Текст книги "Воскрешение Лазаря"

Томления плоти

Геннадий Кауров ехал в поезде и смотрел на припорошенную снегом степь. За окном, насколько хватало глаз, простиралась холодная даль, кое-где разорванная оврагами. От этого однообразного пейзажа Каурова клонило в сон. А кроме того, ему, столичному жителю, привыкшему передвигаться в узких, худо-бедно снабженных комфортом пространствах, безбрежные донские просторы внушали тревогу. Когда вокруг тебя одна только голая степь и в ней даже спрятаться негде, возникает ощущение, что всем твоим городским достижениям – грош цена. Должно быть, примерно так чувствует себя на плоту в океане какой-нибудь чудом спасшийся после кораблекрушения пассажир первого класса.

Кауров задернул штору на окне. И почти любовно посмотрел на громоздящийся на столике натюрморт. Наполовину початая бутылка «Белого аиста», две плитки швейцарского шоколада, упаковка крекеров, сырокопченая колбаска, равно как и купленный на станции Лиски жареный цыпленок с румяной корочкой, радовали глаз, напоминали об иной, куда более приятной реальности. Глядя на это маленькое изобилие, было совсем нетрудно представить себя главвоенмором товарищем Троцким, разъезжающим в бронированном спецвагоне по фронтам Гражданской войны. Тем более, что фронты эти где-то в здешних местах и проходили. «Удивительное дело, – подумал Геннадий, – столько лет минуло, а на Дону теперь снова контрреволюция. Только с обратным знаком».

Волгоградская область, как и весь Юг России, входила в так называемый «красный пояс». А красных Кауров, после того как в стране началась перестройка, очень не любил. Людей, сочувствующих коммунистам, он считал упертыми и неумными. Вот из-за таких, из-за всей этой огромной закостенелой массы народа, привыкшей жить по старинке, реформы в стране, по мнению Каурова, и шли слишком медленно. Согласно результатам всех последних выборов, враги реформ составляли подавляющее большинство населения Волгоградской области. И, следовательно, попадались Геннадию повсюду. Он с любопытством вглядывался в их лица на станциях. Эти враги большей частью были неважно одеты. С плохими зубами. Зычно разговаривали и лузгали семечки. Они встречали и провожали своих родственников, путешествующих плацкартными вагонами. Пытались продать пассажирам поездов пирожки, малосольные огурцы и пакеты с вареной картошкой…

Чем больше петербуржец Кауров наблюдал обитателей «красного пояса», тем больше осознавал свою поездку в Волгоград делом огромной просветительской важности. Только насыщение глубинки западными товарами, проникновение на местный рынок западных компаний, полагал он, способны приучить здешних аборигенов к высоким жизненным стандартам, заразить их духом здорового предпринимательства. Но были у поездки и другие, сугубо личные цели.

Кауров все еще не передумал побывать в станице Островской, хотя и не знал, удастся ли ему на это выкроить время. Он ведь даже не имел представления, где именно в Волгоградской области ее искать – не удосужился перед отъездом заглянуть в какой-нибудь атлас. Вдобавок Геннадий позабыл взять с собой письмо и фотографию, найденные в дедовском тайнике. Его сбила с мыслей Полина. В тот момент, когда ему нужно было выезжать на вокзал, она, будто нарочно, забрала Ваську и куда-то ушла. Так что Кауров даже с сыном не попрощался.

Покидал квартиру в бешенстве и почти был уверен, что у него с ЭТОЙ ЖЕНЩИНОЙ уже никогда ничего не наладится. В отличие от предыдущих дней затянувшейся размолвки, мысль о разводе больше не страшила Каурова. Более того, пока он ехал в лифте, в его гневном сердце зародилась новая мечта. Нестерпимо захотелось встретить в Волгограде какую-нибудь светлую, хорошую девушку – юную, неиспорченную провинциалку – и умыться в ней, как в чистом прохладном ручье. Кауров жаждал новых чувств, а, возможно, и новой семейной жизни. Поэтому он не поленился зайти в ближайшую к дому аптеку – прикупить пару пачек презервативов в дорогу.

