Текст книги "Воин аквилы"

– Ой, римлянин, я не хотела тебя никоим образом напугать! Просто я ищу своих родителей. Может быть, ты видел, куда они пошли? Мой отец – парфянский посол, его здесь трудно не заметить!

Но юноша, ещё сильнее поддавшись очарованию раскрывшегося в полном женственном благолепии чуда, только и смог от себя вместо какого-либо связного словесного порыва в ответ бросить лишь наполненный многократною силою восхищения раскалившийся до предельного понимания и ощущения искристый взгляд. Но при этом Владиус в глубине сознания также прекрасно признавал и то, что, дабы сильно не обидеть и не показаться излишним римским невежей перед далёкой восточной прекрасной гостьей, обратившейся за помощью, необходимо было хоть что-то промолвить в ответ. Юноша это всё понимал, но с крепким чувством пьянящего дурмана непрекращающегося вида на образ красоты, разбавленный правильными нежными чертами лица и дополненный разливающимися, словно волны океана, чёрными длинными волосами вкупе с осевшим в голове сладостным осадком эха дивного голоска, сделать что-то было ох как непросто. Да, непросто, но если в душе бережно лелеять неувядающую мысль о благопристойности и чистом приличии, то и такая с виду кажущаяся твёрдой мысленная стена может оказаться по плечу, тем более когда ещё и сама частица внутреннего чутья жаждет помочь в её преодолении. Всего и надо-то лишь только всё это услышать и прочувствовать. И, будто наконец дождавшись того самого момента для истинного восприятия своего шестого чувства, Владиус, всё так же не опуская пылкого взгляда с глядящих чуть неловким взором глаз незнакомки, попутно вдруг вспомнил доселе прошедший поучительный совместный с дядей разговор. Вспомнил и, точно пропустив через себя открывшееся светом озарение, несколько раз глубоко выдохнул и с приободрённым новым лёгким внутренним уверенным чувством, по-доброму улыбнувшись, спокойно изрёк:

– А могу ли я узнать твоё имя, прекрасная обольстительница всего сущего?!

И тут уже, в свою очередь, настал черёд засмущаться и невольно растеряться и самой незнакомке. Сама того не ведая, девушка вдруг отчётливо в кажущемся таким спокойным, обычным и размеренным мужском голосе вдруг услышала манящие нотки человеческой притягательной природы естества. Нотки природного естества, пробуждающие ответные позывы. Мысленно оценив облик смутившего мгновением ранее юноши и при этом отметив для себя умеренную слаженность тела и внешнюю уверенность, исходящую от глядящих пронзительным взором крупных карих глаз не иначе, как римлянина-красавца, девушка, проникнувшись манящей атмосферой, с игривым умыслом неожиданно нахмурила прекрасное личико и в ответ произнесла:

– Видимо, у вас, римлян, принято отвечать ищущей помощи девушке вопросом на вопрос?!

– Нет, не принято! Но если я не узнаю твоего имени, то тогда для меня жизнь станет подобно сущей муке, разбавленной непроглядной тьмой, – подхватив игривый посыл незнакомки и не переставая искренне улыбаться, всё так же спокойно промолвил Владиус.

– А если ты его узнаешь, но твоя сущая мука, несмотря ни на что, вдруг воспылает ещё сильней?! Не боишься этого, римлянин?! А? Хотя по твоим испускающим жгучую уверенность ясным глазам уже вижу, что ты мало чего на этом свете убоишься! И всё же я не хочу, чтобы из-за меня в последующем, возможно, одна чья-то пылкая душа как-то неистово мучилась и страдала. Моё имя Симин. Но если быть точнее, то Илиана-Симин. Правда, так меня часто дома называет лишь ценитель греческой культуры – мой отец. В повседневной же жизни для всех остальных я просто Симин.

– То есть серебряная! Хм, однако, какое у тебя красивое и ласковое имя! И что самое интересное, созвучное со вторым греческим!

– Да, ты прав, моё имя с древнеперсидского языка означает серебряная. Ты что же, римлянин, смею предположить, может, и сам наш язык парфянский знаешь?

