Текст книги "В поисках чаши Грааля в Крыму"

Всё, солдат, уже не жди, не уповай на похоть любовной близости, не верь воздушным очертаниям и великолепной пластике, глаза загребущие и усталые смежи, теперь лишь в молитвах ворожи.

Мед тоже обернулся быстро, увёл детей и стариков в лесное укрытие, где конь сломает ногу, где глаз выколет сухая ветка, где лиана опутает бойца. Увидел обнажённую Росу на крепостном валу и всё хорошо понял, в чём состояла её военная хитрость. Скорей спасти! Вскочил на каменную стену и руки протянул для защиты. И успел обнять её, крепко прижав к бьющемуся сердцу.

Но враг уже очнулся от томного забытья, от дурманящего сна, от липких умыслов, от сладости женского обольщения. И зло пропела стрела, а за ней такая же ядовитая змея выпустило острое жало. И беспощадно пронзили и поразили Росу и Меда. Прошли тысячи лет, как один миг. Лишь археологический отчёт может продолжить этот рассказ. Наша общая книга «Как раскрываются тайны», где учёные О.И. Домбровский и А.А. Щепинский в своей статье «Археологические загадки Красных пещер» дают увлекательное заключение: «Однажды, когда работы в Кизил-Кобе (Красная пещера) уже развернулись, школьники из туристского кружка Каховской средней школы, тоже члены Горного клуба, сообщили о сделанном ими открытии. Вместе со своим руководителем А.С. Прибыловским они нашли по соседству с Кизил-кобой на горе Золотое ярмо близ села Дружное остатки древнего укреплённого убежища. Можно предполагать по его сходству с другими изученными убежищами, что оно было создано каким-то племенем тавров для защиты от скифов. Видимо, это происходило в VII-VI вв. н.э. Позднее, при сближении тавров и скифов, убежище надолго стало ненужным. Лишь в III-IV вв. н.э., в связи с новыми историческими обстоятельствами, заброшенное укрепление было опять возобновлено и перестроено. В это время смешанное оседлое население предгорий, видимо, в свою очередь отбивалось от теснивших его новых врагов – кочевых народов.

При дальнейших исследованиях на горе Золотое ярмо под руководством П.Н. Шульца ниже убежища были обнаружены следы позднескифского поселения, а рядом, на плато Долгоруковского нагорья, открыто более древнее кизил-кобинское поселение и большая группа так называемых каменных ящиков. Неподалеку от Золотого ярма, в долине Малого Салгира, при участии тех же учеников Каховской школы был открыт и исследован курганный могильник. Под насыпями раскопанных курганов были обнаружены человеческие скелеты. Погребённые лежали вытянуто на спине, головой на запад. Захоронения перекрывались небольшими каменными закладами. В этих курганах была найдена лепная посуда: большие и малые горшки, миски, кубки с характерными кизил-кобинскими украшениями. При погребении эти сосуды были наполнены пищей и питьём, предназначенными утолять голод и жажду умершего на пути в загробный мир.

У изголовья одного из погребённых лежало бронзовое зеркало, а по сторонам черепа были найдены бронзовые серьги. В другой могиле оказалось два скелета. Один, крупный, с хорошо выраженными мышечными буграми на костях, принадлежал молодому, атлетически сложенному мужчине (это Мед, павший от стрелы врага). Второй скелет – молодой женщины (Героиня – Роса, пронзённая смертельной стрелой) – лежал в объятиях первого. С удивлением смотрели археологи на открытую ими картину.

Кто знает, какие драматические события преждевременно вырвали из жизни эту юную чету? Парные погребения в курганах встречаются нередко. Чаще всего они были связаны с человеческими жертвоприношениями в честь умершего. Жена, ребёнок, брат или друг должны были сопровождать на тот свет своего знатного родича или соплеменника. В жертву могли принести и схваченного чужеземца или пленника, взятого в бою. Во всех этих случаях взаимоположение костяков погребённых иное, чем в данном, – сразу видно, кто главный, а кто только сопровождает основного покойника. Главного обряжали с торжественностью, подобавшей тому общественному положению, которое он занимал. Лежит он в центре широкой могилы, вокруг него вещи, служившие ему при жизни, а тела людей, насильственно отправленных с ним в могилу, занимают скромное место в его ногах или на почтительном расстояние сбоку.

