Текст книги "Воин аквилы"

– Вот это да! Наверное, там, дядя, такая красота внутри?! Эх, побывать бы в нём хоть один разочек?!

– Не переживай, Владиус, мы там ещё побываем, для этого время обязательно найдётся. Кстати, чуть не забыл: здесь на днях будет торжественное обращение императора к жителям Рима и, как полагается, жертвоприношение во славу его правления. Так вот как вы мои, дорогие друзья, смотрите на то, чтобы вместе со мной отправиться на сие торжество?!

– Ты же знаешь, Овидий, я не люблю присутствовать на всякого такого рода шумных празднествах. И Туллия тоже их не сильно жалует. Так что спасибо за приглашение, брат, но мы, скорее всего, предпочтём их благополучно пропустить и другим заменить чем-то! Мы же в Риме, как-никак! А вот что касается Владиуса, то здесь уж он волен решать сам, что ему хочется! Желанию его ни я, ни моя жена противиться не будем.

– Да я уже сейчас без излишних слов с его стороны вижу единственное его желание! Желание, подкреплённое искрящейся улыбкой и блеском любознательных глаз. Значит, решено: мы вместе с Владиусом и отправимся на форум. Так тому и быть! Заодно ещё теснее познакомимся! Превосходно! – улыбаясь, радостно промолвил Овидий и затем, резко привстав и положив на стол дюжину монет в счёт платы, приободрённо добавил: – Ну что же, а сейчас, мои дорогие, нам пора уж и домой отправляться! Пока доберёмся до расположенной на окраине родительской виллы, будет самое время и для ужина! Здесь слегка перекусили, познакомились, и довольно! Тем более у меня на сегодня служебных дел, требующих своего исполнения, больше не осталось! Так что пора в путь!

И словно в неистовстве мчащийся с долгожданным поручением вестник, так пронеслись три прекрасных дня для Владиуса, проведённых вместе с родителями и периодически приезжающим дядей Овидием на прекрасной и изысканной вилле дедушки и бабушки. Три прекрасных дня, наполненных знакомством с красотами огромного и бескрайнего сада и парка, расположенных чуть в отдалении от монументального и не менее роскошного дедовского жилища, казавшегося для Владуса настоящим дворцом. Но настало время отправиться вместе с дядей на торжественное выступление нового императора перед гражданами Рима. И вот, находясь в лектике вместе с дядей, юноша под движущуюся монотонность наёмных носильщиков-рабов всё, не переставая, из раза в раз окунался в воспоминания тех трёх последних дней. Перед глазами то и дело в мысленных очертаниях представали дедушка и бабушка. Они виделись Владиусу людьми довольно строгими и властными. Людьми, у которых было слишком много рабов, предназначавшихся как для ухода за огромным домом, так и для приусадебных и парковых всевозможных земельных работ. Такое количество невольников на дедовской вилле очень огорчало душу молодого римлянина и в то же время отягощало, вызывая в глубине сердца неприязнь. Ведь Владиус ещё с раннего детства был не приучен видеть такое количество несчастных несвободных людей. Дома в Британии в семье у Ливерия и Туллии ведь трудились, помимо самих домашних, лишь нанятые вольнонаёмники. И это было вызвано сущей волею главы семьи. Но в самом Риме всё было несколько по-другому. В Вечном городе, как казалось иногда юноше, словно присутствовал настоящий культ рабства, повсюду и особенно у очень богатых и знатных граждан. Но такова была суть всей римской системы, суть жизни римского общества, в котором, помимо обеспеченных господ, средних рабочих и военных граждан, обязательно были и рабы. Вспыхнувшая в мыслях тема была не из приятных, и Владиус, чтобы хоть как-то от неё отстраниться, мимолётно посмотрел в сторону расположившегося напротив дяди и, заметив, как тот что-то очень внимательно и аккуратно читает в трясущемся в руках свитке, с встрепенувшимся юношеским любопытством произнёс:

– Дядя Овидий, а о чём это ты там так увлечённо читаешь? Если это, конечно, не секрет!

