Текст книги "Бенкендорф любит всех нас"

Ее тело всё также лениво спало. Долгие тихие легкие вдохи и такие же выдохи. Казалось, она бы проспала здесь еще часа три, несмотря на то, что дело близилось к ленчу.

Перед тем, как вновь попытаться пробудить девушку, Фрэнк всё-таки попробовал вглядеться в девичий образ. В какой-то момент он почувствовал, что ощущения, доставляемые прикосновением мягкой щеки к его груди, совсем не те ощущения, что ему так часто доводилось испытывать. Та и запах волос был совсем не таким, как у Нины – этот намного приятнее и, казалось, роднее.

Фрэнк приподнял свою голову и попытался откопать желаемые очертания девичьего лица, что были надежно спрятаны взъерошенными длинными русыми волосами, окутавшими голову с одной стороны, и мужской грудью, прикрывающей с другой – Ева так крепко вцепилась во Фрэнка, обняв его и упершись темечком в небритый колющийся подбородок, что разглядеть хоть какие-то черты, даже ушко, было на деле невозможным. Фрэнк вновь откинулся на подушку и воззвал.

– Одна девочка так долго спала, что профукала все свои годы. А ведь можно было столько желаний загадать. Ты только представь. Нина, не повторяй судьбу девочки, – предупреждал он и свободной рукой почесывал гибкую нежную спину.

В ответ молчок. Лишь мгновениями ощущалось, что девушка не спит и отчего-то импульсивно сдавливает тело, еще сильнее прислоняясь к груди. Казалось, она проломит ему грудную клетку и съест его сердце. Впрочем, примерно так всё и случится. Иначе история, которую я вам ведаю, не была бы самой печальной на свете.

– Мда-а, – продолжал Фрэнк, с хрипотцой протягивая последнюю гласную, уводя ее в свои курьезные представления. – Ты так часто просыпаешься со мной в разных постелях, что, будь я честным гражданином, уже давно должен был на тебе жениться. Но так случилось, – продолжал Фрэнк говорить с самим собой, косвенно отсылая к бессознательной девушке, – я журнялюга. У меня своя колонка в газете – приходится постоянно обманывать людей, украшая их скучные жизни моими хитроумными сплетнями. Я слишком нечестен с людьми. Быть тебе в девках, Нина. – Он поцеловал ее в темечко и попытался уснуть.

В этот момент глаза Евы открылись. Длинные ресницы пощекотали грудь, и Фрэнк ожил, придумывая что-либо забавное, но нарочно продолжая молчать, мол, он спит, чтобы теперь девушка мучилась в поисках выхода из этой тупиковой ситуации, а не он. Я же (как вы, конечно, не догадывались) всё это время был в доме. Сидел в зале, что пах табаком, и проклинал Фрэнка всякий раз, когда тот произносил неверное имя. И когда я вот-вот уже был готов вмешаться, случилось нечто доколе забавное. Не думаю, что вы могли догадываться и об этом, но то, что произойдет, гораздо лучше, чем если бы Ева расстроилась другому имени в свой адрес. Читайте. Громко не смейтесь.

– М-м-м, – сладко промычала Ева, поочередно напрягая участки своего тела и растягиваясь, топчась по Фрэнку как скакун по ипподрому. – Я так рада, что мы снова вместе, Януш, – сказала она сквозь довольную улыбку.

Да! Да! Да! Она тоже не знала, с кем провела эту ночь. А так как Ева была антиподом Фрэнка, – то есть аккуратной и внимательной, – она была уверенна, что переспать могла только с одним человеком – своим бывшим, которому и принадлежало это короткое имя.

Фрэнк же между тем несколько растерялся. Его лицо надо было видеть. Оно передавало двоякую эмоцию, разделенную на: у Нины появился еще один постоянный клиент (ревность) и неплохое имя для очередной ролевой (гордость). Но каковым же будет его удивление, когда ни в чем не подозревающие лица столкнутся и откроют друг другу занавес откровений.

– Почему Януш? – осмелился спросить Фрэнк, закинув свободную руку себе под затылок.

И настало неловкое молчание. Люди, как правило, в такие моменты жадно закуривают сигарету, занимая рот и руки хоть чем-то. Но Ева не имела этих вредных привычек, а Фрэнк был заблокирован ею.

