Текст книги "Бенкендорф любит всех нас"

– Фрэнк, вы забавный, – из моего рта вырвался уморительный смех. – Я не собираюсь вас грабить.

– Ох, давай без этих ласк; считай, я уже потёк, – скривился он, всерьез рассуждая об ограблении. – Кстати, телевизор хороший. Если поставить повыше, покажет девять каналов. На одном из них точно транслируют мультик про пёсика Скрэппи.

– Стоп! – прекратил я эту пустую беседу. – Забудьте про ограбление. Никто ничего не похитит. Я лишь должен объяснить вам некоторые вещи.

– Я ж шучу, – оперся о столик Фрэнк. – Ведь всё равно мне вот-вот наступит двадцать, и я заживу, как следует.

– Вот об этом я и хотел поговорить, Фрэнк. Пред вам всепокорнейший слуга, раб чужих желаний, хранитель выторгованного времени Вархуил Бенкендорф.

– Почему не звенит будильник? Кульминация же. Сейчас сон должен закончиться, а я проснуться в холодном поту.

– Нет, Фрэнк. Это реальность.

– Так ты хочешь проинструктировать меня, показать мастер-класс в торговле или просто принес подарок в виде исполнения желания на безвозмездной основе?

– Нет. Я пришел, чтобы сказать вам, что не стоит чрезмерно пользоваться моими возможностями.

– Так и знал, что у дьявола ленивая жопа.

– Это, вообще-то, было обидно.

– Прости, ты же знаешь, как я тебя люблю.

– В чем подвох?

– Хочу колымагу. Мне колымагу – тебе год моей жизни.

Еще когда только оказался в коридоре, я заметил страстный взгляд Фрэнка. Он забавно чередовался, сменяясь пустым взором в ноль эмоций, гармонирующий с полетами в облаках. Страстный взгляд всегда выдавался прямым контактом глаза в глаза и сопровождался поливом эгоистичных и язвенных шуток, которые лишь в конце понимались как безобидные. Ведь Фрэнк сам по себе был добрым человеком. А причина его комичного поведения – некий способ отыграться за что-то из прошлого. За что? – это нам еще предстоит узнать.

– Нет-нет-нет, Фрэнк. Я здесь как раз за тем, чтобы уберечь вас от всей этой бессмыслицы.

– Колымага – это не бессмыслица. Вряд ли тебе бы понравилось изо дня в день колесить на автобусе, нюхая подмышки потных кочегаров. Я это уже отжил.

– Ну, хорошо, допустим. Вы, Фрэнк, заимели машину. Она достанется вам пустопорожним трудом. Почувствуете простоту, и в вас заиграет охота легкой добычи. Понимаете? Вы станете вызывать меня снова и снова, пока не упечетесь под крышку гроба.

– Чего ж тут непонятного? – представил он, обыгрывая руками какие-то невидимые сцены. – Хочу жить, хочу эту сраную колымагу и хочу потратить годик жизни. Всего-то. Мне больше ничего и не нужно.

– Вы неисправимы, Фрэнк. Впрочем, если у вас уверенная позиция, то я вас поддержу.

Произнося эти слова, в моей голове уже крутился козырь, который я, так или иначе, всё равно бы использовал.

– Сегодня был у прекрасной девушки, – начал я. – Она тоже моя клиентка. Ей вот-вот наступит двадцать. Ну, вы ее знаете, Фрэнк. Ее имя Ева.

– Да, этим вечером познакомился с ней на мосту. Милая мордашка.

– Она мне много о вас рассказывала. Вы ей явно понравились.

– Ей понравилась моя внешность – она еще не знает, какое ужасное чудовище обитает внутри меня. Ох, порой я и сам боюсь туда заглядывать.

– Я серьезно, Фрэнк. Она рассталась с парнем и ей, как никогда, нужна поддержка твердого плеча. Позвоните ей завтра. Лучше прямо с работы. Ева Форрестер-Скребецкая. Найдете номер в справочнике.

– Мы договорились встретиться с ней завтра. Зачем звонить?

– Глупец. Ей понравится этот жест. Просто позвоните.