– Политика, друг мой! Вся жизнь моя – политика! Тебе о ней во время обучения ещё предстоит узнать. Ораторское искусство, да и не только оно, в Риме сильно! Кто знает, может быть, ты вместо гладиуса и легионерских доспехов возжелаешь вдруг надеть тогу и стать вторым Цицероном. Ха-ха! – улыбаясь, промолвил Овидий, и отстранённо взглянув на Владиуса, после паузы добавил: – И всё же лик твой ясный, отнюдь не лишённый благородства и романтики, выдаёт в тебе обратное. Ах, Владиус! Видимо, и правда суждено быть тебе воителем! Да, кстати, друг мой, хочу тебя обрадовать: я сегодня вечером приглашён на ужин к одному очень знатному и влиятельному сенатору. Ну что ты на меня так завороженно смотришь? Ты уже должен уяснить: там, где есть я, с большой долей вероятности будешь и ты. Мы теперь ведь одна семья! Прошу об этом теперь тебя не забывать, мой дорогой племянник! Ха-ха-ха!

– Да я, дядя, уже всё это уяснил, можешь впредь более не горячиться! Всё уяснил и запомнил! А насчёт званого ужина, так я за него обеими руками! Дядя, а мне вот интересно, в чём же выражаются важность и влияние этого самого сенатора?

– А заключаются они в том, мой друг, что он весьма приближён к самому принцепсу. А это, как ты уже сам теперь можешь понять, и есть сила, влияние и богатство.

– Понимаю, дядя! А кто там будет на ужине, помимо нас?

– Ооо, много кто будет. И римские многочисленные сенаторы с семьями, и послы многих государств, и знатные торговцы, тоже с семьями. Так что ты смотри не потеряйся там! А то, наверное, привык к обществу, сплошь собой олицетворяющему обычные таберны. Там же, на ужине будет лишь высший свет! Понял?!

– Да понял я, понял, дядя! Не волнуйся, всё будет, как надо! Постараюсь тебя чересчур не посрамить! Да шучу я! Ха-ха! Не переживай! – сжав мягко руку Овидия, успокаивающе промолвил Владиус и, удостоверившись, что дядя, вняв доверительному родственному посылу, с умиротворением продолжил изучать свиток, сам же, мысленно расслабившись, вновь предался сладостным размышлениям, теперь уже связанных сугубо с предстоящим званым ужином.

