Электронная библиотека » Владмир Алпатов » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 26 февраля 2018, 15:00


Автор книги: Владмир Алпатов


Жанр: Языкознание, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

5. Как работают лингвисты. Полевая лингвистика

Задачи любой науки, непосредственно познающей мир (философию и математику оставим в стороне), включая, разумеется, и лингвистику, можно на самом общем уровне разделить на два класса. Это, во-первых, получение и первичное исследование нового фактического материала, во-вторых, обобщения, построение объяснительных теорий. А наука делается людьми, и кому-то, может быть, ближе одна задача, а кому-то другая.

В 1913 г. или 1914 г. в московской частной гимназии Е. А. Репман учитель истории, рассказал ученикам о «двух типах историков, из которых представители одного занимаются подготовкой фактического материала, анализом письменных источников, дешифровкой надписей, папирусов, клинописи и т. д., а другие – обобщениями социологического характера». Двое из его учеников в то время мечтали стать историками. Учитель одному из мальчиков предсказал будущность историка первого типа, другому – второго.

Конечно, два типа бывают и среди лингвистов (дешифровка – скорее лингвистическая задача), а научные обобщения не обязательно имеют социологический характер. В итоге лингвистом стал как раз первый из гимназистов – Пётр Саввич Кузнецов (1899–1968), один из создателей Московской школы фонологов, о которой еще будет идти здесь речь (и автор цитируемых воспоминаний). Он всегда отличался большой эрудицией и энциклопедичностью, любил подробности, но жил во время, когда больше ценилось умение строить теории. И он сумел это сделать.

Тот факт, что одни ученые преуспели (или не преуспели) в обнаружении фактов, а другие – в обобщениях (кто-то сразу и в том, и в другом), разумеется, может иметь разные причины, и склонности человека – лишь одна из них. Они важны, но не всегда могут реализоваться. Ученый может попасть в научную среду, где ценится совсем не то, к чему он склонен, тогда ему придется либо приспосабливаться к приоритетам окружающих, либо идти на конфликты и обрекать себя на одиночество в профессиональной сфере. Наконец, нельзя не учитывать и разный уровень индивидуальных способностей, возможность или невозможность получения должной подготовки и многое другое.

В самой истории мировой науки мы видим постоянную смену приоритетов. Едва ли не в каждой дисциплине чередуются периоды интенсивной работы теоретической мысли и следования устоявшимся канонам, открытия новых фактов и стремления переосмыслить то, что уже известно. И в одни периоды (конечно, при прочих равных условиях) легче работать тому, кто склонен к «подготовке фактического материала», а в другие эпохи ценятся любители обобщать. Как правило, первые выходят на авансцену в спокойные этапы развития уже сложившейся науки, вторые – на самых ранних этапах формирования той или иной дисциплины и в эпохи смены научных парадигм. Играют роль и воздействия извне, и общий «климат эпохи».

Например, немецкая наука первой половины XIX в. была связана с именами Августа и Фридриха Шлегелей, Гумбольдта, Ф. Боппа, Я. Гримма, А. Шлейхера. Все эти ученые выдвигали широкие теории, не подкреплявшиеся или подкреплявшиеся в небольшой степени конкретными примерами. Не только вышеупомянутый Гумбольдт, но и сравнительно – историческое языкознание того времени любило делать обобщения о происхождении языка, прогрессе и регрессе языков и связи языка с культурой. Все это распространялось и на их последователей, в том числе русских. Уже в 1880-е гг. петербургский профессор, теоретик языка и индолог Иван Павлович Минаев (1840–1890), например, из «символического значения» гласных звуков в семитских языках (имеется в виду то, что там корень состоит из согласных, а гласные выражают грамматическое значение) выводил единобожие семитов. Выдвигал он (и не только он) и идеи о связи строя языка и языкового родства с расой, «антропологическими типами», что современная наука полностью отрицает.

