Текст книги "Смерть и конюший короля"

II

Коттедж регионального инспектора. Впереди, на авансцене, открытая веранда; чуть в глубине – распахнутые окна гостиной; слышны звуки танго, и в одном из окон виден патефон. По гостиной, то появляясь в проемах широких окон, то исчезая за стеной, кружится под музыку танцующая пара – это региональный инспектор Саймон Пилкингс и его жена Джейн; на обоих – это сразу бросается в глаза – маскарадные костюмы. Минуту или две они танцуют в одиночестве, но вскоре на веранду поднимается абориген-полицейский из корпуса Национальной полиции; он заглядывает в окно гостиной и ошеломленно замирает. На лице у него явственно проступает ужас. Как бы не веря себе, он слепо подается вперед, опрокидывает цветочный горшок. Шум привлекает внимание танцующих. Они останавливаются.

Пилкингс. Похоже, кто-то пришел.

Джейн. Подожди, милый, я сниму пластинку.

Пилкингс (приближаясь к двери, ведущей на веранду). Я слышал, как что-то грохнулось.

Полицейский пугливо пятится, нижняя челюсть у него безвольно повисла.

А, это ты, Амуса? Мог бы просто постучать, вместо того чтобы крушить цветочные горшки.

Амуса (мучительно заикаясь и указывая трясущимся пальцем на одеяние Пилкингса). М-м-миста Пилкин!.. М-м-миста Пилкин!..

Пилкингс. В чем дело, Амуса?

Джейн (появляясь на пороге веранды). Кто там, милый? Ах, Амуса…

Пилкингс. Да, это Амуса. Только он явно не в себе.

Амуса (его взгляд прикован теперь к миссис Пилкингс). И вы… в-вы тоже, г-госпожа?…

Пилкингс. Да что с тобой, парень? Какого черта?

Джейн. Его ошарашил твой костюм. Наш маскарадный наряд.

Пилкингс. Фу ты, дьявольщина, я же совсем забыл!

Он сдвигает вверх маску, открывая лицо. Его жена делает то же самое.

Джейн. В нем потрясена впечатлительная душа язычника, да поможет ему Господь.

Пилкингс. Глупости, дорогая, он мусульманин. Успокойся, Амуса, неужели на тебя действует вся эта чепуха? Мне всегда казалось, что ты правоверный мусульманин.

Амуса. Миста Пилкин, ради аллаха, сэр, вам нельзя в этой одежде, она из царства мертвых, а не для живых!

Пилкингс. Эх, Амуса, Амуса, ну какой же ты мусульманин? А я-то распинался недавно в клубе: Амуса, говорю, он, слава Богу, не верит всем этим мумбам-юмбам. И вот те на!

Амуса. Миста Пилкин, ради аллаха, сэр, снимите ее! Она не может служить живому смертному, как вы, это нехорошо!

Пилкингс. А я вот ее надел, и мне хорошо. Больше того, Амуса, мы заключили пари, что получим с Джейн на маскараде первый приз. Давай-ка, парень, возьми себя в руки и скажи наконец, зачем ты пришел.

Амуса. Я не могу докладывать вам про это дело, сэр, когда вы в такой одежде. Мне… я не пригоден, сэр.

Пилкингс. Что за дурацкое представление, Амуса?

Джейн. Он вовсе не представляется, Саймон. Ты, пожалуйста, поделикатнее с ним.

Пилкингс. Поделикатнее, чтоб его… Послушай, Амуса, тебе не кажется, что твоя милая шутка немного затянулась? Приди в себя, Амуса! Ты же офицер королевской полиции! Я приказываю тебе немедленно доложить мне по всей форме, зачем ты пришел, – а иначе тебя ждет дисциплинарное взыскание.

Амуса. Так это же дело о смерти, сэр! Я не могу говорить о смерти человеку в одеянии смерти! Кто решится говорить о правительстве человеку в униформе полиции? Ради аллаха, сэр, давайте я сейчас уйду, а потом вернусь…

Пилкингс (рявкает). А ну прекратить!

Амуса вскидывает взгляд к потолку и умолкает.

Джейн. Ох, Амуса, ну можно ли бояться одежды? Ты же прекрасно знаешь, что ее конфисковали у эгунгунцев, которые учиняли в городе беспорядки. Ты ведь сам участвовал в аресте главных служителей этого культа – и если их джу-джу не покарали тебя тогда, разве они способны отомстить тебе сейчас? А ты вон даже смотреть на нас боишься!