Тогда-то девушка задвигалась. Она вот-вот должна была поднять тело и направить ужасающий взгляд точно в зеница Фрэнка. Ее движение казалось таким медленным и напрягающим, точно в фильме ужасов, где режиссер играет нарастающей мелодией и растянутой сценой, подводя зрителя к шокирующему завершению.

Момент истины. Ева уставилась на Фрэнка и наоборот. Один смотрел с приоткрытым ртом, испуская непонятный шипящий звук, другая сняла все маски, оставив лицо без единой эмоции, и проникла голубыми глазами в самую глубь писательской сердобольной души.

Парень оставался в своем изначальном положении – одна рука еще сохраняла девичье тепло, а другая подпирала затылок, тогда как девушка сидела на поджатых под себя ногах, прикрывая грудь лишь локонами своих русых с утренней неряшливостью волос.

Они оба могли находиться в этом положении еще очень долго, и каждый из них это прекрасно понимал. Еве было просто некуда деваться, поэтому она пряталась в плотных слоях своих мыслей, а Фрэнк, честно говоря, был заворожен ее взглядом, что увел парня летать в самые густые облака. Ведь Ева смотрела таким взглядом, от которого не ушел бы ни один художник – это был самый вдохновенный взгляд, самый чистый и, казалось, непорочный в то время, как факты говорили об обратном.

Как любой художник, стремящийся прикоснуться к прекрасному, Фрэнк нашел в себе силы преодолеть девичье магнитное поле, прижимающее его к постели, и поднял свою руку, протянул ее к лицу Евы и вытер утреннюю корочку с глаза, прежде дугообразно проведя большим пальцем по ее щеке от носа и до шеи. Ева нисколько не шелохнулась – она продолжала сидеть, утопая где-то в себе, а Фрэнк утопал в ее глазах. Казалось, тем утром в тех глазах можно было видеть размеры всего ее мира, что девушка держала в голове и проецировала на квартиру, усыпая картинами свое просторное обитель.

Скоро, когда пора было уже разбавить тишину, Ева проронила долгожданное мною вопросительное словечко:

– Фрэнк? – спросила она, не отводя глаз и лишь совсем немного пошевелив губами. Настолько немного, что даже незаметно.

– Ева? – спросил Фрэнк в той же манере теперь уже у нее, только с возбужденным лицом.

– Скажи, что между нами ничего не было, – просила Ева.

– Не могу, – ответил он заворожённо. – Ведь я очень хочу думать о реальности всего здесь увиденного, – он не мог оторвать взгляд, отчего говорил членораздельно, медленно и мечтательно.

Их глаза не разминались до самых последних пор. Они смотрели друг на друга непрестанно и, казалось, даже не моргали. И здесь я решил вмешаться, то ли на пользу моим гениальным планам, то ли чтобы размазать их в свежую скотную лепешку.

– Да. У вас всё было. Вот доказательство. – Я зашел в комнату, демонстрируя в руках пинцет, окунул его за телевизор и достал оттуда использованное популярное средство от нежелательных людей, которых мне пришлось бы также любить.

– Этого не может быть. – Ева замоталась в одеяло и уселась на краю двуспальной кровати, опустив лицо в блюдце ладоней.

– Не вижу в этом ничего плохого, – утверждал я, навивая в комнату благоухания мыслей атмосферы для произрастания любви. – Секс – это лишь формальность, – продолжал говорить я, указывая резкими движениями глаз, незаметными от Евы, чтобы Фрэнк подсел к ней и приобнял расстроенную фигуру. Тот, пожав плечами, незамедлительно послушался.

– Отстань от меня, – раздражительно приказала Ева, как только почувствовала приближение сбоку, отчего Фрэнк отскочил на место.

– Уважаемые господа люди, – обратился я. – Верьте моему многократному относительно вас опыту. В этой комнате не случилось ничего ужасного. Просто сейчас вы находитесь в неловком состоянии, когда ваши глупые мозги не могут переварить содеянное. Вы оба должны абстрагироваться от всего и принять свое привычное положение: вы, Фрэнк, можете нажраться, как часто это делаете, а вы, Ева, поехать домой, включить пластинки, раздеться и уйти в самую глубокую себя. Я вас подкину, уважаемая. А чтобы никому не было стыдно за случившееся, мы просто пообещаем, что никто, кроме нас троих, об этом не узнает. – Я улыбнулся, расставив руки кверху в знак уважения своего гения, и этим обратился к моим любимым людям.

