Текст книги "Проклятие Кукуя. Тайны и были Немецкой слободы и её обитателей"

Счастье было недолгим…

Парсуна царевича Петра Алексеевича. XVII в.

С первых часов жизни царевича Петра Алексеевича особо обхаживали многочисленные «мамки». Женщины на эту должность назначались строго проверенные. «Старшей мамкой» стала боярыня Матрена Романовна Леонтьева. Сохранилась грамота о назначении: «Лета 7182 к декабря в 7 день в неделю, по указу великого Государя Царя и великого князя Алексея Михайловича всея великие и малые и белые России самодержца и государыни благочестивый царицы и великой княгини Наталии Кирилловны, к благоверному Государю Царевичу и великому князю Петру Алексеевичу всея великие и малые и белые России взята вверх Романова дочь Михайлова Селиванова демидовская жена Левонтьева вдова Матрена. И того ж месяца в 9 день пожаловал великий Государь ее к руке. А декабря 11 день пожаловал великий Государь к великому государю Царевичу и великому князю Петру Алексеевичу всеа великие и малые и белые России в боярыни и в мамки и в казначеи ее Матрену Романову дочь Михайлова сына Селиванова демидовскую жену Левонтьева». Вот так всё торжественно обставлялось!

Верховной боярыней царица-мать назначила вдовую княгиню Голицыну. А боярыня Неонила Иерофеевна Львова кормила мальчика грудью аж до двух с половиной лет! Поэтому ребенок был «возрастен, и красен, и крепок телом».

Б. Б. Глинский в своей книге «Царские дети и их наставники» рисует нам довольно полную картину обстановки детства будущего первого российского императора. Вот только некоторые фрагменты из нее: «Колыбель ребенка отличалась роскошью. Она была сделана из турецкого золотного бархата, расшитого затейливыми серебряными и золотыми рисунками; подкладка колыбели была рудо-жёлтая, ремни обшиты венецианским бархатом; верхние покрышки перинки и тюфяка были сшиты из тафты, а набивкою служил пух лебединый, белый и чистый. Из пуха и тафты были сделаны и подушки. Постельные принадлежности менялись каждый год.

Царский терем в Коломенском. Гравюра Ф. Гильфельдинга. XVIII в.

Не менее богато было и одеянье Петра: когда ребёнку минуло пять месяцев, ему нашиты были золотые парчовые кафтаны. Гардероб его был чрезвычайно разнообразен, и каждый месяц пополнялся новыми принадлежностями; у него была шапка, унизанная жемчугом и драгоценными каменьями, ещё шапка бархатная с собольим околышем, несколько пар унизанных жемчугом башмаков, богатый опашень с нашивкою и кружевом, низанными крупным жемчугом (597 зёрен) и с шестью изумрудными пуговицами на золотых закрепах, более десяти шёлковых, атласных и парчовых кафтанов».

Царская усадьба в Коломенском. Неизв. худ. XVIII в.

Царевич со всем штатом, мамою, кормилицею и другими служебными лицами помещался в отдельных деревянных небольших хоромах, которые внутри были обиты сукном; собственная же комната Петра обита была серебрёнными кожами.

Когда Петру минуло два года, «для него были выстроены отдельные хоромы, в которых полы, стены, оконные рамы были покрыты алым сукном. Таким же сукном был покрыт и стол. Полавочники на лавках были сшиты из багреца с каймами из белого сукна, по которому нашиты травы из сукна желтого и лазоревого. Впоследствии царевичу было сделано кресло из рудо-жёлтого бархата с галуном и столик, расписанный красками, золотом и серебром.

В то время стекло в рамах ещё не употреблялось, и его заменяла слюда; из слюды были сделаны и окна в комнатах маленького Петра. Искуснейший живописец Иван Салтыков расписал их разными рисунками: в середине был изображён орёл, а по бокам – травы. Рисунок был сделан так, чтобы из комнаты на улицу всё было видно, а оттуда в хоромы – ничего. По тогдашнему обычаю, все царские дети бережно скрывались от посторонних глаз: царевичи до тринадцатилетнего возраста, а царевны – на всю жизнь».

