Текст книги "Бенкендорф любит всех нас"

Бенкендорф любит всех нас
Владислав Солоницкий

© Владислав Солоницкий, 2017

ISBN 978-5-4485-0398-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

До чего смешно наблюдать за людьми. Как они просыпаются на работу – как возвращаются с нее. Как строят любовь и как ее разрушают. Как собирают своих детей в школу, и даже как делают их, что порой происходит невзначай и ломает всю жизнь в то время, когда, казалось бы, появление ребенка должно радовать своих родителей, ибо, как говорят, – тоже по глупости своей, – дар божий. Это всё безусловно до жути забавно, но, честно говоря, как же я люблю людей. И будь проклят тот, кто заклял меня на вечный корыстный бартер с людьми и дал в руки судейский молот. Пред вами всепокорнейший слуга, раб чужих желаний, хранитель выторгованного времени, – Вархуил Бенкендорф.

Да, внутри каждого человека, пусть даже если у него самая темная душа, есть свечи, а иногда и фонари, которые оставляют маленький уголок со светлыми и добрыми намерениями. Это заложено в них самой природой. Равно как в каждом из них заложены часы, отмеряющие время жизни. Ничто не вечно. Даже я. Но это нисколько не печально, ведь жизнью можно распорядиться так, что вечность останется позади, болтаясь за нами как бессмысленная абстракция. И тогда даже самый короткий отрезок времени будет расцениваться так дорого, сколько не стоил бы даже большой взрыв, дающий толчок к жизни всему тому, что мы видим, слышим и осязаем.

К сожалению, история, которой я хочу поделиться, которую мне довелось наблюдать и непосредственно участвовать в ней, не из тех рассказов, что блещут огоньками света и вызывают море положительных эмоций. Нет. Эта книга несколько о другом. И я знаю точно, что если вы ощутите не океан чувств, то лужицу точно; только эта лужица заставит вас жить и смотреть глазами реальности. Мол, мы тянемся к тому, что за версту, тогда как всё самое необходимое лежит под рукой, а иногда у самих ног, обнимая бедра и приговаривая фразу из трех слов: «Я тебя люблю».

История произошла в небольшом городке под названием Цайтгарденбург, где на тот момент проживало сто пятьдесят тысяч женщин и мужчин. Я наотрез отказывался ехать в этот сырой городишко, куда вела всего одна дорога, расположенная средь, казалось, бескрайнего хвойного леса. Но моя работа не давала выбора, оставляя меня безвольным: куда пошлют – там и салют.

Хоть задание было и несложным, – обслужить всего-навсего двадцать семь человек, которым вот-вот стукнет двадцать, – тем не менее я влип. Причем, признаю, сам виноват. Ведь поначалу мне хотелось быстренько навести на мысль молодежь, мол, не стоит тратить всё ваше время в обмен на исполнение ваших заветных желаний, которые они ждали, наверное, с того самого момента, когда узнали, что Санты Клауса не существует. Мне следовало лишь научить их, что не стоит год их жизни, который они отдадут мне, какого-то глупого желания вроде пусть у меня родится мальчик вместо девочки или хочу убрать эту уродскую родинку с ягодицы. По-моему, это того не стоит. Если уж человеку дано прожить ровно пятьдесят лет, то пусть живет и не тратит свое драгоценное время. Нет, конечно бывают такие ситуации, когда ну уж очень чего-то хочется. Как говорится, душу продам за это. В таких случаях я здрав и рассудителен, коль уж приходится рассматривать ваши жалобы. Не подумайте, я всегда был справедлив, как бы то ни выглядело. Так и в Цайтгарденбурге, несмотря на всю ту беду, которой позволил случиться.

Это произошло на мосту, что с двумя своими близнецами по обе стороны от себя объединял городишко, некогда разделенный безымянной рекой. В Цайтгарденбурге люди любили эти мосты, и они часто становились местом парных встреч. Однако случайное пересечение судеб Фрэнка и Евы произошло именно в тот вечер, когда на мосту, кроме них, не было никого.

Кругом сыро. Запах предстоящего дождя и сильный ветер, теребящий лацканы бежевого пиджака, принадлежащего девушке, стоявшей на тот момент возле бордюра, что в ее отчаявшемся уме уже давно делил жизнь Евы (той самой молодой мадам) на до и после. Порывы холодного воздуха обдували ей лицо: девушка закрывала глаза, представляя, будто летит. В руке она держала что-то округло-коническое с полосками и ярким румянцем – это было большое яблоко, которое, возможно, и не давало ей потеряться и сорваться вниз в безымянную реку. Ева спокойно держалась за перила и наслаждалась безмятежностью, которую предчувствовала, если бросится с моста.

Справа от девушки по тротуару, сделанному специально для таких бедняков как он, живших по левую сторону реки, шел Фрэнк. В тот вечер ему пришлось задержаться на работе, из-за чего он опоздал на автобус, который не привез его домой на улицу Винодельщиков, где он хотел посмотреть свой любимый сериал и лечь спать. И всё потому, что кто-то случайно позвонил в офис и пожаловался на ошибку, которая взялась невесть откуда, ведь Фрэнк всегда перечитывал и тщательно проверял статьи перед их публикацией в газету.

Расстояние между парнем и девушкой постепенно сокращалось. В какой-то момент Фрэнк обратил внимание на Еву, поначалу не придав никакого значения её одинокому пребыванию на мосту, и лишь тогда, когда цоканье каблуков отвлекло девушку от мечтаний, заставив повернуть голову к источнику шума, парень в антрацитовом пальто посчитал нужным приостановиться и спросить.

– У вас всё в порядке? – решил отделаться банальщиной.

– Это не стоит вашего времени, ступайте дальше, – мило ответила Ева, уставившись в горизонт и прищурив глаза из-за встречного ветра.

Почти ни о чем не подумав, Фрэнк тронулся, сделал несколько шагов по заданному курсу домой и, оказавшись в двух метрах слева от девушки, остановился вновь. Раз уж всё равно он не успевает к началу любимого сериала, пропущенного из-за опоздания на автобус, случившегося из-за чьего-то жалобного звонка, заставившего задержаться на работе, – подумал он, – почему бы не пообщаться с одинокой девушкой?

– Знаете, мне скоро двадцать, – начал он. – Буквально через пару дней. Передо мной откроется столько возможностей… Первое, что я сделаю, обменяю пару лет на хороший автомобиль, чтобы ездить на работу, а на уик-эндах гонять подальше от города, наслаждаясь любимой музыкой, скоростью и одиночеством.

Фрэнк подступил к девушке и занял идентичную позу рядом с ней. Он сложил руки на перила и уставился вдаль, стараясь не замечать ужасающей высоты. Ева не стала преграждать и возмущаться новой компании, а кое-что даже подожгло в ней интерес, который она тут же опрокинула.

– Через пару дней? У вас день рождения через пару дней, говорите? – Её голос вдруг стал таким забавным, что, прорываясь через осклабь легкого недоумения, отвлек обоих от недавних мыслей: Фрэнка от дома, а Еву от суицида.

– Да. Почему вас так удивляет? – переспросил он, сцепившись взаимным заинтересованным взглядом. Девушка тоже пыталась копировать его повадок, – смотреть в лицо, – но, то ли из-за скромности, то ли из-за уродского герпеса, так не вовремя появившегося чуть ниже губы, она опускала и уводила в сторону свои голубые, как лазурит, глаза.

– Видите ли, как потешно получается, у меня тоже день рождения через пару дней. Восьмого октября, равно как у вас. Интересно вышло.

– Может, сам Бог смилостивился над нами и устроил эту встречу? Чтобы мы не дали друг другу раствориться в воде новых возможностей. Я ведь прав? Вы тоже терзаете себя, боясь окунуться в то, что произойдет через два дня? – говорил он о долгожданном двадцатилетии.

В какое-то мгновение Еве показалось, Фрэнк подозревает о ее не благих намерениях: ей стало стыдно, что еще какое-то время назад она была полна решимости закончить тот вечер в холодных водах безымянной реки. А теперь, попавшись в цепи занятного разговора, светлый разум заставил усомниться в недавнем выборе, что и вылилось в своеобразную неуверенность и беспокойство.

– Я люблю бывать в этом месте. Стою здесь чуть ли не каждый вечер. – Ева провела по своим русым волосам тонкими пальцами, словно гребешком, и сделала вид, будто она беспечна. Фрэнк же, не получив ответ на довольно ясный вопрос, подумал, что Еве попросту не интересна его тема. Так они оба стали в каком-то смысле зависимыми друг от друга, но думающими о совершенно разных вещах. Ведь в то время, когда Фрэнк копался в себе и той жизни, которая предстоит, – то есть в будущем, – Ева копалась в другом, в ее отношениях с бывшим молодым человеком, – то есть в прошлом. Никто не хотел быть в настоящем – никто не хотел быть счастливым – никто не хотел жить.

– И всё равно вас что-то беспокоит, – настоял парень-брюнет в пальто. – Если есть что-то значимее бартера с дьяволом, хочу об этом знать. Надоела ночная бессонница.

– «Как же он заладил со своими пытками» – подумала девушка, – «не хочу я больше умирать, отстаньте!»

Но была в Еве, впрочем, как и в любой другой девушке, такая черта – несмотря на все преграды адекватности, она на самом деле желала рассказать незнакомцу о своих проблемах: о парне, с которым рассталась и о нескончаемых приходах на этот мост, который вот-вот должен был отобрать несчастную жизнь. Ей нужно было об этом кому-то рассказать, выговориться, и тот момент был как раз подходящим. Та и Фрэнк был как раз тем незнакомцем, с которым Ева никогда больше бы и не встретилась. По-хорошему, ей ничто не мешало взять и разгрузиться. Забыться.

– Нет. Просто люблю этот мост. Этот вид, – смотрит в горизонт, уводя вместе с собой туда и Фрэнка. – Я люблю фотографировать. А у нас, у любителей, тонкое отношение со всем мирозданием. Тонкое, как фотографии, которыми мы обвешиваем стены, дневники и альбомы.

Казалось, сумбурно начавшаяся беседа, которая должна была закончиться скорым расставанием, потихоньку стала превращаться в водоворот или ураган, скручивающий парня и девушку во что-то общее. В дорогу с табличкой «перспектива на дружбу». Как покажут следующие двое суток, перспектива была не иллюзией.

– Фотографируешь? Я тоже художник в каком-то роде, только больше похож на хомяка. Пишу книги, и всё в стол да в стол, в свалку. Там им и место, моим бумажкам под названием пустая трата времени, – Фрэнк так забавно скривил голос, что Ева не смогла не ухмыльнуться.

– Пустая трата времени… – повторила она, опустив голову. Сказать что-то и не объяснить в надежде, что партнер, заинтересовавшись, плоскогубцами вытянет из нее монолог, – в дальнейшем это окажется одной из самых частых фишек Евы. По приходу домой, взявшись чернилами испортить чистый лист, Фрэнк назовет девушку осторожной и латентной, причем последнее, как окажется, далеко не о ней.

– Что за сожаление в форме сморщенной изюминки? – переспросил брюнет, требуя внятного объяснения повторенной фразе.

Ева вновь улыбнулась попыткам Фрэнка сострить, и ответила:

– Я ведь тоже нигде не публикуюсь. Но не считаю фотографии пустой тратой времени. Воспоминания, Фрэнк.

– Согласен, – отчего-то рассмеялся он. – Только я из тех людей, кто зачастую сжигает свои воспоминания. Они, как якорь или балласт, часто тянут ко дну – не дают жить дальше.

Воспоминания тянут ко дну, не дают жить дальше – повторила про себя Ева. Ведь девушка часто упоминает это слово – дно. В ее голове сразу же выстроился десяток логических цепочек, каждая из которых приводила к простому заключению – сжигай лишние воспоминания. И когда, казалось, Ева должна была согласиться с Фрэнком, в ее голове клацнула неугодная извилина.

– Я не сжигаю воспоминания, Фрэнк. Какими бы они ни были. Они часть меня.