И ласкающие помыслы в юношеской голове, сами того не ведая, мигом понеслись, будто буйные горные реки, в манящем представлении отображая многочисленных знатных особ, снующих повсюду рабов, счастливые крики и возгласы от восхищения приготовленными изысканными блюдами, хмельными напиткамии ко всему прочему сдобренными завораживающими звуками идиллической музыки. Представляя всё это, Владиус с душевным игривым наслаждением без излишней иронии лишь просто улыбался видимой в чудесных мечтаниях такой дивной картинке. Улыбался и ещё совсем не знал о том, что по велению свыше на этом загадочном и до поры ещё далёком званом ужине его уже ожидал самый настоящий подарок судьбы! Да, ожидал потом, а пока что, в свою очередь, совсем не терпя излишних отлагательств, на передний план завораживающего действа лихо выдвигался другой пейзажный осязаемый типаж. В предобеденных солнечных веяниях наконец-таки предстал проникнувшийся было тяжбою долгого пути двум кровным душам долгожданный и обескураживающий вид на доверху заполненную многолюдною разношёрстною толпою площадь, венчающую позади себя красавец-монумент – Капитолийский храм. Повсюду ощущался запах торжественности. Этот же имперский аромат величия всецело почувствовал ступивший и одновременно старающийся протесниться сквозь толпу как можно дальше в глубь площади и Владиус вместе с дядей. Но толпа была, словно каменная глыба, недвижима и труднопреодолима, правда, до того самого момента, пока в преисполненном духотою воздухе вдруг не раздался разящий слух громкий звук корну, в мгновение ока утихомиривший всех людей разом. Проникнувшись громким эхом, молодой римлянин, как многие иные обыватели, добрую дюжину временных веяний молча простоял точно в оцепенении, но затем, немного отойдя от внутреннего дурмана, оживлённым и ясным взором взглянул вперёд и от неожиданности представшего перед глазами видения вновь очарованно и восхищённо замер. Что же, восхититься юноше, прибывшему из провинции и неизбалованного разного рода видами пышных церемониалов, действительно было чем! Точно не дыша, Владиус, внимательно вглядываясь с замиранием сердца в открывшуюся даль, вдруг увидел, как стройными рядами из ниши древнейшего храма, чеканя строгий шаг, первыми показались выходящие преторианцы. Воины, являющиеся личной стражей императора, его гвардией. Юноше, не перестающему пламенно глядеть вперёд, было хорошо видно этих воителей, одетых поверх кожаного поддоспешника с птеригами на плечах и бёдрах в мускулистый панцирь и венчающий их головы аттический шлем с подвижным налобником и пышным волосяным гребнем, воителей принцепса, коим ввиду прочих денежных и властных привилегий также ещё дозволялось использовать в качестве отличительного знака в своей одежде и экипировке цвет императорского пурпура. Да, вольно развевающиеся на лёгком ветру изящные тёмно-синие броские плащи гвардейцев и впрямь смотрелись и действовали по-особенному завораживающе. Но церемониал не предусматривал излишних отлагательств. И поэтому после того, как преторианцы, слегка потрескивая архаичными овальными щитами, наконец выстроились кольцом от входа в храм до самого переднего края площади, в воздухе вновь отразились звучные звуки многочисленных корну, разбавленных теперь уже повсеместно доброй дюжиной громких тимпанов. И в мгновение очарованная толпа ахнула, потому как в пламенном воззрении очевидцев показался медленно шагающий из Капитолия в окружении ещё одного кольца гвардейцев и всякого рода приближённых сенаторов и военачальников облачённый в тунику с нашитыми изящными пурпурными полосами сам император. Любознательный молодой римлянин находился довольно-таки далеко от входа в храм, и посему, когда принцепс и его свита на положенном расстоянии от толпы остановились, Владиус смог разглядеть только лишь то, что в яркую и красивую величественную тунику был одет по-настоящему пожилой мужчина. Юноша смог увидеть, но совершенно не имел возможности услышать и хоть как-то разобрать торжественную речь нового императора. Мыкаясь и упираясь, точно в нерушимую стену, в застывших поблизости граждан, Владиус изо всех сил старался хоть как-то протиснуться вперёд. Туда, вперёд, поближе к храму. Но толпа ни на миг и не думала уступать, сделавшись точно ещё более цепкой и непроходимой. Молодого буйного и любопытного юношеского темперамента, конечно, было хоть отбавляй, да вот только и останавливающие сей безудержный порыв неприступные обстоятельства обладали, со своей стороны, тоже довольно значимой силой. Помыкавшись ещё немного, Владиус, наконец поняв всю тщетность своих дальнейших попыток, разом утихомирил свой внутренний пыл и, таинственно взглянув на поблизости расположившегося и, что самое главное, пребывающего в дивном спокойствии Овидия, настороженно промолвил:

– Дядя, ты по обыкновению своему всё так же сдержан и невозмутим Поразительно. Знаешь, ко мне вдруг закралось в душу такое стойкое ощущение, что ты меня сюда не просто так привёз?! Ты что же, наблюдал здесь за мной всё это время? Но только для чего?! И зачем?

– Ха-ха-ха! Ты меня не перестаёшь забавлять и, самое главное, радовать своей мудростью и наблюдательностью, мой дорогой племянник. Да, ты прав! Я тебя сюда не просто так привёз! И я за тобой наблюдал. Твоё чутьё тебя не обмануло. И это прекрасно. Ведающее суть чутьё – ох, что может быть ещё лучше! Владиус, запомни его яркое проявление и впредь всячески старайся развивать его в себе. Поверь, твоё чутьё тебе обязательно, когда придёт для этого время, отплатит доброй монетой. Поможет в жизни в разных её ипостасях выбрать для себя по-настоящему что-то правильное и верное.

– Но, дядя, как я его буду развивать?! С помощью чего?