Царевич Пётр Алексеевич

Алексей Михайлович с молодой красавицей-женой души не чаяли в ребенке, окружали его роскошной обстановкой, наряжали в богатые платья и одаривали всевозможными игрушками. «Через год после рождения, к именинам, царевичу был сделан деревянный конь, или «потешная лошадка», во всём уборе конь был обтянут настоящей лошадиной кожей; седло с стременами, пряжками и запряжниками было вызолочено и высеребрено. Затем следовал ряд подарков – игрушечных зверей (лошадей, львов) и пушек. Органист Гутовский устроил царевичу клавикорды-струны медные, починял ему цимбалы немецкого изготовления и сам смастерил пару цимбальцев, из коих одни имели форму книжки в сафьянном алом переплете, с золотым наводом, с застёжками из серебряного с шелками галуна. Когда царевичу минуло два года, в хоромах его повесили качель на веревках, обшитых бархатом…

Зимой царевич вволю катался в санках с ледяных гор, а летом торжественно разъезжал по улицам Москвы в потешной каретке, которую ему подарил Артамон Сергеевич Матвеев. Каретка эта была маленькая, а в ней четыре темно-карих лошадки с бархатной шлеей и вызолоченной упряжью. Окна в каретке были хрустальные, расписанные красками, и с изображениями на них царей и королей всех земель; внутри каретка была обита бархатом с разводами, а снаружи её окружала золотая бахрома. Выезд царевича был торжественный: по бокам шествовали четыре карлика, а пятый ехал позади на крохотном иноходце.

Кроме этих игрушек ему часто покупали в лавках серебряную столовую миниатюрную посуду, а также – куклы в полном наряде. Художник Салтыков являл своё искусство и в расписывании красками разных принадлежностей игр маленького Петра; так, ему велено было однажды расписать гнездо голубей, гнездо канареек, щеглят, чижей и даже стадо баранов, причем баранов ему нужно было сделать так, чтобы шерсть у них была настоящая».

С первых дней своей жизни царевич Пётр Алексеевич был полностью погружён в атмосферу всеобщего обожания.

А будет ли так всегда?

Особенно мальчик любил оружие. С годами прислуге приходилось скупать на московских рынках всё больше и больше знамён и барабанов, луков со стрелами, пистолей и ружей.

Отец быстро заметил сыновние наклонности и повелел составить для него потешный «Петров полк».

Царевич Пётр с «потешными». Миниатюра XVII в.

Восторженный делами сына, Алексей Михайлович обмундировал «Петров полк» в зеленые мундиры, выдал «потешным» солдатикам знамёна и ружья, снабдил их всяческими полковыми вещами, а царевича назначил полковником.

Теперь мальчику рапортовали по всем делам и надобностям полка, от Петра же требовали приказаний. Государь с умилением наблюдал за поведением маленького полководца.

Петровские солдаты, «робятки», как их называли во дворце, вербовались из детей приближенных бояр и, в особенности, из родственников царицы Натальи Нарышкиной. В документах встречаются имена Нарышкиных, Головкина, Матвеева, князя Черкасского, князя Мещерского, князя Голицына, Стрешнева.

Постройка потешной крепости. Неизв. худ.

Другими петровскими солдатами становились лилипуты – «карлы». Карликами при полке состояли Никита Гаврилов Комар, Василий Родионов, Иван и Емельян Кондратьевы. Они были одеты в малиновые суконные кафтаны на беличьем меху, с золочёными пуговицами, в шапки и рукавицы из того же сукна.

