Текст книги "Генофонд нации"

2. Закон британской драматургии: негодяй должен быть небритым

Токмаков вышел из здания Морского вокзала в четверть шестого. Синие февральские сумерки задели в душе полицейского лирическую струнку. Хотя, возможно, это были не сумерки, а упругие бедра прапорщика Сорокиной, продолжавшие свой волнующий танец перед мысленным взглядом Токмакова. Как бы то ни было, он позвонил Маше – сначала домой.

На удивление, его пассия действительно оказалась там, куда он завез ее утром. Вчерашняя прогулка по набережной не прошла для Маши даром – она застудилась. И на предложение вместе провести вечер ответила сварливым тоном, что такая встреча никому не доставит радости.

Она просто не может. Не имеет физической возможности. Несколько дней им придется подождать, а там как врач скажет.

– Ты же знаешь, для меня это не главное, – слегка покривил душой Токмаков.

– Расскажи кому-нибудь другому. Вчера мы даже поболтать толком не успели.

– Ну ты же знаешь, я всегда честно выполняю свой долг перед партнером, – притворно вздохнул Токмаков.

– Ах паразит! Так это было чувство долга, когда ты… – Маша осеклась, чутко уловив, что параллельный телефон взяла мать, – когда ты… всю дорогу читал мне стихи!

Токмаков имел не менее изощренный слух, а уж возможности телефонной техники знал гораздо лучше Маши. Поэтому он тут же ей подыграл:

– Естественно, ведь главное в наших отношениях – духовная составляющая. Всего остального мне хватает на работе.

– То есть как это на работе? У вас же там одни мужики! – взвилась Маша, забыв об аудиоконтроле со стороны старшего поколения.

– А что может быть выше мужской дружбы, мужской верности! – с пафосом ответил Токмаков, напротив, никогда не забывавший о возможности контроля, даже в том случае, если звонил любимой девушке.

Деликатную тему верности – мужской, женской, и даже лебединой – Маша предпочитала не поднимать. Поэтому перешла в наступление:

– Вот уж никогда бы не заподозрила тебя в нетрадиционной ориентации!

– А кто меня убеждал, что традиции в наше время – такая же условность, как все остальное? Это когда я говорил, что не хотел бы тебя видеть в юбке размером с носовой платок, – подпустил шпильку Токмаков. Он подзабыл, что Машу невозможно переспорить.

– Вчера ты хотел меня видеть вообще без юбки!

– Э-э, послушай… прислушайся, – старался Токмаков намекнуть, что Груздевой-старшей такие подробности ни к чему. Да и вообще, по собственной же легенде, вчера Маша была еще в Будапеште.

Но Маша была увлекающейся натурой. Плюнув на конспирацию, она взялась за перечисление:

– И без колготок!

– Маша!

– И без панталон! – мстительно сообщила дама его сердца, хотя Токмаков и сам отлично помнил это. Только не рискнул бы назвать панталонами те несколько тесемочек с треугольником кружев, с которыми она без сожаления рассталась на набережной Кутузова.

Итог шутливого поначалу разговора оказался для Токмакова неожиданным.

– Поэтому теперь я сижу дома, а ты развлекаешься неизвестно с кем! – сказала Маша и повесила трубку.

Но даже это не испортило настроение Токмакова. Ближе к вечеру он звякнет ей на мобильный, а то и подъедет с цветами и тортом. Ведь не зря дробина просвистела у виска – это стоило отметить.

А пока… Просматривая в машине документы, аккуратно подшитые Сорокиной, Вадим заметил, что «ПетроэкспертЪ» находится недалеко от морвокзала – на Весельной улице. Обнаружилась и фамилия специалиста, присвоившего установке по сохранению генофонда нации код ТНВД – Сытенький В. П.

Выезжая на Наличную улицу, Токмаков бросил взгляд на часы. Половина шестого, а в государственных предприятиях, каковым являлся «ПетроэкспертЪ», свято чтут распорядок дня.

Ничего. По крайней мере он хоть понюхает, чем пахнет воздух в этой конторе.

Судя по количеству иномарок на стоянке и солидной бронзовой доске на свежеоштукатуренном фасаде, «ПетроэкспертЪ» не бедствовал.

На вахте Токмаков спросил, в каком кабинете отправляет свою должность ведущий специалист Сытенький.

– Второй этаж, в конец по коридору, напротив туалета.

– А?..

– Не ошибетесь, он там один сидит, – ответил охранник, прежде чем Токмаков спросил. Или охранник был просто супер, или Сытенький – местной знаменитостью.

– А почему – один?

Парень в синей форменке ухмыльнулся и пожал плечами:

– Да так, соседи с ним не уживаются.

Толстый импортный линолеум скрадывал шаги. В двери с соответствующей табличкой торчал ключ. Токмаков вытащил ключ с казенной биркой и положил в карман. Машинально, в соответствии с укоренившимся за многие годы правилом: ключ от служебного кабинета должен быть либо в специальном тубусе, либо на кольце оперработника вместе с печатью и жетоном с личным номером.

Токмаков задержался у приоткрытой двери. В кабинете находились три стола. Два из них зияли нежилой чистотой, за третьим некто в бархатном пиджачке и пестром галстуке полировал ногти, поглядывая на часы в простенке. Это было солидное сооружение под старину, с маятником и медным циферблатом.

Табличка на столе подтверждала: за ним восседает именно В. П. Сытенький. Чем же он таким отличается, что никто не хочет делить с ним кабинет?

На вид парню было лет двадцать пять. Для ведущего специалиста молодой и какой-то …не такой. Возможно, дело было в галстуке немыслимой расцветки, возможно, и в прическе – длинные волосы плохо вязались с обстановкой казенного кабинета.

Решив не делать поспешных выводов, Токмаков постучал и вошел. До конца рабочего дня оставалось целых семь минут. Задумчивое выражение на лице Сытенького мгновенно сменилось важно-значительным. Но каким бы он ни был крутым, ему никуда не спрятать по-детски пухлые щеки, оставлявшие слишком мало жизненного пространства для маленького носика. Видимо, поэтому нос постоянно морщился, словно от резкого запаха.

А вот глаза были хорошие – большие, голубые, но и они предательски вильнули, когда Токмаков объяснил цель позднего визита.

– Направьте нам официальный запрос, и я посмотрю, что можно сделать.

– Я подскажу это прямо сейчас: отыщите в компьютере необходимый файл, или папочку, не знаю, и дайте мне взглянуть одним глазом. А запрос, конечно, будет.

– А вдруг у вас нет допуска к служебной информации?

– У меня есть допуски, какие вам и не снились, – ответил Токмаков, прикидывая, стоит ли переходить на «ты». Нет, еще рано, но зацепить его на этот вечер было бы неплохо: парень явно помнил об установке по генофонду. Блин, да что же это, интересно, такое?!

Но Сытенький не спешил посвящать неожиданного визитера в секреты своей конторы:

– Не могу… инструкция… строгий приказ руководства… начальника отдела…

Токмаков хотел похвастаться, что он и сам в некотором роде руководство, но тут в углу, сжалившись над Сытеньким, пробили часы.

Ведущего специалиста будто спрыснули живой водой. С лица сразу пропала скука:

– К тому же время… Меня ждут в одном месте. Пишите запрос!

– Выйдем вместе, тут у вас такие закоулки, боюсь заплутать, – соврал Томаков.

Сытенький не обратил внимания на неприкрытую ложь, – он искал ключи от кабинета.

Когда часы отбили четверть седьмого, он все еще продолжал это занятие, выдвинув все ящики стола, заглянув даже в мусорную корзину. Замочную скважину он обследовал несколько раз, и после третьей попытки без сил рухнул в кресло.

– Мне кажется, ключ лежит в стаканчике с карандашами, – сказал, наконец, Токмаков, молча наблюдавший за усилиями Сытенького.

– Не может быть. Я там уже смотрел.

– Значит, смотрел невнимательно, – сказал Токмаков, незаметно подложивший ключ минуту назад.

Сытенький перевернул стаканчик:

– Ну слава богу! Вы спасли меня от этих держиморд.

– В смысле?

– Да от этого вахтера! Мне, конечно, все они по барабану, но это был бы, кажется, третий ключ на моей совести. Большое… нет, просто огромное вам спасибо.

– Не за что, – вежливо сказал Токмаков, постаравшись не испугать собеседника своей улыбкой. Обычно он применял ее, чтобы получить у клиента чистосердечное признание. Однако на Сытенького улыбка произвела необычное действие.

– У вас всегда такой имидж?

– В смысле?

– Ну, под мачо. Эта небритость…

– Нет, утром я выгляжу немного лучше.

– Вы и сейчас выглядите прекрасно, – сказал он, неожиданно покраснев. – В своем роде, конечно. Знаете, в английской драматургии еще недавно существовало правило – негодяй должен быть небритым.

Токмаков исподлобья поглядел на пухлого красавца. Хочешь мачо – будет тебе мачо, желание клиента – закон для нашей конторы.

А конторе в лице Токмакова очень желательно было найти к собеседнику ключик, как только что тот искал ключ от кабинета. На худой конец – подобрать отмычку, чтобы, пошарив по закоулкам его памяти, выудить все, что касалось грузоотправления в маленький венгерский городок Надькерёш.

– Даже в Голливуде придерживались этого принципа, – продолжил тему Сытенький. – Годов где-то до тридцатых…

– Так я, по-вашему, негодяй? – спросил Токмаков, подумав: «Интересно, откуда этот тип выкопал такое залежалое словечко?»

Все объяснилось достаточно просто. Сытенький недавно окончил филфак университета. А в государственное предприятие «ПетроэкспертЪ» его определил папаша, считавший, что ребенок должен вначале понять, как работают винтики государственной машины, а уже потом включаться в семейный бизнес.

Судя по тому, как Сытенький мариновал Токмакова, не спеша с ответом по простейшему делу, было видно, что он успешно осваивает методику работы госструктуры.

Но куда правдоподобнее казалось другое объяснение: ему перепало в клюв от экспортеров, что тоже было фирменным стилем госчиновников экономической эпохи «РОЗ» – «распил, откат, занос».

Некий мыслительный процесс в это же время осуществлялся в напомаженной головенке Сытенького.

– Наверное, вы пьете текилу? – неожиданно спросил он Токмакова.

– Пью, поскольку грызть ее нельзя, – интерпретировал Вадим старый армейский анекдот. – А что, есть предложение?

Сытенький в армии, естественно, не служил, – от этой госструктуры папаша его отмазал, – и в знак одобрения пошлепал пухлыми ладошками-ластами.

– Очень остроумно, очень! Сегодня же я выдам этот прикол моим друзьям. Или… Да, вы сами его и расскажите! Я знаю одно уютное местечко… Будет очень интересно, если только вы… Впрочем, ерунда!

Токмаков понял, что правильным оказалось второе предположение: Сытенький взял на лапу, и в кабаке предложит поделиться.

– Поехали, – согласился Токмаков. – Я на колесах. Кстати, меня зовут Вадим.

– Да, как глупо, мы еще не познакомились… Вова!

– Брось, Вова, мы не то что познакомились, а уже почти что подружились!

– Я бы этого очень, очень хотел…

От стоянки «Петроэксперта» в романтический синий вечер стартовали одна за другой две машины. Первой была маленькая красная БМВ, на каких обычно гоняют продвинутые бизнесвумен. Второй шла солидная черная «Волга», поблескивая акульим оскалом решетки.

Даже в кошмарных снах Токмаков не мог представить, что ждет его в ближайшие несколько часов.

Глава девятая
История любви и смерти

1. «О чем задумался, коханый»?

Проститутки с площади Восстания не отличаются красотой или, там, грацией. На их стороне теория больших чисел. Работают рядом с Московским вокзалом, где всегда полно мужиков. И среди них всегда найдется кто-то, кому в лом просто так дожидаться отправления поезда, или кто, напротив, только прибыл в Петербург и мечтает быстрее подхватить гонорею. Поэтому отличительная особенность проституток с Московского вокзала – готовность предоставить любые услуги за умеренную плату в кратчайшие сроки.

Но изредка попадаются среди них особи, при взгляде на которых мысль о кожно-венерологическом диспансере не сразу приходит в голову. Одна из таких и окликнула Скотча, покупавшего сигареты:

– Мужчина, не хотите расслабиться?

Расслабляться Скотчу было рано. Ему предстоял визит к человеку, который вывел на него саратовского делового и был отчасти в курсе операции. Прежде чем браться за лысого цветного[30]30
  Цветной – так на уголовном жаргоне именуется сотрудник правоохранительных органов.


[Закрыть], который по всем признакам представлялся крепким орешком. следовало поколоть того, чья скорлупка не была защищена служебной ксивой и стволом.

Несколько часов ушло, чтобы пробить адрес урода. Теперь можно было ехать в Озерки. И вот эта девица с неоригинальным предложением…

Скотч уже хотел отпустить ее с миром – день был достаточно напряженным – но та вдруг произнесла:

– О чем задумался, коханый? Я девочка чистая, неприятностей не будет.

Скотч вздрогнул. «Коханый»…

– Ладно, идем.

– На время или на ночь?

«До смерти», – чуть было не произнес Скотч. Вместо этого он сказал:

– Как понравится. Сейчас поедем к моему другу.

– Ой нет, я в групповуху не играю!

– Не бойся, я тебя никому не уступлю.

Скотчу везло сегодня на парки. Улица имени никому неведомого академика Байкова упиралась в Сосновский лесопарк. Он остановил БМВ у девятиэтажной «точки», и послал Кристину – так замысловато нарекли родители простую украинскую девушку – в магазин за согревающим и подкрепляющим. Сам же поднялся на лифте на седьмой этаж и позвонил в квартиру 28.

Хозяина не было дума. Что ж, еще лучше.

С замком пришлось повозиться – попался качественный. Но в походном наборе Скотча было все необходимое, чтобы управиться до возвращения Кристины. Он даже успел заменить в замке личинку, так что хозяин будет удивлен.

Но еще сильнее он будет поражен, когда дверь квартиры откроется.

Этот парень – по паспорту Криволапов, по кликухе Синтез – неплохо устроился. Квартирка была небольшой, двухкомнатной (у Скотча была «трешка» с видом на Мойку), но уютной. Спальня с необъятным «сексодромом», подобие гостиной и просторная кухня, где не столько готовили пищу, сколько сочиняли рецепты «дури» – Синтез тоже не зря получил свое погоняло. На своей делянке он был не последним. Поэтому Скотч и взялся за предложенное Синтезом дело, не пытаясь въехать, откуда взялись те залетные, залетные и явно не блатные, которых тот привел.

В прихожей тренькнул звонок. Скотч взялся за рукоятку тяжелого вороненого кинжала с резиновой ручкой. В Чечне такие называли окопными. Пока тревога оказалась учебной – это пришла с покупками Кристина.

– А где же приятель? – насторожилась она, никого не обнаружив в квартире.

– Позвонил, что задержался, а ключи… – усмехнулся Скотч, – я у соседки взял.

– Раздеваться? – тихо спросила Кристина.

– Ишь, деловая! Накрывай на стол, выпьем сначала. Где что найдешь – все в дело, бери и пользуйся. А я тут с дверью. Скрипит, зараза!

Дверь ничего не скрипела. Просто надо было приладить к створкам немудрящий сторожевичок, чтобы предупредил, когда хозяин начнет дергать за ручку.

Они закончили работу одновременно.

– Проходите, – церемонно пригласила его Кристина. – Я и свечи зажгла. Для настроения.

Скотч усмехнулся и прошел в чужую гостиную, как в свою собственную. Кристина подождала, пока он сядет за стол, и только потом примостилась напротив. Только сейчас Скотч разглядел ее по-настоящему. Это была рослая девушка, темнобровая брюнетка с крупными чертами лица, размалеванная, но не до степени ритуальной маски.

– Пойди вымойся, – велел он, разливая водку в рюмки, подозрительно напоминавшие химические колбочки.

Она послушно выскользнула из-за стола. Скотч поморщился: «Не боевая». Опять ничего не выйдет.

Первая рюмка проложила огненную дорожку к сердцу, омыла душу от пороховой гари дневных выстрелов, очистила для новых испытаний. Накатил вторую, прислушиваясь к шуму воды в ванной.

Девчонка его неправильно поняла. Он хотел, чтобы она просто смыла грим…

Потому что любой грим напоминал ему женщину из далекого уже прошлого. Снайпера по имени Оксана.

2. Наши жены – пушки заряжены…

… Лицо снайперши было размалевано по всем правилам боевого камуфляжа, волосы коротко острижены, за высоким шнурованным ботинком – узкий стилет с противорефлекторным покрытием. Это не считая девятимиллиметровой винтовки и малокалиберного пистолета «Марго» в маленькой замшевой кобуре прямо на голое тело (пистолет заметили только когда начали сдирать одежду, и она прострелила из него плечо командиру роты – тот был первым).

Одним словом, крутая боевичка, прямо тебе «Солдат Джейн», а попухла на прокладках. На прокладках с крылышками, которыми так задолбал «ящик». Когда прочесывали лесистый склон, откуда за несколько дней снайпер убрал двоих из роты, а третьего ранил, то прапорщик Коржик заметил под деревом такую прокладку. Ну, все ясно! Про литовских и украинских снайперш все верно журналюги писали за исключением белых колготок.

Устроив засаду на путях отхода, взяли ее, тепленькую. Большие деньги сулила, но кто ж за своих ребят погибших деньги возьмет? Взяли – натурой, всю ночь насиловали, а утром пришла очередь самого младшего – «срочника», младшего сержанта Сазанова по кличке Сазан.

…Ее звали Оксана.

– Не торопи любовь, коханый, – произнесла тогда снайперша разбитыми губами. – Дай вымоюсь, тебе ж приятней будет.

Сазанов вопросительно посмотрел на прапорщика Коржа, которого уважал, боялся и ненавидел одновременно. Уважал за храбрость, боялся за бешенство, часто мерцавшее в цыганских глазах, ненавидел за презрительную жалость по отношению к себе – городскому чистенькому мальчику, угодившему в грязь, ложь, кровь и предательство первой чеченской войны.

И в тот раз Корж снисходительно кивнул:

– Отведи в уборную заразу. Не свалит. Куда она денется, такая…

Растрепанная, голая, с кровоподтеками по всему телу, куда, она, действительно могла убежать из казармы на окраине Серенч-юрта?

– Винт ее возьми на всякий случай и дверь держи открытой.

Они двинулись по длинному темному коридору. Оксана впереди, Сазанов за ней. В полусумраке белело крупное тело, женщина прихрамывала, и в сердце Сазанова поднималась жалость. Пять минут назад он вовсе не хотел ее, просто нельзя было осрамиться перед пацанами. А вот теперь он хотел… Он не знал, чего хотел точно, когда в его власти оказалась эта голая женщина.

Но знал, что теперь не уступит ее другим.

Наглый прапор Корж, чьи тяжелые шаги забухали в коридоре, заорал на всю казарму:

– Посторонись, пацан, еще раз загорелось. А после делай с ней что хочешь!

В первый раз младший сержант Сазанов не подчинился:

– Отвали, и так хорош!

– Заткни хайло, Сазан! А то заставлю языком толчки драить, пока я буду телку трахать.

На пороге солдатского гальюна столкнулись три судьбы. По жизненной арифметике выходило, что Сазанов опять уступит, и будет дальше уступать всю жизнь, но в уравнение затесалось одно неизвестное – украинка. Черт знает, как одним взглядом удалось ей сказать Сазанову, все, что о нем думает, но – удалось. И когда Корж танком попер на него, младший сержант врезал ему табуреткой – добротной, еще советской, таких теперь больше не делают.

Не успел Корж упасть, как украинка оказалась на нем верхом, вырвала из его ножен кинжал разведчика – и волна крови из распахнутого горла выплеснулась на грязный бетонный пол.

Сазанов вскинул винтовку. Снайперша отбросила кинжал:

– Не стреляй, сначала я сделаю тебя мужчиной.

Как она угадала – теперь уже не скажет никто, но Сазанов и точно не спал еще с женщиной. Рохля был, раззява. Потому и в армию загремел, единственный из всего класса.

– Отвернись, я приведу себя в порядок. А ты дверь закрой на табуретку.

Он просунул ножку табуретки в ручку двери. Потом слушал плеск воды, уткнувшись лбом в холодную стенку и каждую секунду ожидая, что острый нож рассадит ему горло, как минуту назад случилось с Коржиком. Но произошло другое.

Это была старая советская казарма, которую занимали потом боевики, а затем снова федералы, и вся мыслимая и немыслимая похабщина на русском и прочих языках Страны Советов украшала стены вместе с наскальной графикой соответствующей тематики. Единственным светлым уголком в этом не располагающем к романтике местечке было разбитое оконце. Оттуда тянуло весенним свежим ветерком, и открывался вид на предгорье, зеленевшее в лучах утреннего солнца.

К нему украинка и потянула Сазанова:

– Вперед, коханый! У нас теперь одна тропинка. Чечены платят хорошо, я за тебя шепну словечко!

Сазанов оглянулся на труп прапорщика. Голова была запрокинута, кровь уже начала темнеть, густея. И почему-то он был босой. А его кроссовки – на Оксане.

Женщина прильнула к нему крепко, как пластырь пристает, вжавшись всем телом – грудью, животом, каждой ложбинкой:

– Я так кохать умею, что кроме меня тебе никто не нужен будет. Ни одна женщина до самой смерти.

Черные брови вразлет, а под ними – зеленые глаза. И неважно, что они уже заплывали кровоподтеками, глаза эти светились колдовским огнем, прокладывая путь прямо в сердце. И не только в сердце. Он уже хотел ее, плевать на все, прямо здесь, рядом с трупом и загаженными очками.

– Не торопи любовь, – опять сказала она. – Там, на траве, нам будет лучше.

– Не могу… У меня мать одна в Питере…

– Ну и черт с тобой, салага! – рявкнула снайперша, словно позаимствовала у убитого прапора не только кроссовки «Найк», но и голос.

Так, в одних кроссовках, она и выбралась из окна.

И в этот момент в дверь гальюна замолотили кулаки, а потом и приклады. Раздался треск дерева…

Дверь солдатского гальюна держалась недолго, но за это время снайперша успела отбежать метров на сто. Она бежала по раскисшей весенней земле, смешно выбрасывая ноги в стороны, как делают все женщины.

Младший сержант Сазанов бежал за ней, чуть отстав, а когда начали по ним стрелять, – ответил. Крыша съехала. Он не мог допустить мысли, что она станет смеяться над ним вместе с бородатыми «чехами», с которыми делит эту войну и наверняка делит койку.

Винтовка по-дружески толкнула его в плечо.

Сержант Сазанов кончился на этом раскисшем поле. Вместо него дальше побежал за украинкой, за ее ногами, задницей, за ее телом уже другой человек.

Скотч.

Наши жены – пушки заряжены…