Амуса (по-прежнему глядя в потолок). Госпожа, я арестовал зачинщиков беспорядка, но эгунгун не прогневил. Нет-нет, госпожа, эгунгун, он на меня гневаться не захочет, я его не трогал. От меня ему оскорблений не было. Зачинщиков я арестовал, но эгунгун не оскорбил.

Пилкингс. Это безнадежно, Джейн. Мы только потеряем время и опоздаем на бал. Когда они вот так упрутся, их не переупрямишь. Им все наши слова – что об стенку горох. Запиши свой рапорт, Амуса, – или с чем ты ко мне явился? – в этот блокнот и катись. Собирайся, Джейн, а то мы, не дай Бог, еще сильней уязвим его впечатлительную языческую душу.

Амуса дожидается их ухода во внутренние комнаты, потом склоняется над блокнотом и что-то старательно пишет. Барабанный бой, доносящийся из города, становится громче. Амуса прислушивается, потом делает движение, словно собираясь позвать Пилкингса, но не зовет. Дописывает свой рапорт и уходит. Вскоре на веранде опять появляется Пилкингс; он берет блокнот и читает.

Пилкингс. Джейн!

Джейн (из спальни). Минуточку, милый, я уже почти готова.

Пилкингс. Да я не о том, а ты вот лучше послушай!

Джейн. Так о чем ты, милый?

Пилкингс. О рапорте Амусы. Слушай. «Имею честь доложить, что, согласно моим сведениям, влиятельный вождь по фамилии Элесин-оба собирается учинить смерть сегодня вечером на основании местного обычая. Вследствие вышеизложенного покушения на уголовное преступление жду дальнейших приказаний в полицейском участке. Сержант Амуса».

Пока Пилкингс читает, Джейн выходит на веранду.

Джейн. Я не ослышалась? У него сказано «учинить смерть»?

Пилкингс. Он наверняка имеет в виду убийство.

Джейн. Ритуальное убийство?

Пилкингс. По-видимому, так. Вот ведь жизнь – тебе кажется, что ты уже напрочь искоренил все их варварские штучки, а они непременно проявятся где-нибудь снова.

Джейн. Значит, мы не сможем пойти сегодня на бал?

Пилкингс. Бог даст, сможем. Я прикажу его арестовать. Его и всех, кто хоть как-то замешан в этом деле. А впрочем, тут, скорей всего, и дела-то никакого нет. Просто слухи.

Джейн. Ты уверен? Ведь, по твоим словам, Амуса никогда не приносит ложных слухов.

Пилкингс. Оно, конечно, так. Да только откуда мы знаем, чем его напугали именно сегодня? Ты же видела, как он себя вел.

Джейн (рассмеявшись). Однако согласись, что в его поведении была своеобразная логика. (Понизив голос.) «Я не могу говорить о смерти человеку в одеянии смерти». (Посмеиваясь.) А ты не можешь появиться в полицейском участке, когда на тебе такой наряд.

Пилкингс. Я пошлю туда Джозефа с моими инструкциями. Вот ведь незадача, черт бы их всех побрал!

Джейн. А тебе не кажется, что ты должен сам поговорить с этим человеком, Саймон?

Пилкингс. Так ты, значит, не хочешь идти на бал?

Джейн. Ну зачем же так нервничать, милый? Мне просто хочется, чтоб ты поступил разумно. Разве справедливо посадить человека под арест – причем не просто человека, а уважаемого вождя – на основании… как это у вас говорится?… ага, вот: на основании неподтвержденных данных сержанта полиции?

Пилкингс. Ну, это-то мы сейчас уладим. Джозеф!

Джозеф (из внутренних комнат). Да, хозяин?

Пилкингс. Ты, безусловно, права, я действительно разнервничался. Возможно, из-за этих дьявольских барабанов. Слышишь – стучат, проклятые, и стучат.

Джейн. Да-да, я и то уж думала, когда ж ты обратишь на них внимание. Тебе кажется, что они как-то связаны с этим делом?

Пилкингс. Откуда я знаю? У них неизменно находится объяснение, когда им взбредает в голову учинить шум и гам. (Раздумчиво.) И все же…

Джейн. Что «все же», милый?

Пилкингс. Сегодня их барабаны звучат как-то необычно. Я никогда здесь раньше не слышал такого барабанного боя. Он вызывает у меня странную тревогу.

Джейн. А разве не вся их дикая барабанная трескотня звучит одинаково?

Пилкингс. Перестань ехидничать, Джейн. Может, именно сегодня нам будет не до шуток.

Джейн. Прости, милый.

