Текст книги "Воин аквилы"

– Да, это ясно! А вот почему ты, друг мой, всё-таки решил меня здесь оставить, вот это мне не совсем понятно?!

– Ах, Владиус, чую, как же мне будет не хватать твоей доброй наивности. По-хорошему доброй! Понимаешь за время нашего следования, пусть не столь часто, в отличие от тебя, погружаясь в собственные размышления, я, тем не менее, для себя тоже кое-что новое открыл. На мгновение представь, будто есть два сада с молодыми древесными побегами. В одном раскинувшемся цветнике с уже выступающими дивными ростками видно то, что пусть ещё и не скоро, но в нём могут вырасти прекрасные деревья с вкусными плодами на ветвях. А вот во втором рассаднике пока что вообще не видно не то что будущих плодов на окрепших деревьях, но и какой-либо здравой культурности съедобности и красоты на ещё молодых побегах. Так вот как ты думаешь, друг мой, природе какой сад будет ближе и ценней: тот, что в будущем с немалой вероятностью сможет дать вкусный приплод, или же тот, что может оказаться не чем иным, как лишь злобным и беспросветным сорняком?

– Да, я догадываюсь, Максиан, как поступила бы сама природа! Но будь я на её месте, то постарался бы обязательно сохранить и один и второй цветник. Сохранить, раз оба этих сада были созданы пусть и в такой непохожей, но живой противоположности.

– Эх, однако, мудрое и самое главное доброе решение, но, к сожалению, не всегда применимое в нашей жизненной действительности. Но я всё же надеюсь, что у тебя, молодой декан, обязательно будет время в будущем, для того чтобы это всё ещё увидеть и, главное, понять. Всю эту природу осознания, пребывающую наравне и с моим посылом, смысл которого ты уже понял. Любой ценой, но прошу: выживи, друг мой! Выживи! Всё, пора! Мои храбрые соратники! За мной! – напоследок пристальным взором ещё раз окинув своего застывшего во внутреннем опустошении друга, прокричал Максиани, резво повернув взбудораженного жеребца в сторону развивающейся вдалеке вероятной битвы, что было сил помчался вперёд, увлекая вслед за собой не менее отчаянных и бесстрашных десятерых всадников и одного храбреца следопыта.

Владиус, оставшись во главе второго десятка разделившегося отряда конников, с внутренним волевым усилием взявшись за сковывающее душу болезненное смятение, пусть и с трудом, но его утихомирил и, с новым бесстрашием оглядев заставших поблизости в ожидании приказов воинов, скомандовал:

– Всадники Рима, обнажить мечи! Сомкнуть ряды! Всем быть наготове! Ах, Максиан, жертвенная ты душа. И ещё ведь противился, пониманию, жизненной нравственности. Хотя сам в большей мере в разных аспектах оказался ею наделён. Ох, декурион, декурион, да помогут тебе там боги! Все вы держитесь, соратники!

А тем временем конники, точно следуя приказаниям своего второго командира, обнажив мечи и заняв вверенные позиции, приготовились к возможному нападению врага, попеременно друг друга подбадривая и разогревая. Но, как и несколько мгновений ранее, так, собственно, и в сущий преисполненный лёгкой напряжённостью временный момент, вокруг ощетинившихся клинками солдат пребывала лишь тишина. Ни пенье птиц, не тем более громкий шум корну сквозь укрытый покоем предел не проникали. И думали ли вообще проникать?! Однако время неумолимо шло, мгновения таяли, мысленное напряжение от дельнейшей неизвестности в сердцах и душах застывших верхом с оружием в руках кавалеристов всё больше нарастало. Похожий опасливый накал нарастал, и в осознании Владиуса сквозь каждый прошедший в затянутом волнении миг внутренний глас то и дело про себя повторял: «Как же мне сейчас по-настоящему верно поступить-то?! Продолжать оставаться здесь?! Или же ринуться в бой?! А вдруг там всё уже кончено и варвары вскоре придут сюда за нами?! Тогда напрашивается лишь только один вариант: точно следуя приказу Максиана, более не медля, отправляться вперёд к крепости Лугувалиум. Вот дела так дела. Может быть, ещё немного стоит подождать сигнала?! Чутьё моё верное, что подскажешь?!»