Фрэнк и Ева. Я сидел в автомобиле, припаркованном на набережной левой части Цайтгарденбурга, и, омываемый непрекращающимся дождем, думал об этой сложной характерами парочке. Капли с шумом врезались в крышу и лобовое стекло, точно характеризуя те мысли, что, равно как капли, лили прямо в чашу моей черепушки, не давая расслабить ягодиц и уехать из города.

Из всех двадцати семи человек только эти двое не дали мне поставить галочки в список тех, кого мне удалось вразумить. И, знаете, мне это понравилось. Меня обдало навязчивое желание помочь этим людям. Желание держало меня за шею, не давая проглотить этот ком глупости. Казалось, я должен незамедлительно сообщить в бюро, что остаюсь в Цайтгарденбурге, и спешно снять квартиру. В какой-то момент я еще сомневался в этом, но, когда подумал о награде, присуждаемой за особые позитивные манипуляции над людьми, в очередной раз задумался и проникся. Той ночью я больше не мог отвязаться от Фрэнка и Евы. Если поначалу я лишь задал вектор для их обоюдного спасения, то теперь мне хотелось взяться за их судьбу от и до.

Да, для тех, кто не сразу догадался. Это я свел Фрэнка и Еву вместе. Они должны были встретиться на том мосту, и я этому непосредственно посодействовал. Зачем? – спросите вы. Лишь затем, чтобы помочь пьянице и брошенной бедняжке. Исходя из досье, мне казалось, что эта встреча перевернет жизнь обоих, переплетя пальцы их рук в вечерние гуляния, а затем в долгую счастливую жизнь. И когда дело уже было сделано, когда я познакомился с ними поближе, вдруг понял, что два сосуда, именуемых Фрэнком и Евой, давно заполнены всякой шершавой чепухой, выковыривать которую придется долго и нудно, если вообще выковыряешь. Тут-то я и вошел во вкус. Не хочу сказать, что получал от этого удовольствие, но под ложечкой всё равно что-то свербело, образовывая осадок в виде двух несчастных душ. Тогда-то я и решил, что не уеду из города, пока не закончу с этими недоумками. Сделаю всё, чтобы они были вместе и прожили счастливую жизнь. Потому что любил их, как не любил никого другого.

Если бы не скука оставшихся тридцати свободных минут, выпавших после ленча, вероятно, Фрэнк так и не взялся бы за справочник и не позвонил бы Еве. Возможно, без моих усилий они забыли бы друг о друге уже на следующий день, и история закончилась бы, не успев толком и начаться. Однако Фрэнк в свойственной ему манере заполонять время всякими незаурядными поступками снял трубку стационарного офисного телефона и набрал соответствующий номер. Услышав усталое и полусонное алло, он, притаившись от глаз директорского дозора, заговорил:

– Узнаете голос старого козла?

– Старого? Нет. Молодого козла узнаю, – послышалось спустя несколько секунд задумчивости.

– Я вчера долго не мог уснуть, – начал вспоминать Фрэнк, водя шариковой ручкой по чистым листам офсетной бумаги, – а потом посреди ночи к моему порогу прибился какой-то попугай: представляешь, уговорил меня позвонить Еве.

Девушка закатила вверх глаза, сделав недоуменную физиономию, мол, нашел, чем оправдать звонок, тупица, и ответила:

– Он знал только имя? Фамилию не сказал? В Цайтгарденбурге столько Ев, хоть сачком как бабочек лови.

Оба собеседника понимали, что, чтобы избавиться от партнера, нужно показаться как можно более черствым и грубым, выразиться с худшей стороны и при этом остаться альфой в противостоянии двух полов. Ева, если смотреть поверхностно, не хотела огорчать парня, проявившего симпатию, как ей наговорил ваш всепокорнейший слуга. Она ссылалась на то, что не разобралась еще со своим бывшим и оставшимися после него следами в памяти. А Фрэнк по своей натуре просто не хотел никому нравиться, потому что его пучило от отношений. Задачей обоих было отшить друг друга и при этом запомниться фонтаном экспрессивной харизмы, дав понять, что они из состоявшихся людей. Мол, никому из них не требуется сторонняя помощь, и они всегда смотрят на вещи сверху вниз. Честно, наблюдать эту игру было весьма забавно.

– Собственно, почему звоню? – продолжал Фрэнк. – Хочу узнать, не забыли ли вы о сегодняшней встрече? Те же попугаи говорят, у всех Ев пуля в голове.