– Обещаю, никто не узнает, – проворчал Фрэнк, броско посмотрев на Еву.

– Обещаю, – также дала слово она, перехватив инициативу взбудораженного парня.

– Я изменила Янушу, – рыдала Ева, осуждая себя перед Саней и Натой, что по одному лишь звонку быстро приехали в квартиру нашей героини.

– Я… я не понимаю, – как обычно противостояла Саня, в заминках речи рыская себе аргументы. – Как, ты говоришь, его зовут? Фрэнк? И он работает в газете? Правая сторона Цайтгарденбурга – это ведь уже что-то – значит, он не совсем бомж. От твоего Януша уже давно ни одной весточки, давно пора забыть его. А тут хахаль неплохой появился. Просто преодолей себя – попробуй с ним. Потом благодарить меня будешь, дурочка.

– Просто? Просто преодолей? – рыдала Ева. – Тебе легко говорить. Я не могу забыть Януша. Он мне нужен.

– Ты просто сама придумала себе эту любовь. Вообще, ты любишь выдумывать. Садись, пиши библию, – вставляла свои фразочки Ната.

– Ты нормальная? Отстань. То, что между нами было – было по-настоящему.

– Ты о Януше или Фрэнке сейчас? – съязвила Саня и отвернулась, на что Ева снова взахлеб взрыдала.

– Вы сюда поддержать меня приехали или издеваться?!

– Ты сама над собой издеваешься, пойми ты уже, глупая, – настаивала Саня.

– Да ну как же? Настанет еще в твоей жизни такой момент, когда будешь сидеть на этом месте и рыдать. Какой холодной бы ты ни была, всё равно влюбишься, мразь!

– Ага, как ты, в Януша, – съязвила Саня себе под нос, но достаточно громко, чтобы это услышали все.

– Я тебя сейчас ударю, – перестала плакать Ева, напыжившись и готовясь дать неплохую взбучку за гнойные сарказмы.

– Да ладно тебе, глупенькая, я же тебя люблю. Я правда пытаюсь показать тебе, как было бы лучше. Как это вижу я. – Саня подсела поближе и обняла подругу.

Молчание. Как будто давно уже выпали все слова, осадками лежащие в ушах, как февральский снег на подоконнике. И только Саня, конечно, со своим неугомонным борзым характером покусывала губы, всё желая что-то ляпнуть.

– У него в доме такой отвратительный запах? – скривилась Саня.

– Что? – переспросила Ева, вернувшись с облаков.

– Запах. В доме. У Фрэнка такой же, каким разит от тебя?

– Ах, ты об этом, – заметалась Ева, крутя головой и изредка хлюпая носом. – В его доме всё пропитано табачным дымом, крепким бухлом и сексом.

Ева словила на себе две пары глаз, проникшие в нее сквозными взглядами.

– Что-о? – протянула она. – Если я так говорю, это не значит, что мне понравилось. Я не хочу туда больше возвращаться. Вообще. И Фрэнка знать не хочу. Мне придется стереть с ним любые возможные связи. Нужно исчезнуть из его мира. Так всё забудется.

– Ты себе противоречишь, глупая, – опять начала Саня. – Раз уж ты в силах забыть свою страстную ночь, которая тебя так терзает, значит, ты в силах забыть и Януша. Просто ты сама себе вбила в голову, будто это невозможно.

– Мразь, – ответила Ева и призадумалась. – Признаю, ты права. Но права в чем: в том, что забыть невозможно ничего или в том, что забыть возможно всё? Знаю лишь точно, что Януша я никогда не выкину из головы. Его корни вросли слишком глубоко.

– Ну вот опять. Теперь поможет только Альцгеймер, – ляпнула Ната.

– Ты неисправима, – продолжила Саня. – Что ж нам с тобой делать? Нельзя ведь всю жизнь страдать.

– Действительно, нельзя, – согласилась Ева. – Но и распутная жизнь вряд ли к чему-то хорошему приведет.

– Распутная жизнь, как ты говоришь, приведет хоть к чему-то. Понимаешь? Либо вверх, либо вниз. Так или иначе куда-то.

Саня, как бы то ни выглядело со стороны, на самом деле очень любила свою подругу. И всякий раз, когда ее несмолкаемая гордыня преподносила ментальное препятствие фундаментальным основам разума Евы, Саня толкала подругу вперед, но никак не назад. Она действительно старалась как лучше. Во всяком случае, мой опыт работы с людьми подсказывал вот такие выводы.