Встает и, обняв его за шею, целует. Вошедший было слуга поспешно отступает за порог и стучит в дверь.

Пилкингс (чуть раздраженно). Входи, Джозеф, не валяй дурака. И где это ты, интересно, набрался таких носорожьих понятий о тактичности? Да входи же, тебе говорят!

Джозеф. Что прикажете, сэр?

Пилкингс. Скажи, Джозеф, ты христианин или нет?

Джозеф. Христианин, сэр.

Пилкингс. И мой наряд тебя не тревожит?

Джозеф. Нет, сэр, он лишен магической силы.

Пилкингс. Слава Богу, нашелся хоть один здравомыслящий человек! А теперь скажи, Джозеф, – скажи честно, как подобает истинному христианину, – что должно случиться сегодня вечером в городе?

Джозеф. Сегодня вечером, сэр? Вы говорите про вождя, который собирается себя убить?

Пилкингс. Что-что?

Джейн. Как это так – себя убить?

Пилкингс. Ты хочешь сказать, что в городе произойдет убийство?

Джозеф. Нет, хозяин. Никто никого не собирается убивать. Просто этот вождь сегодня умрет.

Пилкингс. Да почему, Джозеф?

Джозеф. Таков уж здешний обычай и закон. В прошлом месяце умер король. Сегодня его будут хоронить. Но до похорон Элесин должен умереть, чтобы сопровождать его на небеса.

Пилкингс. Ох и надоели же мне вечные хлопоты с этим вождем!

Джозеф. Он конюший короля.

Пилкингс (уныло). Я знаю.

Джейн. Саймон, в чем дело?

Пилкингс. Ну разумеется, кто же, кроме него!

Джейн. О ком ты говоришь?

Пилкингс. Неужели забыла? Это тот самый вождь, с которым у меня была стычка три или четыре года назад. Я помог его сыну уехать в Англию, чтобы он поступил там в медицинский колледж. А его отец лез из кожи вон, чтобы мне помешать.

Джейн. Да-да, теперь я припоминаю. Это был очень чувствительный юноша. Как же его звали?

Пилкингс. Олунде. Я, кстати, так и не ответил на его последнее письмо. А этот старый язычник хотел удержать своего сына возле себя ради выполнения каких-то их традиционно-семейных обычаев. Мне, признаться, было невдомек, о чем он хлопочет. Я, можно сказать, вызволил его сына из-под строгого домашнего ареста и тайком переправил на корабль. Очень смышленый паренек, на редкость смышленый.

Джейн. А мне он казался чересчур чувствительным – вроде тех юношей, которые жуют поэтическую жвачку из розовых лепестков где-нибудь в мансардах лондонского Блумсбери.

Пилкингс. Я уверен – из него получится превосходный врач. Он твердо решил этого добиться. И пока ему нужна моя помощь, он может на нее рассчитывать.

Джейн (помолчав). Послушай, Саймон…

Пилкингс. Да?

Джейн. Он ведь старший сын, верно?

Пилкингс. Вот уж не знаю. Да и как их всех распознаешь у этого старого козла?

Джейн. А ты знаешь, Джозеф?

Джозеф. Конечно, мэм. Он старший сын. Поэтому-то Элесин и клял хозяина на все корки.

Джейн (со смешком). В самом деле, Саймон? Он действительно клял тебя на все корки?

Пилкингс. По его проклятиям мне бы уже давно пора отправиться к праотцам.

Джозеф. Не беспокойтесь, мэм, ведь хозяин – белый человек. И хороший христианин. Джу-джу черного человека не могут ему повредить.

Джейн. Значит, раз он старший сын, его ждала судьба Элесина при новом короле? Это ведь семейная традиция, правильно, Джозеф?

Джозеф. Да, мэм. И если б Элесин умер до смерти короля, его сыну выпала бы доля отца.

Джейн. Теперь мне понятно, почему этот вождь так яростно противился отъезду мальчика в Лондон.

Пилкингс. И это лишний раз убеждает меня, что я правильно поступил.

Джейн. Интересно, сам-то он знал?

Пилкингс. Кто – сам? Ты про Олунде?

Джейн. Да, про него. Вот, наверно, почему он так стремился уехать. Я тоже на его месте постаралась бы удрать – чтоб не угодить в капкан этого кошмарного обычая.

Пилкингс (как бы размышляя вслух). Н-нет, мне кажется, он не знал. Или по крайней мере не показывал виду. Про него было трудно сказать что-нибудь наверняка. Он, видишь ли, в отличие от большинства своих сородичей был очень скрытный. И почти никогда не раскрывался, даже передо мной.