– Да, верно говорят. Только пуля сквозная, – смотрит на картину, которую когда-то нарисовала, где на белом фоне разбрызгана красная краска, имитирующая кровь, – как говорится, навылет, – дополнила она.

Фрэнк нисколько не понял ее юмора, но почувствовал, что оба собеседника сидят в окопах. Как он, так и она. Никто не хотел сдаваться, выговорившись о своих чувствах, которых на самом деле не было, и никто не хотел идти в открытый штурм, желая закончить диалог полным доминированием. Оба хотели красиво уйти, но понимали, что этого не сделать без вечерней встречи.

– Поначалу вы мне показались милой и застенчивой особой, – заметил Фрэнк.

– Всё верно, – подтвердила она, – я милая и застенчивая.

– Коварная в душе… – добавил он.

– Нет, – ответила она, в долю задумчивости растягивая первую согласную. Это тоже окажется ее частой фишкой.

– Так что по поводу вечера? – спросил Фрэнк.

– Всё с точностью, как и вчера, – ответила Ева.

– Только не ветер и не дождь, – сказал он, понимая естественное значение этих слов.

– Только не ветер и не дождь, – повторила она, в своем уме рисуя муссон эмоций и соленые слезы.

Осенние вечера, тем более близкие к полуночи, уже как пару недель заставляли надевать теплую одежду. Дело близилось к ранней зиме, что в Цайтгарденбурге было делом обыденным, но только не для меня. Я, как и вчера, устроился на левом берегу и, как в кино под открытым небом, наблюдал за вдалеке стоявшей парочкой, чтобы та не натворила ляпов в режиссируемый мною фильм. В тот день вехи Фрэнка и Евы, по моему хитрому замыслу, должны были соприкоснуться и склеиться как раскаленная смола. Но, естественно, всё шло не так.

– Вам очень идет эта пелерина, – подметил Фрэнк, незаметно подступив к девушке, что стояла на месте привычного для нее участка бордюра.

– Благодарю, – отозвалась она, не поворачиваясь лицом, в уме проклиная саму себя за то, что шаль не сыграла предписанной роли: Ева думала, что неопрятность отпугнет парня, однако тот, словно моль, прицепился к ней и даже нашел в этом что-то вкусное.

– Давно стоите здесь?

– С четверть часа. Могли бы и догадаться, Фрэнк, что я приду намного раньше.

– Четверть часа это не так много, чтобы строить козни. Я пунктуален, милочка.

– Милочка? – переспросила она, воспрепятствовав непонравившемуся мимолетному прозвищу.

– Душечка пошло бы вам гораздо больше, но где-то в моих устах вертится слово, характеризующее вашу неопрятность.

– И что же это за слово? – выронила вопрос она, придерживаясь исходного положения: не поворачиваясь к Фрэнку лицом, стоявшему в тот момент в полуметре от ее спины.

– Пышечка, – быстро и коротко обозначил он.

– Что? – яростью воспылала она, крутнувшись так неожиданно, что парень дернулся и немного отступил. – Пышечка? Не смейте звать меня пышечкой.

В какой-то момент внимательный читатель может подумать, что возбужденность Евы на слово из семи букв может быть вызвано каким-то отношением к ее бывшему парню. Но нет. Девушка на самом деле ненавидела и становилась в вилы, когда кто-то затрагивал ее внешность, восполняя стройность красивого тела устными килограммами женского счастья. Она любила конфеты и всякий раз, когда брала в рот эту сладость, убивала себя мыслями о скором ожирении, что, в конечном счете, приводило к убиению не себя, а тех, кто ей об этом напоминал. А вот комплекс полноты, раз уж мы вспомнили о ее бывшем, вероятно, как раз-таки был его рук делом.

– Да ладно вам, это же милое прозвище, – улыбался Фрэнк. – Другое дело, если бы я называл вас поросеночком.

– Это уже в край, Фрэнк. – Ева что-то задумала и даже потеряла скромность, уставившись глаза в глаза, как свирепый хищник в противостоянии.

– Только без глупостей, я же любя, вы это прекрасно понимаете. – Контраст льда и пламени царил в тот момент на мосту, выдаваясь раззадоренным пикантным оскалом Фрэнка и лукавым острым взглядом Евы.