Но уже в те годы, когда Минаев читал свой курс, приоритеты стали меняться. Развитие науки требовало, с одной стороны, более тщательного изучения фактов, с другой стороны, отказа от всякой «метафизики», под которой в конце XIX в. и начале XX в. (иногда и позже) понимались любые теории, которые нельзя проверить фактами. Например, никто кроме дилетантов уже не занимался происхождением языка. Распространилось «преклонение перед "фактом", понятым… как что-то незыблемое и устойчивое», по выражению В. Н. Волошинова. Член-корреспондент Российской академии наук Александр Иванович Томсон (1860–1935) говорил: «Об общих вопросах имеет право рассуждать только тот, кто сам годами барахтался в разрешении частных вопросов и потому может говорить по опыту, не с чужих слов». В это время еще преобладал исторический подход и преобладало изучение истории языка на основе анализа дошедших до нас памятников, причем предполагалось, что исследователь должен сам скрупулезно изучать эти памятники, и это его главная задача. При взгляде на эту деятельность вспоминается то, что писал о поэзии В. В. Маяковский: «Та же добыча радия. В грамм добыча, в год труды». Интерпретация добычи либо занимала второстепенное место, либо вообще считалась чем-то не очень научным.

Новый виток развития науки обозначился во втором десятилетии XX в., опять-таки большую роль сыграл «Курс общей лингвистики» Соссюра. Резко возросло стремление строить теории. Ученые новой научной парадигмы если и интересовались, например, рукописями, то не как основным объектом исследования, а в качестве источника сведений по исторической фонологии языка, их влекла интерпретация. Ученые старшего поколения просто не понимали происходящее. Тот же Томсон писал о Трубецком и близких ему по направленности ученых: «Что это все означает? Искание новых путей? Которые, однако, заведомо избегают углубления. По-моему, лишь одно: слабосилие. Не могут больше преодолевать подготовительной работы по изучению накопившихся данных по истории языков, особенно по сравнительному языковедению… Очевидно, силы истощены. Вместо изучения реальных фактов – высокопарное беззастенчивое переливание из пустого в порожнее».

Но процесс был необратим. И сбором, и первичной обработкой фактов наука не в состоянии ограничиться: она неизбежно опирается на некоторую теорию, пусть это не всегда осознает исследователь. Он может думать, что теория ему не нужна, но он всегда, в частности, должен из моря фактов производить отбор, а этот отбор всегда опирается на некоторую теорию, хотя бы на ту, которая содержится в когда-то им прочитанном школьном учебнике. Но учебники обычно отражают уже пройденный этап развития науки. А теории в большинстве своем приближают нас к истине, пусть не полностью и с разных сторон.

Бурное развитие теоретической лингвистики к 1940–1950-м гг. в ряде стран (например, в США этот процесс был более очевиден, чем в СССР) стало сменяться новым сосредоточением на фактах, которое, однако, имело иной характер, чем у ученых, изучавших старинные тексты. Речь шла об изучении современных языков в полевых условиях. Огромное количество языков мира оставалось неописанным, и американские ученые, в большинстве принадлежавшие к уже упоминавшийся школе дескриптивистов, поставили перед собой задачу их описания на основе разработанных Блумфилдом и его последователями методов. Они отправлялись в районы распространения языков и там работали с носителями этих языков – информантами. Разрабатывалась специальная методика работы с информантами, возникла особая лингвистическая дисциплина – полевая лингвистика.

Как пишет современный американский исследователь, «до Хомского американский лингвист был почти что обязан провести один-два года среди носителей индейского языка и написать его грамматику. В североамериканской лингвистике это было чуть ли не обрядом посвящения». Однако смена научной парадигмы проявилась и здесь. Тот же автор отмечает: «Сам Хомский не занимался полевыми исследованиями и тем не менее, очевидно, обнаружил в языке больше интересного, чем любой полевой исследователь». Добавлю, что Хомский, как уже упоминалось, был принципиально сосредоточен на материале английского языка.

Разумеется, нельзя в духе Томсона понимать всякого лингвиста-теоретика как человека, который только интерпретирует. Многие ученые успешно совмещали роли собирателя фактов и создателя теорий, обычно, однако, стремясь преодолеть «преклонение перед фактом» и рассматривать факты в системе. Так, Соссюр задолго до создания «Курса» в книге «Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках» (написанной им в возрасте 21 года!), рассматривая реконструкции праиндоевропейских звуков, старался выявить в них строгую систему. Еще одним примером лингвиста, совмещавшего эти роли, был выдающийся американский лингвист, культуролог и этнограф Эдвард Сепир (1884–1939). Много занимаясь полевым изучением индейских языков США и Канады, он использовал свои материалы для построения теорий, в частности в области типологии, о чём дальше будет сказано.

