Текст книги "Гонец московский"

Желтень 6815 года от Сотворения мира
Тверское княжество, Русь

По первой пороше Никита возвращался домой. Осталась позади Москва и долгий, трудный разговор с князем Иваном Даниловичем. Нелегко отказывать человеку, чьим трудам и заботам сочувствуешь. Но парень не мог бросить учителя. Как отплатить неблагодарностью за все то добро, что принес ему Горазд? Уйти можно лишь тогда, когда разрешит наставник.

Знакомый пригорок, заросший березняком, Никита увидел издалека. Деревья стояли, словно выкованные из серебра: белые стволы и ветви, белый снег, налипший на остатки листвы. Парень втянул ноздрями морозный воздух и ускорил шаг. Хотелось припустить вприпрыжку, но зачем? Будет вечер, тепло от натопленной каменки, душистый отвар с брусничными листьями и неспешный разговор, когда он поведает Горазду обо всем, что увидел, расскажет о людях, с которыми познакомился, передаст поклон от Олексы Ратшича.

Парень заподозрил неладное, приблизившись к месту, где давеча разводили костер тверичи, приезжавшие с боярином Акинфом.

Слишком тихо.

Уже давно должен был почуять его Кудлай, поприветствовать радостным лаем. Мычанием ответила бы Пеструха. А там и Горазд выбрался бы поглядеть – кого там дорога вынесла к очагу?

Никита невольно замедлил шаг, приглядываясь к запорошенным крышам землянки и хлева. Что-то случилось?

И тут он увидел Горазда.

Учитель стоял у столба. У того самого столба, где Никита ежедневно отрабатывал равновесие. Стоял неподвижно, и седая голова упала на плечо. Рубаха из небеленого полотна пестрела страшными бурыми пятнами.

Парень замер.

Тишина звенела в ушах. Била набатом церковного колокола.

Как же так?

Кто?

Зачем?

За что?

Горазд попал к столбу еще живым. Об этом свидетельствовала толстая веревка, обвивавшая грудь под мышками. Вот какие из ран он получил до, а какие после? Никита не мог представить себе человека, способного одолеть в поединке его учителя.

Кто?

Тверичи вернулись?

Или просто лихие люди не убоялись грозной славы старого мастера?

А может, еще кто-то, о ком Никита и не догадывался?

Парень остекленевшим взглядом повел направо, налево…

Вон холмик, почти скрытый снегом. Из-под чистой белизны торчит лохматое ухо. Кудлай. Или стрелой убили, или подпустил врага надежный охранник? Если подпустил, не залаял, предупреждая старика, то, значит, знал убийцу.

«Корову или зарезали, или свели… – отстраненно подумал Никита, разглядывая закопченную стену полуземлянки. – Поджигали, значит. Нашли запасенное к зиме сено, обложили стены и подожгли… Само собой, крытая дерном землянка не загорится, но дым! Горазд почуял дым сквозь сон и выскочил, в чем был. Тут его уже ждали… Наверняка ударили стрелой в упор. А то и не одной. А потом уже…»

Снежинки застревали в длинной бороде и волосах Горазда. Цеплялись за морщинистую кожу, осели на бугристом шраме. Они не таяли.

Никите хотелось заплакать, но слез не было. Они исчезли еще пять лет назад, когда татары рубили его семью, когда мордатый узкоглазый нукур[55]55
  Нукур – дружинник (татаро-монгольск.).


[Закрыть] занес саблю над его головой… И тогда из леса появился высокий старик в распоясанной рубахе. А поджарые волки степей, темнолицые монгольские всадники, начали умирать один за другим.

Легкая тень мелькнула на краю видимости.

Опасность!

Тело, помнящее уроки Горазда, сработало раньше головы.

Никита присел в низкой стойке, нашаривая на боку сумку – оружие!

Один аркан, сплетенный из конского волоса, скользнул по щеке. Второй упал на плечи, хищно обхватил горло. Левой рукой парень перехватил стремительно затягивающуюся веревку. Она обожгла ладонь, разрезая кожу до крови. Но в правой руке уже был теча.

Взмах!

Петля ослабла.

– Живьем брать! – Звонкий мальчишеский голос ударил по ушам.

Уголком сознания Никита отметил, что кричали по-татарски.

Второй теча порхнул в ладонь, закрутился между пальцами.

А вот и враги!

Бегут от хлева – должно быть, там они и прятались. Выжидали.