И если бы в тот момент, сразу после точки в своем крайнем предложении, Ева решила поведать парню в пальто о своих проблемах, заставляющих день ото дня приносить тело на мост, может быть, самая печальная история, толчок которой дался в тот ветреный вечер, не случилась бы. В прочем, что сталось – то сталось. Вскоре, Фрэнк и Ева попрощались и разошлись, пообещав друг другу встретиться на следующие сутки в то же время и в том же месте. Спрашивается, почему бы не выбрать удобное время и не посидеть где-нибудь в выходные? Позже, когда наши герои станут хорошими друзьями, один человек назовет их двумя идиотами. Такие вот они, люди, – существа, которых я люблю.

Время перевалило за полночь, дав старт бессонным часам. Это касалось и Фрэнка, и Евы, которые, находясь в своих домах, занимались черт знает чем, но только не спали. Оба приняли душ, оба прочли вечерние газеты, но жгучие мысли, поджаривающие волнения, никак не желали отступать и блокировали любые попытки уснуть.

Ева была из тех людей, которые не просто умели чувствовать, но и знали, как правильно это делать. День ото дня она могла пребывать в любом настроении, в совершенно непредсказуемом, если смотреть со стороны, расположении духа. И только ей самой было известно, чего она хочет и как она хочет. Ева сама могла творить атмосферу вокруг себя. И лишь редчайшие исключения составляли те случаи, когда девушка могла остановиться в забвении и проникнуться другим человеком, позволяя ему наполнять себя. Такие извержения благодати были необычайно редкостными, но приводили к впечатляющим результатам: у Евы появлялся друг, которому она могла доверять и на которого могла положиться.

В ту ночь она, как часто у нее бывало, находилась в депрессии. Не удивляйтесь, Ева никогда не была несчастна. На самом деле, – даже если она сама того не подозревала, – депрессия была лишь частью ее умения чувствовать. Девушка настраивалась на нужную волну, впихивая себе в голову разносортную дурость, собирала вокруг нагого тела необходимую атмосферу и, проникаясь ею, начинала плакать, то от грусти, то от счастья.

Как она сама потом скажет, ее музыка почти всегда депрессивная. Это ее флора и фауна. Так и той ночью, с шестого на седьмое октября, спустя полтора часа после знакомства с Фрэнком.

В то же время, по другую сторону безымянной реки, на улице Винодельщиков, в доме под номером тридцать четыре, где жил Фрэнк, царила совсем иная атмосфера. Если над домом Евы стояли хмурые тучи, проливающие дождь, который съедал девушку, как сахарную вату, то над домом Фрэнка палило жгучее солнце, миражами образовывая вокруг его обитель сферу восхищения. Другими словами, в то время, как Ева получала наслаждение слезами, отрываясь от мира сего, Фрэнк делал то же самое, но при помощи взрывных выплесков накопившихся эмоций.

Нет. На самом деле он был спокойным парнем. Пока не выпьет. Стоило ему пригубить, как в нем загоралась адская машина, сворачивающая жилы в гигантскую паутину, что путала в себе все насущные проблемы, пропуская только лишь впечатления, возносившиеся в душевный подъем. Сам же он называл себя неудачником, отчего, собственно, и пил. И курил. Я же считаю его самым обычным человеком. За что люблю, спросите меня вы? Во Фрэнке необычайно, для простых смертных, скрещивались умения чувствовать, переживать и при этом улыбаться и даже смеяться. Как будто всё это движется рядом с ним раздельными параллельными путями. За это и люблю.

Всем нам может показаться, что Фрэнк и Ева совершенно разные люди, они не схожи ни в чем, у них нет общего. Мол, нет ничего такого, что сковало бы их цепью в виде дружбы. Но если бы вы были мной, посмотрели моими глазами, то разглядели бы кое-что удивительное. Кое-что такое, что втянуло меня в эту судьботворную игру.

Несмотря на расстояние, на сравнительно недолгий разговор и на разное восприятие ночи, на двоих у них было одно сердцебиение и даже дыхание.

Вся мостовая, брусчаткой выложенная вдоль многоэтажек на улице Луговой, превратилась в поток из дождевых осадков, выпавших той ночью двойной месячной нормой. Сильнейший ливень поливал весь Цайтгарденбург, начиная с бедных окраин левой части города и заканчивая зажиточными районами правой. Под стихию попали все. В том числе и я, ехавший на тот момент к дому под номером семь, где на пятом этаже в девятнадцатой квартире проживала Ева.

Звонок в дверь. Я снял шляпу, сделал доброжелательный вид, чтобы девушка не перепугалась моей таинственной фигуры, и устроился в зоне видимости дверного глазка. Ждать и названивать пришлось достаточно долго, пока терпение Евы не дезертировало.

– Что вам нужно? – в щели между рамой и дверью, что ограничивалась цепочкой, показалось припухшее заплаканное лицо.

– Должно быть, вы меня помните, Ева. Я продал вам яблоко, когда вы только собирались идти на мост.

– Это вы? Что вам нужно? Время позднее.

– Не достаточно позднее, чтобы вы уснули, Ева, – заметил я, затем попросив войти: – Пу́стите меня внутрь?

– На слезы есть особые причины, – ни с того ни с сего сказала она. – Может, вы сначала представитесь?

– Ах, да, – смешком раззадорился я, оставляя деловой облик, и пародийным реверансом, увиденном в каком-то старом фильме, рассудительно назвался: – Пред вами всепокорнейший слуга, раб чужих желаний, хранитель выторгованного времени Вархуил Бенкендорф.

– Дьявол, – с отвалившейся челюстью прокомментировала Ева, забыв обо всем, что было с ней до услышанной фразы.

– Ну почему сразу дьявол? – улыбался я, проникая в обездвиженные голубые глаза. – Давайте без этих нелепых прозвищ. Зовите меня просто Вархуил. – Я протянул ей руку, рассчитывая, что девушка наконец распахнет дверь. Так и случилось.

Узкий коридорчик. Много света. Длинная настенная вешалка с дюжинным ассортиментом из верхних выходных одежд, под которой в ряд попарно стояли еще две дюжины разной обуви. Я бы нисколько не удивился, если бы Ева жила не одна, но эта квартира принадлежала только ей. Впрочем, гораздо большее внимание привлекали фотографии и картины (сфотографированные и нарисованные ею), которые в разных размерах были буквально повсюду.

– Вам очень идет розовый халат, – разбавил молчание я, следуя за молодой особой.

– Мне тоже нравится. Единственное, что мне в себе нравится.

– Поэтому вы ходите голой в квартирном безлюдье?

Поначалу девушка неловко удивилась полноте полученной информации, а потом вспомнила, что разговаривает со сверхъестественным созданием, и ответила:

– Уж точно не потому, что сравниваю себя с Евой из Эдема.

– Значит, я прав? – переспросил я.

И, – как вам уже должно быть известно, – ответ девушки последовал не в продолжение темы, а в следующую ступень. Не удивляйтесь, это нормально. К тому же это не все её фишки и странности. Однажды Фрэнк назовет Еву необычной, что со временем перерастет в олицетворение, звучащее как: «В первую очередь, Ева, ты большущая проблема».

– Хочу яблоко. – Так ответила она. Не капризно и не требовательно. Честно, обращение звучало даже не в мою сторону, а куда-то в пространство. Мол, кто-то услышит да накормит.

– Ева, – воззвал я, требуя исключительного внимания к себе, но стараясь не переусердствовать. – Вы должны меня послушать. Внимательно послушать.

– Хочу яблоко, – всё так же на своем настаивала она.

– Вот об этом я и хочу поговорить. У меня досье на вас. Там, где я работаю, вас, Ева, назвали чересчур принципиальной. Человеком с двумя извилинами: одна газует, другая тормозит, таким образом постоянно продвигая вас вперед. Причем нет такой извилины, которая могла бы перестраховать вас и дать возможность вернуться на пару-тройку шагов назад. Говорят, это и порождает принцип. – Я приостановился, немного подумал и привел конструктивный пример, способный убить, как говорится, сразу двух зайцев: – Скажем, сейчас вы, во что бы то ни стало, хотите съесть яблоко. Не смею преграждать, вы найдете яблоко и умнете его. Только какими жертвами? Оглянитесь. Пустая комната, наполненная фотографиями с душами разных людей из вашего прошлого, и я. Больше никого. Вряд ли какая-то из этих морд выберется из печатного запечатления и протянет вам яблоко. Зато это могу сделать я. – Ева ненадолго повернула голову, посмотрев мне в глаза, и сразу же отвернулась. – Понимаете, Ева, вы найдете яблоко, давя на газ в вашем мозгу. Скажем, вы попросите его у меня в обмен на пару дней вашей жизни. Знаю, меня вы не отпустите, пока яблоко не окажется в ваших ладонях. Зато, когда кисло-сладкая пряность сдобрит некогда требовательный желудок молодой Евы, другая извилина затормозит и пожалеет о затраченном времени. Вы уже не сможете его вернуть.

Тот факт, что Ева слушала мой дискурс, не вклиниваясь и не мешая, уже не мог не радовать. Ведь, как вы уже знаете, она была из тех сложных мисс, что не открывают ушей перед каждым встречным.

– Мне понравились ваши рассуждения, Варухил, – сказала Ева и отошла к шторам, проникая глазами сквозь окно, где над проезжей частью шел сильнейший ливень. – Только вот разве это плохо – жить?

– Что же вы называете жизнью? – усмехнулся я с долей паранойи, приобретенной в тот день. Она заставляла меня ошибочно воспринимать слова Евы, мол, она снова задвигает свои темы, пропуская мои.

– Ну, вы же сами сказали, принципы двигают меня вперед. Разве плохо постоянно идти вперед? Это ведь и есть жизнь – движение.

Признаю, девушка удачно сумничала. И я бы поддержал ее, доработав вместе с ней ее дельную мысль. Только вот не все знают, что жизнь – это спектр из сотен или даже тысяч оттенков цветов. Многие об этом даже не задумываются, заполоняя свой разум навязанными установками. Как правило, один человек за всё своё существование отличает лишь два-три способа жизни: жить, чтобы есть; работать, чтобы жить; жить, чтобы любить и наоборот. Ева же была из тех, кто хотел жить здесь и сейчас, выжимая удовольствие, как воду из тряпки, даже если тряпку придется поджечь, чтобы испарить из нее последнюю влагу. А такой способ жизни как никакой другой пересекается с моей работой: если я не смогу ее переубедить, Ева израсходует оставшиеся тридцать лет своей жизни в шесть раз быстрее, если не больше. Желание за желанием будут отнимать драгоценные годы, пока сердце девушки не перестанет сокращаться.

– Жизнь – движение вперед. Вы идете вперед, Ева. А вы никогда не думали, что, оглянувшись, окажется, что вы шли назад? Далеко не в том направлении, в котором бы вам хотелось.

Комната застыла в молчании. Ева стояла спиной ко мне, – я в средине комнаты, а она у окна, – и пряталась за распущенными волосами, не дающими мне видеть движения ее лицевых мышц. Девушка лишь молчала, думая о чем-то своем, а потом, спустя примерно полминуты, эгоистично свернула:

– Сегодня встретила симпатичного парня. Он веселый. Кажется, даже жизни рад. С первого восприятия, мой антипод. – Ева не отрывалась от окна и говорила. Может быть, она снова плакала и не хотела, чтобы я этого замечал, и, если бы не уверенный голос, что нисколько не дрожал, я бы так и подумал. – Вы стоите в моей квартире, Вархуил, пытаясь мне что-то внушить, в то время, когда ваша помощь как нельзя кстати нужна Фрэнку. Да, его зовут Фрэнк. Там, на мосту, он говорил что-то о своих переживаниях. Не знает, как быть, когда ему наступит двадцать. Так почему бы вам не постучаться к нему в дом?

И тут я понял, как должен действовать. Может быть, вы еще не совсем понимаете мотивов моих действий, но, обещаю, первая глава не оставит вас без ответов.

– Я уже был у Фрэнка. Мы с ним много проговорили о вас, Ева. Думаю, вы ему понравились.

– Что? – недоуменно переспросила она, в последний момент задержав свое тело, чтобы не повернуться лицом ко мне. – Ну я вас поздравляю, Вархуил, теперь я не смогу встретиться с ним завтра. А ведь обещала.

Таких размеров помёта с неба я не ожидал. Ева была обязана встретиться с Фрэнком. И никакие обстоятельства не должны были этому помешать.

Характер Евы – это что-то из ряда вон выходящее. Что-то особенное. Может быть, только из-за нее я решил остаться в Цайтгарденбурге, мотивируясь сочувствием. Безусловно, судьба Фрэнка меня тоже интересовала. Интересовала настолько, что я хотел стать ее творцом. Впрочем, вышло так, что мне пришлось взяться за авторство обеих судеб. Мне казалось, только при помощи друг друга, при помощи взаимодействия, Фрэнк и Ева могли бы прожить настоящую счастливую жизнь.

– Оставьте в прошлом вашего бывшего парня, Ева. Он вам больше не нужен. Пусть преследует во снах и не более. Встретьтесь с Фрэнком. Вы не пожалеете.

– Отстаньте, Вархуил, – немного завелась девушка. – Вы не были на моем месте. Вы дьявол: откуда вам знать о людских чувствах?

– Я еще не был на вашем месте, Ева – зато я уже был на месте тысяч других людей. Поверьте, я видел и не такое.

– Верю, – коротко и язвительно ответила она.

– Поверили в это – поверьте и в завтрашнюю встречу. Вы должны побыть с Фрэнком.

– Я никому ничего не должна. Отстаньте. Уходите.

– Скоро уйду, – ответил я.

– Пожалуйста, Вархуил, – умоляла она.

– Хорошо. – Я засобирался и направился в коридор.

– Перед тем, как выйти за дверь, – словами догнала Ева, – пожалуйста, погладьте лисёнка. Мягкая игрушка сразу же у зеркальца.

– Обязательно, – заверил я, после чего отправив последнее послание, летящее уже из коридора, где в ярком освещении стояла моя фигура, к окну, у которого замерла девушка: – Напрасно вы прячете внешность. Она у вас вправду красивая. И если вас кто-то кинул, Ева, то внешность это самая последняя на то причина. Лучше подумайте над принципами… подумайте над ними.

В левой части Цайтгарденбурга, как только переезжаешь безымянную реку, город меняется фундаментально и на глазах. Нет больше высотных доходных домов и гигантских комплексов с офисами, а вместо бесконечных витрин с продовольственными разностями приходят одинокие ларьки, монополистически заведующие от улицы к улице.

Сами же улицы были небольшой длины, создавая образ части города, как наскоро построенного лагеря: все они были похожих размеров и ответвлялись на девяносто градусов друг от друга, образовывая квадратные и прямоугольные блоки домов. Весь левый Цайтгарденбург был огромным частным сектором, где жили, по меньшей мере, сто тысяч человек. Среди них колосился и Фрэнк, проживавший в частном ухоженном домике на улице Винодельщиков. Это была самая длинная улица. Не удивительно, если ее название было присвоено по ремеслу, когда-то обитавших там винокуров.

Разбитые дороги, ведшие меня то влево, то вправо, постепенно привели к месту назначения: угловой домик, подъезд к которому по обе стороны оплетала виноградная лоза. Я заехал прям меж них, не побоявшись схватить пулю: Фрэнк был малышом неаккуратным и дорожил частной собственностью, держа при себе (где-то в доме) отцовский табельный револьвер, доставшийся как посмертная награда за службу того.

Я заглушил двигатель, открыл дверь авто, тут же попав под жгучие капли серого дождя, и двинулся к дому, перебирая прыжками, чтобы вновь не вступить в глубокую лужу. Забравшись на крыльцо под навес, постучался и, наострив уши, принялся ждать.

– Телефона, чтобы позвонить нет, – послышалось по другую сторону железной двери, – сходите к соседке, она вас еще и чаем напоит. Вина нет, я же писатель, денег тоже нет, всё по той же причине. Наркотики? Это тоже к соседке. Если вы из полиции, заранее требую награду за предоставленную помощь. Почему? Потому что я писатель и у меня нет денег.