Джейн. А разве все они тут не скрытные?

Пилкингс. Аборигены-то? Бог с тобой, дорогая! Ты еще и моргнуть не успеешь, а они уже выболтают тебе все свои семейные тайны. Да вот на днях…

Джейн. Но послушай, Саймон, разве они открывают нам что-нибудь по-настоящему для них важное? Что-нибудь сокровенное из своей жизни? Вот, к примеру, этот их обычай – ведь мы даже не подозревали, что он еще существует.

Пилкингс. Д-да, тут ты, пожалуй, права. Скользкие, хитрые ублюдки…

Джозеф (угрюмо). Я могу идти, хозяин? Мне нужно убраться в кухне.

Пилкингс. Иди, Джозеф, иди. И забудь, что я тебя звал.

Джозеф уходит.

Джейн. Саймон, ты должен поосторожней выбирать выражения. Для них здесь, понимаешь ли, «ублюдок» не пустое бранное слово.

Пилкингс. С каких это пор ты стала этнографом, хотел бы я знать?

Джейн. У меня нет претензий на какие-нибудь серьезные знания, Саймон. Я просто слышу иногда, как ругаются слуги. Вот почему мне стало известно, что это слово считается у них тяжким оскорблением, а не пустопорожней бранью.

Пилкингс. И действительно – в их пластичных, мягко говоря, семьях не может быть внебрачных детей. Называй свальное сожительство семьей – и никаких тебе ублюдков.

Джейн (пожав плечами). Считай, если хочешь, так.

Неловкое молчание. Отдаленный барабанный бой становится все громче. Внезапно Джейн обеспокоен но вскакивает.

Послушай, Саймон, ты и правда думаешь, что их барабанная свистопляска связана с этим ритуалом?

Пилкингс. А давай-ка расспросим нашего христианнейшего умника. Джозеф! Можно тебя на минутку, Джозеф?

Дверь открывается, и снова входит Джозеф.

С чего это они весь вечер барабанят?

Джозеф. Я не знаю, хозяин.

Пилкингс. Как так не знаешь? Тебя же окрестили всего два года назад. Только не уверяй меня, что вся эта чушь со святой водой вытравила из твоей головы родовую память.

Джозеф (гневно, потрясенный). Хозяин!

Джейн. Ну вот, опять.

Пилкингс. Что – опять?

Джейн. Ладно, неважно. Скажи мне, пожалуйста, Джозеф, связан этот барабанный бой с чьей-нибудь смертью или убийством?

Джозеф. Я же сказал, мэм, – не знаю. Он возвещает и смерть почитаемого вождя, и его свадьбу. Вот почему я не могу ответить на ваш вопрос.

Пилкингс. Ну хорошо, ступай на кухню, незаменимый помощник.

Джозеф. Слушаюсь, хозяин. (Уходит.)

Джейн. Саймон…

Пилкингс. Я знаю, что я Саймон. Только нет у меня сейчас настроения выслушивать твои проповеди.

Джейн. От моих проповедей ты, конечно, можешь отмахиваться, но у тебя нет права обесценивать проповеди миссионеров, которые трудились тут раньше. Когда они обращали здешних людей, те чистосердечно, без всяких сомнений принимали христианство. И, говоря при нашем Джозефе, что крещение святой водой – чушь, ты оскорбляешь его так же глубоко, как оскорбляет католика поношение Девы Марии. Завтра он заявит нам об уходе, вот помяни мое слово.

Пилкингс. Ну а теперь уж ты несешь явную чушь. (Орет.) Ну а если это всего лишь свадьба? Ты представляешь себе, каким я окажусь идиотом, если начну приставать к уважаемому вождю, когда у него медовый месяц?! (Снова начинает злобно мерить шагами веранду, но вскоре останавливается.) Ну откуда мне знать, чем тут занимаются вожди в медовый месяц? (Берет блокнот и торопливо что-то пишет.) Джозеф! Джозеф! Джозеф!!!

Джозеф появляется, сумрачный и молчаливый, только после третьего окрика.

Ты что – не слышал, как я тебя зову? Тебе что – трудно отозваться?

Джозеф. Я не слышал, хозяин.

Пилкингс. Не слышал? А почему ж тогда явился?

Джозеф (упрямо). Я не слышал, хозяин.

Пилкингс (с трудом сдерживаясь). Ладно, мы поговорим об этом завтра утром. А сейчас передай мою записку сержанту Амусе – только непременно ему самому! Он в полицейском участке. Садись на велосипед и жми туда что есть духу. Я жду тебя обратно через двадцать минут. Ты меня понял? Через двадцать минут!