– С помощью необычайной внутренней выдержки и под стать камню терпения. Да-да, мой друг, ты не ослышался. Знаешь, Владиус, я увидел в тебе необычайный сгусток внутренней большой силы. Силы, преисполненной по большей части вехами бесстрашной отваги и мудрого праведного благочестия, разбавленного чрезмерной любознательностью. Но без должного терпения всем твоим внутренним вехам, случись с ними одновременно что-то необычайно страшное, может настать скорый конец. Тебе ещё предстоит хорошенечко научиться с выдержкой принимать разные посылы этого мира. Как добрые, так и злые. Терпение, оно же самообладание, способно привнести в душу покой, а также показать выход из кажущегося жизненного тупика. Знаю, ты очень хотел, Владиус, как можно лучше увидеть и услышать императора. Вернее, твой безудержный порыв любопытства этого жаждал. Но людская стена не позволила тебе так просто этого сделать. Ха-ха! Я всё видел. Друг мой, в жизни вот такие стены тоже часто предстают, и их очень сложно как-то обойти и проломить. И подчас тогда приходится смиренно уступать возникшим различным обстоятельствам иногда до благонадёжного времени, заглушая бушующие в душе эмоции неприглядной каменной невозмутимостью. Хоть тебе и непросто с этим было смириться, но ты, успокоившись, отступил от своей намеченной затеи, проявив тем самым долгожданное душевное здравомыслие. Вот ради этого я тебя во многом и привёз сюда. Я хотел посмотреть, как твоё не терпящее любознательное естество, столкнувшись с непреодолимой преградой, себя поведёт. Будет ли оно в безрассудстве биться об препятствие или же, проявив, как я уже ранее сказал, здравомыслие, во временном благе отступит. Ты меня не разочаровал, друг мой!

– Ох, дядя, да если бы я знал-то? А впрочем, я благодарю тебя за предоставленный жизненный урок. Искренне благодарю! – с почтенным преклонением, не мешкая, промолвил Владиус.

– Так-так! Ну что же, я принимаю твою благодарность, племянник, и вдвойне радуюсь тому, что мой урок для тебя, вижу, даром не прошёл! Молодец! Быстро уясняешь! Эх, и вот каково мне будет после моей сенаторской школы в будущем тебя отдавать на растерзание в армейскую пучину? Неужели и правда будет такова воля наших богов?! Что же, поживём – увидим! Да, кстати, насчёт императорской речи не волнуйся. Ты немного потерял. Принцепс, как обычно, я уверен, вещает всем о неизменности избранного пути величия империи, так сказать, сохранении Августова мира или же, другими словами, продолжении пакс Романа, и ещё, стало быть, обещает обеспечить благополучие всем имущим. А неимущим в знак пущего умиротворения их бедных душ в конце благопристойной речи, как водится, обещает раздать вдоволь бесплатного хлеба. И через некоторое время устроить и зрелища. Всё как водится. Ха-ха-ха! Ты ещё не утомился, мой юный друг? Вижу, что нет, тогда я предлагаю нам вдвоём, излишне не медля, наконец-таки отправиться на торговые римские базары в поисках нарядных облачений к званому вечеру. Потому как они нам просто необходимы. Да и городские термы нам также не мешало бы посетить. Ну что, Владиус, в путь?!

– В путь, дядя, я ко всему этому с нетерпением готов!

И, услышав столь благоговейные слова из уст племянника, Овидий молча им мысленно возрадовался и, загадочно и в то же время торжествующе улыбнувшись застывшему в дальнейшем ожидании племяннику, повлёк его за собой в сторону дальнего края храмовой площади. Прямиком навстречу ожидавших свершения многих дел! И словно в дивном сказочном сне, перед мысленным взором Владиуса вновь лихо пронеслись приправленные далёкими отголосками шумных городских улиц многолюдные торговые рынки. И будто обрамлённые магией сладострастия приятные часы, проведённые в приятном купании и здравом отдыхе изнутри выложенных мрамором и украшенных изумительной мозаикой и различными скульптурами и статуями величественных Терм Тита. Прокручивая в голове мысленный водоворот, состоящий из ожиданий долгожданного вечера, а также отпечатавшихся в памяти приятных ноток проведённых в жарком кальдариуме с последующим охлаждением тела в фригидариуме и наслаждением от намазывания и соскабливания ароматических лечебных масел, Владиус так замечтался, что толком и не заметил путь к месту назначения благоухающего празднества. И только перед самым входом в роскошную виллу молодой римлянин наконец-то пришёл в себя, в этот же момент поблизости услышал до боли хорошо знакомый и на корню пресекающий всякого рода отвлекающие мысленные затеи эхом пронёсшийся родственный звучный оклик:

– Владиус, ну что ты там встал как неживой, словно предавшись чувству нерешимости. Поздно, мой дорогой племянник, отступать от намеченных судьбой деяний. Ну же, давай соберись и ступай за мной! А то мы и так уж довольно припозднились. И поправь свою тогу.

И, не говоря ни слова в ответ, юноша, воодушевившись словами Овидия, мигом отбросил отвлекающие мысленные наплывы и, поправив своё роскошное одеяние, направился вслед за мелькающей впереди спиной дяди. И будто в сладостной грани божественного олимпа, вскоре перед глазами Владиуса предстали в дорогом обрамлении внутреннего убранства виллы десятки и даже сотни снующих повсюду кто с вкуснейшими блюдами, а кто с находящимися подле своих многочисленных господ с опахалами-флабеллумами рабов. Бедняг, щедро разбавленных повсеместно застывшими молчаливыми, словно каменные истуканы, стражниками, которые, в свою очередь, растворялись на фоне предающихся благоуханному развлечению повсеместно наполненного духом светских и политических бесед вечеру приглашённой разноликой как римской, так и иной всевозможной высшей знати. Не переставая глядеть на всё это живое великолепие, нутром молодой римлянин ощущал некое смущение, постепенно переходящее в неистовую и загадочную грань любопытства. Видя красоту и утончённость увлечённых как беседою, так и просто отдыхом всевозможных как ещё очень молодых, так и вполне почтенных знатных особ, Владиус то и дело ловил себя на одной и той же мысли, относящейся к истинно правдивому дядиному изречению о присутствующем на званом ужине настоящем цвете римского общества. Но во благо или же нет, а мысленная грань, пусть и преисполненная ареалом пленительного интереса, всё же имеет свой ство иногда волей-неволей, но заканчиваться. Так сказать, тихонечко преломляться под напором извне. Что, собственно, немного погодя и произошло со вступившими в ещё более обширный зал, имеющий огромный бассейн, заполненный всевозможными живыми рыбами, дядей и племянником, неожиданно повстречавшими там же олицетворяющего по своему виду и жестам явно самого хозяина жилища. Как есть, хозяина дома и находящегося поблизости от него по облику ещё столь молодого, но уже не лишённого изысканного и статного вкуса в своём внешнем богатом облачении патриция. Дух празднества по-прежнему ощущался повсюду, а потому щедрый и благопристойный хозяин всего этого званого торжества, не нарушая идиллии, знаками рук по-особенному ярко тут же поприветствовал вдруг попавшегося на глаза, стало быть, такого желанного гостя и затем, уже не утруждая себя на излишний бессловесный церемониал, разразившись довольной ухмылкой, громко прокричал:

– Ах, кого же это мгновение назад узрели мои очи?! Да это же сам Овидий Рутилий, самый честный и справедливый из всех римских сенаторов! Ха-ха! Очень рад видеть тебя, благочестивый слуга римского народа, в моём доме!

– Благодарю, Луций Тициний! Для меня большая честь присутствовать у тебя на званом ужине, устроенном в столь великолепном месте! – улыбнувшись в ответ, промолвил сенатор.

Не думая униматься, хозяин жилища с вновь вспыхнувшей на раскрасневшемся лице довольной ухмылкой произнёс:

– Хм, вот кого-кого, а сенаторов, не обременённых излишней каплей лести и притворства, я ценил и продолжаю высоко ценить. Твой благодарственный посыл, Овидий, принимается мною! Ха-ха! Да как я погляжу, ты не один сюда пришёл?