Жизнь древних людей была ограничена вековыми суевериями, каждый их шаг был подчинён религиозным обрядам, запретам, нерушимым обычаям. Что же побудило их в данном случае нарушить обычный ритуал, поступить вопреки погребальному канону? Признаемся, невольно вслед за этим вопросом нам в голову приходят мысли, выходящие из рамок бесстрастного и объективного археологического исследования. Но это мысли о вещах, извечно присущих человеку. Кем были друг другу эти безвестные кизил-кобинцы? Соединила их или не смогла разлучить смерть? Может быть, это одна из жён добровольно отправилась на тот свет за любимым супругом, безвременно погибшим в какой-нибудь схватке с врагом? В то тревожное время людям приходилось не только непрерывно трудится, добывая пищу, но и постоянно сражаться за плодородную землю долин, за пастбища и охотничьи угодья – владения своего рода или племени. О кровавых битвах часто рассказывает археологам то обломок кремневого копья в грудной клетке человеческого костяка, то бронзовые наконечники стрел, застрявшие в глазницах или позвонках погребенных, то следы страшных ударов боевых топоров на черепах и костях. Все известные археологам в горном Крыму поселения и могильники эпохи раннего железа (начиная с VII в. до н.э.) тяготеют к обширным, самой природой укреплённым и замкнутым горным урочищам. Крутые лесистые склоны, отвесные скалы делают их труднодоступными, а там, где можно пройти, люди сами сооружали искусственные препятствия, например, каменные стены, протянутые от обрыва к обрыву поперёк узких горных проходов. На Долгоруковском нагорье, недалеко от Красной пещеры была обнаружена такая стена, преграждавшая проход из бассейна верховьев Салгира в бассейн Бурульчи и других притоков реки Зуи. Северная чатырдагская стена стояла на спуске в долину Салгира с западной стороны. Таким образом, широкая, хорошо орошаемая чаша его верховьев, собирающая воды многих родников и богатая плодородной почвой, была защищена со всех сторон. Точная дата сооружения этих стен ещё не установлена.

Чем больше всматриваемся мы в разнообразные древности этого огромного урочища, тем яснее становится, что Кизил-коба в свое время являлась центром какого-то своеобразного мирка. В VII-VI столетиях до н.э. и позднее его обитатели жили довольно замкнуто и, видимо, несколько изолированно от населения соседних урочищ, а тем более от чужеземцев. Коренное население Крымских гор во многих местах долго сохраняли свою независимость, а вместе с ней и самобытную примитивную культуру, которую оно донесло почти до раннего средневековья».

Прощайте Мед и Роса! Мы будем помнить о вашей горячей любви и самопожертвованию ради своего народа. Пусть эти строки станут воспоминаниями о вашей печальной повести древнего времени!

СТРАШНАЯ ТРАГЕДИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

(явь-видение, явившиеся в июньскую полночь)

Крепость Солдайя

На высокой конусообразной горе, древнем коралловом рифе, высится генуэзская крепость, словно каменная ступень в небо. Вершину мощного скального утёса, который пропастью уходит прямо на юг в море и плавно спускается к северу, венчает Дозорная башня. В ясную погоду с ней открываются синие дали, где в прозрачности необычным пареньем встают силуэты Медведь-горы и скалистая корона Ай-Петри. Ночью на башне горел огонь маяка, как красная мигающая звезда, поднявшаяся в бархатную высоту. И на дрожащий свет белыми мотыльками парусов летели быстроходные корабли. Из бездны небесного эфира и льющего серебром моря выплывали сладкозвучные сирены к звонкому утёсу, где кружилась бессмертным пеньем печальная легенда о бросившейся со скалы обманутой дочери архонта, правителя крепости. Её любимого, простого пастуха, коварным путём отправили в заморское плавание, откуда он не вернулся. И девушка, не выдержав разлуки, укоряя отца в предательстве, лебедем со сложенными крыльями сорвалась в паденье. И теперь душа её парит над волнами, облетая каждый приплывающий корабль к Солдайи, разыскивая среди команды своего любимого.

Цитадель, или Консульский замок прекрасно и гармонично вошёл в очертания утёса, обнесённый мощными стенами с двумя большими прямоугольными башнями, где своим строгим силуэтом вознёс его к легким контурам прозрачных облаков, витающих над миром. Тучки – »белогривые скакуны» сдерживали свой быстрый «бег» у высокой башни, заглядывали в узкие стрельчатые окна-бойницы, будто пытаясь разглядеть лик уже новой властительницы замка, так дивно играющей на лютне и чистым голосом певшие итальянские песни. Теперь комендантом крепости был верный служака банку Святого Георгия, владевшим черноморской колонией Капитанство Готия, куда входила крепость Солдайя, Христорофо Ди Негро, сухой старик в малиновом камзоле и кружевным белым воротником. А его прелестную дочь звали Франческа, и она тоже горячо и неожиданно полюбила простолюдина рыбака Никколу, познакомившись с ним в плавание на парусной лодке на рыбной ловле. «Маленькие люди без имени» – к такому городскому плебсу относился Никкола, хотя на вид был красивый и крепкий. Свою тайну молодые держали в строжайшем секрете, боясь гнева вспыльчивого отца, тоже способного отослать Никколу подальше от Франчески, как сделал архонт в античной легенде.

Стены крепости и башни сложены из местного серого известняка и песчаника. И пахнут смолами, мхами, травами, солью моря, солнечным жаром – каменные кружева с мерлонами и кремальерами зубцов на высоких восьмиметровых стенах. Почти все башни трехстенные, открытые изнутри с удобными деревянными настилами для обороняющихся воинов. Они были теснее связаны с системой обороны города, чем замкнутые четырёхстенные, стоящие словно «отшельники-монахи в длинных рясах».

Территория крепости делится на два яруса: нижний, ограниченный рвом и наружными стенами с боевыми башнями, и верхний – цитадель. Единственный вход в крепость через северные ворота, наглухо закрывающиеся уже вечером. По Уставу генуэзских колоний на Черном море комендант не имел право ночью покидать крепость. Хорошо сохранились пазы, где поднималась решётка, и следы устройства для подъёмного моста через ров. Ворота крепости прикрываются двумя полубашнями. Западная – носит имя консула Якобо Торселло; восточная называется башней Бернабо ди Франки ди Пагано. Башни поставлены под углом друг к другу, чтобы можно было вести перекрёстный обстрел на всём внутреннем пространстве предмостного укрепления.

Воздушный эскиз, плывущий над туманом, в ярком охряном блеске застывшая каменная прелесть зодчества, выдающийся памятник итальянской средневековой архитектуры сохранился лучше всех генуэзских строений Крыма. Архитектурный ансамбль крепости тонким рисунком резца великолепно вписывается в дикий взрыв пропастей и вертикальных скал и напоминает королевскую золотую лилию на горном плече царствующего утёса над волшебством вечерней зари.

Возводили каменную мощь и гордость долго и упорно. Об этапах строительства крепости говорят высеченные на оборонительных башнях витиеватые латинские надписи на мраморных плитах, сообщающие, в каком году, в правление какого «достопочтённого консула и коменданта Солдайи» была построена та или иная башня. Самая ранняя постройка датируется 1371 годом, а поздняя уже другим веком – 1469 годом.

Но строить крепость генуэзца стали не на голом месте, а использовали древние защитные укрепления, оставшиеся от русичей и греков.

Крепость Солдайя стала всемирно известной, о ней с восхищением рассказывали путешественники. Вот что пишет в середине ХIХ века Дюбуа де Монпере, побывавший почти во всех страны Европы: «Нельзя себе представить руин более прекрасных, величественных и вместе с тем меланхолических, нежели руины Судакской крепости». Русский историк М.П. Погодин тоже, в восторге от увиденного средневекового зодчества, заявляет, что во всей Европе «нет развалин живописнее этих, никакие рейнские замки не сравняются с ними».

Оборона крепости

Над Черным морем нависла тяжёлая и грозная туча, а багровое солнце блистало, как рваная рана сочащаяся сукровицей – это турецкий флот из триста судов, вооружённые пушками, с 24 тысячами десанта устремился на Крым. И вот грозная армада появилась на рейде Кафы. Страшная паника заметалась над большим и богатым городом как дикая пляска грозы с первыми огненными всполохами молний – это ударила ядрами боевая артиллерия, снятая с кораблей и установленная против крепостных стен Кафы. На пятый день они стали рушится под многодневной канонадой. Татарская конница окружила город, не давая спасения никому из бежавших жителей. Турецкие галеры барражировали на рейде, не пропуская помощь генуэзцам с моря. Перед турецким главнокомандующим предстали кафинские парламентёры и поднесли удивлённому Ахмад-паши ключи от города. Поразились турки, даже возмутились, что такой сильный укреплённый город с большим количеством защитников сдаётся почти без борьбы и боя. Так быстротечно пала Кафа на милость победителя, но была залита коварной жестокостью погромов, грабежей, от устроенной резни над мирными жителями. И кровь пролилась потоком, и смерть, закрывая солнце, вознеслась над обречённым городом. И мужество защитников было утеряно в костре пепелищ, где танцевали кривые сабли турок, отрезая носы, уши, руки, ноги, головы пленённых. Песня горя тягостно стонала над растерзанным городом. Полны кровью чаши сытых турок, осушившие их до дна.

Спаси, Господи, от проклятых завоевателей! Но небо угрюмо молчало, будто закрытое грехом стелющихся жирных туч от чёрных, густых и смрадных пожаров. За что, Господи, такая страшная боль и безумные страдания для подаренной тобой жизни людей? Даже только появившихся ангельских детей рассекали острые ятаганы турок, предававшимися утехами в мучениях и истязаниях невинных новорождённых. Неужели нет Страшного суда над этим зверством?

И теперь турецкая тяжёлая волна, обогащённая захваченными продуктами, военной амуницией, золотом, драгоценностями и рабами двинулась на осаду крепости Солдайи, надеясь на такую же скорую победу.

Но сильный и яростный дух славных крестоносцев, закованные в железные панцири, жил и витал в воинственном наряде защитников – они решили не сдаваться, а умереть в бою и обороне города. Станковые самострелы с каменными ядрами и острыми стрелами, стоящие на стенах и башнях, тоже вселяли надежду в героическую оборону города-крепости. И взвились штандарты Светлейшей республики Генуи над главными воротами и цитаделью-донжоном крепости, сверкая позолоченными крестами.

Никкола, метко стрелявший из арбалета, пристально просмотрел и изучил территорию, с которой враг готовился атаковать башню Паскваля Джудиче, где он был зачислен в оборонную команду из гражданского населения города. В мечтах он лелеял совершить героический подвиг, чтобы спасти Солдайю от грозного и сильного неприятеля и тогда суровый и желчный консул и комендант Христорофо ди Негро сжалится над ним и отдаст ему в жёны свою дочь Франческу, беззаветно и безумно любимую Никколой.

Крепость Фуна (Средневековье)

Крепость Фуна (современный вид)

Враг подошёл с пушками и рабами, несущими штурмовые лестницы, посылая обречённых вперёд на смерть от соотечественников. Турки обрезали носы у рабов и загоняли лезть их по лёгким приставным лестницами, наводя страх и панику на защитников. Тяжёлые ядра турецкой пушек взламывали толстые стены крепости, а после артиллерийского обстрела началась атака по захвату крепости.

Никкола растерялся, когда увидел перед собой безносое и окровавленное лицо кафинского рыбака Андреа, с кем не раз встречался в море на рыбной ловле. Быстро спасти товарища по морю Никкола не мог, за его спиной прикрывался турок в феске с обнажённым ятаганом, готовым моментально полоснуть раба. И пришлось Никколе вскинуть арбалет и бить напрямую в нападавших, где теперь не было друга и знакомого, а только рвался враг на стену крепости. Но не даром меток был молодой стрелок, рука его не дрогнула и он стрелой пронзил лицо, выглянувшего турка из-за плеча Андреа. Тот рухнул вниз, увлекая за собой привязанного раба – кафинского рыбака. Слеза мужская покатилась из глаз Никколы за потерянным рыбацким другом. Но вражеская атака безуспешно захлебнулась и провалилась.

На другой штурм крепости звери-турки послали вперёд по лестницам связанных на одной верёвке женщин, где между ними прятались «бравые вояки» с острыми ножами в руках, коловших несчастных, заставляя их подниматься вверх на стену. Рты забили глиной, чтобы горемычные не могли кричать, взывая о помощи братьев по оружию. Задыхаясь без воздуха, заливаясь слезами, гонимые смертельным страхом, они покорно выполняли приказы истязателей.

А на защищаемом Никколой участке стены опустилась лестница, по ней шли на смерть отчаянные и смелые, не боясь ничего. Луиза, так звали её обречённые, изловчилась и набросила свою длинную косу на горло сатаны с голым черепом, крепко сдавила и выхватила нож из его рук, воткнула ему в живот, обрезала верёвку и выскочила живой на стену крепости. Подруги, увидев подвиг Луизы, тоже кинулись в атаку на сопровождающих врагов. Две праздновали победу и добрались к своим, а три окровавленные и бездыханные свалились на землю.

В третий штурм злодеи послали детей на смерть, прямо на лестнице перерезая им тоненькие шейки, поднимая головки на пики и победно горланя мусульманские клики, лезли в подлую атаку с детской кровью на руках.

Господи, за что ты дал христианам Солдайи такие человеческие переживания, страдания и душевную муку, когда для обороны крепости они кидали вниз камни, сбивая лестницы, на которых неумело поднимались ещё живые малютки с горючими слезами на глазах? А палачи стояли рядом, сверкая сталью ножей и противными улыбками победителей-головорезов.

И впечатали камни крепости кровь, боль и пытки невинных, хрипы зарезанных, детские крики о помощи, мольбы женщин, проклятия рабов, терзанья защитников, безнадёжность спасения, впереди их ждали лишь бичи, да распятья.

Огонь над храмом

Мир горел и плавился от разящего огня. Одежда на обречённых вспыхивала желто-синим пламенем, пробегала по волосам обжигающей струёй, перекручивая лица болью, ужасом, страхом и страданиями. Крик и стоны несчастных сливался с треском полыхающего дерева в стволах, брёвнах, створках дверей. Пещь огненная.

– Отец святой, обвенчай нас перед смертью? – неожиданно послышалась просьба рыбака и арбалетчика Никколы, раненого в плечо от удара гранитного ядра, разворотившего крепостную стену, бросившего свой пост у башни Пасквале Джудиче, когда враги взломали главные ворота крепости и ворвались во внутреннюю территорию. И начался кровавый ад. Выродки Аллаха резали и убивали всех живых, попадавшихся на их бешеном победном пути. Вместе с перепуганными жителями Солдайя Никкола укрылся под сводами храма, пытаясь найти спасение под защитой Иисуса Христа. Но разъярённые турки обложили сухим деревом, забили двери и окна и воспылал святой храм, заживо сжигая горожан.

Рядом с ним стояла Франческа, дочь консула и коменданта, начальника гарнизона и управляющего финансами в одном лице Христорофо ди Негро, а теперь такого же обречённого, как и все окружающие. Языки пламени живые и страшные слепили яростью геены огненной, поглощая извивающуюся в муках и пытках гибнущую толпу.

– Осеняю вас крестом Господа и объявляю мужем и женой! – громко и звучно произнёс священник, перекрывая стоны, мольбы и проклятия, горевших в палящем зное, когда руки и ноги быстротечно превращались в прозрачно-розовые, тут же чернеющие конечности. А всем почудился голос Бога, пообещавшим им спасение. И вздох обглечения и призрачной надежды прокатился по обезумевшему и приговоренному к мучительному концу мирному народу.

– Горько! – кто-то всхлипнул голосом Смерти. Пепел и раскалённые угли сыпались на головы молодожёнов. И они обнялись в последнем любовном и нежном прикосновение, бережно встряхивая друг у друга с головы и плеч горящие окалины огненных пыток. Он почувствовал необыкновенную любовную силу, разрывающего его изнутри, и никогда не видевший обнажённую женщину, рванул батистовую ткань сорочки и обнажил её девственные и чистые груди, прижался губами к розовому соску, другой рукою спасая вторую грудь от падающих огненных осколков. Медовые минуты на раскалённом одре мучений. Оказывается, есть человеческое радость даже в пылающем и сжигающем огне, ведь людская Любовь не подвластна страшным стихиям и смерти. Такой ослепительный свет вставал у неё над головой, реявший длинными языками пламени, как золотыми крыльями, будто уносившими влюблённых в рай.

– Разве есть кто-нибудь на земном шаре милее тебя! – шептал жених сокровенные слова. И будто из пеплума древних богинь вставал из огня её беломраморный образ со счастливыми слезами на обожженных ресницах. Весь мир цветущий степями, лесами, горами, серебряными снегами, синими водами морей, рек и озёр будто отразился в её прозрачных девичьих очах.

– Ох, как хорошо нам в последние секунды вдохновенья, поднявшие нас в недосягаемую высь! – шептала она в ответ. Но дивные слова, сразу, же сжигал бушующий смерч. Тогда ближе она прижалась к суженому и поцелуями вела любовный разговор. Красно-чёрная вздутая туча полыхала над ними. И под гром огненного гула их сердца соединились в вечности и теперь живут в каменных скрижалях крепости, расписавшие кровью заветные слова, словно печати об их браке.

А храм звенел и дрожал от костра, со стен и со сводов падали кусочками красочных фресок сгоревшие святые ангелы и архангелы, из светлых и тонких мазков и линий, создавших их божественные летающие нежные силуэты, превращаясь в тлён и сажу изуверства, варварства и разбоя.

– Крестите и спасите мою дочь! – младая женщина подняла на руках серебристую кроху уже обожжённую, но ещё живую и задохнувшуюся от адской боли и крика двухнедельную девочку. И будто Ангел белым силуэтом мелькнул среди багрового всполоха и унёс страдалицу в синь высоты.

– Золотые монеты бросаю в огонь, пусть плавятся вместе с нами в адском котле! – кричал толстый купец, кидая своё накопленное богатство в красную пылающую пасть Смерти.

– Господи, спасибо за прожитую жизнь, но за какие грехи ты предал нас мучительной смерти – горение в кипящей смоле! – безумно рыдал, облитый турками из рванной каменной дыры, старый слуга коменданта крепости Христорофо ди Негро. Он голой грудью защитил своего господина, тоже срывающего с себя дорогие наряды с низками драгоценных камней и брызгами расплавленной жидкой смолы. Оба уже ослепли от чёрного огня, густо стекающего по их лицам, сжигая кожу и мускулы до черепных костей.

– Иисус Христос! Разве ты не видишь огненные пытки над нами? Спаси и помилуй моих детей! – последняя просьба отчаяния и мольбы рвался из материнской охрипшей глотки, обнявших свой мёртвый и спалённый выводок. Но небо глухо молчало, закутываясь черными и смрадными трупными дымами, стелющимися от огневого храма. До небесной прохлады не доходил жар горящего святилища и страдания нескольких сотен постоянных прихожан. И не окропили тучи спасительным дождём молившихся мучеников.

Хаоса и бурления толпы уже давно не было, когда кидались из стороны в сторону от вспыхивающих пожирающих огней, теперь все замерли стоически, а приняв смерть, тут же подкошенные её острым раскалённым серпом, падали замертво, не нарушая напрасной истерикой редеющие ряды.

Для потехи и развлечения главного визиря, турецкие янычары пригнали свиней с хозяйственных дворов окружающих деревень и затолкали в горящий храм к умирающим людям. Теперь пылающий ад бушевал под сводами храма с раздирающим диким визжанием животных и истошными криками погибающих.

Ужас от увиденного и совершенного преступления, не вызывал ни малейшего сострадания у турецких захватчиков, это были не люди, а кровожадные шакалы с бешеной пеной на клыках в человеческом обличие. И кара божья не настигает злодеев земли, но отвращенье заслужил их род. Никто из них не безумел от видений страшных, от адской боли корчащихся в агонии огненных пыток детей и женщин.

Мужайтесь люди, принимая зверскую смерть! А где же рок святой спасения? И смысла нет в мольбе! Никкола сквозь пламя и дым появился в сгоревших дверях со вздувшимися пузырями обожженной кожи и с презрением плюнул в сторону восседающего на мягких подушках на раскинутом и расшитом атласном ковре расплывшегося от жировых складок великого визиря Кедых Ахмад-паши, наблюдавшего и наслаждавшегося страшной экзекуцией над захваченными пленниками. То ли налетевший ветер или метнувшаяся сквозная струя донесла сгусток крови до оскала хохочущего зверя и залил выпученный глаз мокрой местью. А рукой Никкола бросил кусок свиного пятака, вырезанный из морды погибшего животного, и угодил точно во второй глаз.

– Разорвать ему рот и четвертовать! – приказал наместник Аллаха на побеждённой земле, вытирая шелковым платком кровавые «пули», ослепившие густым и красным туманом его заплывшие жирные глаза. Слуги тут же схватили и выволокли Никколу из храма, раскаленными щипцами разорвали ему обожженные губы, но он уже не чувствовал боли, лишь нежность прощального поцелуя сгоревшей жены Франчески жила у него на почерневших и взбухших устах. Но не сдавался храбрый арбалетчик и моряк Черного моря, и выполнил свою мечту стать героем, он изловчился и выхватил из колчана конвоира стрелу и опять прицельно метнул её прямо в мясистый нос визиря, взвывшего от боли. Ах, жаль, что Франческа не видела подвиг мужа. Его четвертовали и заодно с ним неловкого и неуклюжего конвоира. Погибаем мы от мучений, но поцелуи любовных встреч и страданий возносятся легким дыханием в белоснежные облака, что медленно текут над вечностью…

В нынешнем июне, в день падения Солдайи, я пришел почтить память моих крымских земляков, погибших в ту ужасную ночь в пылающем храме.

Ровно в полночь я ослеплённый застыл среди замшелых стен и башен. Но вот взошла луна, и в мистическом фосфорическом свете я вдруг увидел Творца – седого исполина с вавилонской бородой, в сандалиях на босу ногу, в белой хламиде, гуляющего по горбатой территории крепости. Фигурой грузной и объёмной, но легко и умело ступал среди полынных трав и лишайниковых скал. Лицо его было виноватым, и он будто искал прощения среди вросших в землю могучих башен и зубчатых толстых стен. Меланхолическая тишина, где оставляя беззвучный след, скользили летучие мыши с прозрачными перепончатыми крыльями. Что привело Творца в эту глухомань? Я не мог найти ответа. Но вот он подошёл к капелле и поклонился тёмному зданию, едва очерченному лунным лучом, где призрачно серебрились гербы на мраморных порталах. Будто сняв с души мучившие его томление, досаду и глубокую боль, он стал ступать к Девичьей башне, потом небрежно перебрался на подплывшее облако и ушел в небо, оставляя серебристое туманное сияние.

Я поднял голову со спального мешка и оглянулся, совершенно не понимая, что явилось мне – быль, ночной призрак или печальный сон? Но где-то звенел колокол и белые очертания призрачной и праздничной свадьбы скользили мимо моих воспалённых опухших глаз, мокрых от далёкой и страшной памяти средневековой трагедии или от моей беспокойной старости.