Текст книги "Винт"

Влас Дорошевич
Винт

Когда нет театра, Одесса жалуется на скуку. Когда есть театр, Одесса жалуется на то, что нет хороших артистов. Когда приезжают хорошие артисты, Одесса жалуется на то, что нет денег.

– Нет денег!

И, несмотря на это, в Одессе каждый вечер большая, блестящая иллюминация.

В каждом окне видны четыре свечки. Много говорящие четыре свечки: «Здесь винтят».

Винтят здесь, винтят там, винтят повсюду и везде.

Эпидемия, свирепствующая по всей России, в Одессе свирепствует с особой силой.

Это определение принадлежит покойному профессору Боткину.

«Изо всех эпидемий, когда-либо свирепствовавших в России, винт – эпидемия самая сильная».

И самая страшная.

Другие народы вырождаются. Мы извинчиваемся.

Ещё очень недавно мы были «народом молодым», «народом сильным», «народом многообещающим». Теперь мы – «народ-винтёр», и только.

Я удивляюсь, почему наши газеты, вместо мало кому интересных шахматных задач, не заведут «винтового отдела».

«Винт с прикупкой. Сданы каждому такие-то карты. Г-да подписчики благоволят присылать свои ходы открытыми письмами».

Газеты читали бы даже дети!

Подписчики играли бы друг с другом заочно.

Для их удовольствия можно было бы завести даже полемический отдел «переговоров»:

«Подписчик № 15674 подписчику № 16483… Надо быть урождённым идиотом для того, чтобы нести пику! Надо быть анафемой! Надо быть чёрт знает чем! Я не подпишусь больше на эту газету, если вы будете состоять в ней подписчиком, идиот за № 16483!».

«Годовой подписчик полугодовому. – Надо быть не полугодовым подписчиком, а полугодовалым младенцем, чтоб не отвечать в бубну, чёрт вас возьми!»

«Городской подписчик иногороднему. – Удивляюсь, что за охота г-ну редактору высылать свою уважаемую газету такому дураку как вы!»

Это доставит преинтересное чтение.

За полемикой будут следить, ею будут интересоваться.

Это объединит читателей вокруг газеты.

Это привлечёт массу новых подписчиков.

Про газету будут говорить:

– В ней сдаются самые интересные карты!

Точно так же, как теперь говорят:

– В ней печатаются самые интересные телеграммы, статьи, корреспонденции!

Газетой будут интересоваться во всех сферах общества.

– Что сегодня новенького в газете?

– Сегодня пошли в трефу.

– Ого-го-го! В трефу! Интересно, чем-то завтра ответят. Мавра, разбудить меня в семь, и чтоб газета была. Слышишь? Интересно, чем ответят на трефу?

И весь город завтра встаёт в семь и жадно хватает газету:

– Чем ответили на трефу?

В кондитерских толкуют об ответном ходе как теперь об ответной ноте английского кабинета.

У Фанкони почтенный старичок также громогласно возражает:

– Это было большой ошибкой отвечать в бубну. Бубну надо было попридержать.

Точно так же, как он теперь провозглашает:

– Это было большой ошибкой упустить Гладстона. Гладстона следовало бы попридержать у власти!

Но тогда его будут слушать с гораздо большим интересом, точно так же, как читать газеты.

Пусть редакции, кроме репортёров, хроникёров и интервьюеров, заведут ещё и «опытных винтёров».

Это поднимет интерес, увеличит сбыт.

Всей душой любя родную прессу, я с удовольствием дарю ей этот проект перед подпиской.

Пусть мы проиграем в винт нашу прессу!

Мы проиграли уже в эту маленькую, невинную игру наш театр и нашу литературу.

Мы все жалуемся на упадок театра, – но если вы возьмёте начало этого упадка, то увидите, что оно удивительно совпадает с началом эпидемии винта.

Добрый старый преферанс мирно уживался рядом с Россини.

Недаром Рубинштейн играл в преферанс.

Пульку в триста можно было успеть сыграть, прослушав до конца «Севильского цирюльника».

Тогда как винт требует, чтоб ему отдавались целиком.

Винт ревнив и требователен.

– Если любишь, так отдайся.

Я знаю десятки одесситов, которые десять раз слушали в Городском театре «Риголетто» и ни разу не слыхали «La donna è mobile».

Потому, что со второго акта уезжали в клуб «винтить».

Льётся чудная каватина. Солидный господин из партера еле заметно подмигивает господину в ложе бельэтажа.