Джозеф. Понял, хозяин.

Пилкингс. И послушай, Джозеф…

Джозеф. Да, хозяин?

Пилкингс (цедит сквозь стиснутые зубы). Забудь мои слова про святую воду. Крещение святой водой вовсе не чушь. Это я спорол чушь.

Джозеф. Понятно, хозяин. (Уходит.)

Джейн (выглядывая из-за двери). Он откликнулся?

Пилкингс. Кто?

Джейн. Джозеф. Ты ведь его звал?

Пилкингс. В конце концов откликнулся.

Джейн. Чушь? Да я на что угодно готова с тобой поспорить, что к завтрашнему утру мы лишимся слуги! Ты видел его лицо?

Пилкингс. Меня гораздо больше беспокоит, лишимся ли мы к завтрашнему утру одного из их вождей. Господи Иисусе! Ты только послушай эти чертовы барабаны! (Шагает из угла в угол по веранде, явно не зная, как поступить.)

Джейн (встав со стула, на котором она сидела во время их разговора). Я пойду переоденусь и приготовлю ужин.

Пилкингс. Это еще зачем?

Джейн. Затем, что нам не удастся пойти сегодня на бал.

Пилкингс. Вздор! Это будет первый приятный вечер в Европейском клубе за целый год, и пусть меня повесят, если мы его пропустим. Да и бал сегодня намечается совсем особый. Такое происходит отнюдь не каждый день!

Джейн. Ты ведь и сам понимаешь, Саймон, что смерть вождя необходимо предотвратить. А поскольку предотвратить ее под силу только тебе, ты и должен это сделать.

Пилкингс. Ничего я никому не должен! Пусть хоть все здешние вожди бросаются в пропасть или травятся из-за какого-нибудь своего варварского обычая, я и пальцем не шевельну. Вот если б намечалось ритуальное убийство, тут мне по долгу службы пришлось бы вмешаться. Да и не могу я уследить за всеми потенциальными самоубийцами нашей провинции. Что же до этого вождя, то он меня очень порадует, если избавит мир от своего присутствия.

Джейн (рассмеявшись). Ты думаешь, я не знаю тебя, Саймон? Думаешь, не понимаю, что ты обязательно это уладишь – когда вдоволь наворчишься? А чем ты так расстроен? Что у вас тут произошло?

Пилкингс. Да ничего особенного. Просто я перед ним извинился. Сказал, что святая вода вовсе не чушь.

Джейн. В самом деле? И как он это воспринял?

Пилкингс. А мне-то какое дело, гори он адским огнем! Я, видишь ли, вдруг представил себе нашего преподобнейшего Макферлейна, который строчит очередное письмо губернатору о моих кощунственных высказываниях при его прихожанах.

Джейн. О, я думаю, он давно махнул на тебя рукой.

Пилкингс. Сомневаюсь, дорогая. И кроме того, я хотел быть уверенным, что Джозеф не «потеряет» мою записку по дороге в участок. Этот христианствующий остолоп вполне способен покарать меня таким образом за мое богохульство.

Джейн. Если ты уже отбрюзжался, пойдем, я тебя покормлю.

Пилкингс. Не выдумывай, дорогая. Мы пойдем на бал.

Джейн. Саймон…

Пилкингс. Успокойся и надевай свой маскарадный костюм. Я послал Амусе приказ взять этого человека под стражу.

Джейн. Да ведь никакой стражи в нашем полицейском участке нет! Друзья или приспешники мигом его освободят.

Пилкингс. Вот и видно, что я гораздо предусмотрительней тебя. Амусе приказано привести вождя сюда. Мой кабинет надежней полицейского участка, и арестованный просидит у нас, под охраной Амусы, до нашего возвращения. Никто из его приспешников не посмеет вломиться в мой дом.

Джейн. Прекрасная мысль! Я сейчас переоденусь.

Пилкингс. Послушай…

Джейн. Да, милый?

Пилкингс. У меня есть для тебя сюрприз. Я было хотел, чтоб ты узнала об этом прямо на бале, но…

Джейн. О чем ты, милый?

Пилкингс. Наследный принц, как тебе известно, решил посетить наши колонии. Его корабль ошвартовался в столичном порту только сегодня, но он уже прибыл сюда, к нам, и его принял у себя в Резиденции наместник губернатора. Так что он почтит своим присутствием сегодняшний бал.