В наше время сбор фактов, в частности полученных полевым путем, производится в расчете и на расширение объекта лингвистических исследований, и на использование полученных материалов для развития понимания природы языка. Многие полевые исследования описывают вымирающие языки; уже не раз бывало, что вскоре после экспедиций изученные языки исчезали. Видный японский лингвист С. Хаттори (1908–1995) говорил о проведенных под его руководством в 1950-е гг. исследованиях диалектов айнского языка на острове Хоккайдо: «Мы успели на последний автобус». Если нельзя спасти язык, то можно хотя бы сохранить данные о нем. Бывает и так, что на основе этих данных делаются попытки возрождения языка: потерявшие язык айны (а иногда и японцы) учат его на основе записей японских специалистов и русского ученого Н. А. Невского. Но, разумеется, и для развития лингвистики полевые данные значат очень много. Как уже говорилось, мировая наука о языке, выросшая из европейской традиции, первоначально основывалась на материале одного или двух языков, затем – на материале примерно десятка языков Европы, далее количество изучаемых языков неуклонно увеличивалось, но всё равно для понимания того, что есть в языке, нужно знать о языках как можно больше.



Одним из успешных примеров полевых исследований являются экспедиции кафедры теоретической / структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ, проводимые с 1967 г.; их основателем и многолетним руководителем был уже упоминавшийся Кибрик. В них участвуют не только уже сформировавшиеся лингвисты, но и студенты, являющиеся полноправными участниками. Через экспедиции прошли многие ныне известные лингвисты, работающие как в России, так и за рубежом. Перед их участниками ставятся две задачи: исследовать язык и обучить студентов полевым методам. Экспедиции за полвека охватили более 40 языков СССР и России, а теперь ученики Кибрика проводят экспедиции и в Индии, Вьетнаме и других странах.

Методика работы с информантами бывает различной. Один способ получения результатов был разработан дескриптивистами. «Обряд посвящения» заключался в том, что лингвист несколько лет жил в местах обитания носителей изучаемого языка и старался с помощью информантов им овладеть, его деятельность обычно бывала индивидуальной. Иначе строится работа в экспедициях МГУ. В ней участвует целый коллектив исследователей, в который входят преподаватели и студенты; на начальном этапе они изучают язык как бы с чистого листа, ничего про него не зная; да и позже за довольно короткий период работы (обычно во время летних каникул) у них нет времени его изучить досконально. Тем не менее «на выходе» неоднократно удавалось получить вполне серьезное описание системы языка или его фрагмента. Это удается сделать благодаря разработанной методике полевых исследований.

Как писал Кибрик, «кажется, что легче изучать язык, когда о нем предварительно многое известно. Однако следует иметь в виду, что всякая традиция навязывает некоторое априорное видение фактов. Усвоенная до знакомства с фактами, она их заменяет в нашем сознании, гипнотизируя творческую волю и мешая увидеть факты в их непосредственной данности. Впоследствии, под давлением языкового материала, начинается мучительное преодоление традиции, на что затрачивается много лишних усилий». Поэтому «наиболее благоприятная исследовательская ситуация» – работа «с языками, не имеющими глубокой лингвистической традиции описания».

Как показывает опыт экспедиций МГУ, преимущества имеет и коллективный метод работы. Кибрик формулировал это так: он позволяет ускорить этап сбора фактов, дает возможность эффективно использовать каждого участника на видах работы, где он может приносить наибольшую пользу, обеспечивает взаимодействие участников. По его выражению, коллективный метод «собирает группу партнеров по интересам, и их профессиональное взаимодействие создает комфортную творческую среду и является мощным психологическим стимулятором».

Как получать нужные сведения от информантов? Используются два способа: анализировать получаемые от информантов в естественных условиях спонтанные тексты (фольклор, рассказы о жизни и т. д.) и стимулировать информанта на порождение текстов, желательных для исследователя. Методика дескриптивистов ориентировалась лишь на первый способ получения информации, однако два способа дополняют друг друга, и каждый из них должен использоваться.