Для обучения построению и маршировке в полк назначили иностранца. Им стал Павел Гаврилович Менезий (Менезиус, Пол Мензис – прим. автора) выходец из древнего богатого шотландского рода, во времена Кромвеля, из-за гонений на католиков был вынужден эмигрировать вместе с семьей. Он учился во Франции, в Дуэ, в коллегии иезуитов. В 1661 году в двадцатичетырехлетнем возрасте поступил на российскую службу в чине капитана.

Царевич Пётр Алексеевич с «потешными». Миниатюра XVII в.

Менезий быстро стал полезен при русском дворе и выполнял различные и, подчас, важные поручения, в частности, в 1667 году ездил в Швецию нанимать горнорабочих для русских рудников.

В 1662 году он участвовал в подавлении Медного бунта, потом был командирован в Смоленск, где сблизился с будущим царским тестем Кириллом Полиектовичем Нарышкиным, служившим тогда стрелецким головой в смоленском гарнизоне.

А когда царю Алексею Михайловичу пришлось, во исполнение Андрусовского договора, в начинавшейся борьбе с турками искать среди европейских государей союзников себе и Польше, Менезия отправили в королевские дворы Берлина, Дрездена, Вены, Венеции и Рима. Там он встретил любезное, но уклончивое отношение к своей миссии.

В Риме ревностный католик Менезий, казалось, нашёл понимание, но переговоры не привели к желанному результату. Павел Менезий удостоился частной аудиенции у Папы Римского и привёз в Москву ни к чему не обязывавшую Рим копию папской грамоты. Однако, и этот зыбкий результат принёс уважение шотландцу в России. В 1674 году ему присвоили звание полковника и причислили к ведомству иностранных дел.

Титульный лист книги о Павле Менезии

Прежняя смоленская дружба с Кириллом Нарышкиным, давнее приятельство с земляком – шотландцем, авторитетным в России генералом и царским любимцем Патриком Гордоном, постепенно приближали Менезия к царю. И он был назначен начальником воинских потех и всего процесса обучения царевича Петра Алексеевича.

Так именно иезуит Менезий стал первым муштровать и поучать трехгодовалого Петра, тем самым формируя его будущее мировоззрение. А потом до конца своей жизни шотландец оставался непререкаемым авторитетом для императора, который и после смерти учителя щедро материально помогал его родне.

Гранатному и пушкарскому делам учил царевича немецкий огнестрельный мастер Фёдор (Степан) Зоммер в небольшой крепости, построенной в селе Воробьёво.

Другим учителем царевича Петра по астрономии и геометрии, фортификации, корабельному мастерству и морскому делу стал голландский купец Франц Фёдорович Тиммерман. Автор проекта потешного «стольного града Пресбург», построенного в 1685 году на Яузе, Тиммерман позже, вместе с царевичем, обнаружит в амбаре Льняного двора в селе Измайлове старый ботик английской работы. Учитель объяснит, что иноземная лодка отличается от русских тем, что может ходить под парусами и по ветру, и против ветра (хотя наши поморы знали все эти премудрости сотни лет до этого – прим. автора). Это обстоятельство приведёт мальчика Петра в полный восторг и ещё больше укрепит в мысли о необходимости срочно реформировать страну на западный манер!

Франц Фёдорович Тиммерман. Неизв. худ.

Позже Тиммерман найдёт в Немецкой слободе корабельного мастера голландца Карштена Бранта, который починит бот и научит царевича ходить на нём по Яузе, что «удивительно и зело любо стало». Оказалось, что Брант строил при Алексее Михайловиче первый русский корабль «Орёл», и теперь доживал на Кукуе свой век, столярничая.

«Дедушка русского флота». Худ. Г. Мясоедов

С этой поры Франц Тиммерман станет близким другом Петра. В последствии он займётся организацией двух русских посольских миссий в Европу, устройством обучения юного царя Петра на верфях Амстердама, будет руководить строительством кораблей в России.

Пётр управляет парусным ботиком. Худ. А. Кившенко

Тиммерман никогда не был обделён вниманием царя. 1 января 1701 года ему был отдан Хамовный плац в Москве для строительства фабрики по производству парусного полотна с гарантированной закупкой «в казну». Известно, что в 1720 году рабочие написали коллективную челобитную – жалобу на притеснения Тиммермана.