…Волгоград Каурову не понравился. Узкой кишкой вытянувшийся вдоль Волги, он показался каким-то ненастоящим, бутафорским. В центре города, некогда стертом с лица земли фашистскими бомбардировками, не осталось ни одного старинного здания. Зато было много сталинских домов послевоенной постройки, и вся эта «сталинщина» давила на психику. Гордость города – бетонная Родина-мать чудилась Каурову злой великаншей. Городской скоростной трамвай казался жалкой пародией на метро. Супермаркеты и ночные клубы по сравнению с питерскими выглядели непритязательно…

Зато с перспективами распространения французской косметики все обстояло как нельзя лучше. Сразу пять авторитетных местных фирм изъявили желание представлять интересы «Гермеса». Все пять вечеров Геннадий провел в ресторанах, ужиная по очереди с первыми лицами компаний – соискательниц выгодного партнерства. К вечеру пятницы от обильной ресторанной пищи у петербургского гостя начало пучить живот.

Геннадий предложил всем пяти руководителям к понедельнику представить бизнес-планы совместной с «Гермесом» коммерческой деятельности. Загрузив уважаемых людей писаниной, сам вознамерился как следует отдохнуть. Решил, что он, как никто в этом городе, заслужил право на отдых. Едва утром в субботу протер глаза ото сна, сразу же стал размышлять над тем, как лучше этим правом распорядиться.

Ему пришли в голову всего две мысли: поехать в станицу Островскую на поиски следов Лазаря Черного или отправиться в самое лучшее волгоградское казино. Возможно, разгадка дедовской тайны была всего в нескольких десятках километров от города. Но Каурову что-то расхотелось тащиться неизвестно куда. Да и как-то подуспокоился он насчет всей этой истории. Связанные с ней страхи и дурные предчувствия теперь казались надуманными, – слишком уж он тогда из-за разрывов с женой и любовницей перенервничал. К тому же сильно похолодало. Геннадий вспомнил увиденный из окна поезда бесприютный степной пейзаж и настолько живо представил себя бредущим в такую погоду по заснеженной пустынной дороге, что у него стало зябко на душе. Он даже плечами передернул, лежа под одеялом. И твердо решил: «Никуда не поеду», сделав выбор в пользу казино. Правда, пока еще не знал, с кем туда отправиться. Он теперь корил себя за то, что был чересчур занят на неделе и заблаговременно не позаботился о партнерше. «Да что я, бабу себе на вечер не найду?» – бросил Кауров вызов собственному самолюбию. Он решил высмотреть на улицах чужого города, а затем увлечь с собой в казино и далее в постель милую, стройную, умную, а самое главное, порядочную волгоградскую девушку.

Погода не располагала к длительному фланированию на свежем воздухе. Влажный морозный воздух забирался в штаны, и Геннадий пожалел, что не надел теплые шерстяные кальсоны. Прогулявшись взад и вперед по одному из главных проспектов, он окоченел. Все красотки, наверное, еще спали. Чтобы хоть как-то согреть внутренности, решился на неординарный поступок – купил в табачном магазине дорогущую гаванскую сигару. Шел глотал злющий кубинский табак, пускал себе в нос ароматный дым. Теплее не стало…

Наконец, в одном из центральных скверов Кауров заприметил симпатичную художницу. Девушка рисовала какой-то этюд. Рядом с ней несколько картин были явно выставлены на продажу. Художница периодически вынимала ладони из тонких вязаных варежек, согревала дыханием окоченевшие пальцы. Геннадию захотелось окружить теплом это замерзшее очаровательное существо. Подойдя к девушке, он ткнул наугад в одну из картин. На ней были изображены шесть танцующих пингвинов.

– Сколько стоит это полотно?

– Тысячу рублей.

Кауров достал бумажник и, отсчитывая купюры, сходу предложил девушке познакомиться.

– Меня зовут Геннадий. Прибыл из дождливого, но прекрасного Санкт-Петербурга. Представляю интересы французских косметических фирм – «Л'Ореаль», «Гарньер», «Мэйбеллин». Я бизнесмен, директор по продвижению.

Кауров немного подумал и добавил: «Не женат».