Два коренастых, кривоногих степняка в куяках[56]56
  Куяк (от монгольск. – хуяг) – разновидность доспеха. Металлические пластины, нашитые на суконную или матерчатую основу.


[Закрыть] и войлочных шапках на головах размахивали мечами. На ходу они разделились, норовя захватить парня «в клещи». Третий, совсем юный – едва-едва усишки пробились, благоразумно отстал. Одет он был в богатый, вышитый серебром чопкут и лисий малахай. Похоже, предводитель. Во всяком случае, не из простых воинов…

Татары в куяках бежали молча. Должно быть, берегли дыхание.

Юноша вертел над головой легкую кривую саблю, криками подбадривая себя и соратников.

Никита приставным шагом пошел влево. Течи мелькали, холодно поблескивая, расплываясь пятнами для стороннего зрителя. Ярость клокотала в сердце.

Ну, давайте, басурманы! Подходите!

– Сдавайся, урус! – каркнул ближайший степняк, показывая желтые зубы.

Он несильно махнул мечом, целясь Никите в плечо.

Парень нырнул под клинок, на мгновение сблизился с монголом вплотную и проскочил дальше. С лезвия теча на белый снег слетели алые капли, а на правой штанине воина набухал кровью длинный ровный разрез.

Никита не замедлил шаг и, пока матерые татары разворачивались, обнаружив, что добыча неожиданно оказалась у них за спиной, налетел на юношу.

– Сдавайся! – срывающимся голосом выкрикнул молодой предводитель, закручивая саблю перед собой. – Сдавайся – будешь жить!

Надо отдать должное, у него были хорошие учителя. Или учитель. Двигался мальчишка умело и сноровисто. Сабля сверкала как молния. Но Никитой двигала ненависть и жажда мести. Сабельный клинок скользнул вдоль лезвия теча, попал под «рог» крестовины… Попал и застрял там.

Круговое движение, и юноша-татарин вдруг почувствовал, как рукоятка вырывается, выкручивается из его ладони. Он потянулся за своим оружием, и Никита ударил его коленом в живот, а потом добавил скорчившемуся локтем в висок.

– Улан-мэрген! – отчаянно захрипел раненый мечник, прибавляя ходу.

Никита поймал его мэсэ на скрещенные течи. Ударил пяткой в подбородок. Голова татарина запрокинулась. Сухо хрустнул шейный позвонок.

Второй нукур ударил размашисто и быстро. И снова – возвратным взмахом, целя в живот.

Упредил попытку Никиты зайти слева и отогнал его несколькими взмахами.

Парень вертелся горностаем, уворачиваясь от умелых ударов. Татарин, увидев поверженных товарищей, больше не пытался взять «уруса» живьем. Тут уж не до жиру – не убьешь, так убьют тебя. Он рубил так сильно, что Никита боялся подставлять течи под клинок, превосходящий их толщиной.

Они кружили, стараясь достать друг дружку остро отточенной сталью. Длинный меч давал преимущество степняку, а ловкость и молодость – Никите.

В конце концов именно скорость и решила дело. Татарин замешкался совсем чуть-чуть, поскользнувшись на ледяной корочке. Течем, зажатым в левой руке, Никита полоснул его по запястью, а второй клинок вогнал между пластинами куяка.

Воин булькнул, плюнул кровью и рухнул ничком.

Никита едва успел выдернуть оружие и отскочить.

Все.

Конец.

Он победил.

Серое небо, затянутое тучами, вдруг почернело, придвинулось, а потом снег толкнул в щеку, оцарапав кожу колючими иголочками.

Глава седьмая

Желтень 6815 года от Сотворения мира
Тверское княжество, Русь

Ледяное прикосновение отрезвило.

Захотелось взвыть, задрав голову к небу. Но вместо этого Никита ударил кулаками в промерзшую землю – раз, другой, третий!

Течи тоненько зазвенели, жалуясь на несправедливость. Ну скажите на милость, разве можно с добрым оружием так обходиться. Хорошо, что клинки на совесть выкованы.

Парень медленно поднялся на четвереньки, а после на колени. Положил кинжалы перед собой. Перекрестился:

– Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Горазда и всех православных христиан, и прости им вся согрешения вольная и невольная, и даруй им Царствие Небесное…

Еще раз перекрестился. Поклонился, касаясь лбом снега.

– За что? – прошептал Никита, вставая на ноги. – Какой ветер лихой принес татарву поганую?

Ему ответил лишь легкий посвист ветра в верхушках елей.

Вот что такое одиночество.