– Ха-ха! Ты так удивлённо у меня это сейчас спрашиваешь, хотя сама прекрасно говоришь на моём родном латинском наречии. Да, и я весьма сносно владею твоим языком, прекрасная парфянка. За время обучения проникся им. Хотя и не только самим языком, но и, собственно, всей вашей интересной восточной культурой и традициями. И вот теперь понимаю, что не зря я всё это познавал. Земли, лежащие с восточной стороны римской границы, и впрямь располагают к себе истинной красотой живущих в них, в особенности прекрасных девушек.

– Хм, римлянин, а ты, выходит, мастак на нежные комплименты и на обжигающие женское сердце частички смущённости. Меня радует, что ты ясно чувствуешь необходимый предел. Ведь у вас, у римлян, обычно границы дозволенности порой так шатки, но ты какой-то совершенно другой. Эх, вот интересно было бы узнать имя такого с виду благородного и отнюдь пока ещё не лишённого прекрасного видения мира собеседника?! Узнать, если, конечно, на то нет какого-нибудь особого секрета, – загадочно улыбнувшись, тихонечко произнесла Симин, попутно манящим взором обрамлённых длинными ресницами прекрасных карих глаз взглянув на застывшего в прежнем верном изумлении римлянина.

Но юноша хоть и был внешне подвержен исходящей от парфянки сладостной очарованной неге, внутреннее же, напротив, осознание пьянящему чувству разгуляться вновь более шанса не давало. И посему, с молчаливым наслаждением выдержав ещё небольшую дюжину мгновений и при этом ни на секунду не переставая с упоением глядеть на ослепляющий совершенством созданный природой женский образ, молодой римлянин, почувствовав, что называется, живой момент для действа, с особенными звучными нотками в голосе воскликнул:

– Особого секрета в имени и происхождении моём нет. Тем более для такой искренней и мудрой красавицы. Да, я ценю и свято уважаю границы предела понимания в общении с человеком, какого бы он пола и статуса ни был. Уж так воспитан. А что же касаемо моего имени, то зовут меня Владиус Рутилий!

– Ох! Вот что-что, а ваши римские звучные имена, сколько я себя помню, мне всегда нравились! В них есть что-то особенно притягательное, трогающее душу. Владиус Рутилий! Ах, как же красиво это звучит!

И, буквально замечтавшись и одновременно заслушавшись собственным именем, то и дело звучащим из из уст прелестной собеседницы, Владиус и не заметил, а только услышал, как поблизости раздался овеянный добрыми нотками мужской твёрдый возглас:

– А, вот ты где, моё сокровище! А то я и мама уж потеряли тебя совсем! Ха-ха!

Переведя с чуть растерявшегося лица Владиуса свой прелестный взор в сторону, откуда раздался мужской голос, Симин в ответ быстро вымолвила:

– Да я здесь всё это время была, отец! Неподалёку! Тебя и маму искала, а потом неожиданно вот встретилась и познакомилась с одним очень интересным и умным юношей. Римлянином, владеющим нашим языком и с интересом относящимся к нашей культуре!

Услышав, что девушка говорит про него, Владиус, точно прозрев, откинул в сторону сковывающее его стеснение и, вслед за Симин взглянув в сторону и увидев двух расположившихся с явным приветливым намерением по виду чуть пожилых мужчину и женщину, так же, как и девушка-парфянка, одетых в изысканные восточные наряды, с почтением преклонился. Тут же, выражая взаимное уважительное отношение, подошедший немного ранее вместе с женщиной мужчина, явно действуя на правах хозяина всего своего семейства, также в ответ почтенно преклонился перед застывшим юношей и затем с разлившейся на бородатом подбородке доброй улыбкой на парфянском воскликнул:

– Мир тебе, достопочтенный римлянин! Меня зовут Готарз! Находящуюся подле меня жену мою зовут Эфина! С прелестной дочерью нашей Симин ты уже, как я полагаю, вполне успел познакомиться. Я являюсь парфянским послом и главой этого прекрасного семейства. Дочь упомянула о том, что ты питаешь интерес к нашей великой восточной культуре?! Что же, если это на самом деле так, тогда я искренне рад приветствовать твой столь мудрый посыл, потому как сам являюсь страстным почитателем прекрасной Эллады.