Бывают спокойные периоды, когда наука сосредоточена на конкретном фактическом материале и на шлифовке методов его получения. Но неизменно наступают времена кризиса и перелома, когда необходим прорыв в теории, нередко приобретающий характер научной революции, когда не всегда нужно искать новые факты, достаточно по-новому интерпретировать то, что известно. Словом, на первый план в развитии науки выходит то описание, то объяснение. Между тем одни ученые по складу характера любят одно, другие – другое. И споры теоретиков и фактографов вечны. А современная лингвистика дает тем и другим возможности реализовать свои склонности.

6. Говорящий и слушающий

В процессе речи участвуют как минимум два человека. Это говорящий (пишущий) или слушающий (читающий). Разумеется, количество участников речевого общения не ограничено: их может быть сколь угодно много. Но в нормальной ситуации это не может быть один человек. Щерба писал: «Монолог является в значительной степени искусственной языковой формой. Подлинное свое бытие язык обнаруживает лишь в диалоге». О том же писал и Бахтин: «Язык живет только в диалогическом общении пользующихся им. Диалогическое общение и есть подлинная сфера жизни языка». Это, конечно, не значит, что участники диалога должны обязательно находиться в одном и том же месте. Диалогом в широком смысле является и письменное общение, когда читатель отделен от автора в пространстве и во времени (мы можем читать сочинения, написанные несколько тысячелетий назад), и устное общение по телефону, радио, телевидению, в интернете.

Как указывал Бахтин, «высказывание с самого начала строится с учетом возможного ответа. Высказывание строится для другого. Мысль становится действительной мыслью лишь в процессе ее сообщения другому, сознание становится практическим сознанием для другого…. Цель высказывания – в ответной реакции. Высказывание никогда не бывает самоцелью». Разумеется, здесь не имеется в виду внутренняя речь, которую мы сейчас не рассматриваем. Но звуковая и письменная речь имеет вид монолога лишь в маргинальных случаях (сами с собой разговаривают обычно пьяные или психически больные) либо в особых ситуациях: заучивание наизусть, отработка роли актером. Л. Н. Толстой писал «дневник для одного себя», который в конце концов стал достоянием многих.

Важно и такое указание Бахтина: «Всякое высказывание, кроме своего предмета, всегда отвечает (в широком смысле слова) в той или иной форме на предшествующие ему чужие высказывания…. Но высказывание связано не только с предшествующими, но и с последующими звеньями речевого общения…. Высказывание с самого начала строится с учетом возможных ответных реакций, ради которых оно, в сущности, и создается».

Но отношения между говорящим и слушающим многообразны и в устной, и в письменной речи. Могут быть выделены два полярных класса ситуаций. С одной стороны, говорящий (пишущий) обращается к известным и конкретным собеседникам: текст предполагает ответ или, по крайней мере, допускает его (разговор, беседа, личная переписка). С другой стороны, может происходить обращение к абсолютно неопределенному собеседнику, при этом ответ не предполагается (научная литература, газетная информация, авторский текст художественных произведений); такой тип ситуаций чаще реализуется на письме. Может быть выделен и промежуточный тип ситуаций. В этом случае множество собеседников также не определено, однако задаются некоторые его характеристики (обращение к женщинам, пассажирам, политическим единомышленникам, потребителям рекламируемого товара и пр.). Говорящий, обращаясь к массе, в то же время обращается как бы к каждому собеседнику лично; ответ также не предполагается. Примеры таких ситуаций: устная и письменная реклама, выступление телеведущего или телекомментатора, агитация на предвыборном митинге, статья женского раздела газеты, объявление по радио в метро. Ситуации двух последних типов значительно расширились с появлением радио и телевидения, но и общение с конкретным собеседником приобрело новые возможности: оно перестало быть преимущественно устным, как еще было недавно (интернет, СМС-сообщения и пр.). Каждый из трех типов речевого общения может быть условно назван соответственно индивидуальным, массовым и индивидуально-массовым (или квазииндивидуальным).

Другой признак – единичность или множественность говорящих и слушающих. Разумеется, реальный говорящий при устном общении бывает один (исключая особые ситуации вроде пения хором), но на письме возможны коллективные сочинения, а устный текст (как и письменный) может предполагать наличие анонимного коллектива, от имени которого он распространяется. Сложнее ситуация со слушающими, число которых может варьироваться от одного человека до всего человечества.

