Текст книги "Бунт"

Владислав Станислав Реймонт
Бунт

© Ян Мержва, перевод, 2024

© Н. А. Теплов, оформление обложки, 2024

© Издательство Ивана Лимбаха, 2024

Часть первая

I

– Сейчас мы с тобой поквитаемся, псина! – торжествующе закричала кухарка и, загнав Рекса в угол, принялась бить его кочергой, ожесточенно повторяя после каждого удара: – Это тебе за жаркое! Это за вчерашнюю колбасу! Это за индюшек! – Пес извивался и, умоляюще скуля, лизал ей ноги. – А это тебе за такс, чтобы помнил, хам такой, что нельзя трогать барских собачек. И еще, чтоб тебя уже черти побрали!

И ударила его по голове так сильно, что пес взвыл, ощерившись, бросился на нее, сбил с ног и выскочил из кухни. Она выбежала за ним следом, истошно выкрикивая проклятия.

Но Рекс уже исчез в ближайших зарослях сирени и акации и, несмотря на жестокие побои, едва дыша, из последних сил полз куда подальше, в безопасное место. Вдруг со стороны кухни вновь раздались крики.

Кухарка безжалостно била Немого, держа парня за патлы.

– Ты, мерзкий ублюдок! Хуже того паршивого пса. Я из тебя кишки повыпущу, подлый вор. Я по доброте своей тебе жрать даю, а ты еще и воруешь!

Она голосила изо всех сил, а парень вовсю вопил, тщетно стараясь вырваться из ее железных когтей, – от такого гвалта растревожился весь усадебный двор. Собаки принялись выть и рваться с цепей. Раскудахтались испуганные обитатели курятников. Цесарки с визгом попрятались по крышам, а голуби укрылись на растущих у колодца деревьях. Возбужденные индюки, распустив воротники и хвосты, раскулдыкались, угрожающе переступая с ноги на ногу. С крыльца прилетели павлины и, расправив радугу своих перьев, залились надменными голосами. Из покоев прибежала сама барыня, барчук с ружьишком, барышни с куклами в руках и две по-змеиному извивающиеся рыжие таксы.

В конце концов кухарка отпустила Немого, разразившись слезами и причитаниями.

Тот прыгнул в заросли и как колода свалился рядом с Рексом.

Оба они лежали без сил и почти без сознания – одинаково побитые и одинаково несчастные.

Солнце пригревало, теплый ветер насквозь продувал кустарники, а шелест листвы и жужжание насекомых были настолько сладкими и упоительными, что оба заснули. И оба еще сквозь сон будто бы сетовали на свои беды, тихо и жалобно всхлипывая и поскуливая. Беззвучно подобрался к ним огромный черный кот, давний друг Рекса. Он обнюхал пса, прижался к нему и сочувственно замурчал. Чуть погодя на нижние ветви акации уселись несколько ворон, которые тут же принялись просверливаться через густые заросли и, точа клювы, все смелее опускались ниже и ниже.

– Я еще не подох… – проворчал Рекс, подняв на них полные ненависти глаза и, облизав окровавленное и заплаканное лицо Немого, легким толчком разбудил его.

– Идем отсюда, здесь нас увидят, – заикаясь, пролепетал парень. Они прекрасно понимали друг друга.

– Подожду до вечера! Они готовы меня добить, а я больше не выдержу.

– Ну она тебя и попотчевала! – Немой пожалел друга и пучком травы вытер его бока и гноящиеся глаза. Рекс с благодарностью постанывал.

– Прогони этих мерзких носачей, – проворчал он коту. – Эти падальщики хуже людей.

– Давай я отведу тебя в хлев, я знаю хорошее место там под яслями, – предложил Немой.

– Скоро полдень, и эти визгуны-овчарки могут меня схватить, а сил у меня нет. Пить хочу… пить…

– Пойду посмотрю, нет ли кого у воды, – заботливо сказал кот.

– Лежите, воды я принесу.

И принеся в каком-то черепке немного воды, Немой стал подсовывать ее под нос другу.

– А голубков-то ты у меня утащил, – обернулся он к коту.

– Кузнецкий Ендрек их утащил! Свинья видела, у нее спроси. Это сущий разбойник, он и воробьев из-под аистового гнезда стащил! Даже сорок не пожалел, а старая трещотка на меня за это так набросилась, что я едва ноги унес. Настоящий вор, он теперь еще к соловьиным гнездам присматривается. Попугай уже накричал на него.