Привлекал царь Алексей Михайлович сына и к наукам. В документах Тайного приказа сообщается, что уже 1 декабря 1675 года мальчика начали учить грамоте.

Будущий император Пётр Первый, наверное, получил бы блестящее образование… не умри скоропостижно отец!

Увы, счастье было не долгим!

И четырёх лет не исполнилось ему, как Пётр осиротел!

Вот тут-то всё и пошло наперекосяк!

Парсуна Фёдора Алексеевича Романова. XVII в.

Новый царь, Фёдор Алексеевич Романов, (по матери – Милославский – прим. автора) старший единокровный брат и крёстный Петра, 12 марта 1676 года определил ему наставника – дьяка Челобитного Приказа Никиту Моисеевича Зотова.

Боярина Артамона Матвеева отправил в ссылку. Потеснены были в правах и все Нарышкины с роднёй. В это же время царь Фёдор Алексеевич положил прислуге и шутам царевича скромный денежный оклад, а заботу о его теперь уже скромном гардеробе передал в полное распоряжение матери – царицы Натальи Кирилловны. После этих событий, несмотря на симпатии к брату, Фёдор Алексеевич фактически сложил с себя всякие заботы о Петре.

Отныне юный царевич Пётр Алексеевич станет редким гостем в Кремле, проживая в одиночестве в Преображенском дворце отца, забытый при Большом дворе, предоставленный своим мыслям и вопросам, на которые единственный наставник чаще не находил ответов.

И с этого времени тридцатидвухлетний Зотов стал близким человеком в семействе царской вдовы Натальи Кирилловны Нарышкиной. Кстати, пристроил Никиту Моисеевича на службу царевичу любимец царя – Фёдор Прокофьевич Соковнин.

Царевич Пётр и Никита Зотов. Миниатюра XVII в.

По отзыву историка Ивана Ивановича Голикова, автора «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России», Никита Моисеевич «хотя и не знал наук и языков, но был… довольно сведущ в истории, а паче отечественной»; он рассказывал царевичу о лицах и событиях родного прошлого, пользуясь в качестве иллюстраций к своим рассказам, нарочно изготовленными для того «потешными книгами с кунштами» (картинками – прим. автора); показывал ему «Артикул со всеми военными экзерцициями», составленный при царе Алексее Михайловиче, знакомил и с жизнью Запада по картинкам, изображавшим «знатные европейские города, великолепные здания, корабли и прочее», чем приводил мальчика в полнейший восторг.

Поначалу Зотов не особо оправдывал надежд, даже два раза был удаляем от своего царственного воспитанника, но всё равно умудрился остаться при нём.

Стандартный курс наук Пётр при помощи Никиты Моисеевича постиг быстро. Выучил азбуку, читал скоро, а письмо не жаловал, оттого до конца жизни писал безграмотно. Наизусть выучил отрывки из Евангелия и Апостола, часослова и псалтыря, усвоил отрывочные сведения о своих славных предках, начиная с Владимира Святого, Александра Невского и Дмитрия Донского. На этом уровень познаний наставника был исчерпан.

Царевич Пётр и Никита Зотов. Худ. К. Лебедев

И ещё некоторые вещи влияли на развитие будущего первого российского императора. В год его рождения, благодаря усилиям влиятельного монаха и общественного деятеля Симеона Полоцкого, астрология стала учебной дисциплиной, как арифметика и геометрия. Об этом свидетельствует «Книга избранная вкратце о девяти мусах и о седмих свободных художествах», составленная переводчиком Посольского приказа Николаем Спафарием и подьячим Петром Долгово.

Царь Фёдор Алексеевич и Симеон Полоцкий экзаменуют Зотова. Миниатюра XVII в.