И, точно имея твёрдое желание не дать великодушному тону, поднятому ввысь парфянским послом, полностью раствориться в праздной атмосфере вечера, юноша, недолго думая, с подступившим воодушевлением внутренне и внешнее тихонечко раскрепостился и размеренным тоном на парфянском языке в ответ выдал:

– И тебе мир, благодушный и мудрый посол Парфии. Мир тебе и твоей прекрасной и необыкновенной семье! Искренне рад познакомиться с вами, со столь интересными людьми, прибывшими с востока, коим, как верно тебе указала Готарз, твоя красавица дочь, я с истинным наслаждением и почтением интересуюсь! Я – это Владиус Рутилий, являющийся пока что только простым римским гражданином и учеником.

– Учеником?! Это же прекрасно! Знаешь, Владиус, я всегда уважал у ещё молодых и не испорченных жизненной рутиной людей искренний и безмятежный дух познания. Хм, вижу, ты сам по себе очень любознательный юноша. Что же, посему смею предположить наперёд: судьба тебя впереди будет ожидать не менее захватывающая, Владиус. Я, конечно, не искусный провидец, но сказанное мной предшествующее изречение в отражении глаз твоих, полных бесстрашия, я отчего-то сейчас ясно вижу и чувствую. Хотя могу и ошибаться. Ведь человеку свой ственно это, поэтому думаю, что будет благоразумно и вернее весь наш путь видения на будущее отдать на откуп Богам. Ха-ха! Признаюсь, ты весьма интересный и занятный собеседник! Будь моя воля, я бы ещё раз с удовольствием встретился с тобой и поговорил о мирных и сущих вещах, чего, к превеликому и горькому сожалению, не могу продолжить сейчас. Дела, мой римский друг. Мы и так уж излишне засиделись на этом дивном вечере. Пора отправляться в путь, потому как дальняя дорога уже ожидает нас. Мне и, как я также уверен, моей жене и дочери было приятно познакомиться с тобой, римский ученик. Набирайся мудрых навыков, закаляй свой внутренний дух познания, зорко береги бесстрашие в глазах своих, и кто знает, быть может, по сущей воле великих богов наши пути когда-нибудь ещё соединятся. По крайней мере, я буду рад этому. Если окажешься вдруг в столице Парфии, в Ктесифоне, меня там найти будет несложно. Да сохранит великий Митра мир между нашими двумя землями и народами, – с подступившей грустью в голосе проговорил Готарз и, грустно вздохнув, добавил: – Удачи тебе, Владиус!

– Удачи, римлянин! – тут же подхватив посыл посла, едино произнесли стоящие до сей поры в молчаливом спокойствии Эфина и Симин.

– Спасибо, Готарз! Спасибо вам, милые женственные прелестные души! Знайте, сердце моё римское полно взаимности! Мира вам, добрые люди! И хорошего удачного пути! – только и успел промолвить в ответ Владиус, прежде чем семья парфянского посла, увлекаемая, к выходу её главой, полностью растворилась в общей массе гуляющей знати.