Вы думаете, он говорит ему: «Как хорошо»?

Вы ошибаетесь, – он хочет сказать:

– Недурно бы!..

И они понимают друг друга. Оба тихонько встают и на цыпочках уходят из зала.

Перед ним может быть чудная декорация, полный зал, сверкающие декольте, дивные туалеты, – а он во всём этом разглядит только на другом конце зала «подходящего партнёра».

Они увидят друг друга, хотя бы даже не были знакомы.

Как-то по наружному виду, сразу и безошибочно, определяют:

– Должно быть, недурной винтёр!

Так только велосипедисты сразу узнают друг друга в толпе по глупому виду.

В разгаре сезона обратите внимание на зрительный зал.

В начале второго акта театр начинает пустеть. К началу третьего пустеет наполовину.

Телефон в это время работает отчаянно:

– Передайте Ивану Ивановичу, что его ждут в английском клубе.

– Попросите Петра Петровича в Русское общество. Не хватает только его.

– Семёну Семёнычу скажите, чтоб ехал в Коммерческий. Передайте, что все уж на местах.

Капельдинеры бесшумно проскальзывают в партер, в ложи, шепчут на ухо, делают условные знаки.

И Иваны Иванычи, Петры Петровичи, Семёны Семёнычи, один за другим, на цыпочках, выходят с озабоченными лицами.

– Не свирепствует ли в городе какая-нибудь эпидемия? Не заболели ли у этих господ домашние? Не случились ли у каждого из них дома родины? – изумлённо спросил меня один «знатный иностранец».

– В городе – эпидемия винта!

А сколько народу не поехало в театр, предпочитая засесть в винт до начала первого акта.

Винт отнял публику у театров.

Послезавтра бенефис г-жи Смолиной.

Это прелестная, симпатичная опереточная артистка. В ней масса жизни, веселья, огня, своеобразной, задорной пикантности.

Но если вас послезавтра пригласят на винт с Иваном Ивановичем, Петром Петровичем и Семёном Семёновичем, – разве вы пойдёте в театр?

Винт отнял у театров не одну публику, но и артистов.

Головы полны винтом, играют в уборных, между двумя сценами, между смехом и истерикой, плачем и самоубийством.

Почтенный артист вышел на сцену, как в воду опущенный.

Моя соседка осталась недовольна:

– Как вяло!

Как же вы хотите, милостивая государыня, чтобы он хорошо играл, когда он «пасс».

Он «пасс», а вы требуете, чтобы он горячился!

Он только что, перед выходом, сказал «пасс», играя на пустом ящике с комиком и драматической инженю, – а вы хотите от него игры.

Я знал одну прелестную опереточную примадонну, имевшую огромный успех и в Одессе.

Она вылетела на сцену с горящими глазами, оживлённым лицом, вся смеющаяся, радостная, очаровательная.

– Как хороша! Что ни говорите, а всё ж она положительно лучшая из русских примадонн. Сколько жизни, веселья!

Я только что из-за кулис и великолепно знаю, что она перед самым выходом великолепно разыграла большой шлем с Ахиллом, Калхасом и одним из Аяксов!

Говорят, что один оперный певец, вместо классического «три карты», спел в «Пиковой даме»:

 
«Две пики, три трефы, три бубны!»
 

И я удивляюсь, как ещё ни один оперный Мефистофель не ошибётся и не споёт:

 
«На земле весь род людской
Чтит один кумир священный,
Он царит над всей вселенной,
Тот кумир – с прикупкой винт».
 

Винт убил театр, литературу и даже простые, обыкновенные человеческие разговоры.

Нет других разговоров, кроме разговоров за винтом:

– Две пики.

– Пасс.

– Три трефы.

Винт всё сделал «пустяками».

В гостиной могут говорить об искусстве, литературе, политике, науке, злобах дня.

Но стоит хозяину сказать: «Господа, не будем заниматься пустяками, сядем за винт!» – как все эти «пустяки» полетят прочь, оборвутся на полуслове.

Всё «пустяки» в сравнении с винтом.

Кто читает? Что читает? А главное, – кто читает?

Русская литература разделяется на два периода: до-винтовой и после-винтовой.

Образованный русский человек отлично знает до-винтовой период, но с появлением винта – стало некогда читать.

Вы найдёте сотни очень интеллигентных людей, которые из после-винтовых писателей не знают никого.

– Чехов? Вообразите, всё собираюсь – и некогда прочитать.

Да, откровенно говоря, и некогда писать.