В 1679 году для семилетнего царевича художник Карп Иванов Золотарев сделает копию с астрономической и астрологической росписи в столовой его отца «Двенадцать месяцев и беги небесные». А царский «дядька» Т. Н. Стрешнев возьмёт из вещей скончавшегося царя Фёдора Алексеевича для воспитания одиннадцатилетнего Петра сочинение Я. Гевелия «Селенография», где в предисловии к русскому переводу этой книги царевич мог прочесть, что звездословие (астрология – прим. автора) – «благопотребно есть на управление государства». Так, Петру его учителя и воспитатели прививали интерес не только к астрологии, но и к другим магическим практикам, которые уже скоро станут основой для создания оккультного «Нептунова общества» из ближнего круга юного царя, которое тайно будет собираться на Кукуе.

Из всего выше сказанного можно сделать вывод, что мировоззрение юного царевича продолжило формироваться под влиянием иностранных офицеров, иезуитов, в основном шотландского происхождения, и не очень толковых российских наставников – в условиях узкого географического треугольника – яузских сёл Семёновское, Измайлово, Преображенское, граничащих с Ново-Немецкой слободой. Там, во враждебном окружении Милославских, Пётр остро почувствовал свою ненужность и заброшенность. И возненавидел всё, что было связано с его осознанным детством, в котором он запомнил Москву, Кремль, бояр, стрельцов… Взгляд его устремился на Кукуй!

Притягательный «Кукуй»

Современная мозаика с изображением Немецкой слободы в XVII в.

А жизнь в Ново-Немецкой слободе текла совсем по-иному, чем в «патриархальном» Преображенском. И она сразу привлекла внимание будущего царя. Может тогда впервые и родились в его неокрепшем сознании мысли о заимствовании «красивой кукольной жизни» иноземцев. С их чистенькими двориками с огородиками, аккуратными домиками, полуголыми дамочками, сверкающими своими декольте. Чем не утеха для подростковых глаз?!.

Иностранная слобода отличалась от окружающих городских поселений. Фактически это был настоящий европейский городок, с прямыми улицами, вдоль которых стояли большие и не очень, но, в основном, каменные дома с карнизами и колоннами, окруженные ухоженными садами и парками.

Царь Пётр Алексеевич в 1697 году. Худ. Н. Зубков

Немецкая слобода притягивала юного Петра, как магнит – там жили необыкновенные, по его мнению, люди, знающие как строить большие корабли и обращаться с астролябиями, как веселиться без оглядки и как ухаживать за женщинами, которые с удовольствием принимали все знаки внимания.

Подобное предположение в свое время выдвинул русский историк Николай Астров. Другой исследователь, дьякон С. Озеров писал по этому поводу в своей книге: «Яузский край ввиду того, что он находился вдали от Кремля и вдали от буйной слободы Стрелецкой, задумано было сделать тем главным пунктом, откуда должны были пойти и получить свое развитие реформы».

Современная мозаика с изображением Немецкой слободы в XVI в.

Выходит, именно здесь Пётр решил создать плацдарм для будущей политической борьбы, экономических преобразований, для подготовки преданных кадров и формирования новой элиты.

Что же представляла собой в те времена Яузская местность?

Места эти долго были пустынны и относились к предместьям Москвы. Кое-где встречались небольшие деревушки, возникшие вокруг речных мельниц. К примеру, одну из деревень прозывали Хапиловка – по имени мельника Хапило. А по берегам Яузы, с давних времен, стояли сёла Покровское, Троицкое, Семёновское, Измайлово, Преображенское. Такую картину рисует читателям С. Озеров в книге «Исторические сведения о Лефортове и описание Петропавловского храма», давно уже ставшей библиографической редкостью.