И что же, вы думаете, сия осуществлённая, возможно, по лихому случаю, а может быть, и по воле самих Богов полная необыкновенной притягательности, а также пьянящего дурмана встреча двух молодых душ противоборствующих миров должна была закончиться вот так просто?! Ха-ха-ха! А вот и нет! До того момента, как парфяночка тихо и неумолимо скрылась в гуще расслабленных патрициев и матрон, Владиус до самого последнего мгновения точно вслед бесшумно упархивающей девушке всё не сводил вожделенного взгляда с её удаляющегося женственного силуэта, попутно ловя ответный мимолётный взгляд жгучих миндалевидных карих глаз, полных стеснения и грусти. Он не сводил вожделенного и утопающего в неге уныния и безнадёжности взгляда одновременно с пылким душевным порывом, точно дожидаясь чего-то неведомого. Неведомого и значимого действа, под стать ранее свершённой удивительной встрече! И дождался! К своему внутреннему нестерпимому порыву, сначала заметив, а затем и подобрав в небольшом отдалении от раскинувшегося выхода из огромного зала виллы несколько мгновений назад в яркости красовавшуюся на шее Симин, а ныне отражающуюся блеском утраты изящную восточную драгоценность в виде попеременно искусно сложенных золотых и серебряных ячеек змеевидной цепочки. Цепочки, не по цене, а по существу своему, как тотчас мысленно предположил встрепенувшийся Владиус, являющейся очень дорогой и знаковой вещью для Симин. Но отдать сию прекрасную драгоценность её владелице было уже не суждено, и поэтому молодой римлянин ещё раз взглянул на цепочку и в обрамлённом отражении серебра и золота вдруг ясно ощутил для себя знакомое, чуть ранее испытанное одурманивающее чувственное веяние с одновременно всплывшим в мыслях образом Симин. Да-да, то самое одурманивающее и чувственное веяние, кое явилось в душу молодого римлянина как раз перед самой встречей с прекрасной парфянской незнакомкой. И вот теперь оно безмерно отображалось в осознании вместе с ласкающими и притягательными частичками силуэта словно никуда и не девавшейся восточной красавицы, попутно сея в воспалённом юношеском нутре семена мира, спокойствия и тишины. Тихонечко прижав к груди посланный не иначе как свыше драгоценный знак богов, Владиус ещё больше возрадовался столь неслучайной находке и с улыбкой на устах, уже когда готов был предаться полным загадок и надежд новым светлым мечтательным помыслам, вдруг услышал слегка сердитый и встревоженный дядин возглас:

– Ах, Владиус, ну наконец-то я к тебе смог протиснуться! Ох, Луций разговорами о политике мне всю душу наизнанку вывернул! Как ты, родной?! Надеюсь, пока меня не было рядом, ты здесь не заскучал? А? Или?.. Что-то ты какой-то странный! Что-то случилось?

– Да всё хорошо, дядя! Не волнуйся почём зря. Я просто невольно предался одной очень глубокой и пьянящей мысли, вот и всё.

– Да, я вижу, что мысль, пленившая твой разум, не так уж и проста. Да это что же получается, когда я оставил тебя наедине с Валерием, то тогда был один Владиус, а когда вернулся, передо мной вдруг предстал уже совершенно другой. Чудеса, да и только, не находишь?! Так, ну-ка давай рассказывай, мой юный друг, что такого произошло, пока меня не было здесь, рядом с тобой? – не опуская пристального взора с побледневшего и растерянного юношеского лица, процедил Овидий, ещё чуть повысив и без того хмурый и громкий голос.

– Признаюсь, дядя, пока тебя не было со мной, и впрямь успело кое-что произойти. Этот Валерий, сенаторский сынок, тоже почти что всю душу мою всколыхнул своими отъявленными и гнилыми суждениями о жизни и чести как таковой. Хотя в его глазах честь видится намного отличной от того, какой на самом деле по сути должна быть. В общем, дядя, прости, но общего сколько-нибудь здравого языка я с Валерием Тицинием найти не смог. Возможно, он пожалуется на наш, скажу прямо, огненно-непримиримый разговор своему отцу. Что ж, если это произойдёт, так я и не удивлюсь, ведь такова его сущность, но я в своё оправдание скажу лишь одно: понимая свою правоту, я просто не смог стерпеть.

– Ага! Так, хорошо, Владиус! Продолжай. Насчёт Валерия я не удивлён. К сожалению, о нраве сына Луция я пусть и слегка, но наслышан. Скажу так. Ты верно поступил, услышав праведный зов сердца своего. Я тебя не осуждаю, а наоборот, полагаю, что Валерий по правде, сказанной тобой, получил то, что заслуживает, и, как мне кажется, возможно, в будущем ещё не раз получит своё как назидание от сущих богов. Ведь так наивно думать, что излишнее богатство и роскошь будут всегда служить лишь во благо. Поэтому, Владиус, себя боле не кори в каком бы то ни было невежестве, а лучше поведай-ка мне о том, что произошло позже. Ведь неужели ты думаешь, что я поверю в то, что пленительная мысль, въевшаяся так крепко в твоё осознание, имеет общую природу с этим невежественным патрицием Валерием?! Нет! Здесь что-то другое, а вернее, кто-то замешан? Ведь так, Владиус?