Пишут только те, кто плохо и потому мало играет. Много пишут только те, кто вовсе не винтит.

Величайший много-писатель земли русской Вас. И. Немирович-Данченко не берёт карт в руки.

Лучшие драматурги винтят, скверные винтёры пишут пьесы.

Золя работает с десяти до двенадцати утра. Но это потому, что он не играет в винт.

Если бы он играл в винт до пяти часов, он вставал бы в час и по утрам думал бы не о подробностях «Лурда», а о том, как вчера остался без одной при коронке от валета!

Его мучили бы угрызения совести до обеда, он отдыхал бы после обеда, чтобы подкрепить свои силы к вечеру, и вечером бы ехал к Доде «восстановлять свою репутацию» хорошего винтёра.

Бальзак работал по ночам.

Но если бы он играл в винт, ему некогда было бы работать. Мир имел бы много блестящих шлемов лишних и ни одного романа.

Я знаю многих русских писателей и познакомился всего с одним иностранным, в Москве, на французской выставке, – с г-ном Арманом Сильвестром.

По наружности – это сытый, солидный буржуа с основательным брюшком. Из него, наверное, вышел бы недурной винтёр.

Но он не знает винта и потому занимается поэзией.

Его специальность – воспевать красоту обнажённого женского тела. Его специальность мала, но он велик в своей специальности. Его стихотворения – чудные, маленькие статуэтки. В них столько поэзии, страсти, огня, чисто юношеского увлечения, красоты, поклонения!

Но это оттого, что он не винтит!

Можно обладать тучной фигурой и всё-таки увлекаться чудными формами. Толстые любят не меньше худощавых и поджарых.

Но решительно невозможно быть солидным винтёром и заниматься такими пустяками.

«Воспевающий» солидный винтёр!

Пища для остроумия партнёров во время краткой закуски. Застыдят во время сдач!

Пушкин написал «Пиковую даму» во времена романического «штосса», когда пиковая дама «означала несчастье», – а чем бы вдохновился он теперь, когда дама пик сама по себе ровно ничего не означает, и всё зависит от масти?

Коронкой от валета?

Недурная повесть на тему «коронка от валета» с эпиграфом:

«Коронка от валета означает, что можно остаться без одной».

Да и большой ещё вопрос, видели ли бы мы добрую половину его чудных произведений, если бы Пушкин со свойственным ему увлечением играл в винт!

Ньютону некогда было бы выдумать свой бином, если бы он всё своё свободное время отдавал только вычислениям выигрышей и проигрышей.

Что было бы с величавым гением Франции, если б она винтила.

Эйфель был бы инженером с хорошим окладом и, вместо изобретения новых систем построек, стропил, остроумных комбинаций законов тяготения и сопротивления, – занимался бы изобретением не менее гениальных систем винта, не менее остроумных комбинаций ходов и выходов.

Вместо великого строителя, Франция имела бы замечательного винтёра, вместо Эйфелевой башни – тысячу отлично разыгранных шлемов.

Мы тупеем, потому что весь наш национальный гений у нашей интеллигенции ушёл на разные комбинации винта.

Если б в какой-нибудь другой отрасли мы сделали столько открытий, усовершенствований как в винте!

Винт с прикупкой, с пересадкой, с входящими, с присыпкой, – и удивительно, как такой пшеничный город как Одесса не изобрёл ещё какого-нибудь специального «винта с отсыпкой», «с подмесью», «винта с куколем».

Если был одно время «винт Буланже», – почему не выдумать какого-нибудь Дрейфусовского винта?

И если жалуются на «упадок нравов», то в этом виноват «после-винтовой период» русской истории.

Я попрошу вас на одну неделю выйти замуж за винтёра, который просыпается с раскаянием о проигранной вчера отличнейшей игре и засыпает со словами «две трефы».

Целые вечера одиночного заключения в гостиной!

Муж, в течение вечера входящий к жене только для того, чтоб обрадовать её вестью:

– Вообрази, душечка, какой я сейчас сыграл маленький шлем!

Бедняга, которому через неделю нужен будет уж большой шлем, потому что маленький не влезет уж ему на голову.

Мы проиграли в винт театр, искусство, литературу, все интересы, женщин и детей.

Женщины, занимающиеся арифметикой за зелёным столом и обменивающиеся руганью с партнёрами, теряют всю свою женственность. Винтящие муж и жена – это уже не любящая чета, это – винтёр, женатый на винтёре.