– Всякий раз, когда будет проезжать желтая машина, я буду вас ударять, Фрэнк, – предупредила она, расслабляясь и принимаясь к устоявшейся у бордюра позе.

– В полночь мне ничего не грозит, – якобы невзначай произнес он и встал рядом с Евой, как это же он сделал сутки назад.

Знаете, как мне показалось, неплохое начало. Не зачатки обоюдных чувств, но уже что-то. Хоть какая-то предрасположенность. Да, именно этой страсти и нужно было добиваться, когда между людьми ничего не искрит. Если всё пойдет в том же темпе, я оголю их провода и зажгу в замыкании. Это будет красочное начало резко обострившихся чувств.

– Я склонна к суициду, – вырвалось из уст Евы после небольшого промежуточного молчания.

Фрэнк немного дернулся в душе, считая ее слова позывами, мол, если с тобой ничего не получится, я покончу с жизнью, и стал искать в себе ответные меры.

– Знаете, я тоже должен кое-что вам сказать, – растягивал он, почесывая у виска. – Заядлый алкоголик… Я – заядлый алкоголик…

Ева недоумевала полученной информации, не понимая, как это связано с попытками понравиться ей. Она мотнула головой и продолжила:

– Хочу проколоть себе нос и перекрасить волосы в голубой.

– Не забудьте отправить мне фото.

– «Да что ж такое? Отстань ты уже» – думала она, и опрокинула следующее ведро с фальшью:

– У меня сердечный порок.

– Понял, теперь никаких пышечек, – усмехнулся он, скривив лицо от непонимания смысла получаемых знаний и зачем-то положив свою руку на руку девушки, прикрыв ладонью ее белую от холода кисть.

Та, недолго думая, осторожно вынула руку из-под него и тяжело, в поисках угодных слов, добавила:

– И вообще… я… бесплодна. Да. Не могу иметь детей. Вот.

– Зачем вы мне всё это рассказываете? – спросил Фрэнк, не понимая истинных причин и стараясь быть непривычно вежливым и отзывчивым к проблемам.

– Чтобы вы знали. Мало ли. Чтобы в будущем не было сюрпризов.

А мне их непонимание друг друга было как раз на руку. Всё должно идти своим чередом, не спеша, чтобы Фрэнк и Ева хотя бы привыкли к тому, что они друзья и теперь неразлучны. Вот и пусть страдают и томятся, спускаясь по шатким сходням в устье взаимных чувств.

– Я вас скоро ударю, – вопреки нависшей тишине вставила Ева.

– Смелее, – отозвался Фрэнк, подставляя плечо. – Только с чего бы это? Вокруг ни одной желтой машины. Скажу больше, машин вообще нет.

Ева встрепенулась, вспорхнула и, будто оса, ладонью ужалила в плечо.

– На левом берегу стоит какая-то машина. Присмотритесь.

Фрэнк повернул голову и действительно обнаружил там автомобиль. В общем-то, мой автомобиль.

– Но она не желтая, – заметил он.

– Желтая, – сказала Ева, вновь ударив по плечу.

– Она черная, присмотрись, – уверял Фрэнк, не понимая, что девушка лишь играет с ним.

– Желтая, – вновь тявкнула она, улыбнувшись и шлепнув его. А затем, когда Фрэнк замолчал, Ева как-то, сама того не ожидая, как будто вовсе не она, дала парню сильнейшую пощечину.

– А это за что? – схватился за челюсть он, отпрыгнув назад.

– Боже, прости-прости-прости, не знаю, что на меня нашло, – извинялась она и отчего-то смеялась.

– Это не лучший способ выражать симпатию, – напомнил он, поглаживая покрасневший участок кожи на лице, а затем подхватывая улыбку.

Через полчаса Фрэнк и Ева разошлись. На следующий день, после сна, у каждого из них должно будет случиться незабываемое событие, радикально меняющее возможности, предоставляемые той самой штучкой под названием жизнь. Им стукнет по двадцать. Храни их Вархуил от глупых желаний.

Глава 2

Хорошо проведенный день рождения – это тот день, который ты не вспомнишь, как и момент своего рождения. Именно так пройдет восьмое октября Фрэнка и Евы. Отмечая его порознь, они умудрятся влипнуть в интереснейшие приключения, что выльются ярким солнцем и дождевыми осадками, плодотворно (на руку мне) влияющими на почву их отношений. Конечно, не без моего труда, но всё же.