Не переставая внутренне распыляться неведомою надеждою, Владиус всё продолжал и продолжал нетерпеливо ожидать звука корну, которого по-прежнему так не было слышно. И, возможно, продолжил бы так неистово ожидать его ещё, одновременно пропустив сквозь себя сожженные в гробовой тишине новые дюжины временных мгновений. Скорее всего, если бы не зов пробудившегося чутья. Того самого шестого чувства, посредством которого молодой римлянин наконец-то окончательно примирился со всеми мысленными доводами. Он резко повернулся к умаявшимся в ожидании солдатам и что было силы с воодушевлением изрёк:

– Верные сыны Рима, вижу, что вы уж заждались отчаянных и решительных действий?! Что же, так тому и быть! Радуйтесь, мы отправляемся в бой в то самое место, куда уже проследовали чуть ранее наши храбрые соратники. Но прежде хочу сказать то, что вкусить сей, возможно, смертельный порыв посчастливится не всем оставшимся здесь. Северин, верный воитель. Ты вместе с ещё двумя находящимися рядом с тобой всадниками сейчас без всяких возражений и непониманий направишься немножечко в другую сторону, а именно прямиком вот по этой дороге к лежащей впереди крепости Лугувалиум. Отправишься, тем самым исполняя как мой последний приказ, так и общий посыл, данный всем нам декурионом. Соотечественники, прошу: постарайтесь достигнуть римского форта и всё им там рассказать. Пусть, если всем оставшимся здесь всё же и суждено будет пасть от вражеских мечей, Рим должен всё равно узнать, как мы погибли, сохранив вместе с тем обо всех нас светлую память. Удачи, Северин!

– Благодарю, командир, и всем вам желаю того же. Знай, декан: жизней своих не пощадим, но приказание выполнить постараемся! – в ответ незамедлительно промолвил отважный конник, попутно преклонив с почтением голову.

С похожим ответным почтением преклонил свою преисполненную кипящей отвагой голову и Владиус. Преклонил и после, зорко объяв командирским пристальным взором напоследок разгорячённых солдат, без лишнего промедления с взмахом меча первым устремился, в атаку. Вперёд, в бой, куда-то туда, в неведомую даль, где спустя преодолённое впопыхах с римскую милю расстояние ещё ясно слышались звон мечей и неугомонный треск ломающихся щитов и копий.

«Лишь бы не опоздать! Я знаю! Я избрал верный посыл! Держись, Максиан! Мы идём!» – только и успел мысленно вымолвить опьянённый неутихающим в молодом сердце мужеством декан, как в следующий же миг прямо перед своим взором воочию увидел представшую картину боя.