У нас нет детей. Я знаю гимназистов, не вполне уверенных в том, сколько было пунических войн, но могущих блестяще устроить большой шлем на пиках любому историку!

Любезность, галантность былых времён, остроумие, интерес разговора, умение занять дам, искусство ухаживания, – всё утонуло в винте. Никто не танцует, – все винтят.

От молодого человека не требуется ни изящества, ни элегантности, ни остроумия, ни интереса, – нужно, чтоб он винтил.

Чтоб показать, что такое винт, достаточно сказать, что такое человек не винтящий.

Человек, который всем в тягость, стесняет хозяина, хозяйку, гостей.

– Вы не винтите? – спрашивает вас хозяйка и смотрит на вас с таким сожалением, словно хочет сказать:

– И чего ты по гостям шляешься, если не винтишь? Сидел бы себе дома! Да и вообще зачем ты живёшь на свете, не винтящий человек?

Вы можете быть без руки, без ноги, без глаза, никто из деликатности, конечно, не заметит вам в слух вашего недостатка.

Никто вам не скажет:

– Чего вы безногий, – а по гостям шатаетесь?

Но вы не винтите, – и каждый смотрит на вас с сожалением:

– Чего шляешься? Ну, чего ты шляешься? Не винтишь, а по гостям ходишь? Только землю даром обременяешь!

Не винтящий – это человек, который явился в гости в лакейском фраке и нитяных перчатках.

И выгнать неловко, всё-таки – гость, и посадишь – не знаешь где!

Вы чувствуете, что всем в тягость, и стараетесь быть незаметным как бедный, дальний родственник, приглашённый на именины к миллионеру. Вы силитесь стушеваться и уныло бродите вдоль стен, стараясь ступать неслышно, чтоб не помешать винтёрам, и кто-нибудь из них сердито не взглянул в вашу сторону. Малейший стук, произведённый вами, заставляет вас испуганно вздрагивать. Вам кажется, что у вас не ноги, а какие-то грабли, только для того, чтоб вечно за что-нибудь задевать, что ваши руки слишком длинны и удивительно бестолково болтаются, что ваше лицо имеет удивительно глупое выражение, что вы весь – фигура какого-то уныния. Если это на большом вечере, вы думаете:

«Э-э, чёрт! Хотя бы какая-нибудь дама приняла меня за лакея и послала за чем-нибудь. Всё-таки чем-нибудь занялся бы, а не слонялся!»

Горе вам, если вы вдруг вздумаете показать развязность, напустите на себя храбрость, кашлянете в рукав и подойдёте заглянуть в карты играющих. Игрок обернётся и обдаст вас взглядом, в котором вы ясно прочтёте:

– Чего глядишь, окаянный? Только карта из-за тебя не идёт, проклятого!

Вы убежите от этого взгляда в самый дальний угол, в шестнадцатый раз переглядите все альбомы, и у вас в душе зашевелится мысль:

– А действительно, не застрелиться ли мне? Чего я живу, если не винчу?

В таких случаях очень хорошо г-дам не винтящим, идя в гости, брать с собой заряженный револьвер.

Вот что такое не винтящий человек!

Лучше съесть родную тётку, чем не играть в винт. Вы будете лучше приняты и, после такого страшного преступления, не будете чувствовать себя столь отверженным от общества всех порядочных людей.

Я не говорю уже о том, сколько можно потерять по службе, в делах, в общественном положении!

Раз винт стал тем, что он есть, – странно, почему не введут его в программу средне-учебных заведений. Нельзя же учить разным «пустякам» и не учить самому главному, без чего нельзя обойтись в жизни, без чего немыслимо существовать ни доктору, ни адвокату, ни купцу, ни чиновнику, ни журналисту.

И это будет.

Винт будет введён в программу в виде особого, обязательного предмета. Будут особые винтовые задачники, и школьники будут решать задачи:

«Игроку сданы: коронка от валета бубён, пять маленьких пик, три пики: туз, семёрка и тройка и одна трефа – король. Что он должен сказать, если партнёр объявил две пики?»

В университетах будут проходить высшие комбинации винта.

Без знания этого необходимого предмета не будут принимать на службу.

Будут играть в канцеляриях, конторах, за кулисами, на конке, на могилах родственников!

Мы будем винтить «как никто», но зато в сфере искусства, литературы, знания, мысли мы будем в состоянии перед всеми сказать только:

– Пасс!

И Одессе среди этого завинтившегося русского общества будет принадлежать одно из первых мест.

Почему бы в ложах и партере Городского театра не наставить ломберных столиков?