Ева, как Дионис среди менад, отмечала свой праздник с тремя подругами. Поначалу это должно было выглядеть, как скромные посиделки у нее в квартире. В целом, так и вышло, пока кому-то не показалось, что алкоголя на столе маловато, мол, не гармонирует среди обилия вкусностей.

А вот день рождения Фрэнка мало чем отличался от его привычных выходных. Как обычно, это был бар в элитной части Цайтгарденбурга (правой части), – единственный в своем роде построенный исключительно для людей с левого берега, то есть, как считалось, для бедняков. «Алкогольная Аллилуйя» – так он назывался.

– Почему ты не попробуешь вернуться к нему? – спросила Саня, поблескивая глазами, налитыми алкогольной жижей. Уже который час она не отпускала свой недопитый стакан, в котором барахтался коктейль, сделанный по ее собственному рецепту: она добавляла больше спиртного, чтобы казалось, что пьет больше остальных. На самом же деле Саня растягивала стакан на целый час и думала, что никто не догадывается об ее хитростях. Впрочем, даже эти дозы выносили ее так быстро, что, стало быть, высокомерие девушки выплескивалось выше космоса. И пусть коктейль был неприятен на вкус, Санина гордость в виде приподнятого кверху носа заставляла глотать эту гадость снова и снова.

– Потому что всё в прошлом, – ответила Ева.

– Тогда почему ты всё время говоришь о нем? Тебе не надоело?

– Всё в прошлом, а прошлое во мне.

Ева и Саня могли спорить бесконечно: первая была изрядно принципиальной, а вторая неистово гордой. Они были двумя лучшими подругами (во всяком случае, друг другу они говорили именно так), которые спали под одним одеялом истины и постоянно тянули его – одна на себя, другая на себя. Каждый был по-своему прав, хоть и по-людски глуп. Но ведь если бы не людская глупость, у любвеобильного дьявола не было бы работы. Как же я люблю людей.

– Весь этот зной стал внутри тебя одним большим комом, Ева, – вторглась начитанная подруга, администратор местной публичной читальни. Ната так забавно не выговаривала букву «р», что иной раз ее невозможно было не послушать. – Всё остается в тебе, Ева. Ты просто стала слабой.

– Слабой? Нет, не думаю.

– Так выплюнь этот ком, дура, – вновь примчала Саня, – начни жить.

– По-твоему, я не живу?

– Живешь, – задумалась Ната, – только живешь вверх тормашками. Посмотри вниз, увидишь потолок.

– Ах ты, сучка, – жеманно и шутливо скривилась Ева. – Я тебя всегда поддерживала, а ты меня оскорбляешь.

– Так я серьезно, Ева. Ты уже затвердела, как бетон – стань возле шкафа, будешь еще одной стенкой.

– Ну, я тебе припомню, – продолжала Ева, остужая собравшуюся вокруг нее свору помощью кипящих подруг.

– Тебе мужик нужен, – никак не останавливалась набравшая ход Саня. – Тебе просто нужен новый парень, – твердила она, до последнего желая стать единственной правой в компании.

– Сама-то давно с парнем была? А?

– Мне они пока что ни к чему. Мы сейчас о тебе говорим.

– Ты неисправима. Я скоро прикончу твою гордыню – вырежу ее ножом.

– Тебе серьезно нужен парень. Ты же из квартиры никуда не выходишь. Сидишь целыми днями и рисуешь картины.

– Мне это нравится. Всё, отстаньте. – Ева привстала, отошла к окну и начала что-то разглядывать в разряжаемой фонарями безлюдной уличной темноте. Наверное, рыскала доколе знакомое чувство одиночества, которым питалась перед тем, как измалевать очередной холст. Вероятно, это ее успокаивало.

Стоя у окна, иной раз она прислушивалась к шепотам у стола и, местами накручивая себе, копила негатив, который вот-вот собиралась извергнуть.

– Все они одинаковые, – начала Ева, причитая из знакомой нам позы: лицом к окну – спиной к гостям. Руки ее были сложены перед грудью, а навал мыслей на языке. – Каждый парень по натуре своей изменник, – говорила она. – Любовь бывает только в сказках. Неужели вы этого не понимаете, девки? Они бегают за каждой юбкой.

– Ты так говоришь, будто сама была каждой юбкой, Ева. Хватит, – настояла Ната. – Нагородила себе всякой чепухи, как камышей перед болотом. Зайди в трясину, не найдут.

– Отстань. Нам расходиться не пора? Четвертый час. Я устала.

– Слабая ты, – гордыней внесла свою лепту Саня, на самом деле на радостях привставая с мягкого кресла. – Пошли, Ната. А ты, Ева, не глупи. Парень тебе нужен. Парень!

– Ната! Забирай Саню! Не отстанет же! – отмахивалась Ева.

Вскоре все разошлись. Героиня еще некоторое время стояла у окна, о чем-то размышляя. Вероятно, она успела подумать обо всем, но я точно уверен, она не представляла того, что с ней случится чуть далее.

Алкогольная Аллилуйя, как всегда, шумела и гудела не без бранных эпитетов: в одной части скакали дикие пляски ирландских мотивов, в другой назревала потасовка, которая пока только раздувалась двумя напившимися разжигателями и гасилась их друзьями-пожарниками, а в третьей, именуемой барной стойкой, засыпали невольно передозированные гости, сидевшие попарно, где один, более живучий, не давал уснуть второму. Фрэнк и Санни были как раз теми самыми ратниками, среди которых роль не дающего упасть полководца играл не наш герой.

– Нет, ну ты скажи, уважаешь меня? – который раз спрашивал Санни, проводя пальцами по зачесанным назад набриолиненным волосам. Итальянец с трудом сдерживал себя, чтобы не отключиться, и сквозь начавшуюся икоту ворчал и будил своего соседа.

– Я всегда был взаимным, ты же знаешь, – ответил Фрэнк.

– Тогда дай мне совет, журналюга, как мне быть: остаться с женой или уйти к любимой? Понимаешь, я так больше не могу. Она меня ненавидит – я ее ненавижу. Нас только сынишка мой и сдерживает.

– Останься с женой, – ответил Фрэнк, толком не осознавая своего решения, так как на закрытых веках уже проецировался какой-то сон.

– Фрэнк, да я с радостью останусь. Да вот только как мне с ней быть? Другой раз мне кажется, она убьет меня ночью, и я не проснусь. Лилит знает обо всех моих изменах.

– Убьет – значит, любит. Мол, не достался ей – не доставайся же никому.

– Фрэнк, я жить хочу. Понимаешь меня? Да и сынишке не понравится навещать меня на старом кладбище, а мать свою в тюрьме.

– Тогда уходи. Иди к любимой, – изменил свое решение Фрэнк, летая где-то там в облаках в спутничестве множества прекрасных нимф.

– Но что подумают люди? – озадачился и схватился за голову Санни.

– Если люди начнут думать, – ненадолго оживился Фрэнк, замочив скорбное лицо, – я стану за них бескрайне рад.

– Вот что я делаю не так? Хоть вешайся. Откуда вообще взялась моя любимая?

– Да-да, давай, вини ее во всех своих грехах.

– Отставь сарказмы, Фрэнк. Мне плохо. Я серьезно.

– Если ты был таким же серьезным, когда давал клятву в алтаре, оставайся с женой.

– Ох, Фрэнк, я был серьезен. Я, мои намерения, Лилит, сынишка, сидевший на тот момент в ее животе – всё это было серьезно и по-настоящему.

– Тогда просто останься с женой и мучайся до конца своих дней, – подытожил наш герой, уже почти уснув: его голова вот-вот должна была скатиться с опоры в виде руки и упасть на стойку.

– Моя любимая меня совратила. Я не мог удержаться, Фрэнк…

– Потом совратила опять, потом опять, и так сотню раз? Ты грешник, Санни.

– А что мне оставалось? Я люблю ее!

– Ты давал обещание, Санни. Обещание – самое святое. Дал обещание, держи его. Не нарушай. Ты же мужчина! У мужчины всегда должны быть четкие регламентированные правила, сотворенные обещаниями. Мужчина всегда должен быть тверд. Понимаешь? Ты должен был быть ходячей эрекцией, Санни!

– Теперь-то поздно, Фрэнк. Я разрушен.

– Ты – нет. Жизнь твоя – вот, что разрушено.

– Не понял, – тряхнул головой Санни.