Джейн. Не может быть!

Пилкингс. Может, дорогая. Его попросили вручить призы, и он согласился. По-моему, лучшего председателя Клуба, чем старина Энглтон, у нас еще не было. На диво проворный малый!

Джейн. Потрясающе!

Пилкингс. Все другие провинции сойдут с ума от зависти.

Джейн. Интересно, в каком костюме он придет.

Пилкингс. Едва ли ему удастся найти что-нибудь оригинальней рыцарского облачения с гербом на груди. Так или эдак, а наши костюмы наверняка окажутся занятней.

Джейн. Значит, нам повезло вдвойне. Если мы получим первый приз. Мне ведь к тому же не придется заботиться о перчатках. Они предусмотрены в наших нарядах.

Пилкингс (рассмеявшись). Эх, мне бы твои женские заботы, дорогая! Однако переодевайся, и пойдем.

Джейн (срывается с места). Я мигом! (Внезапно приостановившись.) Теперь понятно, из-за чего ты так взбудоражен. Мне было очень странно, почему это тебе вдруг изменила твоя обычная находчивость… а дело, оказывается, вот в чем.

Пилкингс (заметно повеселев). Умолкни, женщина, и поторопись.

Джейн. Слушаюсь, господин!

Пилкингс начинает насвистывать мелодию танго, под которое они недавно танцевали, и даже делает несколько па. Свет постепенно меркнет.

III

Внезапно возникший и стремительно усиливающийся гул взволнованных женских голосов. Сцена освещается, и зрители видят задрапированный дорогой материей киоск для продажи тканей. Ведущий к нему проход и ступени перед дверью выложены бархатом. На сцене появляются женщины, неохотно отступающие к этому киоску перед сержантом Амусой и двумя констеблями; констебли обеими руками держат за концы свои полицейские дубинки, оттесняя ими женщин к застеленному бархатом проходу. Однако там, где начинается выложенная бархатом дорожка, женщины сбиваются в плотную группу и больше не отступают. Они язвительно ругают всех трех полицейских, причем каждая произносит лишь две или три реплики.

Амуса. Я последний раз вам говорю – освободите дорогу! Мы при исполнении долга.

Первая женщина. При исполнении, евнух, прислуживающий белым? Истинный долг выполняется там, куда ты рвешься, бесполое отродье, но тебе этот долг понять не дано.

Вторая женщина (цепко ухватившись за дубинку констебля). Этим ты нас не обманешь, холуй! Нас испугает лишь длинный… нож, которого у тебя ни за что не найдешь, сколько ты нам про него ни толкуй!

Она резко нагибается, словно бы для того, чтобы заглянуть под брючину мешковато сидящих на полицейском форменных шорт. Ошалевший полицейский машинально сжимает колени. Женщины оглушительно хохочут.

Третья женщина. Неужели там у него ничегошеньки нет?

Вторая женщина. Да висит кое-что. Ты видела колокольчик, которым белые зовут своих слуг?…

Амуса (с трудом сохраняя чувство собственного достоинства). Надеюсь, вы знаете, что совать палки в колеса машины общественного порядка строго воспрещается? Я приказываю вам очистить дорогу!

Первая женщина. А ты ее прокладывал, эту дорогу?

Четвертая женщина. Ведь ты полицейский, я правильно понимаю? Так тебе надо знать, как именуется на суде насильственное вторжение в чужие владения. Или (указывая на застеленные бархатом ступени к входу в киоск) ты думаешь, что такая дорога проложена для выродка вроде тебя?

Вторая женщина. А ну катись к своему белому господину и скажи, что мы ждем здесь его самого.

Амуса. Если я уйду, то приду обратно с подкреплением. С вооруженным подкреплением, учтите!

Третья женщина. Ага, теперь-то мне стало понятно. Белые отрезают их мужское вооружение, чтоб они могли натянуть свои шорты.

Пятая женщина. Ну и нахал! Он явился сюда, чтобы показать нам, женщинам, свою силу, а мужское оружие прихватить позабыл.

Амуса (рычит, перекрывая женский хохот). Я последний раз вам приказываю – немедленно очистите дорогу!

Четвертая женщина. Дорогу куда?

Амуса. Туда, к киоску. Я знаю, он там.

Пятая женщина. Про кого ты толкуешь?

Амуса. Про вождя, который называет себя Элесин-оба.

Шестая женщина. Глупец! Не он так себя называет – в нем говорит родовая память. Так же, как она говорила в его отце и будет говорить в сыновьях и внуках. Что бы ни творили тут белые люди.