Забавный монотонный голос вызвал на моем лице недолгий оскал, получившийся из стыка между рефлексивной улыбкой, задумчивостью и вожделением съязвить, позже подавленной моим беспечным характером.

– Я по поводу ошибки в статье, которую вы по невнимательности своей допустили, – сказал я привычным наработанным по выслуге лет представительским голосом.

– Вы видели, чтобы возле моего дома наливали невкусный кофе и кормили конфетами? – не без скрытого смысла спросил Фрэнк.

– Нет, – попросту и в ожидании ответил я.

– Именно, это не офис. Приходите завтра ко мне на работу, там и поговорим. – За дверью послышались отдаляющиеся шаги.

– Я тот, кто задержал вас на работе. Жалоба на ошибку – моих рук дело. – Пришлось сознаться, чтобы вернуть парня в диалог.

В доме зажегся свет. Сначала в одной из трех комнат, а затем в коридоре и на крыльце. Добрый знак, – подумал я. А спустя еще какое-то время, щелкнул замок.

– Розовый халат? Вы серьезно, Фрэнк? – рассмеялся я, только-только попав в коридор и увидев парня в непривычном для мужчины одеянии и с дымящейся сигаретой в зубах.

– Друзья подарили на прошлый день рождения. Мило, не правда ли? И карманы глубокие, – он закинул руку в карман и, удивившись, как много всячины там накопилось, вытянул оттуда клочок, состоявший из ваты, коробки спичек, двух зубочисток и пары валют, которые, по его же озарившемуся взгляду, Фрэнк когда-то искал. – О, – добавил он, – будет, на что сходить в бар.

– Завтра никакого бара. У вас встреча, – напоминал я, вешая верхнюю одежду.

– Надо будет еще в салатовый халат залезть, – продолжал он на своей волне, щупая себя и пропуская мимо ушей всё, что я говорил. Та, если честно, и я поначалу не понял, о чем он.

– Какой еще халат? – переспросил я, полагая под словом халат олицетворение чего-то значимого в нашем разговоре.

– Ну, халат, – посмотрел он на меня, – такой, салатовый, с пёсиком Скрэппи из детского мультика.

– Тьфу, Фрэнк! – одумался я. – Вы меня запутали. Послушайте меня внимательно…

– Сначала я покажу свою холостяцкую берлогу, – перебил меня Фрэнк и повел в комнату.

Тогда-то и стало ясно, что к чему. Фрэнк пил. Нет, он не был пьян, но, видимо, бутылка, которая вот-вот должна была закончиться, размотала душевные нити терзаний, отправив парня в мир полетов и фантазий.

В доме было минимум мебели. Кругом валялась раскиданная одежда и прочие бытовые вещи. Казалось, тут никогда не прибирались, хоть до уровня бомжатника было еще далеко. По всем комнатам приторно чувствовался неприятный запах – он исходил от стен, которые пропитались частыми попойками и постоянным курением.

– Выпить хочешь? – предложил он, стоя ко мне спиной и протягивая открытую бутылку куда-то в сторону, предполагая, что я нахожусь именно там.

– Нет, я на работе, – отказался я, присаживаясь в кресло.

– Ужасная работа, – прокомментировал он. – Ужаснее может быть только отсутствие работы.

– И куда пропадают эти мозги? – Я бросил в потолок риторический вопрос, чтобы подождать, что будет. Ответ последовал необдуманно и незамедлительно.

– Не куда, а где. В чашке этилового спирта и в дымке проклятого никотина.

Забавный парень. Мне он понравился в тот вечер. Думаю, тогда я его и полюбил. Скажу честно, немногим сильнее, чем Еву. Та была девушкой со сложным нравом, а этот просто балван, который не мог совладать со своими чувствами, отчего постоянно метался в себе и искал выход, но вместо чего лишь делал пробоины, через которые убитыми нервными клетками вытекала жизнь.

– Почему вы пьете, Фрэнк?

– Единственная радость, – ответил он. – Но сегодня просто потому, что не могу уснуть. Сейчас еще пару капель, усну, и можешь смело выносить вещи из моего дома. Только халаты не тронь, оставь мне хоть что-то.