– Честно, сам не понял. Чушь какую-то смолол.

Фрэнк ненароком провел глазами по часам и встрепенулся. Четвертый час. Пора домой – высыпаться.

Таксист, коим пришлось побывать мне, последние пятьдесят минут поддерживал беспрерывную зрительную связь: держал на мушке своих глаз Фрэнка и его алко-компанию, чтобы никто из них не разрушил задуманные гениальные планы. Он был готов лично вывести из строя каждого, кто мог свести Фрэнка с дистанции, которая должна была привести парня прямиком в автомобиль. Таксист ждал. Объект наблюдения поднял пятую точку и шаткими шагами побрел к выходу. Время действовать.

Человек в песчаного цвета свитере (опять же я) поправил круглые солнцезащитные очки, приспустил картуз, наивно полагая, что пьяный Фрэнк в состоянии распознать его личность, и, опережая нашего героя, снося встречную полосу нетрезвых танцоров, направился к автомобилю.

– Такси! – закричал я, как только показалось зыбкое тело, вывалившееся из бара. Но так как ни Фрэнк, ни Санни не услышали мой пригласительный позыв, я сделал пару скачкообразных шагов в их сторону и прокричал снова: – Такси! Недорого! Не выспаться к завтра – окажется в разы дороже!

– О! По нашу душу, – заулыбался Санни. – Знаю этого таксиста – это он познакомил меня с моей любимой. Человек-судьботворец! – воскликнул он. – Такой не только привезет домой, но и спать уложит.

– Сделает то, что я пытаюсь осуществить последние шестьдесят минут? Пока не выдаст скидочную карту, никуда не поеду.

– Довезу вас бесплатно, – встрял я. – Вы тысячные клиенты.

– Другой разговор, – икнул Фрэнк, и два тяжелых мешка погрузились на заднее сиденье желтого авто.

Где-то вдалеке хлыстали молнии, а через двадцать секунд доходил глуховатый раскат, – обычное дело в сыром и дождливом Цайтгарденбурге. Оттого здешний промозгший воздух так сильно раздражал меня – на тот момент он нервировал еще сильнее, так как мешал комбинации, воплощенной моим гением на карте маленького городишко.

– Хороший ты водила, – с заднего сиденья вякал Санни.

– Вы меня с кем-то путаете, мистер, – ответил я, ниже приспустив козырек картуза.

– Нет же. Я точно помню твой ангельский склад: плечи, шея…

– Вас куда? – спросил я, эффектно выражая свою безучастность в прошлом занудливого итальянца.

– Эх, ты… создание черти-чего… вези меня на Братский бульвар. Вспомни, как это было три года назад. Выкинь под надпиленной хвоей – оттуда сам дойду.

– Как скажете, – проворчал я и, крутя баранку рулевого колеса, помчал на Братский бульвар, а уже оттуда, сбавив ход, покатил на средний мост через безымянную реку. Скорость едва доходила до тридцати километров в час.

– Что-то должно произойти? Звездопад? – спросил Фрэнк, приметив мои частые подглядывания на запястье, где находились мои верные часы.

– Да, именно звездопад, – проговорил я, продолжая засекать время.

Конечно, ни о каком звездопаде речь не шла. Всё было, куда ярче – моя комбинация должна была сотворить вспышку ярче сотен солнц. К этому я и подводил обстоятельства, скрепленные моим наручным механизмом.

– Что ж, поглядим, – говорил он, впадая в транс сна.

– Ты-то гляди, – тревожил я, – не спи. Тебе-то и нужно глядеть. Вот уже скоро. Потерпи.

– Не проще ли ограбить меня, когда я усну? Остановишь колымагу, разденешь меня со своей шайкой и сбросишь в реку.

Ну вот как после этого не любить Фрэнка? Я его обожаю.

– Нет же, гляди в окно. Можешь считать до сорока шести. Отмеряй, как секундная стрелка.

Фрэнк начал отсчитывать вслух. Немногим это действовало, как пусть в сон (то же, что и считать овец), но парень держался и даже, как то было задумано, смотрел в окно. Мы въезжали на мост.

– Что она здесь делает? – озадачился наш герой, не досчитав пяти оставшихся секунд.

– Вы о ком? Звездопада нет – я ошибся.