Пейзаж неумолимой брани, то плавно затихающей, то с новою ярою силою воспламеняющейся вновь. Сечи по большей части не связной, а скорее разбитой на отдельные кровавые сегменты, в коих главными эпизодами, сеющими жизнь и смерть, то и дело представали небольшие кучки сражающихся друг с другом воинов. Мгновенно оценив значительно заматеревшим боевым взором окружающую обстановку, Владиус для себя быстро отметил одно немаловажное обстоятельство, выражающееся в том, что число варваров на сей раз виделось намного меньшим, чем было в прошлой битве, что уже, в свою очередь, могло означать только одно! Для продолжающих сражаться римлян шанс на победу и жизнь ещё не был потерян. Но, поглядев пристальным взором ещё непродолжительное время на раскинувшуюся впереди даль, Владиус с подступившей тревогой также приметил для себя и нечто другое, а именно неясную участь декуриона Максиана. А кровь воинов в схватке, полной ожесточения, тем временем продолжала неумолимо литься. И как мудрые, так и слаженные действия со стороны прибывших свежих римских всадников напрашивались уже сами собой. Да, напрашивались, но всё же без прямого на то приказа осуществиться не могли. А где же этот самый приказ?! Неужели воинское лицо, обладающее столь необходимым властным правом на решительный посыл, в пылу нового смертельного вихря пошло-таки на поводу у неукротимого мысленного смятения, одновременно посеяв в своей душе свежие семена беспросветной апатии? Да, молодой декан за время долгого следования не раз становился заложником своих же мысленных пленительных созерцаний. Такая уж была душевная, преисполненная мечтательности, натура у второго командира. И, возможно, мысленное смятение, опирающееся на неизвестность конечной участи друга Максиана, а также на собственно и весь напрасный вследствие опоздания наступательный порыв отряда, и жаждало вот таким вот злым образом вновь завладеть желанным для себя сладостным и юным осознанием. Возможно, да вот только Владиус, оберегаемый и вдохновляемый силой зоркого чутья, не утерявшего пламенной надежды и веры в конечную удачу похода, был категорично против таких планов. Настолько против, что, наконец дождавшись самого что ни на есть удобного момента для удара и отбросив все былые маячащие сомнения, лично повёл на подуставшего и не горящего желанием ввязываться в новый бой врага свой не менее опьянённый решительною отвагою конный отряд, вихрем тотчас сметая вместе с разгорячёнными конниками на ходу зазевавшихся и отчаявшихся от стремительности наступающего римского порыва вражеских воинов. Неугомонною силою лошадиных копыт затоптав одного за другим окруживших и будучи готовых убить уже было потерявшего всякую надежду на жизнь пешего римского солдата, Владиус, строго взглянув на спасённого соотечественника и узнав в нём одного из всадников отряда Максиана, немедля воскликнул:

– Эй, воин! Воин-римлянин! Я не вижу твоего командира! Где декурион Максиан?

С выпученными от радостного жизненного восприятия очами солдат в ответ протяжным, а где-то даже и заикающимся возгласом выпалил:

– Декурион Максиан?! Он ранен. Был ранен в голову. Даже не знаю, жив ли он ещё. Но я точно знаю, где он сейчас. Я и ещё двое всадников оттащили его подальше от боя туда, где было безопаснее всего.

– О боги! Эх, Максиан, друг мой. Я чуть запоздал, ты уж прости меня. Солдат, слушай мой приказ! Отправишься сейчас в то самое место, где находится декурион, и будешь там смотреть за ним столько, сколько для этого времени будет необходимо! Теперь ты своей жизнью за командира отвечаешь. Ты всё понял?

– Да, декан! Я всё сделаю!

– Вот и славно! Ступай. И постарайся уж там уберечь и себя, и нашего командира! – пристально глядя вслед незамедлительно кинувшемуся выполнять указание солдату, проговорил Владиус.

И в тот же миг неожиданно для себя в отдалениион заметил, как двое невысоких, но крепких варваров, подхватив под руки связанного и находившегося без сознания римского воина потащили того прямиком в лес. Но не дикая умелость и слаженность разгорячённых вражеских охотников особенно привлекли молодого декана в представшей картине. Нет. Владиуса заворожила и попутно воспалила мысленное воображение как раз сама увлекаемая посредством крепких рук молодчиков жертва, а вернее, её происхождение. Судя по аккуратности и богатству как самых доспехов, так и собственно внешних атрибутов, преисполненных цветами императорского пурпура, указывающих на то, что с каждым новым мгновением всё больше удаляющийся в мрачную чащобу римский пленник был не простым армейским всадником или же пешим легионером, это был преторианец.

– Каким буйным ветром могло занести в столь непотребные и жестокие места императорского гвардейца? Странно и интересно всё это. Преторианцы-то ведь обычно несут свою службу в Риме. А этот сюда пожаловал. Видимо, он не из робкого числа?! – с воспалившимся в голове мысленным вихрем промолвил про себя Владиус и, вспомнив рассказы бывалых вояк о том, что варвары делают с такими пленниками, немедленно спешившись, подобрал с земли небольшой, но острый топор одного из павших свирепых воителей и быстро бросился на отчаянную выручку гвардейца. Аккуратно пройдя около ста шагов и тем самым заметно углубившись в лесные дебри, декан вскоре своим настороженным взором отчётливо впереди заметил, как возле огромного дерева, окружённого рукотворной небольшой опушкой, лежал связанный и по-прежнему без сознания преторианец. А поблизости, проводя по телу пленника обрядовые движения руками и при этом что-то тихо говоря на своём наречии, маячили те самые двое варваров. Неистово повторяя какие-то связные заклинания, воины то и дело менялись местами, каждый по-своему явно предвкушая конечный итог ритуала. Что ни на есть кровавый итог, который, по-видимому, уже был очень близок, потому как один из варваров, больше не двигаясь, а расположившись строго над головой бесчувственного пленника с обнажённым мечом, уже был готов увидеть и ощутить вид и запах римской крови. Вот варвар, уже плавно занеся для жертвенного удара свой острый клинок, наконец-то окончательно приготовился к удару, как вдруг был с исказившейся от дикой боли гримасой на лице намертво сражён впившимся в затылок остриём топора, умело отправленного в цель молодым, но бесстрашным деканом Владиусом. Не теряя времени, расгорячённый римлянин, обнажив меч гладиус и нисколечко не давая возможности опомниться второму воину, в несколько шагов преодолел разделяемое их расстояние и умелыми выверенным выпадом неумолимо поверг и его. Немного отойдя от раздирающего душу воинственного запала, Владиус прояснившимся в смирении взором заметил поблизости лежащего связанными постепенно начинающим приходить в сознание преторианца, быстро кинулся развязывать тесные путы пленника и в тоже мгновение вдруг ощутил в левом плече пронизывающую и резкую боль. Боль, в свою очередь, дополненную ещё и неумолимо побежавшими от верхнего края доспеховпо внешней стороне обездвиженной кисти левой руки ручейками крови. С трудом чуть утихомирив общее болезненное ощущение, декан быстро понял для себя то, что причиной такой резкой и невыносимой боли стала не что иное, как пробившая доспех и, само собой, причинившая ранение вражеская стрела. Но также Владиус вместе с оживившимся воинственным нюхом, помимо первого откровения, уяснил и второе. Хозяин пущенной стрелы, стало быть, всё ещё оставался где-то поблизости, а значит, с принятием дальнейшего решения медлить было нельзя. Переложив меч в правую руку и с неимоверным усилием подняв занемевшее и ослабевшее тело, Владиус медленно повернулся и тотчас прямо перед собой узрел представшего в облачении трофейного римского доспеха с подпоясанным на боку клинком, с луком и стрелами в руках рослого со свисающими с головы длинными заплетёнными косами варвара. Варвара-воина с взглядом, преисполненным ярости и ненависти, которого уже приходилось видеть молодому римлянину, в свою очередь, застывшему на месте с надеждою сберечь хоть какие-либо драгоценные силы. Но расположившийся напротив воитель извергал из себя такое дикое бесстрашие, что декан, простояв ещё дюжину секунд, с горечью для себя опять же осознал, что, сколько в недвижимости сил ни удалось бы сберечь, а победить столь грозного оппонента даже и с совершенно бодрым телом было бы ох как непросто. Но иного выбора, кроме как пусть и умереть, но в бою, декан для себя не видел, и посему, мельком взглянув на так и не пришедшего в сознание преторианца, Владиус всё ещё крепкой хваткой правой руки сжал меч и, стараясь ни о чём ином больше не думать, ринулся на свирепого врага. Конечно, врага очень свирепого, но оказавшегося не лишённым при этом также пусть и маленькой, а капельки здравой чести. Именно чести! Потому как варвар, видя, что вместо мольбы о пощаде или же простого бегства римлянин, напротив, с обнажённым мечом возжелал сразиться, не испугавшись возможной горькой участи, воин, в свою очередь, отбросил в сторону лук и стрелы и, обнажив собственный клинок, направился навстречу сопернику, тем самым приняв вызов на ближний бой или же скорее поединок, в котором отчаянной жажде храбрости и отваги предстояло столкнуться с неугомонной силой ненависти и свободолюбия. Отчего же предстояло?! Они уже столкнулись, открыв с неугомонной безудержностью начало схватки. Зная о застрявшей в левом плече римлянина стреле, варвар, недолго думая, сразу же стал наносить удары мечом по этой самой злополучной стороне туловища декана, надеясь как можно скорее сломить волю и оставшиеся силы своего противника. Но Владиус в движимой частоте хоть и пятился, охваченный неутихающей болью, но так быстро уступать своему врагу не желал. Тратя огромное количество необходимых сил на сдерживание непрекращающихся выпадов врага, римлянин при этом сохранял надежду хоть как-то попытаться своими умелыми оборонительными действиями измотать оппонента. Да вот только все эти самонадеянные помыслы своего непримиримого врага варвару не иначе как просто казались и виделись абсолютно пустыми и бесхитростными, и отнюдь не без основания. В очередной раз в паузе переводя дух, варвар неожиданно приметил то, как держащийся на последних отголосках стойкости римлянин по обыкновению, чтобы отвлечься от боли, начав перестраиваться незаметно для себя, стал потихонечку увлекаться этим заманчивым приёмом, теряя при этом пусть и понемногу, но столь драгоценные свойства настороженностии и концентрации. Всё это могло означать лишь только одно. Дикий зов природы бытия для решения конечного итога заметно затянувшегося боя был подан. Требовался порыв, дабы его осуществить. И этот порыв случился. В блеснувшем мгновении свирепый варвар выбил у окончательно уставшего римлянина из рук меч и, вслед сильно ударив кулаком наотмашь молодого декана по лицу, не думая униматься, стал потихонечку поднимать за горло выше своего роста ещё трепыхающегося врага, намереваясь насквозь пронзить его соскучившимся по римской крови клинком. Владиус же, очнувшись, но не имея достаточных сил для того, чтобы заметно воспротивиться всему происходящему, измазанными собственной кровью глазами стал неумолимо смотреть наупивающегося блаженством врага. И, о боги, тотчас от подступившего сознания того, что, возможно, настали последние жизненные секунды, декан вдруг ощутил небывалую ранее злость, а также неизвестно откуда взявшуюся силу и почти что неподвижной левой рукой выхватил находящийся на поясе пугио. Выхватил и, действуя на опережение уже занесённого вражеского меча, воткнул острие своего кинжала в сердце распалённого предвкушением скорой победы неприятеля. Удар, за ним второй, и лишь только когда был нанесён третий удар, варвар от подступившей болевой судороги, расцепив пальцы правой ладони, наконец отпустил распластавшегося на месте от бессилия римлянина, после чего, простояв в состоянии бушующей агонии ещё минуту с кинжалом в сердце, безудержно рухнул на британскую землю. Столь гостеприимную и падкую на непрекращающуюся литься орошающим потоком жертвенную кровь землю как местных, так и римских сынов. Тем временем, распластавшись, но ни на секунду не перестав при этом чувствовать режущую боль, исходящую из плеча, Владиус на мгновение, дабы немного успокоить изнывающие тело и душу, постарался расслабиться. Но лишь только на мгновение, потому как вслед опьяняющей тихой безмятежности неожиданно сначала увидел краем чуткого взора представшего впереди во встревоженно-возбуждённом состоянии того самого преторианца, а затем и услышал брошенный гвардейцем величаво-возвеличенный возглас:

– Храбрый соотечественник, могу ли я узнать твоё имя?! Имя воина, который с самоотверженной и бесстрашной силой, не убоявшись возможной собственной погибели, спас мою жизнь?!

Тихо и безвольно, явно подпав под обаяниене обделённого одухотворённостью ещё не старого преторианца, декан, позабыв немного о боли, в ответ оживлённо проронил:

– Моё имя Владиус Рутилий. Благодарю тебя, гвардеец, за столь красноречивое упоминание о моём действе. Но я убеждён, что я сделал то, что и должен был бы сделать на моём месте каждый, кто хоть на капельку считает себя сыном Рима.

– Ха-ха! Однако какое, Владиус, мудрое и веское у тебя убеждение хочу признать. Да, как водится, у Рима бывает очень много сыновей, особенно тогда, когда отец является крепким, властным и богатым гегемоном. А вот только когда стоит наступить маленькой напасти, ведь властители порой тоже бывают небезупречны, то сразу же многие отпрыски вдруг становятся беспризорными, настолько, что будто у них никогда и не существовало великого родителя. И беспризорность сия вызывается не только манией сбережения нажитого благополучия и влияния, но также и обычной человеческой трусостью и, что страшней всего, беспричинным ярмом предательства! Вижу по твоему взору, отважный римлянин, что ты понимаешь, о чём я сейчас молвлю. Понимаешь и в то же время из того всего последнего, сказанного мной, для себя с непримиримостью отвергаешь. Хм, что же, хочу, заметить, не только тебе сейчас одному на ум приходит столь бескомпромиссное видение!

– Вот как?! А это уже довольно-таки любопытно! Выходит, и в среде преторианцев ещё есть не обделённые истинной честью и достоинством люди, которых не покорили окончательно роскошь и служебное положение. Занятно! Ну да ладно. Гвардеец, помнится, ты своим первым же возгласом, обращённым ко мне, пожелал узнать моё имя? Что же, не обессудь, но теперь и с моей стороны назрел похожий вопрос, если, конечно, он для тебя вдруг не станет этаким камнем преткновения?

– Не станет, Владиус! Да и как ему можно будет встать на нашем общем пути благого приветствия, возможно, предначертанного свыше самими богами?! Зовут меня Тиберий Клавдий Ливиан! Я преторианец, служу в гвардии императора Марка Ульпия Траяна Цезаря Августа, расположенной в самом Риме. Мой отец является также одним из видных деятелей окружения принцепса. Полагаю, теперь ты, Владиус, представляешь истинную сущность человека, спасённого тобой?!

– Да, теперь, кажется, начинаю представлять и понимать! Но если ты такой важный гвардеец, то что же ты здесь, в этих богами забытых диких местах, делал?! Как здесь очутился?

– Меня сюда отправил с инспекцией северных фортов самой дальней и не столь спокойной римской провинции личным приказом сам император. Я же от себя с внутренним смирением и присущей ещё с юности стойкости даже и не думал всему этому хоть как-то возражать и противиться. В моей семье, Владиус, качества иные, чем от понятия слов отвага и храбрость, попросту никогда не приветствовались. И я отправился! И поход-то в целом прошёл успешно, если не считать устроенной моему отряду уже на обратном пути следования в крепость Лугувалиум засады неизвестно откуда взявшихся варваров. Они появились словно из небытия. Стремительно и беспощадно нас атаковали. И даже не знаю, кем они были: каледонцами, а может, подвластными империи бригантами, вздумавшими вдруг взбунтоваться. Кто их разберёт. Вот так всё и произошло! А ты, стало быть, храбрый соратник, тоже в составе своего отряда что-то важное поблизости выполнял? Ведь так просто по этим дышащим погибелью северным дорогам, как я заметил, не передвигаются?!

– Да, Тиберий, ты верно подметил. Я, в составе своего отряда исполнив одно важное поручение, направлялся обратно на юг, также держа путь в крепость Лугувалиум. Отряд мирно следовал вверенною дорогою, пока вдруг все всадники, находящиеся в составе колоны, не услышали звук корну. И ведь не простой звук, а звучное эхо, полное последней надежды на возможное спасение ещё до конца не пропитавшихся пораженческой агонией душ.

– И ты не представляешь, Владиус, как я тебе и многим воинам твоего отряда сейчас благодарен за то, что вы все его, этот самый звук последней нашей надежды, услышалии, не убоявшись возможности собственной погибели, бросились к нам на помощь. О боги, как же я благодарен! Хотя, Владиус, я знаю, что одного моего благодарственного слова, да даже целой дюжины брошенных в бравом запале хвалебных возгласов будет мало, чтобы по праву оценить то, что ты лично для меня сделал. Я теперь в долгу перед тобой, молодой, но очень храбрый воитель. И поэтому решаю вот что! Видишь этот серебряный перстень с венчающим его величаво красивым чёрным камнем? Отныне он твой, Владиус! Возьми его, мой отважный спаситель! Ну же! Возьми и запомни на всю оставшуюся жизнь. Этот перстень – не просто красивая драгоценность. Он – моя семейная реликвия, которая передавалась от отца к сыну на протяжении многих веков. Отец мне как-то рассказывал, что этот перстень носил самый великий из македонцев – сам царь Александр. Хотя всё это, конечно, легенды. Ха-ха! Каким уж образом эта драгоценность попала в мою семью, я этого, конечно, не знаю, но я точно ведаю нечто другое. Если вдруг тебе, Владиус Рутилий, будет в будущем угрожать какая-то смертельная опасность, беда, ты всегда меня сможешь найти в Риме, и вот поэтому прекрасному перстню, сколько бы времени ни минуло, я тебя узнаю. Узнаю из миллиона преисполненных обыденностью человеческих душ и тотчас, обязательно вспомнив, что ты для меня сделал, клянусь богами, всё, что будет в моих силах, я сделаю для тебя! Запомни это, отважный соратник, и, главное, сбереги его, этот перстень! Ведь кто знает, чего боги на жизненном пути для смертного человека вдруг удумают?!

– Ты уж на меня сильно не гневись, преторианец, но я столь значимую для тебя лично и для всей твоей семьи драгоценность взять не могу. Я же вижу по глазам твоим, Тиберий, как она тебе дорога. Поэтому прошу тебя, гвардеец, не искушай меня более.

Словно не слыша слова отказа своего распластавшегося на земле в навевающем бессилии оппонента, преторианец ещё усердней протянул вперёд не перестающий изливаться блеском перстень и с неуступчивым собственным внутренним порывом незамедлительно в ответ величаво и строго изрёк:

– Эээ нет, Владиус, это сейчас ты меня искушаешь на то, чтобы окончательно принятое мной решение осуществить посредством силы приказания. Но зачем противиться столь искреннему и благому повелению и при этом взращивать обиду. Да и взгляд мой сейчас, к твоему сведению, преисполнен не тревогою по причине возможной утраты семейной реликвии, а наоборот, полон сожаления от того, что эта драгоценность по-прежнему находится в моей руке. Так каким же будет твоё окончательно решение, Владиус?! А?!

– А вот таким, преторианец. Надеюсь, решением что ни на есть самым верным! – твёрдо и решительно ответил молодой декан и лёгким движением побледневшей руки забрал с протянутой гвардейцем ладони перстень. Забрал, с любопытством непродолжительно покрутил его и, переведя торжествующий взгляд с драгоценности на заметно повеселевшего преторианца, с улыбкой спокойно добавил: – Я благодарю тебя, имперский гвардеец Тиберий, за предоставленный дар, который я обещаю сберечь в целостном великолепии до того самого момента, когда судьба потребует сей перстень явить тебе обратно. Что же, такова воля богов, и противиться ей вместе со своею неуступчивостью, попутно обижая тебя, спасённый гвардеец, я не хочу. Наоборот, знай же, Тиберий: для меня это огромная честь!

– Ох, Владиус, а какая это многогранная и всеобъемлющая честь для меня. Вот так уважил! О боги, Владиус, у тебя прямиком из плеча по доспехам кровь струится. Да ты, оказывается, ранен. А я ведь, видя застывшие на левой ладони твоей алые сгустки, всё не придавал этому значения, думая, что они от врага остались. Эх, что же ты всё молчал, геройская ты душа. Молчал и терпел со стрелою в плече. Тебя, Владиус, срочно необходимо в крепость Лугувалиум к их местному капсарию доставить, ты уже столько крови потерял. Да вот знать бы только, кто на поле брани в итоге победил. Что-то там вдалеке у дороги и не слышно никого и ничего боле. Ладно, вот что, молодой воитель: ты оставайся здесь, а я сейчас пойду и аккуратно постараюсь всё разведать там, впереди, и кого-нибудь из выживших соратников в это наше место привести.

– Нет, погоди, Тиберий! Это слишком опасно. А что если из всех римлян только мы вдвоём и остались в живых? Так что погоди. Я себя чувствую по-прежнему боевито, так что всё хорошо, ты, главное, успокойся и аккуратно посмотри сейчас, глубоко ли вошла в тело моё стрела. Если же нет, то её необходимо будет вытащить. Уяснил?! – поворачиваясь и одновременно корчась от боли, с трудом выдавил Владиус.

– Уяснил, что тут неясного. Ты, главное, не вздумай умирать, слышишь! Береги силы. Так, вижу наконечник. Он неглубоко засел благодаря прочным доспехам. Вот сейчас будет очень больно, так что терпи, воин. Терпи! – в ответ быстро проговорил восбуждённый ответственным действом гвардеец и, окровавленными пальцами надёжно схватившись за металлическое основание стрелы, моментально выдернул его из израненной плоти.

Владиус не издал ни одного овеянного живой осязаемостью звука, а напротив, в момент разлетающейся по всему телу нестерпимой резкой боли тихонечко закрыл глаза и тотчас ощутил нахлынувшее в плотности мрака приятное веяние умиротворённости и тишины. Веяние, которое, однако, сквозь призму неподвластного сущему сознанию временного промежутка стало постепенно наполняться сначала вспышками памятных бликов произошедших ранее событий, а затем и неумолимо пробивающихся через плотную гамму безмятежности живых и, что самое главное, хорошо знакомых звуков. Звуков непрерывающихся, а наоборот, с каждым разом всё более усиливающихся аккурат до того самого момента, когда, с волевым усилием пробив последний плотный и тёмный сгусток мысленной отдалённости, глаза молодого декана наконец-таки смогли узреть представший в яркой благодати свет. И да, если глаза смогли узреть столь ослепительный свет, то вот слух молодого римлянина буквально тут же изловчился услышать напротив, ещё и несмотря на отвлекающую головную боль и боль в плече, достаточно ясный тот самый раздававшийся чуть ранее в небытии звучный окрик. Совсем не чуждый окрик, а являющийся что ни на есть по природе своей хорошо знакомым в радостных голосовых тонах эхом отобразившийся:

– Милостивый Эскулап! И не лишённые великодушия Юпитер и Минерва! Благодарю вас, что сжалились над наихрабрейшим из сынов своих. Владиус, друг мой первый и самый дорогой! Но наконец-то ты очнулся. Живой! Ах, напугал-то ведь как. Я уже несколько дней подряд от тебя не отхожу. Вот рядышком с тобой всё сидел, молился богам и верил, что ты выкарабкаешься из лап неуёмного Плутона. Эх, как я же рад тебя видеть, друг мой!

Тихонечко облизав пересохшие от жажды губы, декан, не двигаясь, с прищуренным взором внимательно взглянул на застывший поблизости в искреннем восторге дружеский лик и, с придыханием выждав паузу, произнёс:

– И я рад тебя видеть, Максиан! Рад видеть и осознавать то, что и ты живой! Эх, сейчас бы испить хоть чуточку ободряющей горной воды. Жажда так давит, что сил нет терпеть. Ох! Максиан, а где мы сейчас?!

– Прости, Владиус, но тебе до поры строжайше велено воды не давать. Так что терпи, воитель. А вот что касаемо того, где мы сейчас… Мы в сущий момент, друг мой, в крепости Лугувалиум. А если быть точнее, то находимся в местном валентудинарии, где тебя медикус каструм благодаря своему немалому опыту и мастерству смог спасти. Он поведал мне, что ты много крови потерял, прежде чем тебя доставили к нему на лечение. Но всё равно доставили вовремя, слава богам. Да и стрела, бывшая главным очагом твоей раны, Владиус, к счастью, оказалась обычной, не содержащей ни капли ядовитых примесей. К счастью! Хотя я слышал от бывалых соратников, успевших повоевать в разных уголках нашей необъятной империи, что немало варварских вражеских племён с особой умелостью знают толковое применение своим местным ядам. Но ничего, главное, что нас обоих не убили. Меня также, как и тебя, ранили, правда, в голову. Помню, как крепко ударили вражеским остриём не то меча, не то топора. Слава Юпитеру, шлем оказался на редкость прочным. Сам переломился, но голове моей, словно ореху, не дал расколоться. Так что, конечно, рана получилась хоть и болезненная, но главное, не смертельная. Ха-ха! Хотя медикус каструм меня и предупредил, что ещё одно подобное ранение головы, и всё. Если уж мне и удосужится вновь выжить, то из армии тогда точно спишут, что для меня, Владиус, не иначе как будет подобно смерти.