Как перст.

Не замычит больше никогда Пеструха, не ткнется теплым бархатистым носом в плечо.

Не залает Кудлай, не завиляет лохматым хвостом, встречая его после утренней пробежки или похода в лес за бортями.

Не выйдет из землянки по-стариковски кряхтящий и жалующийся на непогоду Горазд, которому в схватке мог бы позавидовать любой молодой дружинник окрестных князей. Не пожурит он, обычно скупой на похвалу, нерадивого ученика. Не присядет больше зимним вечером на медвежью шкуру у огня, чтобы поведать о далекой земле Чинь, о тамошних монахах, об обычаях чужедальнего народа, о древнем мудреце с чудны́м именем и никогда больше не напомнит его глубокомысленных изречений.

Похоронить бы по христианскому обычаю…

Со стоном пошевелился юноша-татарин.

Злость, угасшая было в душе Никиты, всколыхнулась с новой силой. Он подскочил к степняку, ударом ноги под ребра перевернул навзничь. Острия теча – и когда только успел подхватить? – уперлось монголу в кадык.

– Говори, собака басурманская, зачем учителя моего убивал?!

Мальчишка выпучил глаза. Смуглая его кожа посерела.

– Ну! Говори! – Никита совсем легонько надавил на кинжал.

– Я… не… убивал… – прохрипел татарин.

– Да? А кто? Врешь, собака!

– Клянусь… не… убивал…

– Врешь! – Парень сдерживался изо всех сил, чтобы не напоить клинок вражеской кровью. – Врешь, гадюка подколодная…

– Белым конем Священного Воителя[57]57
  Священный Воитель – одно из прозвищ Чингиcхана у татаро-монголов.


[Закрыть] клянусь! Не убивал!

– А кто тогда убивал? Откуда ты здесь? Зачем на меня напали, а? Ну, говори!

Никита чуть-чуть ослабил давление теча.

– Я – Улан-мэрген, – переведя дыхание, произнес монгол. – Моя жизнь в твоих руках. Ты победил меня и моих нукуров. Один победил. Сам. Ты – великий воин. Ты волен забрать мою жалкую жизнь…

– Вот завел! – возмутился Никита. – Толком говори! Кто убивал Горазда?

– Кара-Кончар убивал.

– Какой еще Кара-Кончар? Кто такой? Из ваших? Из татарвы поганой?

В глазах мальчишки вдруг разгорелся огонь решимости, смешанной с обидой. Он вскинул подбородок. Сказал, тщательно выговаривая слова русской речи:

– Если я – татарва поганая, можешь зарезать меня хоть сейчас! Я в твоей власти! А оскорблять не смей!

– Ишь, какие мы… – присвистнул Никита, но клинок не убрал. – Обидчивые – страсть. А как стариков убивать…

– Я был против! – выкрикнул Улан-мэрген. – Кара-Кончар приказал нукурам!

Казалось, еще немного, и из его глаз брызнут слезы.

«А что он мне сделает? – подумал Никита. – Я его голыми руками скручу и по соседним елям размажу… Можно поговорить».

– Вставай! – приказал он, отступая на шаг и перехватывая теча обратным хватом. Буднично предупредил: – Вздумаешь за саблей потянуться, зарежу…

– Это теперь твоя сабля! – хмыкнул монгол. Поднялся. Пошатнулся, хватаясь за голову.

Никита подавил в себе желание помочь. А вдруг это хитрая уловка? Он кинется поддержать ослабленного врага, а тот ему ножик из рукава да в подреберье!

– Холодно… – пожаловался Улан-мэрген. – Костер бы развести.

– Разводи, – кивнул парень. – Поленница там.

На мгновение татарин расправил плечи, выпятив грудь, будто кочет.

«А ведь и в самом деле не из простых цэригов[58]58
  Цэриг – общий термин для наименования воина у татаро-монголов.


[Закрыть]! Гордец, чопкут богатый, говорит складно. Ничего… Мне все равно, будь ты хоть хан, хоть нойон, хоть баатур».

– Огниво дать? – поинтересовался Никита как ни в чем не бывало. Ему тоже хотелось посидеть у разведенного огня. Лапти свалились еще в самом начале боя, и теперь ноги в онучах сильно замерзли.

Басурман сверкнул зубами, но сдержался и протянул ладонь:

– Давай!

Пока Улан колол щепу, складывал палочки «домиком», Никита внимательно за ним следил. Мало ли… Говорить можно всякое: моя жизнь в твоих руках, хочешь зарезать – режь… А потом сиганет в чащу – там наверняка лошади стоят. Куда же татарин без коня?

Но мальчишка работал старательно. И сноровисто. Пальцы не порезал. Искру высек быстро, раздул комок мха, дал заняться соломенному жгуту и поджег костер. Видно, что умеет, но не любит возиться с «черной» работой.

Они сели друг напротив друга.

Слабые блики пламени освещали снизу скуластое узкоглазое лицо. Будто не человек, а чудище лесное.

«Да какой с него человек? Нехристь, морда басурманская. Такие, как он, кровь пьют из народа русского больше чем полвека!»

– Говори! – приказал Никита. – Все сказывай! Про Кара-Кончара, погань татарскую… Про то, как вы учителя моего убивали! – Злыми словами он хотел вновь пробудить в себе ярость, чтобы в случае чего рука не дрогнула. Но получалось плохо. Легко убить врага в бою, но очень трудно зарезать безоружного человека, который даже не пытается сопротивляться.

– Я – Улан-мэрген, – издалека начал татарин. – Я – сын Ялвач-нойона. Младший сын. Младшему сыну трудно пробиться. Приходится драться с другими сынами, как собаке за обглоданную кость. Иначе тебя перестанут уважать. А потом и замечать не будут.

– Ты дело говори, – одернул его Никита. – Не размазывай. Мы не на пир собрались.

«Если ты и впрямь изо всех сил пробиваешься по жизни, то тебе много удалось. Татары кого зря мэргеном звать не будут. Тут нужно так из лука стрелять, чтоб девять стрел из десяти в перстенек укладывать. Не всякий зрелый воин удостоится признания меткого стрелка, а уж мальчишке безусому стараться надо. Из последних сил жилы рвать».

– Я говорю. Кара-Кончар к нам лет пять назад пришел. Я тогда еще отцовский лук не сгибал. Из детского стрелял. Он – урус.

– Быть не может! С такой-то кличкой собачьей?!

– Кличку ему уже у нас дали. Сам я не видел, но мне рассказывали… Он явился под утро, пешком – коня загнал до смерти. Из оружия только меч мэсэ и хутуг[59]59
  Хутуг – нож (монгольск.).


[Закрыть]. Сказал, что прежде служил князю Михаилу…

– Тверскому, что ли?

– Да. Михаилу Тверскому, – монгол с трудом выговорил трудное для его языка название города. – Сказал, что досыта наелся милости княжьей и хочет служить теперь Ялвач-нойону, чья слава несется впереди его коней, взлетает выше, чем стрелы его нукуров, и устрашает врагов на всех уголках земли, от моря до моря…

– О как!

– Ялвач-нойону служат сотни и тысячи славных нукуров! – снова вскинул подбородок мальчишка. – И великие баатуры среди них – не редкость!

– Давай дальше! – поторопил Никита.

– Ялвач-нойон и его баатуры сперва посмеялись над нахальным приблудой. Служба в моем войске, сказал нойон, почетна. А если каждому нищеброду давать коня, то скоро его табуны поредеют, как волосы на голове старика, истают, как снег под лучами весеннего солнца, рассеются, как…

– Ты быстрее можешь? – устало перебил его Никита.

– Могу, могу… Ялвач-нойон сказал, что для начала может приставить жалкого бродягу пасти коней на дальних пастбищах только за еду. И пускай там греется в лучах славы великого нойона. Но пришелец рассмеялся и сказал, что глупо пахать на боевом коне, а волкодава напускать на след зайца. Еще он сказал, что все баатуры Ялвач-нойона – слабые женщины, место которых у очагов и в юртах за шитьем одежды. Тогда Ялвач-нойон вспылил и приказал плетьми выгнать дерзкого прочь. А если будет упорствовать, сломать ему спину.

– Скор на расправу ваш нойон.