– Останови, – скомандовал тот. – Это Ева. Моя знакомая. Стоит на мосту. Мерзнет.

– Воля ваша, уважаемый пассажир. Так или иначе, поездка была бесплатной.

Таксист высадил нашего героя и поспешил на набережную, в привычное место, откуда наиболее удобно наблюдать за нашей парочкой.

– Ева? В том же месте, не в то же время? Что вы тут делаете?

К счастью, – впрочем, по задумке, – оба героя были достаточно выпившими. Оставалось, чтобы их тела соприкоснулись, и произошло замыкание. Они должны ярко гореть.

– Не думала встретить вас здесь, Фрэнк. Вы как всегда появляетесь в самый неподходящий момент, – прокомментировала она и окунулась во встречный ветер, чтобы наш парень вновь оказался позади. Думаете, в этом какой-то зловещий замысел? Нет. Просто девушка крайне недоверчива к прямым взглядам.

– Что ж, было такое разок – в день моего рождения. Шел серьезнейший футбольный матч – отец разрывался от несовместимых чувств: смотреть футбол или поехать к жене и новоиспеченному сыну.

– Где же вы были раньше, Фрэнк? – спросила Ева, как только парень перемахнул через бордюр, отделявший полосы автомобильного движения от тротуара.

– Всегда был в одном и том же месте – в болоте левого Цайтгарденбурга.

– Тогда где была я?

– Отец его знает… или мать… Они ж еще живы?

– Всё, что изображено на моих полотнах, живо и будет жить.

– Хм.

– Так где была я? – вновь потребовала ответа она.

– Рисовала? – расставил руки Фрэнк, раскачиваясь вне зоны видимости девушки, слева от нее.

– Я была везде, но не там, где нужно, – ответила она.

– И где же было нужно? – прищурился он.

– Всё, отстань, – проворчала Ева ни с того ни с сего и разом скукожила прошлые мысли.

Должен заметить, как грациозно виляла из стороны в сторону обоюдная циничность: как ловко собеседники подбирали культурные конструкции, везде вставляя приятное «Вы», и как лихо простреливали выхлопы, срывающие маски и открывающие настоящие лица. И за это я тоже люблю людей. Обожаю эти людские игры.

– День рождения не задался? – сочувственно заметил Фрэнк.

– Он был не самым лучшим, – ответила Ева.

– Тебе действительно интересно, как провел свой праздник я?! – удивился парень, наиграв небольшую сценку.

– Ах да: как прошел твой день рождения?

– Он не прошел – он пробежал. Словно стадо гиппопотамов гналось за мной весь вечер. Сейчас бы прилечь.

– Иди домой, – подсказала Ева.

– Как же ты? – с долей заботы поинтересовался Фрэнк.

– Останусь, – ответила она. – Моё место здесь. Я тут учусь летать. – Она вновь провела по волосам, которые, подхватываемые потоками ветра, вились, как флаг на флагштоке.

– Идем со мной? – предложил Фрэнк, недолго думая.

– Идем, – ответила она, подумав ровно столько же.

Холодное утро. Видимо, кто-то по-пьяному задел рубильник электрического обогревателя в доме прошедшей ночью. И теперь восемь градусов выше Цельсия, что флуктуировали за тонкими окнами, холодом передались в атмосферу дома. Но не в спальню – не на кровать – не под одеяло, под которым, обнявшись и скрючившись, крепко спали Фрэнк и Ева.

Так уж случилось, что первым проснулся Фрэнк. Он не был удивлен, не был подавлен появлением какой-то женщины в своей постели (был до конца уверен, что у него не может быть детей) – он просто аккуратно вынул свою руку из-под плена девичьей подмышки и попытался протереть глаза, оставив другую руку под теплым лениво дышащим белым телом. Ну а раз уж Фрэнк был человеком невнимательным, неаккуратным (иначе говоря, мудаком он был) случилось так, что… В общем, читайте.

– Нина, вставай завтракать, просыпайся, – шептал он на ухо, как вы уже догадались, совсем не Нине, а моей любимой человечишке слабого пола Еве. И это была не шутка. Фрэнк на самом деле, без всякого курьеза, не помнил, что прошлой ночью, будучи далеко нетрезвым, пригласил к себе Еву, которая по каким-то внутренним жгучим причинам (алкоголь) не смогла отказать.