Художницу звали Мариной. Заслышав магические французские названия, девушка посмотрела на Геннадия с интересом. Однако проследовать с ним в ближайшее кафе «Мечта», чтобы согреться и «помечтать вместе о чем-нибудь хорошем», отказалась.

– Спасибо за приглашение. Но я одного человека жду.

Кауров уговаривал художницу минут десять – до тех пор, пока на дорожке сквера не появился щуплый парнишка с мольбертом под мышкой, по виду студент.

– Я жду тебя, наверное, уже полчаса, – упрекнула девушка своего приятеля, – вот успела даже твоих пингвинов продать.

«Так это картина ее ухажера!» – возмутился Геннадий в душе.

Студент в ответ на радостное известие лишь недобро сверкнул на него глазами, что-то невнятно промычал и стал сосредоточенно раскладывать мольберт. Все трое испытали неловкость.

Делать было нечего. Чтобы не покинуть поле боя мгновенно и не создать у студента иллюзию полной победы, Кауров не спеша прикурил сигару, смачно пару раз выдохнул дым.

– Ну ладно, так я пошел, Марина, – произнес Геннадий и многозначительно добавил: – До встречи.

Он брезгливо опустил купленную картину в ближайшую урну. И с гордо поднятой головой проследовал в кафе «Мечта». Там заказал себе кофе и сто грамм коньяка. Басы громкой музыки приятно отдавались в позвоночнике, мозги медленно размягчались… Кауров положил глаз на официантку кафе – крутобедрую девицу в белом переднике, присевшую у барной стойки. Подошел к ней. Наклонился с таким расчетом, чтобы девушка уловила аромат парфюма «Хьюго Босс», которым он утром в гостинице обильно попрыскал шею. И спросил с ироничной уверенной улыбкой:

– Скучно?

– Немножко, – охотно отозвалась девушка, поводя носом и улыбаясь в ответ. Вблизи при свете ее лицо показалось не столь привлекательным. Нос и подбородок были толстоваты. Зато пухлые сочные губы пылали яркой помадой и дышали чувственностью. Что ж, ради этих губ стоило продолжать игру.

Девушка не отвергла предложение пойти в казино. Но и твердого согласия не дала.

– Видно будет, – игриво сощурила она глазки на Каурова. – К половине второго ночи приходи. Мы работаем до часа. Потом еще прибраться надо.

Похоже, поход в казино откладывался на глубокую ночь. К тому же, когда официантка меняла позу и закидывала ногу на ногу, Кауров заметил, что колготки на слегка заголившемся правом бедре девушки в двух местах были заштопаны. Геннадию это совсем не понравилось! И потом, что означает это ее «будет видно»? Вдруг к концу рабочей смены будет не в духе и не согласится стать его подругой на ночь?

Кауров решил оставить вариант с официанткой про запас – если ничего лучшего не подвернется. Он снова отправился на холод и продолжил барражировать по волгоградским улицам. Красивые женщины все чаще попадались навстречу. Кауров клеился ко всем подряд. Но чем больше клеился, тем больше недоумевал на местный женский пол.

– Оставьте меня, пожалуйста, в покое! Разве не видите, у меня неприятности, – ошарашила его первая же кандидатка на участие в «совместном ужине при свечах».

Другой даме, длинноногой румяной красавице в короткой дубленке, высоких сапогах и аппетитных черных рейтузах Кауров вызвался поднести тяжелую сумку. Он долго пер эту сумку по обледенелым тротуарам, то и дело поскальзываясь. Но к себе домой спутница его не пустила и предложение о новой встрече отвергла, сославшись на строгого мужа-автомеханика.

Вслед за ней раздосадованный ловелас попытался поочередно пристать к двум молоденьким девицам, но не встретил ни малейшего понимания с их стороны. Одна из девушек, по виду очень скромная и воспитанная, даже послала Геннадия на три буквы и наставила на него газовый баллончик. Эта безобразная сцена деморализовала Каурова. Он решительно не понимал, что на местных женщин такое нашло. В душевном изнеможении опустился на скамейку возле какой-то поликлиники. Кровь стучала в висках, кончики пальцев подрагивали. Он то прикуривал, то тушил свою сигару. Никогда в жизни, даже после ссоры с Полиной или унизительного расставания с Катрин, Кауров не чувствовал себя так близко к нервному срыву. И в этот момент он увидел ее!..