Немного поразмыслив и затем таинственно улыбнувшись ожидающему ответа дяде, молодой римлянин с лёгким выдохом тихонечко проронил:

– Ах, дядя, ты точно волхв и чародей! Как же сложно от тебя скрыть мои душевные и столь одурманивающие помыслы. Да, было ещё кое-что уже после мрачной беседы с сыном хозяина. Ты прав, дядя! Представляешь, мне посчастливилось познакомиться с очень интересной и благопристойной семьёй парфянского посла. Ах, какие удивительные и притягательные люди, оказывается, эти парфяне!

– Кто? Парфяне? О боги! Да, они люди весьма притягательные и, что самое страшное, очень обольстительные.

– Постой-ка, дядя! Ну зачем ты так?! Ты же ведь их не видел, а так ненавистно говоришь? Мне вот эта семья посла показалась весьма культурной, доброй и искренней.

– Эх, Владиус! Мальчишка ты ещё совсем. Вот то-то и оно, что тебе лишь всё показалось. Возможно, у парфян, и надо это всё же признать, есть и порядочные люди, знающие цену слову «честь». Вон, может, и эта самая семья посла, с коей ты познакомился, к ним может относиться. Такое допустимо, но ты же прекрасно знаешь, Владиус, что Парфия была, есть и будет историческим и самым принципиальным противником Рима на востоке. А это значит…

– Для меня, дядя, это ничего не значит. Слышишь, ничего! – вдруг, резко переменившись в лице, обронил Владиус и, немного успокоившись, продолжил: – Да, я знаю о Парфии много чего, но, с другой стороны, увидев вживую добрых и порядочных представителей этого народа, своего мнения и веры в то, что хрупкий мир и пусть и худая торговля между нашими народами продлятся как можно дольше, нисколечко не переменил и не утратил.

– Но это ты так сейчас заявляешь, пока свободен, молод и ещё совсем не ощутил и капли армейского духа в кровопролитном бою. А вот изменится ли твоё мнение потом, вот интересный вопрос. Хотя, знаешь, с твоими словами я соглашусь, в них есть зерно истины. По мне так тоже лучше торговать, чем воевать, ведь Риму и так хватает тысяч варваров, как на рейнских, так и на дунайских границах. Нечего ещё и восток будоражить. По крайней мере, для этого время ещё не пришло. Слушай, а ты как-то странно вдруг стал реагировать из-за этих всех парфян. Возможно, не иначе как в той посольской семье была девушка?! Предположу, дочь самого посла? И она тебе, что самое интересное, приглянулась?! А, да так и есть. Вижу, опять на меня скалишься. Напрасно, друг мой. Я ведь ни в коем разе не хочу тебя обидеть, а лишь только вовремя помочь.

– Помочь? В чём?

– В отсечении ложных путей и связанных с ними душевных мучений и страданий. Я же вижу, как у тебя сейчас глаза пылают, сынок. До званого ужина они так не горели. Ладно, уж поведай мне, как её зовут?

– Да, она, как ты правильно рассудил, и есть дочь того самого парфянского посла. А зовут её Илиана-Симин! Но мне нравится просто Симин.

– Ох, Владиус! Здесь, на этом званом ужине, было столько утончённых прелестных римлянок, а ты умудрился встретить и, что самое главное, чувством воспылать к одной-единственной молодой парфянке, – покачав недовольно головой, пробормотал Овидий.

В ответ юноша тут же в ответ сухо бросил:

– Да, здесь было много римлянок, но Симин сама ко мне первая подошла. Что же мне, надо было шарахаться от неё? Насчёт воспалённого чувства не бойся, дядя! Я думаю, оно вскоре пройдёт. Моя влюблённость улетучится, словно её и не было никогда, и всё встанет на свои места. Тем более меня впереди учебных и потом служивых дел ожидает множество. Какая уж здесь любовь? Да и я ей, наверное, не приглянулся. Там, в Парфии, у неё, скорее всего, поклонников хватает с достатком.