– Да, я не один, Луций! Вместе со мной на сей прекрасный званый ужин пришёл и мой племянник Владиус! Он вместе с родителями прибыл в Рим из далёкой провинции Британия.

– Владиус?! Ох, однако, какое редкое и очень занимательное и звучное имя! Ну что же, я рад приветствовать тебя, племянник праведного сенатора!

– Взаимно, благочестивый Луций Тициний! Я очень рад присутствовать здесь, в этом настоящем оазисе сладострастия и красоты! – не мешкая, точно под стать дядиному уважительному тону, промолвил юноша и мигом в невозмутимой задумчивости замер, попутно в душе ожидая неведомой ответной реакции на свой посыл от хозяина виллы.

Точно предугадывая мысленный посыл застывшего перед взором юнца, Луций с довольным оскалом бросил:

– Ха-ха! Да, а ты, как я погляжу, юноша, и впрямь походишь на племянника Овидия! Забавно! Ну что же, благодарю тебя, Владиус! Да, кстати, гости мои дорогие, прошу любить и жаловать точно моё сущее отражение Валерия Тициния, моего дорогого и любимого сына!

И, услышав своё имя, стоящий поблизости от хозяина жилища юноша вдруг резко оживился, и, не говоря ни слова, а напротив, с элегантным преклонением тихонечко, точно нехотя поприветствовал застывших прямо перед ним Овидия и Владиуса. И тут же, заметив похожий, преисполненный молчаливостью ответ гостей, Луций, дабы не затягивать столь ненужную веху дальнейшего приветствия, слегка прокашлявшись, произнёс:

– Эээ, Овидий, я бы хотел с тобой кое-что обсудить! Кое-что о политике! Я думаю, ты не будешь возражать, если мы ненадолго покинем наших юнцов.

И, с пристальной поочерёдностью взглянув на лица пребывающих в задумчивости Владиуса и Валерия, а затем переместив взор обратно на чуть возбуждённого хозяина жилища, сенатор, выждав небольшую паузу, в ответ воскликнул:

– Нет, не возражаю, Луций! Я думаю, молодым людям без нас тоже будет о чём мудром поговорить. Не будем их более стеснять.

– Вот и славненько! Да, не будем! – улыбаясь, тотчас протараторил неугомонный хозяин виллы и, следом подхватив под руку Овидия, направился вместе с дорогим гостем подальше, в глубь зала своего огромного жилища.

Оставшись же наедине с сыном Луция, Владиус и один миг временного веяния сквозь своё пылкое осознание от сложившейся компании двух разных душ ещё толком не успел пропустить, как уже почувствовал исходящее от расположившегося напротив Валерия заметное отторжение и неприязнь. Отторжение и неприязнь, подкреплённые на иссохшем желтизною чуть вытянутом лице хитрой ядовитой и расчётливой ухмылкой, которую добавляли и олицетворяли небольшие, глядящие холодным злобным взором, тёмно-серые глаза. И кто знает, сколько ещё долгих и трудных для восприятия души неприятных минут времяпрепровождения потребовалось бы пережить Владиусу, если бы наконец в задуманный не иначе теперь уже по воле самой судьбы сладостный момент собственного молчаливого негатива не разрушил Валерий, сухим и в то же время писклявым голосом проронивший:

– Эй, ценитель праведного бытия! И надолго ты прибыл в Рим?

Оживлённо встрепенувшись, Владиус в ответ спокойно произнёс:

– Да, надолго прибыл, потому как впереди меня в Риме ожидает обучение!

– Обучение?! Вот потеха! А я всегда думал, что людям из провинции достаточно и тех знаний, которые им дают на местах, – язвительно улыбнувшись, протараторил Валерий, попутно на лету захватив добрый кусок деликатесной закуски с подноса раба, несущего сие угощение гостям.

– Кому-то, может, и достаточно, а кому-то нет. Я, в пример многим иным, очень люблю учиться. Постоянно познавать что-то новое, духовно совершенствоваться! Хотя тебе, угоднику изысканного и блаженного естества, моё рвение мало о чём скажет, а наоборот, смею предположить, покажется странным и непонятным, – точно парировав явную колкость со стороны своего собеседника, в ответ с мудрой выдержанностью произнёс Владиус.

И тут же, улыбнувшись, Валерий, не опуская надменного взгляда с лица, пусть и не слишком для себя приятного, но, с другой стороны, уже успевшего стать интригующим оппонента, ненадолго о чём-то вместе с пережёвыванием пищи поразмыслил и, приободрённо встрепенувшись, полушёпотом выдавил:

– Да, а ты, провинциал, внутренне не так прост, как можешь внешне показаться на первый взгляд. Моё естество вон как, лихо замечу, лишь попытался, разглядеть. Да, определённо некий потенциал в тебе имеется. Смею предположить, после обучения, скорее всего, вознамеришься в политику, то есть в сенат податься?! А? Я прав?! Ведь зачем с немалыми приобретёнными столичными знаниями нужно будет куда-то в иное русло лезть? Да и, к тому же, когда дядя великодушный под рукой имеется?! Ха-ха!

– Нет, Валерий! Предсказатель из тебя, я бы так сказал, получился совершенно бесполезный и ничтожный. Вижу, ты привык по себе многих иных мерить. Но вот со мной вышла промашка. Моя стезя дальнейшая, коей суждено настать после обучения, уже хорошо видится, мне наперёд, собственным взором ярким пламенем безудержной веры и отваги указывая путь, ведущий к службе Риму, – с вспыхнувшей в голосе твёрдостью промолвил Владиус и, чуть переведя дух, дополнил: – Я искренне верю, что это всё будет так! И да помогут в этом мне боги!

Чуть не поперхнувшись не дожеванным до конца куском закуски, с выпученным в недоумении и безумстве взглядом Валерий несколько раз глубоко и натужно выдохнул, после чего нервно прокашлялся, и только когда более-менее наконец почувствовал вернувшееся обратно мысленное облегчение, с обозлённым оскалом опять прошипел:

– Да ты, провинциал, не в себе! С ума сошёл?! Ох-ох-ох! Да вы все только посмотрите на него?! Ты что же, возжелал, значит, стать героем империи? Бесстрашным и храбрым воителем Рима? Ха-ха! Чепуха, вздор, ребячество. Ты и правда думаешь, Владиус, что на вой не будет тебя ожидать сплошь романтический изыск, подкрепляемый красотою величественных, блестящих на солнце доспехов?! А умереть, скажем, ещё никому не известным лишь молодым рекрутом-легионером ради Рима ты не боишься?!

– Нет, Валерий! Не боюсь! Если и суждено мне будет пасть в первом же бою, то пусть так и будет. Я, искренне не ведая страха, отдам свою жизнь во славу Цезаря и Рима. Отдам так же, как свои жизни отдавали во многих кровопролитных битвах верные сыны республики и империи до меня, и я искреннее верю и надеюсь, ещё будут отдавать и после.

– Да ты точно не в себе. Слава богам, что я в корне не разделяю твою философию. Вы, провинциалы, конечно, очень странные люди. Мало того что у вас поголовно отсутствует какой-либо изысканный вкус, так вы ещё и жизней своих не цените. Тьфу. Я всегда говорил отцу, что между провинциалом и диким варваром можно без труда не ставить какого-либо знака различия. Ну, вот я теперь ещё раз в этом убедился.

– Да, Валерий. Ты кое в чём даже оказываешься прав. У провинциалов, может, и нет особенной тяги и любви к изыску и красоте, в отличие от столичных патрициев. По пышности проведения званых вечеров с вами мало кто может сравниться. Но ты когда-нибудь думал о том, благодаря кому эти бесчисленные сытые вечера, наполненные безмерной массой рабов, в уйме столичных вилл проходят, не видя своего конца? А? Ну, конечно же, не думал. Да и зачем думать сытому, не обременённому нуждой человеку о каких-то далёких легионерах и центурионах, стойко защищающих на огромной границе, тянущейся от Британии до Египта, принципы римского мира, к коим твоя сущность намертво привыкла, Валерий. Так привыкла, что, может, и сама того не заметила, как пропиталась насквозь несмываемой вехой трусости и страха.