Историк Москвы И. Е. Забелин поясняет, что первая Немецкая слобода, получившая такое название из-за того, что москвичи всех иноземцев прозвали «немцами» – «немыми», то есть не говорящими по-русски – появилась во время Ливонской войны. Тогда русские войска взяли так много пленных, что ими торговали в городе: за мужчину давали по гривне (20 копеек), а девка шла по пяти алтын (три копейки). Часть ливонских пленников Иван Грозный поселил отдельно, и они-то образовали слободу на правом берегу Яузы.

Ливонцев было около четырёх тысяч, и их слобода оказалась довольно крупной. Улицы в ней носили название по тем городам, откуда были родом их обитатели: Дерптская, Нарвская и другие. Чтобы не тратиться на содержание пленных, Иван Грозный разрешил им производить и продавать вино и пиво, что вообще-то было монополией казны. Этакая привольная и безбедная жизнь иноземцев потом вызвали жестокую зависть у москвичей, и даже у самого царя. И одним зимним днём 1578 года на слободу напал вооруженный отряд опричников. По царскому знаку начался грабеж. Иноземцев хватали на улице и раздевали донага, из домов тащили всё, что попадалось под руку.

Однако, и после этого жизнь обитателей Немецкой слободы мало-помалу восстановилась.

План Ново-Немецкой слободы. Гравюра XVIII в.

В начале XVII века слобода уже была вполне благоустроенным поселением, имевшим даже свою собственную церковь, в которой похоронили принца Иоанна Датского, жениха многострадальной царевны Ксении, дочери царя Бориса Годунова.

Первая Немецкая слобода погибла в пламени и разбое Смутного времени. В 1610 году войска Лжедмитрия Второго разграбили и сожгли слободу, и почти полвека на её месте были только пустыри и поля с огородами.

Земли вдоль реки Яузы и её притоков начали снова обживать лишь после выхода указа 4 октября 1652 года об отводе земли под строение в Немецкой слободе: «Афонасий Иванов сын Нестеров, да дьяки Фёдор Иванов да Богдан Арефьев строили новую иноземскую слободу за Покровскими воротами, за Земляным городом, подле Яузы реки, где были наперёд сего немецкие дворы при прежних Великих Государях до Московского разорения, и роздали в той Немецкой слободе под дворы земли, размера против наказу, каков был дан из Земского приказу…».

Дворы иноземцам давались бесплатно, земля слободы объявлялась «белой», то есть освобожденной от государственного тягла и повинностей. Её жителям разрешалось носить западноевропейское платье и подтверждалось их право на свободу вероисповедания. По воскресеньям «раз в неделю бывали хмель и веселье», в остальные дни слободские надевали вязаные колпаки, стёганые жилеты и трудились.

Дьяки раздавали земельные участки, «смотря по достоинствам, должности или занятиям»: так, генералы, офицеры и доктора получали по 800 квадратных саженей (1 квадратная сажень равняется 4,5 квадратных метров – прим. автора), обер-офицеры, аптекари, мастера золотого и серебряного дела – по 450, капралы и сержанты – по 80 саженей.

Лубочное изображение жителей Ново-Немецкой слободы. Миниатюра XVII в.

Жители иноземной слободы подчинялись общерусским законам, хотя в Москве пользовались некоторым самоуправлением и свободой вероисповедания. Ново-Немецкая слобода уже не делилась на улицы или кварталы по национальному, религиозному или профессиональному принципу, хотя её жители являлись прихожанами двух лютеранских, реформаторской, а также католической и англиканской общин. Каждая община имела приходскую школу, выборный совет, состоявший из наиболее именитых и богатых жителей слободы. Таким образом, уроженцы разных земель сохраняли свои собственные обычаи, бытовые особенности, родной язык и религию.

Впрочем, забегая вперед сообщу, что уже при повзрослевшем Петре Первом, так любимые им иноземные слободы потеряли обособленность и были подчинены Бурмистерской палате, а их жители стали рядовыми москвичами, со всеми вытекающими правами и обязанностями, в частности, налоговыми.

Официально слобода стала называться «Ново-Немецкой», а в народе «Немецкой» или «Кукуем», по названию ручья, протекавшего по западной границе слободы.

Ново-Немецкая слобода. Гравюра XVIII в.

Название «Кукуй» (Кокуй) можно объяснить из диалектного географического термина «кукуй» (небольшой лесной островок, рощица среди поля – прим. автора). Кукуем (чаще Кокуем – прим. автора) назывался и кокошник – головной убор крестьянских девушек. Конечно, название местности произошло не от названия головного убора, а от географического термина, но оба они связаны общим значением как что-то возвышающееся над поверхностью. Существует и другая версия: «когда, бывало, жившие там жёны немецких солдат увидят что-либо странное в русских прохожих, то говорили обыкновенно между собою: «Киек, Киске яе» – «глянь, глянь сюда!». Искаженное иноземное высказывание и могло лечь в основу названия слободы и ручья.

Границы Ново-Немецкой слободы определялись с востока и юга правым берегом Яузы, с севера селом Елоховым, а с запада – ручьем Кукуй, который протекал примерно параллельно нынешним Плетешковскому и Большому Демидовскому переулкам и впадал в Яузу в районе Елизаветинского переулка.

«В Немецкой слободе жили люди европейских национальностей и исповеданий, – сообщает нам историк Н. Погодин, – голландцы, англичане, шотландцы, немцы, итальянцы, реформаторы, кальвинисты, католики».

Ново-Немецкая слобода. Гравюра XVIII в.

Вообще в XVII веке в Москве было ещё шесть иноземных слобод: Мещанская (за Сретенскими воротами, у Земляного вала – прим. автора), заселённая выходцами из Белоруссии и польско-литовских городов; греческая – до 1671 года (в районе современной Николоямской улицы – прим. автора); толмацкая, где жили переводчики и толмачи; две слободы, населённые выходцами из Польши – Старопанская (в районе улицы Земляной Вал – прим. автора) и Панская (в районе улицы Большая Якиманка – прим. автора) – утратившие свою национальную обособленность во второй половине XVII столетия; Татарская (в районе Татарских улиц – прим. автора).

Иноземная слобода имелась также в Архангельске, дворы иностранцев – в Новгороде, Вологде, Ярославле.

О Немецкой слободе остались и другие интересные свидетельства иноземцев.

Посол английского короля Карла II в Москве в 1663 году Чарльз Говард Карляйль сообщал: «Из предместий замечательна Иноземная слобода… Дома в ней деревянные, построены на немецкую стать. Управляются немцы не выборными властями (как в русских слободах – прим. автора), а Приказом».

Итальянец Эрколе Зани, опубликовавший в 1690 году реляцию о предпринятом им восемнадцатью годами ранее путешествии в Московию, отмечал о веротерпимости русских и о разнообразии города: «Я удивился громадности города. Он превосходит любой из европейских и азиатских. Он заключает в своей окружности семь холмов; церквей, и там и сям рассеянных, насчитывают свыше 2 тысяч. Все они – каменные; главы и колокольни либо вызолочены, либо раскрашены, что издали представляет приятную картину… (В Немецкой слободе – прим. автора) у лютеран там три кирки, у кальвинистов – две».

В Немецкой слободе. Неизвест. худ.

Чешский путешественник Бернгард Таннер, оставивший записки о путешествии в Москву в 1678 году, рассказывал о красивых домах в Немецкой слободе, о садиках при каждом доме, о находящихся здесь же железных заводах, бумажной фабрике и стеклянном заводе.

Точно выходит, что забытый и заброшенный юный царевич Пётр Алексеевич, напуганный и затравленный Милославскими, а пуще всего – сестрицей Софьей с её стрельцами, лишённый судьбой отцовского покровительства, с детства больше доверявший иноземным наставникам, подсознательно начал моделировать свои будущие реформы в деревенской тиши Преображенского на берегу спокойной Яузы, в приделах Сокольничева поля и Введенских гор заглядываясь в сторону Немецкой слободы. В ожидании беды…