– Ты сам-то веришь этим словам, которые мне сейчас говоришь?! А? Ха-ха! Эх, молодая ты душа. Стой, а что это у тебя в руке там поблёскивает?

– А, это? Эту драгоценность Симин случайно потеряла, а я её увидел и забрал себе. Вот пусть теперь будет мне наилучшим напоминанием о нашей пусть и такой короткой, но пронзительной встрече!

– Даже так! Хм, Владиус, верно, эта Симин и впрямь необыкновенная красавица? Да?

– Да, дядя! От её красоты у меня сердца стук заглушается. И дыхание становится таким тяжким, словно грудь мою невидимой снежной лавиной доверху привалило! Понимаешь?!

В молчании немного поразмыслив, Овидий оживлённо дёрнулся и, мягко потеребив за плечо заметно приунывшего племянника, нежно произнёс:

– Ну будет тебе грустить и печалиться, Владиус! Я вот что тебе хочу сказать. На меня ты уж зла из-за Симин не держи. Я очень волнуюсь за тебя, пойми это. Не хочу, чтобы ты был обманут сладостными иллюзиями. Хотя в нашей судьбе порой так бывает, что кажущиеся на первый взгляд совершенно невинными случайности вдруг оказываются сквозь временное осознание вовсе не случайными. Я вижу, ты проникся пусть и пока ещё безмятежным влюбчивым чувством к этой парфянке не просто так. А проникся посредством ощутимого внутреннего, исходящего прямиком из души, чувства. Проникся, доверившись своему судьбоносному проводнику. Что же, был ли напрасен твой порыв, мой друг, или же нет, об этом могут ведать только боги. Уж они за нас всё знают наперёд. И только в их силах разрушать или же каким-то неведомым образом соединять чьи-то души и судьбы. Простым же смертным в таком случае остаётся лишь только верить, надеяться, любить и ждать при этом, не переставая следовать данной свыше жизненной тропой. Я надеюсь, ты прислушаешься и для себя что-то запомнишь из этих слов, сказанных мною, Владиус. Запомнишь, множество раз мысленно прокрутишь в голове, и я искренне верю в то, что, когда на то придёт время, ты откроешь для себя окончательную и самую верную грань истинного бытия.

– Спасибо, дядя! Твои мудрые речи способны успокоить даже вконец взбесившуюся душу. Спасибо за этот завет! Я обязательно прислушаюсь к твоим словам, обещаю! И зла я на тебя ни капли не держу, знай это!

– Вот и хорошо! Раз уж мы во всём более-менее разобрались, тогда, родной, предлагаю нам, наконец, отправиться обратно, домой. Нас завтра такая огромная уйма дел ожидает. Да и извозчик нас уже наверное заждался. Ну что, друг мой, в путь?!

– Да, дядя, в путь! – промолвил в ответ Владиус и быстро последовал за направившимся к ожидающей возле роскошного ночного сада двухколёсной повозке Овидием.

И немного позже уже, когда они двигались по ночным и вполне тихим улицам Рима, юноша, с теплотой ощущая плечо сидящего поблизости дяди и сам же немножечко подрёмывая и при этом мысленно маяча на грани ясности и сна, всё вспоминал и вспоминал такой яркий и насыщенный день и вечер, ещё более овеянный сказкой. Перед тонущим в лунном свете взглядом Владиуса то и дело всплывала обворожительная красавица Симин в своём изысканном восточном облачении. Невесть откуда вдруг появившийся манящий игривый голосок этой чудесной парфяночки ласковым эхом звучал в ушах. И, как финал этого прелестного воображаемого видения в голове юноши, словно раскалённым клеймом, разом представали сказанные дядей слова искреннего посыла с надеждою во всё хорошее, тихонечко успокаивающие возбуждённые душу и сердце и навеивающие на кажущиеся ещё столь далёкой и загадочной вехой познаний благодати счастья и любви!