– А знаете, что было самое обидное? Этой ночью, – задумалась Ева, как бы призывая подруг к тому же. – Когда Фрэнк проснулся, он ведь даже не знал, кто с ним в постели. Он назвал меня другим именем. Я притворилась, будто сплю. И слушала его. Это было очень обидно. И, чтобы хоть как-то выкрутиться, я назвала его Янушем.

– Мда уж. Весомый аргумент. Таким аргументом и череп сломать можно. Теперь я с тобой согласна, – поддержала Ната, – Фрэнк, как и многие, если не все, изменник. Просто забудь эту ночь.

– Нет, девки. В нем что-то есть, – вдруг нежданно сболтнула Ева, на что Саня закатила глаза и, раздувая щеки, громко выдохнула. – Знаете, я должна его нарисовать. Повешу его прям здесь. Формат сорок на шестьдесят.

– Ты здорово придумала: повесить, как убить, – ляпнула Ната.

– Нет. Просто повесить. Так или иначе, он теперь в моей памяти. Теперь он часть моей неуничтожаемой истории.

– Ага, а холст пропитай табаком, алкоголем и сексом. Особенно табаком. Пойди уже помойся, – не прекращала язвить Саня.

– А что это за сумка? От нее, по-моему, сильнее всего разит. – спросила Ната, указав на старый обшарканный рюкзак, валявшийся у спальной двери. Совсем недалеко от трех подруг.

– Даже не знаю. Меня Вархуил подвозил. Сказал, я была с вещами той ночью, когда Фрэнк меня подобрал. Даже представить не могу, что такого особенного я хотела вытворить. Сбежать из дому? Глупости.

Ева подобралась к рюкзаку, осмотрела его, пару-тройку раз съежила нос от неприятного запаха и расчехлила. Внутри рюкзака оказался розовый халат. Точно такой, как у самой Евы. Идентичный. Отличный разве что по размеру и запаху. Кроме халата в рюкзаке не оставалось ничего.

Сюжет моей жизни всегда преподносил мне различного рода сюрпризы и, признаться, Фрэнк и Ева были далеко не первыми, с кем мне пришлось попотеть. Влюбить друг в друга парня и девушку – давно стало шаблонным способом избавить тех от бессмысленной растраты жизненных лет. Стоит вспомнить Конни и Клайва, которых я удачно влюбил. Правда, те всё равно не дожили даже до тридцати, но на то были адекватные причины. Они прожили счастливые несколько лет. Сюда же хотелось бы вспомнить Майлза и Ханну, которых я познакомил. Они были летчиками, и это был идеальный пример моей грамотной работы. Не скажу, что не обошлось без исполнения их желаний, но всё же их было не так много, как поступают другие.

К чему я всё это говорю? К тому, что рано или поздно одни всепокорные слуги (теперь будем называть нас манустратами) начинают завидовать другим. У одних что-то получается – у других что-то нет. А так как весь смысл нашей жизни заключается в заботе о людях (манустрации), то некоторые из нас готовы положить свою голову (то есть жизнь), лишь бы получить достойное задание и похвастаться перед начальством, собирая похвальные статусные жетоны себе в копилку. А так как моя отчетность о Фрэнке и Еве действительно вызывала интерес среди коллег дивизиона, мне впервые за все годы работы пришлось столкнуться с наглым исполнением обязанностей – кто-то решил спихнуть меня с задания и стать на мое место.

Это было так: в тот же день, когда я отвез Еву домой, мне в квартиру позвонили из дивизиона и сказали, что в связи с особой сложностью задания ко мне прицепят двух ассистентов службы, которые будут меня контролировать. Такое делается очень редко и зачастую после чьей-то жалобы, которая остается анонимной. И тут я понял, что меня хотят сдвинуть. Встречу с ассистентами службы назначили на семь часов вечера. Отказываться было нельзя.

– Один из ваших коллег, уважаемый мистер Бенкендорф, пожаловался на то, что дело, за которое вы взялись, не может быть выполнено вами, не превысив допустимо возможные ресурсы, коими вы не располагаете. То есть, дивизиону придется затратить на вас и ваше задание больше средств, чем положено. Предположительно, в три раза. К тому же, господин аноним находит ваши знания и опыт недостаточным, чтобы выполнить задание как таковое.

Передо мной в сумерках многолюдной улицы стояло два ухоженных ассистента службы. Они были в костюмах-тройках: один черный в мелкую вертикальную полоску с шелковым блеском, другой серый с металлическим отливом. Первый, судя по всему, был выше статусом, поэтому вел со мной диалог в то время, как другой стоял молча, придерживая одной рукой вторую в области паха. Оба были железно уверенными в себе: за одного говорил строгий голос, а за другого суровый и взыскательный вид.

– Вероятно, уважаемый господин аноним не догадывается о широте моих намерений, – ответил я, – ведь помимо того, что я сам создал это задание, я готов так же сам понести за него расходы. Нынешнее дело я намерен закончить единолично, без чьей-либо помощи и тем более замещения.

– В таком случае, мистер Бенкендорф, вы должны будете переписать рапорт, в котором четко изложите свою позицию. Но это позднее. Ведь второй проблемой, которую, между прочим, поддержало несколько коллег господина анонима, является тот факт, что мисс Ева Форрестер-Скребецкая не заслуживает тех мучений, которыми вы ее испытываете. Господин аноним полагает, что, пытаясь сделать мисс Форестер-Скребецкую счастливой, вы, напротив, придаете ее жесточайшим пыткам. А это невозможно. Либо вы пересмотрите план ваших действий в отношение психически больной потенциальной парочки, либо откажетесь от задания, мистер Бенкендорф. И помните, мы любим людей – мы любим всех их.

– Вынужден с вами согласиться, уважаемые господа ассистенты службы. Я так заигрался с исполнением задания, что мой креатив на какой-то момент стал выше правил нашего кодекса. Я незамедлительно приму меры, чтобы исправить всё, что наделал.

– Ближайшие несколько дней мы пробудем в Цайтгарденбурге. Приносим свои извинения за доставленный дискомфорт, мистер Бенкендорф, но такова наша работа. Придется немного последить за вашей деятельностью, чтобы предоставить начальству объективный отчет.

– Мне нечего скрывать от вас, уважаемые господа ассистенты службы, – улыбнулся я, отступая назад к месту, где припаркован мой автомобиль.

– Удачной службы, мистер Бенкендорф. И помните – мы любим людей, – подмигнул тот.

Ассистенты развернулись и скрылись в толпе прохожих. Я же сел в машину и быстро поехал к Фрэнку – шестое чувство подсказывало особую нужду, которую проявлял парень. Главное, чтобы он не загадывал желаний. Ведь негожая статистика, которая может получиться, послужит еще одним фактом, по которому придется закрыть мое задание.

– Входи, – пригласил Фрэнк, стоя в распахнутых дверях. На нем был салатовый халат с пёсиком Скрэппи.

– Милый халат, – заметил я не без сарказма.

– Не обращай внимания. Сам знаю, что грязный. Давно пора постирать.

– Что вы хотели, Фрэнк? Не думаю, что мне пришлось ехать сюда лишь для того, чтобы полюбоваться вашим халатом.

– Ах да, – очнулся он. По глазам и нелепым движениям уже было ясно, что парень успел подвыпить. – Я хотел поговорить о прошедшей ночи. Что это было? Как такое случилось?

– Фрэнк, это лишь страстная ночь. Неужели вы тоже начнете ныть, как ваша случайная спутница?

– Она ныла?

– Это образный глагол. Просто, по дороге, когда я подвозил мисс Форрестер-Скребецкую, она то и дело прерывисто вздыхала и потирала сопливый нос. Более чем уверен, сейчас она сидит в квартире и плачет, убиваясь рисованием и задушевными мелодиями. А душа у нее сейчас в печали. Вот так.

– Вообще, я хотел поговорить немного о другом, – перебил Фрэнк, прожигая тем самым взглядом (вспомните, у него их два).

– О чем же? – спросил я, ожидая услышать что-то такое, что, в общем-то, слышать бы не хотел.

– Ты жулик, который никак не научится лгать, – улыбался Фрэнк. – Сукин бездарный сын, – сюда же добавил он.

– С чего такие выводы, Фрэнк?

– Между мной и Евой ничего не было. Я прав? – Парень достал сигарету из пачки и закурил.

– Было. Соитие было таким же, каким было ваше настроение на протяжении всего процесса. Вы оба достигли высшей точки наслаждения.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Фрэнк, – ты всерьез думаешь, что я поверю тебе?

– Почему нет?

– Потому что утром из-за телевизора ты вытащил не моего гандошу. Съел? – Фрэнк зажал сигарету между зубами, хлопнул в ладоши и начал пританцовывать.

– Откуда столько уверенности? И, вообще, разве плохо с кем-то переспать? Вы так радуетесь, уважаемый, будто переспать с кем-то – то же, что и преступить закон. Вы, вообще, с этой планеты? – заметался я.

– «Чтобы девушка галдела, надевайте презик белый. Презервативы „Белый“ – эту ночь вы запомните надолго», – процитировал рекламный слоган Фрэнк. – Гандоша не мой был. Последние два месяца я приверженец марки, хе-хе.

– Так она со своими была.

– Ева?! Нет, не могла. К тому же я не доверяю другим.

– Не могла? Ошибаетесь, Фрэнк. Эта девушка не такая как все. Впрочем, и вы не из простого люда. Было бы здорово чаще видеть вас вместе.

– Самое интересное, Вархуил, я очень хотел бы, чтобы то, что между нами якобы было, было по-настоящему. Сейчас эту голову, – указывает пальцем себе в висок, – заселили сотни мыслей, противоречащих себе. Там такой бардак. И все они крутятся вокруг одной – мне нужна Ева. То, что между нами было или… могло быть, раз уж на то пошло, видимо, как-то задело меня. Что это, Вархуил? Такое чувство… последний раз я испытывал его еще в школе, когда очень любил одноклассницу. Но сейчас это не любовь. Тут что-то другое.

– А вдруг любовь? Откуда вам знать?

– Да, понимаю, я бездушный мудак, и мне не знать, что такое любить по-настоящему. Но, черт возьми, я хочу ее. Хочу Еву. Наверное, как если бы был стервятником, хотел найти падаль.

– Ужасное сравнение, – заметил я.

– Черт, да, ужасное. Говорю же, меня разрывает. Надо еще выпить и поспать.

– Не спешите, – остановил я. – Пока в вашей голове барахтаются эти мысли, ловите их. Завтра может быть сложнее. В нетрезвую голову иногда приходят гении – главное, помнить, кого приглашал – сохраняй гостевой список.

– К черту, – отказался Фрэнк и собрался было уходить.

– Я раскрою правду прошедшей ночи. Обещаю быть честным. Только вы, Фрэнк, должны напрячься и раскрыться в мыслях. Опишите свое отношение к Еве. Как вы ее видите, Фрэнк?

– Я никак не могу забыть тот утренний взгляд. Как она смотрела на меня. Она была так спокойна и безмятежна внешне и горела внутри. Она не отводила глаз от меня. Даже когда я протянул руку к ее лицу. Она даже не шелохнулась. Она какая-то нереальная. Будто я сам выдумал ее, написал в одном из рассказов, а она вылезла из строк и забрала мое сердце. Я будто коснулся чего-то сверхъестественного, – мы быстро переглянулись, и Фрэнк продолжил, – будто знал, что, если коснусь, больше не смогу забыть эту мягкую щеку.

– Продолжайте говорить, Фрэнк. Продолжайте.

– Она прекрасное безумие. Я вижу прекрасное в безумном. Но не вижу безумного в прекрасном.

– Наш художник наконец-то влюблен. И это единственная глупость, которую я позволю вам сделать, Фрэнк (ох, как же я лгал, как же я врал…).

– Так что там с нашей ночью? У нас что-то было?

– Ничего. Вы разделись и уснули.

Полночь. Уже пятый час девушка без нижнего белья, окутанная в розовый халат, принадлежавший не себе, выводила тонкие линии мужского торса, лица и руки, закинутой за голову – той картины, которую она запоминала тем утром, пристально разглядывая нашего героя. Теперь, когда в памяти было достаточно информации, она готова была в точности воспроизвести каждую увиденную деталь на полотне холста. А чтобы прибавить изображению и процессу чувственность, девушка курила сигареты Фрэнка, найденные в глубоком кармане его розового халата. Каждой затяжкой и выдохом ядовитого дыма Ева напускала этот запах в свою комнату, тем самым пропитывая холст и некоторые вещи. Ева была погружена в процесс вся и полностью. Она не будет есть и спать еще четырнадцать часов: всю ночь, всё утро и даже ленч. И только потом свалится в постель и поспит. И ведь она действительно прекрасна. Как удачно выразился Фрэнк, прекрасное безумие.