– А ты не крутись около попугая! – предостерегающе проворчал Рекс.

– Кузнецкий Ендрек! Ну погоди, негодник! Загоню гусей и, может, принесу тебе что с обеда. Подожди меня! – И Немой засвистел в два пальца так пронзительно, что испуганные вороны удрали в парк.

Кот тоже вылез, осторожно пробираясь окольными путями в сторону кухни.

Как раз прозвонили полдень, и усадебный двор начал наполняться шумом животных и человеческих голосов, грохотом повозок и тяжелой поступью гонимых стад. Заскрипели колодезные журавли. Свиньи нетерпеливо завизжали в своих свинарниках. Ласточки расщебетались на минуту и тут же умолкли, а затем все голоса как будто сгорели в солнечном огне и рассыпались в томной тишине жаркого полдня.

Рекс, зализывая рану, оставался начеку, водил ушами, иногда поднимал голову, время от времени потягивал ноздрями воздух, а порой, тихонько постанывая, начинал дремать.

Солнце играло свой полуденный гимн: горячий воздух дрожал музыкой пламени, так что все голоса природы – а было их бесконечное множество – слились в золотую симфонию света. Все вокруг обернулось звуком, цветом и вместе с тем обрело какие-то призрачные очертания. Демон зноя, полудница с ястребом на голове проплывала над землей, и чего касались ее золотистые одежды – то высыхало в прах, а куда падал ее желтый, как цветы цикуты, взгляд, там смерть собирала богатый урожай: птица вдруг сваливалась с ветки, увядали деревья, насекомые падали замертво, и даже ручейки ослабевали в этом зное. Даже Рекс задрожал и, свернувшись калачиком, прижал голову к влажной земле и прохладным травам. Полудница проплыла мимо, а за ней простирались тревожные крики ястреба и тянулись печальные морщины теней, перепахавших солнечное сияние.

А лежащим в болезненной дреме псом овладели воспоминания. В его несчастном положении утешение приносили лишь отблески ушедших времен. Тех времен, когда он жил в усадьбе как неразлучный друг всем и каждому. Когда разлеживал на коврах, любимый и балуемый всеми домашними. По приказу хозяина он и родного брата, такого же пса, мог убить, а мог и человека задрать. Он на волка ходил в одиночку. Один мог погнать кабанов на болотах. От его громового голоса все дрожало на дворе, в парке и на полях. Даже быки удирали, опасаясь его клыков. И как это случилось? Как случилось, что он стал бесхозным и нищим? И живет в презрении, нужде, всеми покинутый, вынужденный воровать жалкие объедки? Он не мог этого понять. Обида будто железными когтями терзала его внутренности, так что он неожиданно поднялся, весь сжался и отчаянно завыл. Он был огромным, палевым, похожим на льва и, несмотря на впавшие бока и раны на спине, все еще грозным и могучим. Пес повел налитыми кровью глазами, оскалился и, не обращая внимания на боль, смело двинулся к усадьбе, под высокую колоннаду, готовый к любой схватке, лишь бы продраться к хозяину и пожаловаться ему. Но здесь было пусто, и двери в сени были настежь открыты. Он смело вошел внутрь дома, на минуту заколебался, потянул носом и пошел через анфиладу комнат. Он проходил их одну за другой, в каждой останавливался и принюхивался, осматривался по сторонам. Рекс плелся все медленнее, будто под тяжестью воспоминаний. Тысячи витающих здесь запахов воскрешали в нем память давно ушедших дней. Какие-то затихающие звуки, какие-то мертвеющие дуновения, какие-то призрачные людские отражения бродили по огромным мрачным комнатам. Каждая вещь рассказывала ему свою длинную историю, он вновь чувствовал и знал, что здесь происходило. В одной из комнат засверкало развешанное по стенам оружие. Пес подобрался к нему и тут, среди затхлого пороха и доспехов, почуял запах своего хозяина. Память выбрасывала из темных нор образы, которые становились все живее. Рекс растянулся перед остывшим камином на пушистой белой медвежьей шкуре. Он почувствовал тепло огня и ласкающую руку хозяина на спине, завыл от удовольствия и причмокнул языком, чтобы лизнуть ее, – вокруг никого не было; за окном чирикали птицы, играло солнце и шумели деревья. Пес побежал в соседнюю залу, мрачную и пустую, где за прикрытыми ставнями жужжали мухи. Огромные зеркала здесь были затянуты крепом. Воздух был пропитан затхлостью и чем-то таким, что напоминало ему запахи, доносящиеся по праздникам из распахнутых церковных дверей. Пес обследовал центр залы и тревожно сжался: повеяло каким-то трупным духом. Он не мог ничего понять. Рекс задрожал и с беспокойством начал водить взглядом по стенам, с которых неподвижными глазами на него смотрели какие-то крупные фигуры. Пес прижался к полу: их взгляды показались ему настолько суровыми, что его объял страх. Он начал выбираться боком, вдоль стены, когда вдруг увидел своего хозяина – тот сидел между окон с большой собачьей мордой на коленях. Пес ревниво заворчал, но, подползя поближе, принялся тихо скулить и бить хвостом. Хозяин не шелохнулся, не позвал его.

Рекс отпрянул, будто опасаясь удара, но через минуту вновь припал к его ногам и, впиваясь в него полными слез глазами, срывающимся воем рассказывал о всех своих бедах и горестях.

Сероватая тень как будто отделилась от портрета – дрожащий в своей бесформенности, текучий и колеблющийся силуэт плыл к нему, и тут Рекса охватила внезапная тревога: он выгнул спину и, клацая клыками, стал отступать, издавая вой дикого ужаса. Он долго пытался отдышаться в соседней комнате, не смея шелохнуться, будто омертвев от страха и неодолимого желания еще раз увидеть хозяина. И все же он не отважился заглянуть в залу, только, потянув носом, поджал под себя хвост и пробрался в маленькие комнатки, залитые солнцем. И здесь было пусто.

Сквозь открытые окна вливались мелодии парка и света. Пес уткнулся носом в разбросанные игрушки, ласково что-то полизал и, насытившись любимыми запахами, пошел на большую террасу, прикрытую шатром цветущих роз и вьюнков.

Здесь лежала сладостная тень, пронизанная обрывками солнца, а в углах, в кожаных вечных креслах – приятный успокаивающий холод.

Сноп бьющей воды сверкал и искрился перед террасой.

– Рекс! Рекс! – радостно закричал попугай на золотом обруче.

– Я искал тебя! – проворчал пес, устраиваясь в кресле, как раньше. С незапамятных времен они были большими друзьями. Попугай спикировал на подлокотник и, хлопая крыльями, начал засыпать пса всевозможными новостями. Прежде чем тот успел рассказать о своем горе, на террасу с лаем вбежали таксы, а за ними – барыня, барчук с ружьишком и целая толпа.

– Беги! Беги! – с тревогой воскликнул попугай.

Но было уже поздно. Разгневанная барыня настигла его и завизжала:

– Пшел вон! Прочь отсюда, дрянь! Мерзкая шавка! Прочь!

Пес тут же почувствовал, как таксы вцепились клыками в его лапы, а на спину ему обрушились болезненные и тяжелые удары.

Ожесточенный нанесенным оскорблением и болью, он подмял под себя собачонок и безжалостно задал им трепу, уже не обращая внимания на крики, струи воды и град ударов.

– Беги! Беги! Рекс! Рекс! – неустанно заливался попугай.

В конце концов пес отбился от атакующей ватаги и львиным прыжком вырвался на газон перед террасой, но, прежде чем он успел добежать до зарослей, прозвучал выстрел, и будто горсть острого щебня врезалась в его левый бок. От жесткого удара пес зарылся мордой в траву, но, собрав остатки сил, бросился под маленькие елочки, как вдруг прогремел второй выстрел. Посыпались мелкие веточки, будто мертвые зеленые слезы пролились на него. Не дожидаясь продолжения, Рекс прополз через парк на двор, к сараям, и, протиснувшись в конуру, рухнул оземь, одурев от боли. Старый пес Кручек уступил ему подстилку и, срываясь с цепи, завыл, будто зовя на помощь.

– Бешеные волки, а не люди! – причитал Немой, который, узнав от сорок, что случилось, прибежал спасать друга. Парень облил Рекса водой и подал ему молока.

– Пей, брат! Я для тебя корову подоил, – просил он, осторожно ощупывая песьи бока.

– В усадьбе меня побили, в усадьбе! – скулил тот жалобно, дрожа от холода и боли.

Парень запеленал его мешками, как ребенка, приласкал и пригрозил Кручеку:

– Только попробуй его обидеть – забью тебя как собаку! – и побежал к своим гусям.

Тянулись тяжелые дни, когда Рекс находился между жизнью и смертью: жгли его раны, жгло его безжалостное солнце, докучали мухи, и убивало чувство одиночества.

Лишь ночь приносила ему долгожданную прохладу и облегчение. Немой прибегал с водой и едой, часами оплакивая их общую долю. Парень разузнал, что Рекса ищут, чтобы убить, а его самого хотят выгнать со двора.

– Сигану в пруд и все, что мне! – решил Немой. – Но мне тебя жалко, сиротина! Придется тебе бежать отсюда! И что тогда? – горевал он.

– Пусть я только выздоровею! – стенал пес, облизывая его с благодарностью.

– Мы его не выдадим! – грозно ворчал Кручек, деливший с Рексом не только подстилку, но и каждую полученную миску еды и дичь, пойманную в свободные ночи.

И весь двор сговорился держать его втайне от людей.

Ведь Немой пообещал, что каждому, хоть бы и верховым жеребцам, ноги переломает, если они выдадут Рекса. Так что тот потихоньку зализывал свои раны в спокойствии, окруженный всеобщим расположением. Даже визгуны-овчарки позабыли о старых драках за сук и украдкой навещали его. Каждое утро стада, выходя на пастбище, приветствовали его своим ревом. Иногда в полдень, возвращаясь от колодца, какая-нибудь рогатая голова склонялась над конурой. Кони ржали тихо, потягивая носом в его сторону. А легкомысленные жеребята, не познавшие еще кнута, резвились, хватая его за уши мягкими, теплыми губами. Вечно напуганные овцы блеяли над его судьбой. А свиньи выбирали себе место под хлевом и, развалившись на солнце, давали вымя поросятам и, постанывая от толчков их беспокойных головок, поглядывали на Рекса мертвыми серыми глазками, что-то ему нахрюкивая. Также не раз слышал он ночами сквозь стену хлева, как волы, жуя и чавкая влажными мордами, среди жалоб на работу, кнут и голод, вспоминали о нем.

Но самым сердечным оказался осел, живущий в усадьбе нахлебником. Он был стар и мудр как этот мир, покрыт паршой, измазан грязью и золой, все его били и презирали, посмеивались над ним и гнали отовсюду. Издевались над ним и люди, и животные.

Они были знакомы давно, еще с тех времен, когда осел катал на себе барчука, а Рекс охранял обоих, и втроем они носились по полям втайне от барина.

Ослик приплетался каждый день, стоял у конуры с опущенной мордой и обвисшими ушами и жаловался таким душераздирающим голосом, что Кручек выл от ужаса, а Немой утихомиривал его палкой и прогонял куда подальше. Побитый и униженный, он все равно упорно возвращался, не прекращая своих причитаний.

Пернатые также усердно занялись Рексом: каждый день на всех заборах проходили в его честь горячие диспуты, полные кудахтанья, кулдыканья, писка и гама. И даже одна из наседок, обнадеженная благосклонностью Кручека, поселилась со своими малышами около Рекса, постоянно квохча ему о достоинствах своих детей. Только павлины, как всегда, гордые, презрительно держались на расстоянии, а вороны, согласно врожденному обычаю, наблюдали с крыш за конурой, терпеливо ожидая – на всякий случай.

И все же они так ничего и не дождались, ведь Рекс поправлялся, только с каждым днем становился все более хмурым и замкнутым. Одолевали его какие-то размышления, странные чувства и видения. Стал он смотреть на мир из глубины своего горя и сиротства. Раньше его не заботило, что происходит за пределами усадьбы: он чувствовал себя ее хозяином и почти как человек относился к каждому живому созданию.

Они существовали, чтобы их душить, гнать, забавляться ими. По команде хозяина. Его отделяла от них неизведанная пропасть почти человеческого существования. Теперь его выгнали из усадьбы и бросили на самое дно несчастья. Пес все сильнее чувствовал свою обиду. Это была незаживающая рана, через которую в сердце просачивалась жажда дикой мести человеку. В такие минуты он готов был рвать своими клыками даже их щенков, которых когда-то любил, и с наслаждением лакать их горячую кровь. И в эти долгие болезненные ночи, в эти еще более долгие бессонные дни он размышлял, как бы сделать так, чтобы его месть достигла своей цели.

И пес так забывался в своей ненависти, что все, от чего исходил человеческий запах, будило в нем невыразимое омерзение и – вместе с тем – все больший ужас. Потому как в этих размышлениях представала перед ним вся мощь человека. Она будила в нем необыкновенный ужас. Как же можно отомстить урагану? Как справиться с громом? Как схватить клыками молнии? Приступы бессильного отчаяния пронизывали его словно ножи. Ведь этот двуногий безраздельно господствовал над миром. Под его жестокой властью жило каждое создание. Смерть и жизнь – в его воле. Он всемогущ! Создатель и вместе с тем палач всего на свете.

Только сейчас почувствовал пес эту страшную правду и с каждой минутой находил ей все большее подтверждение. Прикованный своей немощью к подстилке, он стал всевидящим оком, наблюдающим за всем, что происходит вокруг. Его сердце чуяло каждый крик, каждую жалобу и каждую обиду. Особенно полны неустанных стенаний были ночи: волы приглушенным ревом сетовали на смертельный труд, на окровавленные от палочных ударов бока, на голод. Долго и болезненно ржали измученные кони. Длинными безутешными рыданиями разражалась тоска коров по отнятым телятам.

Из овчарен, из свинарников, из курятников вырывался раз за разом дикий гул жалоб и смертельных страхов. Жаловалась поруганная земля, стенали проклятиями вырубаемые леса, клокотали насильно меняющие свой бег воды. И отовсюду – от полей и от хат – со всего света доносились вечные, никогда не замолкающие отзвуки обид, насилия и смерти. Все земля и весь воздух были опечалены человеческой жестокостью.

На пирамиде трупов строил человек трон своего могущества.

Ни победить его, ни убежать от него – как не убежать от смерти.

Пес закипел внутри гневным океаном, бессильно бьющимся о гранитные скалы. Однажды утром, тронутый за живое отчаянным визгом свиней, которых грузили на мясницкие телеги, он проворчал:

– Снова нашего брата убивают.

– Свинья мне не брат, а мясо, – гавкнул Кручек. – Так ведь эти воры сами все сожрут.

Рекс съежился, будто от удара камнем, и замолчал.

А когда торговец-еврей выносил из хлева ревущих телят, Кручек грустно заворчал:

– Ночью я одного на пару с Хромым придушил в поле, да девки с конюшни у нас его отобрали.

– С волком водишься, с эдаким бандитом!

– Кто помогает пропитаться – тот мне и брат.

– Ты и родных бы не пожалел?

– У голода глаз нет: все хорошо, что в лапы попадет.

С ужасающим ревом прибежал осел и рухнул на навозную кучу.

– Это господский щенок облил его такой водой, что ему шкуру обжег.

Осел метался со страшным жалобным ревом. Его догнала компания мальчишек во главе с барчуком, они продолжали забавляться, бить осла камнями и сечь кнутом. Визг раздавался по всему двору, пока не прибежал эконом с палкой. Он отогнал детей и пинками попытался заставить осла встать.

Рекс, забыв об опасности, высунулся из конуры и зарычал.

– Рекс! – крикнул барчук. – Значит, мама промахнулась. Он загрыз моих такс, – заплакал мальчик.

– Ах вот ты где, птенчик! Сейчас ты у меня ответишь за барина! – закричал эконом, бросаясь на него с палкой. Рекс взвизгнул от удара и, влекомый приливом ярости, кинулся на эконома, схватил его клыками за грудки и рванул так сильно, что, вырвав кусок одежды вместе с кожей, грохнулся оземь.

Эконом без сознания рухнул в навозную кучу, а барчук с криком убежал прочь.

Пес забрался в самый темный угол конуры и зарылся в солому.

– Тебя отсюда вытащат и убьют. Беги, – скулил Кручек, мечась на цепи.

Другого пути не было. Рекс забрался в пустой хлев, под кормушки, где в стене была выломана дыра в сад. Оказавшись в саду, пес залез в густой малинник, почти не понимая, что с ним происходит. Он услышал людей, сбегающихся на помощь эконому, и, как только до него донесся вой невинно избиваемого Кручека, решил бежать в поле. Но сад был окружен густой живой изгородью и высокой проволочной сеткой, а у единственных закрытых ворот крутился маленький садовник, с которым у Рекса были свои счеты. Потому он протиснулся глубже в ряды буйно разросшейся малины в ожидании подходящего случая, чтобы вырваться на свободу. Он был настолько встревожен, что не мог спать, его обжигали еще не зажившие раны, мешали пчелиное жужжание и задиристое чириканье воробьев, садящихся целыми бандами на сладкие зрелые фрукты…

– Служи хозяину верой и правдой, а он тебе за это… устроит! – услышал Рекс над собой голос садовника и жалобно заскулил, бросившись ему в ноги.

– Не бойся! И за что это на тебя свалилось! Гоняют тебя, как бешеного пса! А ты мне штаны порвал, видишь? А я ведь всего лишь на попугая хотел поближе посмотреть! – Садовник присел перед Рексом, добродушно его поглаживая. Тот доверительно положил голову ему на колени.

– Видишь, глупый, как тебе отплатили за службу. Нет барина – так и прочь со двора. А ты всегда на меня ворчал, не давал мне подойти к усадьбе! А кто тебе голубя дал? А кто тебе воронят подкинул под елями? – перечислял садовник. Но ворота все же отворил. – Береги себя, чтобы барыня тебя не поймала!

Рекс ринулся в поля искать своего друга. Немой пас гусей на опушке у леса. Он сидел, опустив ноги в ручей, и поигрывал на дудочке. Стадо белых хохлатых гусей копалось на берегу речки, полной белесых пескариков и плотвы. Ивы давали желанную тень, лес бормотал, птицы пели, а солнце пригревало так, что сладостная сонливость пробирала до костей.

Немой уже все знал – ему разболтали сороки.

– И что теперь? Кабы ты еще был здоров! – заботливо беспокоился парень.

– Я силен! Разве я не справился с экономом?

– Он всех здесь замучил. Понесли его в хату, на своих двоих стоять не мог.

– Это только начало… – ожесточенно проворчал пес.

– На болотах, где барин стрелял тетеревов, есть избушка, ты мог бы укрыться там! И эконом туда не доберется, топи там глубокие, а мостки все сгнили…

– Там такие мухи, что никому от них спасу нет. Я в тех местах с барином на уток охотился.

– А в старой хижине угольщиков в лесу? Никто о ней не знает, правда, там часто прячется Хромой со своей стаей…

– Хромой! Это я ему голень справил, когда он на моего хозяина кинулся… этот мне не страшен… с сукой и ее щенками дело будет потруднее…

– Прячься на болотах, другого выхода нет, там столько птиц, что и с пропитанием трудностей не будет. А в клевере я зайчат видел…

– А может, службу где поискать? – неожиданно вставил Рекс.

– В деревнях сейчас недостаток, не кинут тебе даже гнилой картошки, а еще затравят или живодеру сдадут! Немцы в своей колонии тебя примут, они в господских псах разбираются, потом продадут в город, а не сумеют продать – откормят и съедят. Такое в усадьбе рассказывали. Эти свиньи в еде непривередливые. Хуже всего, что эконом тебе не простит, да и барыня так не оставит. Будут за тобой охотиться…

– Будут, будут!.. – проворчал пес равнодушно и, улегшись у воды, заснул.

Немой, раздевшись догола, пошел ловить раков.

«Принесу кухарке связку, тогда подобреет», – думал он, запуская руки во влажные корни ольх, в глубокие норы под берегом и под камни, лежащие на дне ручья. Ловил он ловко, не теряя из виду ворон, которые, спустившись тихонько из леса к воде, будто бы на водопой, постепенно приближались к гусятам, бродящим по мелководью.

– Эй, захотелось вам деликатесов! – крикнул Немой и бросил горсть грязи так, что вороны несолоно хлебавши полетели низко над полями, высматривая гнезда. А как только солнце стало клониться к закату и повеяло холодом, Немой начал сгонять гусей в стаю.

– Рекс, там под ивой – мои покои, – указал он на старое развесистое дерево, высящееся над водой будто на скрюченных пальцах, между которыми чернела дыра, выстеленная тростником. – Надежный ночлег! – добавил парень, собираясь на двор.

Пес остался один, не зная, что делать. Все же победила привычка, и он пустился прямиком к дороге, ведущей в усадьбу. Словно в предостережение ему мимо проехала пролетка, запряженная сивыми лошадьми: барыня ехала с дочерьми, а барчук с козел подсекал лошадей кнутом. Пес проводил ее озлобленным взглядом, клацая клыками, а потом, обогнув парк через поля, добрался до двора, до разворошенного стога, и притаился там. Он почувствовал себя как перед закрытыми райскими вратами. Его сжирала тоска, и нет-нет да порывался он выскочить на двор, но страх стискивал его словно петля, так что Рекс терзался, боролся с собой и тихо лежал на месте.

Солнце уже заходило. Мир был залит золотом и пурпуром, наступила оглушительная тишина. Вдруг с пастбищ двинулись стада, а с полей – люди. Над широкой дорогой встала полоса золотистой пыли, из которой доносился тоскливый рев коров, глухой ропот натруженных волов, ржание коней, свист кнутов, сухие удары палок и крепкие ругательства. С визгом пролетело стадо свиней, распихивая всех по дороге. Земля загудела под копытами несущихся жеребцов. Возы волочились медленно, грохоча на камнях. За ними стада овец, расталкивая друг друга и глупо блея, спешили, подгоняемые псами. А в конце тянулся молодняк, брыкаясь, своевольничая и залезая по дороге в рожь, за что был нещадно бит пастушьими кнутами.

Схлынули, всё; закат будто осыпал мир угасающими искрами, двор затихал, люди расходились, в хатах загорались огоньки, спущенные с цепей псы сходили с ума от радости. Тогда Рекс, не в силах удержаться, прополз на двор; миновал хлева, почуяв запах парного молока, миновал конюшни, обошел стороной свинарники и затаился в зарослях напротив кухни. Оттуда доносились такие запахи, что голод скручивал ему внутренности. Немой сидел на пороге с миской, зажатой меж колен, окруженный целой сворой цепных псов. Время от времени через приоткрытую дверь доносился голос кухарки.

Вдруг послышался скрип гравия на подъездной дорожке, и раздалось лошадиное фырканье.

– Барыня! Ну, мне здесь делать нечего! – Немой пролетел знакомой дорожкой мимо курятника в парк и задел Рыжего, который тихонько подбирался к наседкам. Лис пустился наутек, предупреждая коротким лаем ночных хищников. Тут же мелькнули белые подбрюшья ласок, удирающих за деревья; хорек пробежал по балкам сарая, а куница с цыпленком в зубах сиганула на крышу. Заухали совы, и начался такой переполох, что появившийся черный кот посетовал с горьким упреком:

– Испортил всю охоту, этой ночью уже ничего не поймаешь…

Рекс, грозно рявкнув, блеснул глазами и втиснулся под обвисшие ветви елей, потому как усадьба была ярко освещена, и через открытые на террасу двери лилась полоса света, в которой искрился и подрагивал водяной сноп.

Через некоторое время погасли окна, и парк бурно заиграл, занесся соловьиными трелями. Рекс, словно тень, прополз на террасу. Зазвенела цепочка, и попугай спикировал к нему. Их приглушенный горячий шепот утонул в птичьих руладах и напевах ночи. Пес жаловался на свое безнадежное положение и прощался с попугаем навсегда. Он собирался отправиться в скитания, на погибель в чужой враждебный мир. Рекс жалобно скулил, и сердце его наполнялось мукой, страхом и отчаянием! Попугай рыдал над ним, обмахивая перьями его воспаленные глаза и, тронутый недолей друга, вспоминал свою далекую родину. Попугай заколыхался на жердочке и, время от времени хлопая серо-розовыми крыльями, запел подавленными возгласами песнь из безладных тоскливых горячечных восклицаний.

– Родина моя! Зеленые леса без конца и без края. Гирлянды цветов меж деревьями, твердые кокосовые орехи и сладкие плоды манго! Верхушки пальм, растрепанные огненными вихрями, и сапфировые небеса над далеким морем!

Родина моя! Священные дни песен, радости, веселья!

О белые, слепящие жаром полдни, залитые потоками солнца, такие убаюкивающие!

О зарева кровавых закатов, когда лес погружается в ужас.

О ночи, пропитанные шипением ползающих, смертными стонами и победным ревом!

Рио-Негро! Как блещут твои благоухающие воды розовым утром!

Огромное лучезарное солнце поднимается из пучины – раздается радостный крик счастья, цветы и земля источают ароматы, поет каждое существо. Смех в зарослях, погони по ветвям, счастье и радость охватывают тебя! Крылья сами несут на верхушки пальм, в синеву, в солнце! Лететь с ветром наперегонки, хлопать крыльями, нежиться в возду-хе, кричать от наслаждения и лететь, лететь, лететь!