– Что? Что ты сейчас сказал, отвратный провинциал? Да я!.. Ты знаешь, кто я, ты, никчёмная британская деревенщина? Да как ты вообще посмел?!

– Тише, Валерий! Успокойся! Конечно, я знаю. Ты пока что в сущей жизни, собственно, никто! Ха-ха! А здесь всё это богатство и роскошь твоего отца. Но я уверен, что в будущем ты хочешь жить так же, как и твой знатный родитель. Занимать видную должность в сенате, проводить знатные вечера – таково твоё естество! И, поверь, его не так уж и сложно разглядеть.

– Довольно! Я не желаю больше о чём-либо разговаривать и спорить с тобой, мерзкий провинциал. Ведёшь себя словно обычный, не ведающий политического вкуса плебей, вместо того чтобы с уважением относиться к родовой принадлежности истинного патриция. Я обещал отцу не портить званый ужин. Так и будет. Наш разговор окончен, Владиус. Пусть каждый из нас останется при своём мнении и правоте. Но также знай и вот ещё что, будущий имперский воитель: то, что ты меня, по сути, назвал трусом, я никогда не прощу и этого не забуду! Слышишь, никогда! – сурово промолвив это, Валерий одновременно от распирающей злости немножечко притопнул на месте и затем, скривив и без того угрюмую гримасу на пожелтевшем от ненависти лице, быстро побрёл вон из шумного зала в какую-то иную сторону от раскинувшейся виллы, сметая на своём пути зазевавшихся гостей и рабов.

Оставшись наедине с самим собой, Владиус, тихонечко подойдя к бассейну с плавающими в нём дивными живыми рыбами под равномерно доносящиеся чуть поодаль звуки гуляющих гостей, сам того не ведая, и не заметил, как легко и безмятежно провалился в бездну волнительных размышлений. И даже скорее дум, наполненных душевной тягостью и болью от произошедшего и ещё отзывающихся в душе гулким и звучным эхом разговора с Валерием. Владиусу по-человечески искренне было очень жаль чрезмерно избалованного бесконечными лёгкими, как пух, дарами, окружающей знатной пышностью и роскошью сына Луция. Но, с другой стороны, юноша не был приучен к всякого рода лести и посему без каких-либо сомнений и жалостливого обмана и сказал пусть не столь приятную, но что ни на есть суровую правду в глаза разгулявшемуся и проникнувшемуся ложными и трусливыми постулатами сытой испорченности столичному патрицию. Да, сказал, но ведь не ради злобы, а по сущему веянию живой души, пылающей искренней надеждою на иной дальнейший жизненный исход ещё такого молодого начала. Живого начала, способного ли ещё прислушаться или же уже окончательно попавшего в лапы безудержной обиды навсегда?.. Задаваясь сим вопросом и одновременно прокручивая в голове последние самые яркие моменты эмоциональной непримиримости Валерия, Владиус вдруг совершенно неожиданно почувствовал за спиной будто бы посланное невидимой силой необъяснимо жгучее веяние. Веяние, кое молодой римлянин до сего момента ещё ни разу в жизни не испытывал. Веяние, которого явственно не знал. Но Владиус по природе своей был человеком не пугливым, а наоборот, являлся этаким созерцающим искателем всякого рода таинственного, интересного и неведомого. И посему, быстро переборов в себе мнимые грани сомнений и взяв себя в руки, молодой римлянин резво обернулся навстречу так неистово ожидающей позади таинственности и в тот же миг недвижимо замер, узрев перед собой образ прекрасной незнакомки, невольно заставившей от представшей красоты юношеские душу и сердце проникновенно обомлеть да, скорее, опьянеть от чарующего благоуханного женского совершенства, венцом которого выступали горящие огнём одурманивающей силы обворожительные миндалевидные живые тёмно-карие глаза. Будучи пленённым неожиданно явившейся перед взором чудесной природной грацией и, стало быть, по-прежнему не имея достаточных сил для осязаемых движений, Владиус вдруг, к своему дальнейшему душевному удивлению, в следующий же сладостный миг услышал ещё и сам овеянный, словно дюжиной изысканных гармоничных арф, ласковый женственный голос, с тихим упоением пролепетавший: