надо – подержим.

– Пан Войцек! – возмутился Гредзик.

– Т-тихо! Тебе же на пользу. Хочешь дернуться, чтоб тебе полпальца отрезали?

Гредзик засопел, кидая исподлобья неласковые взгляды на Ендрека, но замолк.

Пока ждали Хватана с Бутлей, медикус припомнил все, чему учили в академии. Если под кожей, то просто проколоть, обрезать омертвевшую плоть, а ежели под ноготь гной ушел, то ноготь рвать надобно. Ничего, поглядим. Главное, чтоб сустав и кость не были затронуты. Но вроде бы худшего ожидать не приходилось. Трогая и придавливая больной палец, Ендрек, кажется, заметил полость с гноем под кожей, не дальше чем соломинка от левого края ногтя, но все-таки под кожей.

Первым вернулся пан Бутля. Хмуро протянул фляжку с горелкой:

– Хоть чуток оставь… На всякий случай хранил. Вдруг кишечная хворь какая или зубы у кого разболятся.

– Д-да кто б сомневался, пан Юржик, – усмехнулся Шпара. – Не удовольствия ради, а лечения для.

– Да мне и надо-то – ложку, не больше, – Ендрек постарался ободрить очень уж расстроившегося Юржика. Но пан Бутля не поверил, махнул рукой и горько вздохнул.

– Лей, студиозус, не жалей! – воскликнул подошедший Хватан. – Вот – тряпка. Вот нож, вот с этого клаптика я сейчас ниток надергаю.

– Хорошо. Спасибо, – кивнул Ендрек. – А кто держать будет?

– Д-да мы и подержим, – ответил Войцек. – Годимся в помощники лекаря?

Медикус пожал плечами. Сам он поводов для веселья не видел. Три года на медицинском факультете достаточно, чтоб научиться пользовать понос или запор, но резать живого человека… Пуская даже и палец. По крайней мере, строгая профессура не стремилась допускать студиозусов до такой работы. Года с пятого, не ранее, когда пообвыкнется.

Пан Гредзик молча протянул сотнику правую руку. Держи, мол. Меченый просунул предплечье пана Цвика себе под мышку. Покрепче прижал к ребрам. Для верности перехватил свободной рукой запястье:

– У-удобно будет, а, студиозус?

– Да ничего. Сейчас примерюсь.

Пока он прикидывал, с какого боку будет подбираться к больному пальцу, где лучше перевязку сложить, чтоб сразу дотянуться, где горелку… Тут еще надо не расплескать впопыхах – ведь пробку заранее открыли.

– Может, позвать кого еще в подмогу? – предложил пан Юржик, захвативший таким же манером левую руку пана Гредзика, как сотник правую.

– Пустое, – ответил ему Хватан, укладываясь всем весом поперек ног страждущего пана. – Резать начнет – все и так сбегутся. – Молодой порубежник поерзал, устраиваясь поудобнее. – Не вырвешься, пан Гредзик?

– Не в таких переделках бывал! – выпятил челюсть Цвик.

– А может, отхлебнешь-таки малую малость из фляжки? – от чистого сердца предложил Юржик. – Думаешь, мне жалко?

– Обойдусь! Я ее, проклятую, поклялся в рот не брать и не нюхать даже.

– Ну, дело хозяйское, как говорила пани Касыля, отправляя супруга путешествовать в южные земли. Начинай, студиозус!

Ендрек вздохнул и взялся за нож. С удивлением отметил про себя, что руки дрожат сильнее, чем у пациента. Вспоминая наставления профессора Карела Гельстейна, он задержал дыхание, сосчитав в уме до десяти и обратно, помянул имя Господа и приступил.

Для начала Ендрек щедро плеснул горелкой на ноготь Гредзика, услышав за спиной страдальческий вздох Бутли. Помедлил мгновение, другое и вонзил острие ножа сбоку в больной палец.

Пан Цвик засычал сквозь стиснутые губы.

Лекарь осторожно провел ножом по направлению к суставу, расширяя разрез. Отложил нож на заранее расстеленную тряпицу.

На краях резаной раны выступили мелкие кровавые бисеринки, а когда Ендрек придавил двумя пальцами, хлынул изжелта-зеленый гной.

И тут Гредзик взвыл. Заорал, словно разбуженный среди зимы медведь. Выгнулся, задергался, норовя вырваться.

Куда там!

Зажатая мощной хваткой пана Шпары правая рука даже не шелохнулась, только судорожно скрючились пальцы, ускользая от медикуса.

– Ты чего? Лежи, лежи! – Пан Юржик натужился, но тоже справился со своей частью работы. – Предлагал же хлебнуть…

Только Хватану пришлось хуже всех. Невысокого и легкого порубежника Гредзик приподнял согнутыми коленями и даже умудрился пнуть по ребрам.

– Ух ты, – выдохнул Хватан. – Дрын мне в коленку! – После выгнулся, наваливаясь всем телом, и пригвоздил сучащего ногами пана к примятой сурепке.

Ендрек поймал порезанный палец и, вцепившись, как скряга в кошелек с серебром, продолжал давить. Оставил. Плеснул еще горелки.

– Ты рот набери и пшикни! – сдавленным голосом посоветовал Бутля. Видно, все-таки вырывался Гредзик отчаянно – попробуй держать, да еще и разговаривать.

Медикус выдавливал гной, пока в разрезе не появилась темная кровь. Промокнул холстинкой, намочил пучок корпии в горелке, чем вызвал еще один стон пана Юржика, и затолкал полученный тампон в ранку.

Пан Цвик уже не кричал. Просто подвывал, как отлупленный злым хозяином цепной кобель. И дергаться сил уже не оставалось.

– Погоди немного, пан Гредзик, – ободрил его Ендрек, почувствовав уверенность в успехе лечения. – Еще чуть-чуть.

Пока горелка выжигала по замыслу лекаря возможные остатки заразы в ране, Ендрек еще раз протер острие ножа, попробовал его остроту кончиком ногтя.

– У-у, я тебя, студиозус, – хрипло отвечал неблагодарный шляхтич. – Заплечник! Сын собачий! Песья кровь! Я тебе устрою, помяни мое слово…

Войцек фыркнул и крепче сжал руку Гредзика.

Решительным движением Ендрек вытащил из разреза измазанный сгустками крови и гноя мокрый комочек ниток, отшвырнул его в сторону и, не обращая внимания на усилившиеся проклятия пана Цвика, принялся иссекать желтовато-белую, помертвевшую кожу вокруг очага нагноения.

– Отрежь ему палец к такой матери, – бросил через плечо Хватан, сражающийся со вновь не на шутку разошедшимися ногами.

Отвечать парень не стал. Не до того. Как можно старательней он обрезал все лишние ткани. Протер смоченной в горелке тряпочкой, прижигая выступившую кровь. Приладил корпию и начал обматывать палец полосками холста. Закончив, оглядел дело своих рук. Повязка вышла не самая удачная. Палец стал толстым – захочешь в рот засунуть, а не получится. Несколько петель пришлось пропустить вокруг ладони, чтоб держалась.

– Ну что? Отпускаете, нет? – прохрипел пан Гредзик.

– А ты успокоился? – ответил пан Бутля.

– Да все уже. Успокоился.

– Точно?

– Да точно, точно! Пускай уже…

– Драться не будешь?

– Не буду!

– Ой, что-то не верю я тебе. Слышь, пан Войцек, может, свяжем его пока?

– Да будет вам куражиться! – Голос Гредзика стал едва ли не умоляющим.

– Д-добро, отпустим, – усмехнулся Меченый. – Ну-ка, разом.

Они одновременно разжали руки. Ендрек на всякий случай отскочил на пару шагов в сторону. От греха подальше. Мало ли что на уме у шляхтича. Лечи такого, а он тебя саблей после. И, только услышав смех Хватана и Войцека, сообразил, что боялся напрасно. Гредзик полежал немного на спине. Крестом, как его и бросили. Потом сел и прижал руку к груди. Застонал сквозь зубы.

– Ты потерпи чуток, пан Гредзик… – Ендрек почувствовал внезапный приступ жалости. Еще б пану Цвику не поливать его грязью, когда по живому ножиком кромсал. – До вечера сильно болеть будет, а после попустит.

– А! – отмахнулся Гредзик. – Кабанчиков тебе холостить, коновал…

– Не бери в голову, – ухмыльнулся пан Юржик. – Он еще благодарить тебя будет.

– А не ху-худо и прямо с-сейчас «спасибо» сказать, – заметил Войцек.

Он стоял, отряхивая штанины от прилипших сухих травинок, и смотрел на приближающегося Грая.

Следопыт подошел, недоуменно огляделся. Почесал заросший рыжеватой щетиной подбородок. Спросил:

– Дык… Это… Того… Вы чо делаете? – И тут же, словно припомнив, с кем разговаривает, подтянулся, одернул полы жупана. – Виноват, пан сотник. Разговор есть. Сурьезный.

Меченый прищурился, засунул большие пальцы за ремень.

– Д-добро. Говори.

– Дык… это… Не для всех.

– Да ну? – Пан Войцек нахмурился. – Ну, п-пошли.

Они отошли недалеко, к опушке поляны, на которой расположились лагерем.

– Говори, – приказал пан Войцек.

Грай сперва оглянулся через плечо, а после, понизив голос, выпалил:

– Погони боюсь.

– Ты че-чего это? – удивился Меченый. – Все боимся. Для того и на юг идем. Ежели кто прознает, что… Н-ну, не важно. Так вот, погоня на Искорост пойдет от Выгова. Это, п-почитай, на запад. А мы на юге.

– Дык… не верно сказал я, пан сотник. Это…

– Ну, ч-ч-что?

– Не обманули мы хитростью своей никого, похоже.

– К-как так? Ты не темни, Грай. Прямо говори.

– Дык… это… по нашему следу идет кто-то.

– Как прознал? – Войцек помимо воли тоже стал говорить потише.

– Ветки кто-то ломает. След наш метит.

Пан Шпара обернулся на мгновение. Оглядел лагерь.

Ничего примечательного. Все, как обычно на стоянке, заняты делами. Самося с Даником под началом Хмыза отправились поить коней из найденного неподалече родничка. Миролад с Квирыном кашеварили. Пан Гредзик… ну что еще мог делать пан Гредзик, как не лелеять спеленатую руку? Ендрек с паном Бутлей, похоже, обсуждали, насколько убавилось во фляжке драгоценной влаги. Пан Стадзик Клямка спал. Он всегда спал, если не его очередь хлопотать по хозяйству или сторожить лагерь. Хватан подошел к телеге, роется в сложенных припасах. Гапей-Тыковка должен быть в лесу, обходить бивак по кругу, высматривая опасности. Неужели?..

– Ты хочешь сказать, из наших кто метит?

– Дык… чужих мы уж пять ден не встречали.

– А может кто-то красться за нами, чтоб ты его не углядел?

Грай обиженно засопел.

– Д-добро. Не обижайся. Верю, что мимо тебя мы-мы-мы-мышь не проскользнет. Значит, кто-то из наших. Думаешь на кого-нибудь?

– Дык… нет. Все, похоже… это… проверенные.

– П-проверенные, говоришь? Доверяй, но проверяй… Что за метки?

– Дык… Там ветка сломана, там загнута в ту сторону, куда мы едем. Третьего дня видал засечку на стволе граба. И стрелка… это… прямиком нам в спину.

– Третьего дн-дн-дня, говоришь? Чего раньше не доложил?

– Проверял… это…

– Кого проверял?

– Дык… себя и проверял. Думал, а вдруг примерещилось. Пуганая ворона куста боится.

– Значит, не примерещилось… – протянул задумчиво пан Войцек и вдруг рявкнул: – Хватан!

– Здесь я, пан сотник. – Порубежник в два прыжка поравнялся с беседующими. – Слухаю!

– Ра-а-асскажи ему, Грай. Ему тоже положено знать.

Выслушав Грая, Хватан присвистнул и почесал затылок:

– Во дела, дрын мне в коленку! Вот же затесалась, сука.

– Кого-нибудь подозреваешь?

– Да кого ж тут подозревать?! Разве что этого… ученого малого, дрын мне в коленку! Этот может. Он с самого начала желтым «кошкодралом» был. Им и остался.

– Да ну! – поразился Войцек. – Ты ж п-после пана Цециля простил его. Или п-показалось мне?

– Не верю я ему, пан сотник! Может, и драка та подстроенная была? Чтоб к нам в доверие его втереть. Видал, как у него раны быстро заросли?

– Ты скажи еще, ч-ч-что не было их вовсе. Сам же перевязывал.

– Ну, было. А что ж он… Пяти дней не прошло, а он норовит на коня взгромоздиться. Ездун!

– Заросло быстро. Это так, – согласился Меченый. – Ну, так это дело молодое. На тебе, бывало, еще быстрее зарастали.

– Так не за пять же дней, дрын мне в коленку!

– Он у-у-ученый малый. Травы всякие зн-знает. Вот и выздоровел. Почти. Он Гредзику палец резал, кривился. Видно, локоть еще болит. А на груди – то не рана. Царапина б-б-большая. Что ты, Грай, скажешь?

– Дык… это… не Ендрек это.

– Ты почем знаешь? – вскинулся Хватан. – Нет, ну ты почем-то знаешь, а?

– Городской… это… В лесу сроду не был. А метки… ну… это… ну… такие… Опытный человек ставил, похоже.

– В-вроде верно, – согласился пан Шпара.

Хватан упрямо тряхнул чубом:

– Мало ли! Притворяется, сволочь!

– Дык… первую метку я на другой день нашел, как из Батятичей выехали. Ендрек еще с подводы не вставал.

– Я ж говорю – притворялся. И бой поддельный!..

– Во-во, и п-пан Цециль подставной.

– А то нет!

Пан Войцек покачал головой:

– Д-добро, односумы. Студиозус тут ни при чем. Про пан Цециля я много слыхал. Это подставным не будет. И ленточку желтую не нацепит, как мы нацепили, даже чтоб жизнь сберечь. На кого еще думаете?

– Дык… – Грай пожал плечами.

– Стадзик может. – Хватан рубанул воздух ладонью. – Вечно сам по себе. Ровно не родной. Гапей тоже. Сильно он хитровыдрюченный. Квирын, рожа хитрая, за навар родную мать продаст и снова купит. Подешевле, для навару.

– Миролад, пан Бутля, пан Цвик… – продолжил Войцек.

– Не-е, – запротестовал Хватан. – Мироед – лопух и рохля. Но уж пан Юржик с паном Гредзиком – наши. Вспомни, как они рубились, когда мы с Мрыжеком вновь встренулись?

– Даник, Самося, Хмыз?

– Да хрен их знает. – Хватан развел руками, а Грай в знак согласия вовсю затряс чубом. – Вроде парни в доску свои, реестровые…

– А в д-душу не заглянешь, – докончил за него сотник.

– Точно.

– Добро. Тогда т-так, односумы. Следить бу-удем за всеми. Й-я-ясно?

– Ясно, пан сотник.

– Дык… ясно.

– Идите, отдыхайте.

Порубежники переглянулись и направились каждый по своим делам, будто ни о чем не сговаривались. Меченый проводил их взглядом и задумался. Вот ведь как бывает. Только думаешь, что люди друг к дружке притерлись, обвыклись что называется, а тут – на тебе. Предатель. Кто-то один решил выдать товарищей, с которыми уж полтора месяца делит хлеб и кашу, спит зачастую плечом к плечу. Не важно, за идею ли продает или за звонкий металл. Не важно. Главное то, что плюет он в души сотоварищам по оружию. Пан Войцек почувствовал, как задергалась щека. Та самая, искореженная шрамом. Тогда, помнится, тоже в засаду угодили по вине предателя, запроданца-перебежчика. Хвала Господу, отбились. Половину своих потеряли порубежники, но отбились. Удастся ли сейчас?

* * *

Редкие факелы, растыканные в ржавые скобы, немилосердно чадили. Но их потрескивание едва ли могло заглушить шарканье подошв по вытертым камням.

Пан Зджислав Куфар неторопливо шагал, устало ссутулив плечи. Сколько же раз он видел эти камни с набившейся в щели грязью, где скоро, пожалуй, трава прорастет, ну, не трава, так мох точно? Сколько раз проходил мимо этих скоб с факелами? Зджислав точно знал – в этой скобе разболтался удерживающий ее на стене костыль, а первая за поворотом погнута, отчего факел в ней перекосился. Он знал каждую неровность стен, каждую выбоину на ступенях. Только раньше он ходил по ним гордо, с чувством собственного достоинства. Не отягощали его тогда кандалы, сковывающие щиколотки и запястья между собой: и захочешь – не сильно распрямишься. Да и конвойные раньше не вели себя так надменно и высокомерно.

Надзирателя, вытащившего его сегодня из камеры, пан Зджислав не знал. Само собой, новая власть и тюремщиков новых ставит. А то не ровен час вздумают помогать старым знакомцам.

Прежних надзирателей и заплечников бывший подскарбий Прилужанского королевства знал хорошо. Знал – и частенько награждал за особо добросовестно выполненные поручения. Нынешние, похоже, набирались из верных приверженцев дела Золотого Пардуса. На пана Куфара глядели с ненавистью и едва ли не свысока.

Тьфу ты…

При воспоминании о Золотом Пардусе захотелось плюнуть под ноги, а потом еще и язык о рукав вытереть. А о том же пане Юстыне Далоне так и вовсе вспоминать не хотелось. Народный избранник! Тудыть твою через плетень…

Как бы не так!

Ставленник кучки магнатов и князей из центральных и западных областей Великих Прилужан да грозинецкого князька Зьмитрока. Тюфяк безвольный.

С первых же дней восшествия на престол король Юстын показал себя нерешительным, боязливым и внушаемым правителем. Правда, любил речи говорить, взывать к разумному, доброму, вечному. Выходил на городскую площадь Выгова – не забывая, впрочем, окружить себя пятью сотнями отборных гусар, где благодарил мещан и ремесленников за оказанную поддержку. Ага, еще б ростовщикам местным в ножки поклонился, что денежек ссудили на борьбу с малолужичанскими князьями.

С удовольствием стоял король Юстын Первый всенощную в храмах Жегожа Змиеборца и Лукаси Непорочной. В девятиглавом же храме Анджига Страстоприимца службы пока не шли. Богумил Годзелка исчез, да так ловко, что никто и догадаться не мог, куда подевался опальный митрополит. В связи с этим новоизбранный митрополит Винцесь Шваха, прибывший из Тернова совсем недавно, наводил порядок среди дьяков, подьячих и служек. До певчих, хвала Господу, пока не добрался.

Вообще-то говоря, народ Выгова и окрестностей новым королем был доволен. Слишком уж укрепилась в сознании обывателя мысль – мол, немногочисленное и трудолюбивое население юга и запада кормит голодную ораву северян, которые только тем и занимаются, что бражничают, охотятся и саблями в чистом поле машут. Да хоть бы и так! Кто испокон веков защищал королевские земли от вторжения рыцарей-волков Зейцльберга? Кто, как не железные хоругви Заливанщина под командой тамошнего гетмана сокрушили, сломав хребет, пиратам с северных островов? Да так, что те уже и не помышляли о высадках в устье Луги, предпочитая плыть гораздо дальше на юг и грабить менее отчаянных, зато несравненно более богатых жителей Султаната. На взгляд пана Зджислава, одного этого было достаточно, чтоб носить на руках воинов Малых Прилужан. В особенности порубежников, рискующих ежедневно и еженощно жизнями ради спокойствия Выгова, Тернова и других великолужичанских городов. А если вспомнить еще железную, медную, оловянную руды, серебро, горючие сланцы и жирный уголь, поселения сталеплавильщиков и оружейников, становилось ясно: не нахлебники северяне в королевстве, не нахлебники, а едва ли не кормильцы, коих следовало всячески почитать и ублажать.

И уж если князь Януш наберется мужества и решимости и отойдет от Великих Прилужан, потерь для Выгова будет больше, чем приобретений.

Но уховецкий правитель пока молчал. Не говорил ни да, ни нет. Выжидал. Что ж, вполне в характере князя Януша. Решительным и прямолинейным он был лишь на поле брани, а вот в политике зачастую полностью полагался на мнение того же подскарбия.

С другой стороны, король Юстын никаких шагов, направленных на разрыв отношений с Малыми Прилужанами, или хотя бы попыток поставить на место зарвавшихся (ишь чего удумали – на корону претендовать) северян не предпринимал, разве что стянул несколько хоругвей гусар и драгун ближе к Крыкову, на левый берег Елуча.

Новый подскарбий, грозинецкий князь Зьмитрок, новый маршалок, новоиспеченный князь пан Адолик Шэрань, и новый великий гетман Великих Прилужан, князь люлинецкий, пан Твожимир Зурав, герба Журавель, требовали от короля более активных и решительных действий, но наталкивались всякий раз на очередную речь. Поговорить пан Юстын любил еще будучи терновским князем. А уж ставши королем и получив неограниченную возможность говорить, разъяснять и указывать, развил свое пристрастие до немыслимых, казалось, высот.

Так все и текло. Тихо и мирно.

Посланники того же Угорья или Заречья могли и не разглядеть никаких сдвигов в жизни страны.

Но если сторонний взгляд не ухватывал в Прилужанском королевстве особых изменений, придирчивый местный наблюдатель мог уловить много интересного.

Начиная с внезапной и необычной гибели польного гетмана пана Чеслава. Можно подумать, кто-то поверил в случайное падение с коня виском о брусчатку. Как бы не так! Человек, севший в седло в шесть с небольшим лет, видевший больше пограничных стычек и сражений, чем большинство выговчан ярмарок? Держи карман шире. Чтобы пан Чеслав убился, падая с лошади, его нужно прежде было напоить до состояния снопа. Но в тот день польный гетман не пил. Не до того было.

Как-то незаметно и вроде бы естественно убрали с государственных должностей всех, кто «замарал» себя службой Белому Орлу. На их место заступили сторонники Золотого Пардуса. Подскарбий, возный, войский, подкоморий… Заменили реестровых полковников, хорунжих и наместников. Поручиков, ротмистров и сотников.

Купцы и мещане почти с восторгом следили за действиями властей. Пытались подражать. Стало хорошим тоном не давать места в гостиницах малолужичанским купцам и шляхтичам. Не покупать их товары на рынках столицы и ярмарках, а если покупать, то стараться сбить цену до мыслимых и немыслимых пределов. Кое-кому, пытавшемуся возмущаться, намяли бока по закоулкам.

Новый подскарбий, князь Зьмитрок, бросил как-то в толпу слова, что не худо-де огородить Уховецк с пригородами высоким забором, и пусть обитают там сами по себе, не оскорбляя своим видом честных жителей королевства. Обыватели с восторгом подхватили эту идею и повторяли ее на всех углах, по шинкам и лавкам.

Зджислав Куфар, наблюдая всю эту свистопляску из окон своего выговского дома, лишь мрачнел и наливался кровью, как насосавшийся комар. Выходить без риска для жизни и здоровья на улицы города он уже не мог.

А вот третьего дня и выходить не понадобилось. Сами пришли. Десяток драгун в расшитых позументом грозинецких жупанах. Показали пергамент с печатью и подписью подскарбия Зьмитрока и предложили прогуляться до королевского застенка.

Ну, не сопротивляться же с оружием в руках?

Да пан Зджислав никогда и не был горячим сторонником или хотя бы приверженцем вооруженного решения конфликтов и споров.

Тем более на всех углах кричали о честности и справедливости новой власти.

Но в тот миг, когда застеночный кузнец заклепал кандалы на его руках и ногах, пан Зджислав усомнился в правильности своего первоначального решения. Быть может, погибнуть на пороге собственного дома с саблей в руках было бы наилучшим выходом.

Теперь он стал обитателем застенков, куда раньше сам, случалось, упрятывал казнокрадов, ярых вольнодумцев и заграничных подсылов. Попытка наладить отношения с надзирателями ничего не дала. Намек на приличную мзду вызвал лишь презрительные ухмылки. Мол, знаем мы вас, уховецких, все на злато-серебро мерить привыкли, а мы не таковские, мы за честность и справедливость.

А сегодня утром его разбудили едва ли не со сладострастным злорадством:

– Вставай, морда воровская. Ужо допросники нынче тебе все растолкуют.

Пан Зджислав, конечно, давно уже догадался, о чем пойдет речь в допросной камере. И в глубине души ехидничал. Думал, Зьмитрок, что придешь на все готовенькое? Тут тебе и казна, тут тебе и войско, готовое вскочить на коней по первому слову? Ага, подставляй кошелек. Где та казна, а где тот новый подскарбий? Накося выкуси, как говорится среди торговок пирожками…

Шедший впереди надзиратель распахнул двери пыточной:

– Давай заваливай, морда толстая.

Пан Зджислав хотел было ответить, чтоб холоп язык попридержал. Он хоть и опальный, а все же родовитый шляхтич. Не ровен час, власть переменится. А потом решил – вот переменится, тогда и объясню. Подробненько. В этой же самой камере.

Пыточная ни капельки не изменилась со времени последнего его посещения. К удивлению пана Куфара, и старший заплечник остался тот же. А впрочем, чему удивляться? Багус Бизун, по всей видимости, всегда поддерживал Золотого Пардуса. Да и хороший мастер-заплечник – великая редкость. Заменять на нового – себе дороже.

Багус поднял на арестанта, по обыкновению, грустные глаза с тяжелыми темно-лиловыми обводами, свидетелями тяжелой нутряной хвори:

– Заходи, пан Зджислав. Присаживайся.

Надзиратель хмыкнул, не одобряя подобной почтительности, но Багусу на его мнение было плевать. Да, по большому счету, и на мнение девяти десятых выговчан тоже. Он всегда жил своим умом и делал свои выводы из окружающей жизни.

Пан Зджислав последовал приглашению. Присел на невысокую, намертво приделанную к полу лавку. Огляделся.

Два факела давали достаточно света, чтобы усаженный в угол писарь мог заносить на пергамент полученные показания. Но в этот раз, видно, решили обойтись без писаря. Значит, разговор пойдет серьезный. И наверняка о пропавшей казне. Лишние уши ни к чему. Это еще раз подтвердило догадку пана Зджислава о том, что коронное золото князю Зьмитроку понадобилось отнюдь не для выплаты долга по жалованью реестровым войскам. Знаем. У самих рыльце в пушку. Бывший подскарбий, правда, никогда слишком уж не наглел, но… Быть у казны и не погреть руки? Кем же это надо родиться?

Что ж, за маленькие радости приходится расплачиваться. Рано или поздно. Лучше, конечно, позже, чем раньше. Но это уж у кого как получится.

Пан Зджислав вздохнул, разглядывая ровные, прямо на загляденье, ряды пыточного инструмента. Щипчики для вырывания ногтей и ломания пальцев. Остренькие кусачки, с помощью которых можно потихоньку состригать мясо с костей. В небольшой жаровне разогревались до нужного свечения прутья с удобными рукоятками. В темном углу на полочке томились в ожидании дела сапоги с плашками для раздавливания голеней; шлем с воронкою, чтоб при пытке заливать в горло воду. Не стоило даже сомневаться – все петельки смазаны, все металлические части начищены до блеска. Багус Бизун свое дело знал и любил.

Надзиратель отсалютовал заплечнику раскрытой ладонью и ушел.

Время тянулось медленно.

Пана Куфара, как назло, одолела почесуха. То тут засвербит, то там. Или вши успели из тюремной постели в швы исподнего белья перебраться? Поначалу он стеснялся чесаться, а потом плюнул. Чего это он должен манер держать перед заплечником? Он – родовитый шляхтич. Пускай его стесняются, кто уродился простолюдином.

И начал пан Зджислав скрести бока, живот и лопатки. С удовольствием, с расстановкой…

Говорят, самая приятная болезнь – чесотка. Чешешься и еще чесаться хочется. Тот, кто эту пословицу придумал, не слишком покривил душой.

Так за приятным занятием пан Зджислав едва не пропустил появление главных действующих лиц. Не считая его самого, ясен пень.

Дверь распахнулась, и на пороге появился низкорослый воин в дорогом жупане, расшитом серебряным шнуром на грозинецкий манер. Карузлик какой, что ли, вырядился?

Впрочем, почему невысокий?

Пана Зджислава обмануло первое впечатление. Грозинчанин лишь казался низким и коренастым. А всему виной увечье – чей-то безжалостный удар, смявший, изломавший драгуну, судя по одежде, правое плечо, ключицу, ребра. Рука сухой веткой скрючилась перед грудью – кисть до предела согнута, пальцы-когти тянутся к предплечью. Из-за искривленного хребта и шагал калека на полусогнутых ногах. Потому и казался карузликом.