Девушка вышла из поликлиники. Она была высока, стройна, длинноволоса и элегантно перешагивала через снежные кучи. Правда, одета была неважно. Синее видавшее виды короткое пальтецо заканчивалось аккурат там, где начинались ноги, задрапированные в голубенькие колготки. На голове у красавицы громоздился немыслимый тюрбан не то из шарфа, не то из полотенца. В руках модница сжимала блестящий ридикюль. Ее лицо было скуласто, губы жирно очерчены фиолетовой помадой, глаза сильно накрашены в тон. Геннадию показалось, что он видит перед собой живую куклу, персонаж из мультфильма. Но от этой куклы шел такой сильный заряд порочности, что Кауров ощутил его всем озябшим нутром. Он встал со скамейки и, толком ничего не соображая, пошел за этой странной девушкой, будто притянутый к ней магнитом. Движимый предвкушением чего-то сладкого и одновременно гадкого.

Неожиданно девушка свернула с тротуара и скрылась за массивной дверью кинотеатра. Кауров даже не успел разглядеть его название, ухватив взглядом лишь афишу: «Крепкий орешек». В главной роли Брюс Уиллис».

«У нее необычный вкус», – отметил Геннадий.

Незнакомка подошла к подросткам, кучковавшимся у билетной кассы, и к удивлению Каурова дернула одного из парней за рукав: «Мальчик, купи мне билет!». Голос у нее был неприятный низкий, даже с хрипотцой.

Парень отрицательно мотнул головой:

– Если я куплю тебе билет, мне на пиво денег не хватит.

– Ну купи билет, помоги тетеньке, – повторила девушка свою просьбу.

– Чего пристала? – начинал злиться подросток. Остальные тинейджеры стали переглядываться и хихикать. А из дверей уже спешила женщина-контролер.

– Иди-иди отсюда. Чего ты все ходишь, у людей деньги клянчишь? Надоела. Сейчас психиатрическую машину вызову, – контролерша стала подталкивать девушку к выходу. Та испуганно заслонилась ридикюлем. Она явно была не в себе. Парни уже ржали в голос. А у Каурова возникло дикое желание вмешаться и увести эту юродивую к себе в гостиницу. Ему захотелось изведать новых рискованных ощущений – заняться сексом с сумасшедшей. Но как лучше все обставить? Не билет же ей покупать на «Крепкого орешка». Да просто взять и решительно увести на улицу. Там попытаться как-то успокоить, потом поймать тачку и…

Но пока Кауров раздумывал да прикидывал, его опередили. Какой-то невзрачный мужичок вынырнул у него из-за спины. Как бы невзначай оказался возле сумасшедшей и вполголоса буркнул: «Пойдем со мной!»

Реакция девушки была молниеносной. Она хрястнула ухажера ридикюлем по морде и закричала:

– Уйди, говно!

– Чего дерешься, дура? А если я тебя! – обиделся тот и быстренько смылся с места происшествия.

Геннадия бросило в жар. А ведь опоздай мужик на чуть-чуть, в неприглядной роли соблазнителя сумасшедшей выступил бы он, Кауров. И тогда именно он при всех получил бы ридикюлем по морде и его обозвали бы говном.

Геннадию расхотелось любовных приключений. Он посмотрел на часы – было полшестого. Вышел из кинотеатра, поймал тачку. Но поехал не в гостиницу, а на автовокзал. Там, в кромешной вони жареных пирожков, стоя среди чьих-то тюков и баулов, долго изучал огромную, во всю стену карту автобусных маршрутов Волгоградской области и, наконец, к своей радости отыскал станицу Островскую. Она находилась почти в самом верху карты. Ни один автобус туда не ходил. Можно было за 200 рублей доехать лишь до одного из двух соседних населенных пунктов – до Даниловки или до Котово. Согласно расписанию дорога занимала около трех с половиной часов. Оставался единственный последний автобус на 20:10 – до Даниловки. Кауров попал бы туда почти в полночь, а ведь потом еще надо было как-то до Островской добраться. Ехать на ночь глядя к черту на рога… Сперва загоревшись поездкой, Геннадий тотчас скис. И побрел на выход. Но не успел сделать и десяти шагов, как его окликнули.

– Куда ехать? – обращался к нему пожилой усатый дядька положительной внешности.

– В Островскую.

– Далековато. Но могу отвезти. За пять тысяч всего. Соглашайся. За пару часов долетим. У меня иномарка.

Действительно, неподалеку на автостоянке мирно дремал подержанный и помятый «Трабант» – «народный автомобиль» уже несуществующей Германской Демократической Республики.

– Там, в Островской, церковь красивая, – подначивал дядька.

– Что я туда, молиться, что ли, еду? – усмехнулся Кауров. – Ладно, черт с тобой! Согласен!

Забравшись в «Трабант», Геннадий свернулся калачиком на заднем сидении и сразу же провалился в сон. Железный конь взбрыкнул и поволок намаявшееся командировочное тело в неизвестность.

Сказка на ночь

В десятом часу вечера в большом двухэтажном доме на окраине станицы Островской старик укладывал в кровати двух семилетних близнецов. Миша и Антошка не хотели спать и все просили, чтобы дед рассказал им сказку.

– Ладно, какую вам сказку? – сдался тот наконец.

– Про двух братьев, про то, как раньше казаки жили, – загомонили мальчишки.

– Какая ж это сказка. Это все быль, – сказал старик. – Мне мой дед про то рассказывал. А ему – его дед. Так и передается эта история в нашем роду из уст в уста. Слушайте и запоминайте. Когда-нибудь и вы будете рассказывать ее своим детям и внучатам.

Мальчишки заскрипели кроватями, укладываясь поудобнее.

– Давным-давно не то под Москвой, не то под Рязанью жили-были два брата Тихон и Алдоней– ну вот как вы, близнецы, – начал повествование дед. – Вы у меня – Миша и Антошка, а они были Тиша и Алдошка. На Руси в ту пору смута была – гражданская война долгая-предолгая. И зашел однажды в ту местность казачий отряд. Пацаны к казакам и пристали. Сделались у них, как сейчас бы сказали, сыновьями полка. Долго ли, коротко ходили-бродили они с тем отрядом. Многому научились – и шашкой врагов рубить, и пикой колоть. Ну а как кончилась смута, казаки в свои степи назад возвратились. И Тихона с Алдонеем с собой прихватили…

Старик вел рассказ неспешно, будто и позабыв, что внукам пора спать. Уснащал речь всякими сказочными присказками, которые неизвестно откуда всплывали у него в голове. Но история, которую он уже в который раз излагал Мише и Антошке, на сказку точно была непохожа.

Повзрослевшие Тихон и Алдоней вместе с другими казаками занялись грабежами – нападали на Волге на караваны купцов. Но захваченную добычу быстро пропивали и все огорчались, что никак не могут разбогатеть. В конце концов придумали рыть могилы. Стали раскапывать древние курганы – клады искать. Ничего ценного не находили, но остановиться уже не могли. Совсем свихнулись на этих поисках. От товарищей отвернулись, в боевые походы ходить перестали, безвылазно, как кроты, рыли землю в степи. И однажды улыбнулось им счастье. Отыскали в одной из могил много золотых украшений. Сложили в мешок и хотели уже ехать домой, но в степи показался отряд чужеземных всадников. Братья бросились наутек. Всадники – за ними в погоню. Тогда Тихон и Алдоней разделились. Один повернул налево, другой направо. Тихон спасся и к своим прискакал, а Алдоней с мешком золота сгинул. Шли годы. Женился Тихон на чьей-то вдове, родился у них мальчонка. Жили беднее бедного. Потому что и не жил Тихон вовсе, а только спивался – все убивался по брату, да по тем пропавшим сокровищам. И закончил он бесславно в нужде дни свои. Умирая, обратился к жене и сыну Гераське: «Неправильно прожил я жизнь. Искал богатства. И не нашел. А только потерял через это любимого брата. И теперь вот перед смертью тоскую»…

Голос рассказчика дрогнул. Он замолчал и прислушался. В комнате не раздавалось ни звука.