Два эти признака, по-видимому, не следует считать абсолютно независимыми: ситуация, при которой одна сторона только говорит или пишет, другая сторона только слушает или читает, в принципе предполагает множественность, точнее, неопределенное количество слушающих или читающих. Могут быть, конечно, исключения вроде случая, когда просят пройти из очереди «следующего», однако подобный речевой акт уже занимает промежуточное положение: ответная реплика возможна и здесь. Взаимный же речевой акт, разумеется, не требует, чтобы собеседников было всегда двое; однако их количество должно быть сравнительно невелико и их состав точно определен.

В зависимости от типа общения могут употребляться или менять значение те или иные слова и формы языка. Например, в русском языке местоимение ты и соответствующие глагольные формы употребляются только по отношению к младшим, подчиненным или близким людям. Можно считать, что соответствующие компоненты составляют часть их значения. Но при массовом типе общения эти компоненты исчезают, как это происходят в плакатных высказываниях типа Не уверен – не обгоняй или Гаси (окурок). Однако при квазииндивидуальном типе общения происходит иное: телекомментатор к взрослому зрителю будет обращаться на вы.

Есть языки, где такого рода различия более очевидны, чем в русском языке. Это, например, японский язык, в котором развита система так называемых форм вежливости (термин, общепринятый в японистике, но точнее их называть формами этикета). Здесь в глаголах, прилагательных и связках противопоставляются формы вежливости и невежливости по отношению к собеседнику (собеседникам): ёмимасу «читаю, читаешь, читает…» (вежливо), ёму (тот же перевод, но невежливо).

Однако таким образом формы противопоставлены лишь при наличии определенного собеседника или собеседников. При квазииндивидуальном общении почти всегда используются вежливые формы (для глагола с суффиксом -мас-). Например, в большинстве японских газет эти вежливые формы стандартны, если предполагается какой-то ограниченный некоторыми рамками круг читателей: колонки для садоводов, рыболовов, специальные женские страницы и пр. Здесь говорящий обращается как бы к каждому собеседнику лично и относится к нему с этикетным уважением. А в случае обращения к совсем неизвестному читателю есть только невежливые формы, которые здесь не имеют собственно невежливого значения и употребляются потому, что пишущий вообще не ориентируется на собеседника (играет роль, видимо, и формальная простота невежливых форм, имеющих, кроме связки, нулевой показатель). Орган японской компартии газета «Акахата» все материалы печатает с использованием вежливых форм: авторы, разумеется не зная всех собеседников, обращаются к ним как к единомышленникам. В других же газетах при обращении к «читателю вообще» используются простые формы глаголов и прилагательных и соответствующая связка. То же происходит и с повелительными формами глагола, как и в русском языке.

Каждый акт речи представляет собой, по выражению английского египтолога и теоретика языка сэра Алана Гардинера (1879–1963), «драму в миниатюре», персонажами которой являются говорящий, слушающий, система языка, которой оба они владеют, и содержание речи. Роли и интересы говорящего и слушающего различны. Говорящий исходит из смысла и создает текст, а слушающий, воспринимая текст, извлекает из него смысл. Выше уже говорилось, что привычный для нас тип грамматики моделирует деятельность слушающего, тогда как грамматики какого-либо языка, ориентированной на деятельность говорящего и называемой иногда активной грамматикой (термин Щербы), в сколько-нибудь полном виде до сих пор нет, если не считать созданных до нашей эры древнеиндийских грамматик Панини и его последователей.