Седьмая женщина. Вспомни, разве не один океан омывает земли белых и черных? Иди и скажи своему белому господину, что, куда бы он ни спровадил нашего сына, тот возвратится, когда придет время, – океан принесет его к родным берегам.

Амуса. Правительство приказало прекратить это беззаконное безобразие.

Первая женщина. А кто прекратит его? Может быть, ты? Сегодня ночью наш муж и отец покажет, что он неподвластен законам, которыми нас опутали белые.

Амуса. А я говорю, что никто ничего не докажет – хоть сегодня, хоть когда угодно. Это безграмотно и преступно – показывать, что кто-нибудь неподвластен.

Ийалоджа (выходя из киоска в сопровождении юных девушек, прислуживавших невесте). В чем дело, Амуса? Почему ты решился нарушить спокойствие людей?

Амуса. Мадам Ийалоджа, мне сам аллах помог вас тут встретить. Вы меня знаете. Я не люблю учинять людям беспокойство, но долг есть долг. Мне нужно арестовать Элесина за преступные намерения. Скажите этим женщинам, чтоб они не мешали мне выполнять мой долг.

Ийалоджа. Выполнять долг, Амуса? А по какому же праву ты сам пытаешься помешать вождю, когда он выполняет свой естественный долг?

Амуса. Что еще за естественный долг, мадам Ийалоджа?

Ийалоджа. Тебе непонятно, какой естественный долг выполняет мужчина наедине с новобрачной?

Амуса (сбитый с толку, удивленно смотрит на окруживших его женщин и дверь киоска). Мадам Ийалоджа, не путайте меня, причем тут свадьба?

Ийалоджа. Амуса, у тебя ведь тоже есть жены. Что бы он над тобою ни учинил, твой белый хозяин, ты еще, говорят, нуждаешься в женах. А если они уже тебе не нужны, он-то женат. Вот и спроси его, раз уж ты сам успел позабыть, чем завершается у мужчины свадьба.

Амуса. Здесь никакая не свадьба.

Ийалоджа. И спроси заодно, что бы он сделал, если б ему помешала полиция выполнить в свадебную ночь свой долг.

Амуса. Мадам Ийалоджа, я еще раз вам говорю, здесь никакая не свадьба!

Ийалоджа. Тебе хочется заглянуть в их брачную спальню? Хочется увидеть собственными глазами, как невеста становится женщиной и женой?

Амуса. Мадам…

Вторая женщина. Похоже, его жены все еще ждут, когда он поймет, как становятся мужем.

Амуса…Ийалоджа, скажите этим женщинам, чтоб они прекратили оскорблять меня при исполнении долга. Пусть только попробуют еще раз…

Первая девушка (протиснувшись вперед). И что же ты сделаешь?

Вторая девушка. Да он просто спятил! Ты разговариваешь с нашими матерями – тебе понятно, прислужник белых? Тут перед тобой не безграмотные крестьяне, которых ты можешь унижать и запугивать! Как он посмел явиться сюда?

Третья девушка. Ну и мерзавец! Ну и наглец!

Четвертая девушка. Вы обращались с ним чересчур уважительно. А теперь пора уже ему показать, каково приходится обнаглевшим хамам, когда они оскорбляют хранительниц рынка.

Девушки (в один голос). Пусть и хозяевам своим закажет соваться на рынок, когда наши матери этого не хотят!

Пятая девушка. Ты понял нас, шут в накрахмаленном хаки?

Ийалоджа. Девочки!..

Девушки. Нет уж, позволь, Ийалоджа, мы его научим уважать матерей. Свою он забыл, так мы ему напомним, как подобает разговаривать с матерью.

Словно по команде, неожиданно и ловко, девушки выхватывают у констеблей дубинки и окружают их плотным кольцом.

Шестая девушка. Ну, что вы нам сделаете? Мы отняли у вас дубинки. Что вы нам сделаете? Ну скажите – что?

Так же внезапно и ловко срывают с полицейских шапки.

Седьмая девушка. Попробуйте, суньтесь! Мы сорвали с вас шапки. Ну, и что вы сделаете, прислужники белых? Разве хозяева вас не учили, что надо снимать перед дамами шапки?

Ийалоджа. Это свадебная ночь. Ночь радости для людей. Мир и покой…

Первая девушка. Да только не для него! Зачем он сюда, незваный, явился?

Восьмая девушка. Во дворец наместника он без приглашения не пойдет!

Вторая девушка. Даже на кухню, где прислужники белых пожирают объедки с хозяйских столов.

Девушки (по очереди и подражая англичанам). Ба, господа, это мистер Амуса! Но позвольте, разве вам выслали приглашение?

Разыгрывают шутовской спектакль, имитируя англичан. Женщины поощряют их одобрительным хихиканьем.

– Не откажите в любезности, предъявите ваше приглашение.

– Кто вы? Мне кажется, вас не представили.

– Будьте любезны, назовите ваше имя.

– Прошу прощения, я не расслышал.

– Извините, можно мне взять вашу шляпу?

– Если желаете. И позвольте вашу. (Обмениваются шапками полицейских.)

– Вы очень любезны.

– Ваш покорный слуга!

– Присядьте, пожалуйста.

– После вас.

– О нет!

– Я очень прошу вас.

– Премного вам благодарен.

– Как вам здесь нравится?

– Вы про аборигенов?

– Они дружелюбны?

– Скорее, покладисты.

– Чуть-чуть диковаты?

– О да, чуть-чуть.

– Немного опасны?

– Боюсь, вы правы.

– Но вы справляетесь?

– В общем справляюсь. Мне помогает мой мул Амуса.

– Вы хотели сказать – осел, не правда ли?

– Нет, все же мул. Он обходится без вязки.

– Лоялен?

– Предан, как дрессированный пес.

– Отдаст за вас жизнь?

– Без малейших колебаний.

– О, понимаю. Это крайне удобно. У меня такой был. Я доверял ему бесконечно.

– Но вообще-то они порядочные лгуны.

– О, безусловно. Я не видел аборигена, способного вымолвить хоть словечко правды.

– Вы не находите, что здесь душновато?

– Вполне терпимо для этой поры.

– Но возможен и дождь, не правда ли, старина?

– В этом году дожди запоздали.

– Здесь все запоздалое.

– Ха-ха-ха!

– Ха-ха-ха!

– В Африке меня убивает влажность.

– А в Англии убивало виски, не так ли?

– Вы дьявольски остроумны. Ха-ха-ха!

– Ха-ха-ха!

– Какую фору вы даете мне, старина?.

– А скачки здесь есть?

– И поле для гольфа.

– Мне положительно нравится этот край.

– А наш Европейский клуб – лишь для избранных.

– Честь Британии превыше всего.

– Мы не посрамим британское знамя.

– Служить своей родине – великая радость.

– Позвольте налить вам.

– Сделайте милость.

– Почту за честь. А где же официант? (Внезапно выкрикивает.) Сержант Амуса!

Амуса (вытягиваясь по стойке «смирно»). Слушаю, сэр! Первая девушка. Уведите своих людей!

Женщины истошно хохочут.

Амуса (сообразив, что он одурачен, впадает в неистовую ярость из-за «потери лица»). Я последний раз предупреждаю вас!..

Вторая девушка. Так он еще смеет грозить, этот евнух? Пора сорвать его хаки со… чресел!

Девушки медленно сжимают кольцо.

Ийалоджа. Девочки, я прошу вас…

Амуса (угрожающе приосанившись). Первая из женщин, которая меня тронет…

Ийалоджа. Девочки!..

Третья девушка. Пусть улепетывает отсюда. Здесь наши матери, и мы не желаем, чтобы устроенный их руками праздник был опоганен этими подъедалами, которым белые швыряют свои отбросы.

Ийалоджа (Амусе и констеблям). Вы слышали? Вам лучше уйти.

Девушки. Мы ждем!

Амуса (начиная отступать). Я сделал вам последнее предупреждение, так потом не отнекивайтесь, что не слышали…

Девушки. Мы ждем!

Четвертая девушка. И прежде, чем ты нам объявишь «Акт об охране общественного спокойствия», у тебя и минутки спокойной не будет.

Амуса (констеблям). Отступаем. (Пятится все поспешней.)

Женщины радостно вздымают руки вверх и хлопают в ладоши.

Первая женщина. Девочки, неужто вас научили этому в школе?

Вторая женщина. А я-то, глупая, не пускала туда Апинке!

Третья женщина. А слышали? Ну просто белые, да и все тут!

Четвертая женщина. Аи голоса, и тон, и слова… Удивительно! Вот, бывают же чудеса на земле!

Ийалоджа. Наши мудрые предки сложили присловье: «Неважно, что старший с годами слабеет: его наследник силен и бесстрашен».

Пятая женщина. А в следующий раз, если белый человек посмеет сунуться к нам на рынок, я напущу на него Вуаролу. (Начиная ликующий танец и запевая песню.)