– Спите, что ль? – обратился старик в темноту.

– Не-а! – в один голос вскричали внуки. Дед улыбнулся в бороду и продолжил.

– Схоронили Тихона. А скоро и жена его померла. Остался Гераська один-одинешенек. Жил в работниках у чужих людей. Прошел год, другой, и однажды показались за хутором две телеги. Ехали на них странные люди в незнакомой одежде со своим скарбом. Говорили на чужом языке. И было их семь человек – старик, старуха и пятеро уже взрослых детей – трое сыновей и две дочки. Подивились им хуторяне. Глянул Герасим на старика и глазам не поверил – то был вылитый его отец, живой и невредимый. «Батянька, ты ли?» – подбежал пацан к старику. Тот обнял его и сказал: «Правильно признал. Я теперь твой батянька». Только, конечно, то был не Тихон, а Алдоней. Спустя много лет привел Бог пропащую душу в родную землю…

В этом месте старик опять вернулся к той разлучившей братьев погоне и начал рассказывать теперь уже историю Алдонея.

…Вынес конь его вместе с мешком, полным золота, на край оврага, да оступился и рухнул вместе с всадником вниз. Вскочив на ноги, на дне оврага увидал Алдоней волчью нору. Запрятал туда мешок, а сам в кусты кинулся. Но далеко не ушел. Настигли его враги. То оказались черкесы, возвращавшиеся из набега. Окружили казака. Вышел вперед самый сильный их богатырь, стал биться с Алдонеем на саблях. Одолевал черкес. И прижал уже казака к стволу дерева. Размахнулся для последнего смертельного удара. Но отпрянул Алдоней, поскользнулся, осел на траву, а черкесская сабля в дупле застряла. Быстро вскочил казак и ударил кулаком противника в ухо. Хлынула кровь из лысой башки, рухнул черкес, как подкошенный. «Якши, якши», – зацокал языком черкесский князь. Понравился ему Алдоней. Нужны были ему сильные и ловкие воины, потому что его племя много воевало с соседями. Накинули тогда на казака аркан, положили поперек седла и повезли в горы. Сперва держали черкесы Алдонея в глубокой яме. А когда согласился он мусульманскую веру принять, освободили. Стал с тех пор Алдоней черкесом Алдо. Выучил язык. Усвоил обычаи. Женился на черкешенке. Родились у них дети. Алдо ходил в набеги с черкесами. А однажды, уже на старости лет, услышал, что забрели на Кубань и встали неподалеку лагерем бунташные казаки. То были потерпевшие поражение разинцы. Узнав, что атамана в этом отряде кличут Чертенком, Алдоней надел лучшую черкеску, кликнул всех троих сыновей, и поскакали они в казачий стан. Удивились казаки, услышав, что старый черкес обращается к ним на их языке, увидав, как обнимается он с их атаманом. Знал Алдоней Чертенка в молодые годы. Рассказал тот ему про смерть брата Тихона, про незавидную участь жены и сына его. Много дней после этого Алдоней себе места не находил. А потом собрал всю семью, погрузились они на телеги, да и тронулись в дальний путь на донскую землю. Князь, которому Алдо много лет верно служил, не стал ему препятствий чинить…

Старик глубоко вздохнул, будто хотел набрать побольше воздуха в грудь. И перешел к финальной части своего рассказа.

– Усыновил Алдоней Герасима, возвратился обратно в христианскую веру, отстроил хату. А когда почувствовал, что близок его конец, позвал всех, теперь уже четверых сыновей и открыл им тайну спрятанного в овраге могильного золота. Обсказал, где искать его и благословил в путь-дорогу.

Ускакали сыновья вчетвером, а вернулся назад только один приемный Герасим. Протянул он Алдонею сверток с золотом и горючими слезами заплакал. Оказалось, как только сокровища они отыскали, бросили его сводные братья. Отдали самую большую долю и сказали: «Один домой поезжай. Повинись за нас перед отцом с матерью. Мы по нашему аулу в горах сильно соскучились и давно уже задумали назад возвратиться».

Воскликнул тогда Алдоней: «Будь оно проклято, это золото! Из-за него лишился я за раз троих сыновей, а еще раньше – брата Тихона». И в тот же день помер. А Герасим вместо того, чтобы продать привезенное золото, да зажить припеваючи, зарыл его в землю. Понял он: от того золота беда происходит. Не зря же и Тихон, и Алдоней перед смертью худым словом его поминали. Отказавшись от сокровищ из разрытой могилы, Герасим сразу облегчение испытал. Будто кому-то неведомый долг уплатил, с черными силами раз и навсегда рассчитался. И точно – после этого все у него в судьбе пошло хорошо. И без золота прожил жизнь долгую и счастливую. По преданию, дал Герасим всем нам, его потомкам, особую силу. А вернее, особый завет, соблюдая который притягиваем мы счастье в наши дома. Едва исполнялось кому-то из сыновей 20 лет, вел Герасим его к тому месту, где золото спрятал, и говорил: «Тут зарыто сокровище. Но я заклинаю тебя не откапывать его, дабы не навлечь на нашу семью Божий гнев. Покуда сокровище это под землей остается, ждут всех нас на земле иные сокровища. Покуда имеем мы силы отказаться от злосчастного золота, то имеем и силы злую судьбу превозмочь. Одолев искушение выкопать клад, одолеем все остальные искушения и напасти».

Этот обычай уже много лет соблюдается в нашем роду. Едва достигнет парень 20 годов, ведет его отец или дедушка к тому тайному месту и показывает, где Герасим золото спрятал. И за долгие годы не было еще ни одного среди нас, кто взял бы лопату и пошел копать. Через эту вот стойкость сделалась фамилия наша славной в здешних краях, прочнее прочного на этой земле утвердилась. И живем мы богаче всех. И мужчины наши до сей поры становятся тут атаманами, председателями и главными над всеми начальниками…

Старик умолк.

– Деда, а ты нам тоже то место покажешь? – первым подал голос Миша.

– А как же, вот исполнится вам 20 годов, отведу туда.

– Долго ждать. Давай завтра пойдем, – заканючил Антон.

Старик цыкнул на него. Но внук не унимался.

– Деда, а все равно ты непонятное рассказал.

– Чего тебе непонятно?

– Ты сказал, если клад не доставать из земли, ничего плохого тогда с нами не будет.

– Ну.

– Почему же тогда твоего папу бандиты убили? Потому что он за кладом полез?

Старик заговорил медленно, подбирая слова.

– Не полез он никуда. Эх, кабы знать, от чего и в какой момент смерть за нами приходит, гораздо проще бы людям жилось… Время тогда было плохое, опасное… И потом, хоть погибли они – прадед ваш и брат его, почему ты думаешь, что не жили они хорошо? Еще как славно и счастливо жили. Такие дела тут после революции заворачивали. За советскую власть боролись, первые колхозы создавали, первую большую школу строили, чтобы ребятня учиться могла… Знаешь, сколько народу собралось к ним на похороны. В нашей станице все их любили…

– А тех бандитов поймали потом?

– Кого поймали, того на дереве вздернули. А остальные поразбежались в страхе и никогда уже больше не смели в наших краях появляться.

– Бандиты, наверное, очень злые были?

– Ну все, хватит разговоры разговаривать, басурмане. А то я сейчас стану злой…

Старик вышел из детской сильно уставшим. Путь его лежал на кухню. Там за столом сидел крепкий мужчина лет сорока и разгадывал кроссворд в журнале. В складках лба отпечатывалась напряженная работа мысли, пальцы были запущены в рыжую шевелюру, а в зубах торчал обгрызенный карандаш.

– Чего такой сумрачный, батя? – спросил он.

– Что-то не по себе сделалось, – произнес старик, – плесни-ка чего-нибудь крепкого в стакан.

Сын загремел посудой в шкафу и извлек бутыль, в которой плавали три красных перца.

– Во-во, давай ее, – одобрил старик, опускаясь к столу. – Пускай все внутри огнем обожжет, кровь по жилам разгонит.

– Про братьев, что ли, опять рассказывал? – с интересом осведомился сын.

– Про них… А как о деде твоем убиенном вспомнил, так виски и сдавило. Сколько лет прошло, а душа все болит.

– Еще бы. Это ж все на твоих глазах случилось.

– То-то и оно. Видно, до конца дней мне это зрелище не позабыть. Все простить себе не могу, что растерялся тогда. Вот он, маузер отцовский, передо мной на земле, вот он, Лазорька, к тому же раненный, напротив стоит. А я в себе силы шлепнуть его не нашел! – на глаза старика навернулись слезы.

– Ладно, батя, чего ты себя коришь. Сколько тебе лет-то было?

– Пять годов.

– Ну и что ты мог в таком возрасте против бандюги.

– А и что с того, что бандюга, коли он на ногах еле держался. Как сейчас вижу это. За отцом Макар Осипов прибежал, был он у него вроде как ординарцем. «Беда, – говорит, – Степан Силуяныч, брата вашего бандиты порешили». Отец маузер хвать со стены и бежать хотел к дому брата Николая. Я за ним за ворота. Он как рявкнет мне: «А ну назад!». Испугался я, но не успел назад во двор и шагу ступить, как Лазорькин голос раздался: «Степан, не беги далеко. Тута я». Сразу и выстрел грянул. Отец навзничь упал. Макар Осипов деру задал. А я один на один с Лазорькой остался. Он к соседскому плетню привалился. Стою подле убитого батьки ни жив ни мертв. Шелохнуться боюсь. Лазорька обросший весь, страшный. Наводит наган мне прямо в лоб и говорит: «У-у-у, отродье змеиное». Точно выстрелил бы. Да только рев тут меня разобрал. Стою рыдаю. И Лазорька тогда передумал стрелять, опустил пушку свою и поковылял прочь. Пощадил, в общем, ребенка в последний момент. И вот тут самое время было взять отцов маузер, догнать его и убить. А я вместо этого отца принялся тормошить, потом упал ему на грудь, да так и лежал, пока мамка меня от него мертвого не оттащила… Потом уже к утру отряд пришел из Даниловки. Долго ловили Лазорьку. Каких-то сообщников, дальних родичей его нашли да повесили. Но все это были уже мертвому припарки. Убег душегуб. Получается, только одна возможность была убить его тогда – у меня, пятилетнего пацана. А я ее упустил.

Старик не договорил. За окном прогремел выстрел. Отец и сын вздрогнули. С улицы раздавалось надсадное рычание автомобильного двигателя, работающего без глушителя.

– Кому среди ночи неймется? – недовольно проворчал старик и одернул занавеску с окна. Напротив их дома застряла в сугробе неизвестная смешная машина. Какой-то незнакомый мужик в кашемировом пальто и норковой шапке, сбившейся на затылок, толкал ее сзади.

– Пойти, что ли, помочь? Детей ведь разбудит, зараза, – размышлял вслух старик. Но помощь не понадобилась. Автомобиль, наконец, вынырнул из сугроба, едва не сбив водопроводную колонку, и скрылся в темноте. А незнакомый мужик прикурил сигару и, зябко вжав голову в меховой воротник пальто, двинулся к центру станицы.

…Вместо обещанных двух с половиной часов «Трабант» тащился до станицы пять с половиной. По дороге он три раза глох, и водитель подолгу висел над капотом. Во время этих остановок салон быстро охлаждался, и Кауров начинал коченеть. Когда, наконец, въехали в Островскую, он уже больше не мог сдерживаться.

– Мужик! Не умеешь ездить – не берись. Я поверил тебе, как дурак. И вот теперь, на ночь глядя, в мороз в незнакомом месте оказался. Чтоб ты до дома не доехал! Чтоб перевернулся на обратном пути! Чтоб тебя КамАЗ переехал! Чтоб ты яйца себе отморозил! Ни хрена тебе не заплачу.

Ошарашенный водитель оглянулся на Каурова, хотел что-то ответить, и в этот момент въехал в сугроб, сильно ударившись о руль подбородком.