– Ялвач-нойон суров, но справедлив. Баатуры, стоявшие рядом и слушавшие оскорбления, горели желанием примерно наказать наглеца. Но выглядел приблуда жалко, а потому прогонять вначале пошел один. Тот, кого потом назвали Кара-Кончаром, сломал ему руку и, отняв плеть, переломил ее о колено. Он хохотал в лицо нойону и баатурам. Обзывал их детьми. Тогда исполнять волю Ялвач-нойона вызвались двое. Кара-Кончар победил их голыми руками. Как ты меня… – добавил Улан-мэрген словно через силу. – А потом спросил нойона, скольких его баатуров он должен одолеть, чтобы доказать свое право не коровам хвосты крутить, а скакать впереди отборной сотни? И тогда две дюжины самых отчаянных бойцов бросились на него с саблями и мечами…

«Как учил Горазд, – подумал Никита, – драться против толпы – проще простого. Они путаются друг у друга в ногах, мешают. Напасть на одного могут разом не более пяти опытных воинов, малоопытные – не больше троих. И то при самом удачном раскладе. Так что, кто научен биться против пятерых, тот устоит против полусотни. Лишь бы хватило сил и не сбилось дыхание».

– Кара-Кончар вынул мэсэ, – продолжал татарин. – И начал сражение. Нет… Он начал танец… Или игру. Он скользил между баатуров, хохоча в голос. Он уворачивался от ударов и отражал их мечом. Проходил сквозь толпу, как нож сквозь овечий сыр. Он не убивал воинов Ялвач-нойона, видно, прикидывал, что придется еще с ними вместе служить повелителю. Но он выбивал у них мечи и сабли. Ранил запястья, локти, плечи. Чиркал кончиком клинка по щеками и лбам. – Улан вздохнул. – Ты дрался похоже. Будто у вас был один учитель на двоих.

– Мой учитель – вон висит. Мертвый. И убил его твой Кара-Кончар, – зло ответил парень. – Если ты, конечно, говоришь правду.

– Какая мне польза с того, чтобы обманывать тебя? – удивился степняк.

– Не знаю. Голову заморочить.

– Зачем?

– А чтоб я за этим… Как ты его зовешь?

– Кара-Кончар?

– Да. Точно.

– Чтоб я за Кара-Кончаром погнался. – Никита исподлобья глянул на татарчонка. Обидится?

Тот и впрямь обиделся. Надул губы, склонил голову. Часто задышал:

– Зачем ты пытаешься меня оскорбить? Я же признал, что моя жизнь в твоих руках. Хочешь, зарежь меня.

– Надо будет, зарежу.

– Ну, давай! – Улан-мэрген рванул чопкут на груди.

Никита отвернулся. В самом деле, убить мальчишку не составило бы никаких трудов. Только зачем? Горазда этим не воскресишь. Да и не сможет он вот так запросто убить безоружного человека, да еще добровольно подставившего грудь под удар. В схватке смог бы, а когда горячка боя прошла, нет.

– Ладно, не злись, – помолчав, сказал парень. – Рассказывай про Кара-Кончара. Только мне в душу не лезь. Хорошо?

– Ладно, – обиженно кивнул степняк. – Буду рассказывать. Кара-Кончар дрался с баатурами, не убивая, но насмехаясь над их воинской выучкой. Мечи и сабли не могли к нему прикоснуться, несмотря на все старания, словно это не человек, а злой дух! И Ялвач-нойон восхитился его мастерством. Он видел много умелых бойцов. Но такого не встречал. Даже среди тургаутов[60]60
  Тургаут – телохранитель татаро-монгольских военачальников и знати.


[Закрыть] хана Тохты, когда ездил в Сарай-Берке[61]61
  Вторая столица Золотой Орды.


[Закрыть]. Заполучить на службу такого бойца – мечта любого нойона. Никто с ним не мог справиться!

– Да? – Никита нахмурился, вновь ощущая растущую в душе ярость. Никто справиться не может? Это мы еще поглядим… Дай только добраться до тебя, проклятый убийца! Но вслух он ничего не сказал, продолжая внимательно следить за повествованием Улан-мэргена.

– Плох тот нойон, который не может сменить гнев на милость, когда видит, что это очень нужно. Ялвай-нойон рассмеялся и хлопнул в ладоши. Приказал баатурам отступиться. Кара-Кончар стоял неподвижно на одной ноге, подняв мэсэ к небу, и ждал ответа. И нойон сказал, что все это было испытание. Нужно же проверить нового бойца. Не может ведь он, Ялвач-нойон, чья сабля держит в страхе всех урусов: и московитов, и тверичей, и рязанцев, и курян, – просто так взять и поставить во главе сотни телохранителей пришлого человека, не проверив его прежде? Теперь же он видит – новый баатур достоин того, чтобы водить лучшую сотню нукуров. И он посадил Кара-Кончара рядом с собой на кошму, кормил его отварной жеребятиной и бараньим жиром, сладким, как молоко матери, поил пенистой архой[62]62
  Арха – хмельной напиток из кобыльего молока у татаро-монголов.


[Закрыть], от которой на душе становится легко и весело, а язык хочет петь. Нойон подарил ему новый дорогой чопкут, кольчужный доспех, шлем и щит, новые сапоги. Подарил коня. Потом подумал и подарил еще двух коней. Сказал, ты теперь мне как младший брат или старший сын. Служи мне и будешь возвеличен! И Кара-Кончар начал служить. Дань собирал. Непокорных усмирял. Когда Ялвач-нойон подарки в Сарай-Берке повез, скакал впереди с десятком лучших баатуров. Лучшим из лучших стал. Тогда он и кличку свою получил – Кара-Кончар. То есть «меч, не знающий жалости». На его отряд урусы князя Михайлы напали. Из засады сразу половину нукуров убили. Остальных ранили. Он дрался с урусами и всех насмерть положил.

«Откуда узнали тогда, что тверичи нападали? Может, обычные лихие людишки, а то и свои же – басурманы».

– Ялвач-нойон сильно полюбил нового баатура. Одежду дарил, коней дарил, жен дарил… Старшие сыновья нойона возмущаться стали. Зачем отец раздает их богатство?

– А младшие? – горько усмехнулся Никита.

– А младшие должны молчать и не вмешиваться в разговоры старших! – отбрил Улан. – Меня никто не спрашивал. А то у вас не так?

– Так, – кивнул Никита. – Давай дальше сказывай! Возмущались, значит, старшие сыновья?

– Возмущались! Кто-то на ухо отцу шептал – нехорошо, мол, делаешь, не по совести. Кто-то на пиру перед нукурами открылся, обиду свою излил. Ялвач-нойон не стал слушать, отмахнулся. Нукуры поддакивали, но сами хвалили Кара-Кончара за удаль и умение воинское… А кто-то и боялся его, в чем не стеснялся в открытую признаваться. А потом старшие сыновья Ялвач-нойона пропадать стали. Один на охоте с коня упал, другого медведь заломал, третий поехал в кипчакские[63]63
  Кипчаки – племя тюркского корня. В русских летописях называются половцами.


[Закрыть] степи и пропал…

– И кто же виноват?

– Наверняка этого никто сказать не может.

– Ну да!

Улан-мэрген посопел носом:

– Любой, кто в глаза обвинил бы Кара-Кончара, долго не прожил бы. Доказательств-то нет.

– А ты за ним зачем увязался? Следить? – Невольно парень почувствовал расположение к татарчонку. И еще большую ненависть к незнакомому Кара-Кончару.

Впрочем, почему незнакомому? Многое из услышанного раньше и сейчас начало складываться в голове у Никиты в картинку. Русский, владеющий воинскими умениями лучше любого из здешних жителей. Пришел к татарам от Михайлы Тверского. Неужели тот самый Федот, о котором упоминал боярин Акинф, ученик, сбежавший от Горазда в поисках княжьей службы?.. Но как же тогда он посмел поднять руку на учителя? Даже если ты бросил его, удрал, предал, можно сказать… Но опуститься до убийства?

– Я не увязывался, – пожал плечами Улан. – Пол-луны назад Кара-Кончар прискакал в наше стойбище под утро. Сказал, что знает, где можно добыть богатую добычу. Будто бы из закатных земель везут на Русь несметные сокровища.

– Из франкской земли, – обронил вдруг Никита. – А Михаил Ярославич, князь Тверской, навстречу ему отряд посылает.

– Ты откуда знаешь? – Татарин распахнул узкие глаза, что филин.

– Сорока на хвосте принесла!

– Не хочешь говорить, не надо! Кара-Кончар поклялся, что добудет эти сокровища для своего нойона. А меня, сказал, возьмет, чтобы доказать – не сбежит, не обманет. Вроде бы как под моим присмотром будет.

– А-а-а… Тоже правильно придумано. Если что-то не так пойдет, все можно свалить на сына княжеского. Вроде бы он за главного был? Верно?

– Кто его знает? – вздохнул мальчишка. – Две дюжины нукуров вслед за Кара-Кончаром вызвались идти. Не самые лучшие бойцы…

«Это я уже понял», – Никита украдкой глянул на убитых им татар.

– …зато самые преданные ему. Это я после сообразил. По разговорам. Похоже, он замыслил сам стать нойоном. А что? Слава об удали Кара-Кончара по всей Великой Орде ходит. Только свистни – баатуры набегут со всех сторон. А хану Тохте привези дорогих подарков, он обласкает и приблизит. Нойоны из кожи вон друг перед другом лезут, чтобы милость ханскую заслужить. И уж кто-кто, а Кара-Кончар последним тут не будет…

– А сюда что его привело? – задал мучивший его вопрос Никита.

– Меч, – просто и буднично ответил Улан-мэрген. А потом пояснил подробно: – Он нам вначале сказал, что узнать у старика хочет – не проболтались ли нукуры тверского князя о чем-то, чего он, Кара-Кончар, не знает. Предупредил всех, что старик, который здесь живет, – боец великий. Нет ему равных от Абескунского[64]64
  Абескунское море – одно из названий Каспийского моря.


[Закрыть] моря до Варяжского. А потому брать его нужно хитростью и не дать за оружие схватиться. Скакали мы пять дней, с рассвета до заката, только коням передых давали. Люди не спали почти. Сюда чтобы подобраться, задолго до рассвета поднялись, на утренней заре Кара-Кончар приказал его в лесу ждать. Сказал: в разведку пойду. Долго не было его, а потом вернулся и нас за собой позвал. Оказалось, он к дому подобрался и пса не разбудил…

«Это вряд ли, – подумал парень. – Мимо Кудлая и мышь не проскользнула бы. Другое дело, что сторож наш своего почуял. Помнил он Кара-Кончара… Вернее, Федота».

– Пса он зарезал. Дверь бревном подпер. Потом приказал нукурам дом сеном обложить и поджечь. Мы сперва думали, он старика просто уморит насмерть дымом, а он выждал и дверь открыл. Старик выскочил – задыхается, кашляет… Четверо самых верных Кара-Кончару воинов тут же из луков ударили. Старика к стене пригвоздило, но он и раненый одного нукура убил. Голой рукой. Я такого в жизни не видел. Пальцами вот сюда ударил… – Улан-мэрген показал точку на горле, оттянув воротник чопкута. – Да все равно его скрутили, к столбу приставили. Кара-Кончар о чем-то выспрашивал – я не слушал. Об одном только услышал: он тебя искал. Не нашел, вот и приказал двум верным лизоблюдам своим тебя сторожить. И мне с ними оставаться. Сказал, что новый ученик – не боец, а сопля зеленая, его брать легче, чем кутенка слепого.

– А зачем я ему?

– Он мне не рассказывал… Приказал взять живым и привезти к нему. Только просчитался…

«Не совсем. Нам еще предстоит свидеться. Но руки у меня развязаны будут. Вот тогда и поглядим, кто лучше науки Гораздовы превзошел…»

– А когда уезжали, забежал в дом и меч вынес. Красивый, с кисточками…

Никита помнил этот меч. Горазд называл его «цзянь». Меч да течи – вот и все добро, привезенное учителем из страны Чинь. Узкий прямой клинок. Довольно гибкий, чтобы не сломаться, встретив твердое препятствие – например, кость или пластину доспеха. И достаточно крепкий, чтобы не сломаться, столкнувшись с другим клинком. Крестовины на мече почти не было – так, лепешка, едва прикрывающая кулак, а противовес, которым заканчивалась рукоять, украшала пышная алая кисть. Когда Горазд изредка показывал, что должен уметь мастер-мечник, кисть эта плясала вместе с ним, рисуя в воздухе сложные узоры, завораживая, отвлекая внимание от клинка. А острие тем временем порхало, словно было продолжением руки учителя, кололо вправо-влево, вверх-вниз, лезвие подсекало ноги невидимого противника, резало его по живому короткими хлесткими ударами.

Горазд рассказывал, что в земле Чинь такой меч считается императором всего оружия. «По-нашему – великим князем», – хитро усмехаясь, добавлял старик. Учиться ему нужно не сразу. Сперва надлежит в совершенстве освоить бой без оружия, после шест, короткую палку, палицу, топор, нож, кинжалы-теча, копье. И лишь тогда ученик сможет постигнуть тонкости владения мечом-цзянь, а иначе… «Дурака учить, только портить».

Так и вышло, что Никите Горазд показал только самые простые приемы: уколы, удары, отбивы, но иногда давал подержать цзянь во время упражнений на равновесие. Чтобы привыкал к его весу и балансировке, умел «вписывать» тяжесть оружия в собственный вес. Обещал, что начнет учить, когда парню стукнет восемнадцать лет.

Не успел…

Значит, Кара-Кончар, предполагаемый Федот, охотился не только за Никитой, но еще и меч решился прихватить. Любопытно, учил его Горазд бою с цзянем? Если да, то схватка с учеником-предателем может выйти трудной, а то и последней.

Но парню было все равно.

Решение пришло само собою.

– Ты должен был привезти Кара-Кончару меня? Я правильно понял?

– Да. Правильно понял.

– Он где-то ждать обещал?

– Два конных перехода. Где стоит дуб, расщепленный небесным огнем.

– Тогда поехали. Отведи меня.

– Ты что? – Татарчонок подался вперед. – Архи опился? Зачем это тебе?

– Хочешь единственным наследником Ялвач-нойона стать?

– Что?

– Ты же не любишь Кара-Кончара?

– Терпеть ненавижу!

Никита не смог сдержать смешок.

– Отведи меня к нему. Будто ты меня в полон взял. Я его убью. Ты к отцу вернешься.

– Ай-ай-ай… – Улан-мэрген покачал головой. – Собаки от жары с ума сходят. На хозяев бросаться начинают. Кони от пожара степного дуреют, бегут, не разбирая дороги. Здесь холодно, и пожара нет никакого. Почему ты с ума сошел?

– Кто сошел? – удивился парень.

– Ты совсем с ума сошел. Смерти ищешь. Кара-Кончар убьет тебя.

– Это мы еще поглядим.

– Ты не видел, как он дерется.

– Ты тоже не видел. Пересказываешь мне с чужих слов!

– Хочешь сказать, я вру?

– Может, и врешь? Почем мне знать?

Татарин надулся, как мышь на крупу.

– Ты можешь меня оскорблять… Ты меня победил. Сохранил мне жизнь. Я твой должник. Потому приказывай мне, что хочешь. Только не надо к Кара-Кончару ехать. Великим Небом заклинаю.

– Сам говоришь, что мой должник, а делать, что скажу, не хочешь! – В Никите начала закипать злость. – Тогда сам ступай к своему Кара-Кончару…

– Он не мой!

– А мне без разницы! Расскажи ему, что хочу его кровь видеть на своих клинках! – Течи прыгнули в пальцы сами собой, закрутились, заплясали над пламенем костра. – Пускай сам решает – будет убегать, как трус, или сразится, как баатур!

– Не поеду! – окрысился Улан.

– Боишься? Трусишь?

– Нет! Не хочу! Я поеду к Кара-Кончару, а ты за мной следом. Будешь с ним драться, и он тебя убьет. Не хочу!

– Нет, ты боишься! Баба!

Мальчишка вскочил:

– Зачем оскорбляешь? – На его глазах вновь набрякли слезы. – Я тебе служить хотел! Как младший брат! Ты меня прогоняешь! Обзываешься!

– Не нужен мне такой брат! – зло отвечал Никита. – Подумаешь, брат… Морда татарская! Проваливай на все четыре стороны! Устал я от тебя. Похороню учителя по-христиански и уйду… Без тебя обойдусь.

Улан-мэрген развернулся и зашагал к ельнику.

– Сабельку свою забери! – бросил ему в спину парень. – Мне твои игрушки ни к чему!

Татарин на ходу легко наклонился, подхватил саблю со снега и почти бегом скрылся между елями. Вскоре оттуда донеслось негромкое ржание и топот копыт. Значит, догадка Никиты о спрятанных конях оказалась верной.

Через мгновение Улан-мэрген вылетел из чащи, сбивая снежные комья с еловых лап. Татарчонком невольно можно было залюбоваться. Как он сидел в седле! Будто он и рыжий конь – одно живое существо.

– Уеду! – визгливо выкрикнул степняк. – К отцу уеду, к Ялвач-нойону! Делай, что хочешь! – Потом добавил чуть поспокойнее: – Я тебе коня оставил. Байартай[65]65
  Байартай – до свидания (татаро-монгольск.).


[Закрыть], баатур!

Ударил тонконого скакуна пятками:

– Хо!

Только искристая пыль взвилась из-под копыт.

А Никита остался один у костра.

Мысли крутились в голове, толкались, как москвичи на торгу.

«Что же делать дальше? Искать Федота? А как? Если даже найдешь, то сумеешь ли одолеть?»

Погибать, не отомстив, не хотелось. Опускать руки, не сделав даже попытки расквитаться с убийцей учителя, тоже.

В конце концов, парень поднялся и принялся разводить огонь побольше. Копать могилу в мерзлой земле тяжело. Надо ее сперва оттаять.