О противоречиях между потребностями говорящего и слушающего писали многие, в том числе И. А. Бодуэн де Куртенэ и его ученик Поливанов. Последний указывал: «Для достижения цели говорения (т. е. коммуникации): мы говорим настолько громко и настолько внятно, чтобы быть услышанными и понятыми, но обычно – не слишком громче и не слишком явственнее, чем это нужно». «Стремление уменьшить (сэкономить) расход трудовой энергии – это общая черта для всевозможнейших видов продуктивно-трудовой деятельности человечества. В виде общего признака (для всесторонних разновидностей продуктивного и имеющего определенную цель труда) можно установить и границы такой экономии энергии: экономия трудовой энергии склонна осуществляться (и фактически осуществляется) именно лишь до тех пор, пока сокращение энергии не угрожает бесплодностью всего данного трудового процесса (т. е. недостижением той цели, для которой данный труд вообще предпринимается). Напр., в процессе письма от руки пишущие естественно (именно в силу вышеуказанной тенденции к экономии трудовой энергии) упрощают начертание отдельных букв, сокращают число черт, а в связи с этим и число мускульных движений руки, нужных для данных словонаписаний, но все это делается лишь в позволительных пределах, т. е. постольку, поскольку почерк остается все-таки читаемым. То же самое и с устной речью». Поливанов указывал на то, что в случае приветствия на ходу мы не произносим здравствуйте, а сокращаем это слово до двух-трех звуков. Название месяца, имевшее в латыни вид augustus, во французском языке сократилось до одного звука у (графически aoȗt). Излишний расход сил невыгоден говорящему, но если он недостаточен, это становится невыгодно для слушающего. В случае приветствия слово восстановится, исходя из ситуации, но не всегда это бывает возможно.

После Поливанова этот вопрос в 1950-е гг. рассматривал Якобсон. Он писал, используя терминологию теории информации: «Две точки зрения – кодирующего и декодирующего, или, другими словами, роль отправителя и роль получателя сообщений должны быть совершенно отчетливо разграничены. Разумеется, это утверждение – банальность; однако именно о банальностях часто забывают. А между тем оба участника акта речевой коммуникации подходят к тексту совершенно по-разному». Например, проблема синонимии существенна для говорящего, который среди синонимов должен выбрать наиболее подходящий. Слушающему же подбирать синонимы воспринимаемого слова не нужно. Проблема омонимии, наоборот, важна только для слушающего, который должен эту омонимию снять. «Для воспринимающего речь характерен неосознанный статистический подход»: пониманию текста и снятию омонимии способствуют вероятностные характеристики, несущественные для говорящего. Для лингвиста важны оба пути, но недопустимо их смешение. В связи с этим Якобсон вспоминал методологический принцип дополнительности, сформулированный крупнейшим физиком XX в. Нильсом Бором (с которым они вели совместный семинар по вопросам взаимодействия наук в Массачусетском технологическом институте»).

Развивая эти идеи, видный отечественный языковед Михаил Викторович Панов (1920–2001) писал об «антиномии говорящего и слушающего», приводя примеры противоречий между их потребностями: «В интересах говорящего упростить высказывание мысли, в интересах слушающего упростить процесс восприятия высказывания. Эти два устремления часто оказываются конфликтными. Например, аллегровое[2]2
  Очень быстрое. – Прим. авт.


[Закрыть]
произношение удобно для говорящего, но для слушателя оно приемлемо лишь в некоторых условиях речевого общения: когда нет сильных звуковых помех, например, шума многолюдного собрания. В интересах говорящего пользоваться всем привычным для него словарем, независимо от его общеупотребительности; слушатель «не принимает» некоторых слишком индивидуальных словоупотреблений. Следовательно, интересы слушателя ограничивают интересы говорящего; развитие языка противоречиво, так как идет то в пользу слушателя, то в пользу говорящего; победа одной из конфликтующих сторон впоследствии вызывает компенсацию для другой стороны (например, если достигнута большая степень редукции флексий и тем самым удовлетворены интересы говорящего, то грамматикализуется место слова в предложении, чтобы возместить убытки слушателя)». В последнем примере имеется в виду историческое развитие многих языков, в том числе английского или французского: когда-то там, как и в русском или латинском языках, было много окончаний (флексий) с грамматическим значением, потом они большей частью отпали, но это компенсировалось установление строгого порядка слов.

С этим связано еще одно явление, на которое также обратил внимание Панов. Говорящий, стремясь выразить тот или иной смысл, обычно не задумывается о том, насколько его речь соответствует норме, и нередко от нее отклоняется. Но его собеседник четко ощущает всё то, что для него непривычно. Поэтому говорящий склонен к новациям, которые могут затем закрепиться в языке, а слушающий склонен к консерватизму, поэтому закрепляется не всё.

Потребности говорящего и слушающего нередко противоречат друг другу. Однако эти противоречия, как и многие другие противоречия, объективно существующие в языке, способствуют развитию языка.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации