Текст книги "Сказание о наших готских предках"

«Та же часть готов, которая была при Филимере, перейдя реку, оказалась, говорят, перемещенной в области Ойум и завладела желанной землей» – так продолжает Иордан свое повествование.

Следует заметить, что в разное время разные авторы локализовали Ойум (как и Рейдготаланд) в разных местах. Валентин Васильевич Седов – в окруженном болотами регионе нынешних Мазовии, Подлясья и Волыни (соответственно, рекой, пересеченной частью готов до обрушения моста, ученый считал Висклу-Вислу, разделявшую (по мнению многих античных авторов, включая Иордана), Германию и Скифию/Сарматию). Ф. Бирбрауэр располагал Ойум на нынешней Волыни (считая реку, пересеченную готами, Припятью). Аналогичной точки зрения придерживались и другие ученые, в т.ч. Марк Борисович Щукин (в своей книге «Готский путь»), Дмитрий Алексеевич Мачинский и Сергей Вячеславович Воронятиов.

Между тем, «Ойум» (точнее – «ауйом», или «ауйя») в переводе с готского (да и с других языков древних германцев) означает «земля произрастания злаков», «житница». Родственное слову «ойум» современное немецкое слово «ауэ», кстати говоря, означает (в Центральной Германии) «местность, богатая зерном». А ведь готам была нужна именно ЖИТНИЦА – ЩЕДРАЯ, УРОЖАЙНАЯ ЗЕМЛЯ, НА КОТОРОЙ В ИЗОБИЛИИ ПРОИЗРАСТАЮТ ЗЛАКИ. Была она нужна и древним грекам, остро нуждавшимся в собственном хлебе и вот уже полтора тысячелетия получавшим зерно с берегов Евксинского понта. Только подбирались греки и готы к плодородному, богатому зерном Причерноморью (как полагает целый ряд ученых, в том числе Людвиг Шмидт, Георгий Владимирович Вернадский, Гервиг Вольфрам, Елена Чеславовна Скржинская, Т. Левицкий, Олег Васильевич Шаров и др.), с безбрежными золотыми хлебными нивами тамошних «скифов-пахарей» и «скифов-земледельцев» (упоминаемых еще Геродотом) с двух разных сторон. Греки – с юга, готы – с севера. Как тут не вспомнить миф о припонтийском «золотом руне» – цели плавания древнегреческих героев во главе с Ясоном (названных, по своему кораблю «Арго», аргонавтами) ! Считается, что «золотое руно» – шкура золотого летающего барана, посланного богиней облаков Нефелой или богом Гермесом по приказу верховного бога Зевса или его супруги Геры, со спасательной миссией. На спине золотого барана дети царя греческого города Афаманта – Фрикс и Гелла – полетели к понтийским берегам, спасаясь от преследований своей мачехи Ино (или, по другой версии мифа, своей тетки Биадики). По дороге Гелла упала в море, названное после этого Геллеспонтом – «морем Геллы» (ныне это – Дарданеллы). Фрикс достиг берегов черноморской Колхиды. Там он принёс золотого барана в жертву Зевсу, а снятое с него золотое руно подарил местным жителям. Золотое руно, ставшее магическим гарантом благоденствия и богатства, охранялось драконом в священной роще бога войны Ареса. Откуда оно было похищено и увезено в Грецию аргонавтами под предводительством Ясона. Миф о золотом руне отражает историю ранних связей между Древней Грецией и Причерноморьем. По преданию, золото там добывали, погружая шкуру барана в воды золотоносной реки. Руно, на котором оседали частицы золота, приобретало большую ценность. Страбон, например, сообщал в своей «Географии» следующее: «…В их стране, как передают, горные потоки приносят золото, и варвары ловят его решетами и косматыми шкурами. Отсюда, говорят, и возник миф о золотом руне».

Увы – при всем нашем уважении к Страбону и другим античным авторам, данный способ добычи золота причерноморскими «варварами» ничем не подтвержден. И непонятно, можно ли таким способом добывать золотой песок из проточных рек или ручьёв. Зато у нас есть гораздо более простое объяснение: «золотое руно» – не что иное, как золотое зерно, тот зерновой хлеб, которого всегда не хватало древним грекам (да и римлянам).

Припонтийский «золотой ауйом» был для готов тем же самым, чем «Золотое руно» из мифа о плавании аргонавтов к Евксинскому понту было для греков. А именно – золотыми хлебными нивами Скифии. Грекам приходилось вывозить золотое зерно из Причерноморья в Аттику, и дальше на юг морем, опасным путем через Геллеспонт, мимо грозных прибрежных крепостей троянцев и других морских разбойников. Готам же удалось, форсировав Данапр, почти беспрепятственно попасть в самое средоточие хлебной сокровищницы Северного Причерноморья, главной житницы античного мира.

Но удалось ли это всем готам? Или только части готов? Археологические находки, сделанные, вдоль трассы готского «трека», позволяют сделать следующий вывод. Германские мигранты продолжали свое продвижение на юг по обоим берегам Данапра. Находки соответствующих артефактов подтверждают разрушение или «поломку» готского моста. Но полагать, что только Филимер со своей «половиной» готского племени прибыл на желанный юг и овладел плодородным «ауйомом», очевидно, было бы неверно. Да и предположение, что готы уже в ходе этого первого прорыва на юг (или даже до него), в лице своих разведчиков, «передовых землепроходцев», достигли полноводной реки Ра, а то и двинулись дальше на юг вдоль по течению Ра, не находит достаточно веского подтверждения. При всем уважении к столь авторитетному историку, как Г.В. Вернадский, придерживавшийся этого мнения. Не полноводная река Ра (нынешняя Волга), впадающая, как известно, в Каспийское море, а полноводный Данапр-Борисфен, текущий в направлении Тавриды-Крыма и впадающий в Евксинский понт, указывал путь на желанный юг готам и их союзникам.

«Тотчас же без замедления подступают они к племени спалов и, завязав сражение, добиваются победы. Отсюда уже, как победители, движутся они в крайнюю часть Скифии, соседствующую с Понтийским морем, как это и вспоминается в древних их песнях как бы наподобие истории и для всеобщего сведения; о том же свидетельствует и Аблавий, выдающийся описатель готского народа, в своей достовернейшей истории» («Гетика»).

В этом фрагменте как будто слышится победное звучание фанфар (или, точнее – германских рогов-луров). Разумеется, очень хотелось бы узнать, хотя бы в нескольких строфах или словах, в каких выражениях готские певцы-сказители (именовавшиеся у кельтов «бардами», у западных германцев – например, у англосаксов – «скопами», и неизвестно как именовавшиеся у гутонов-готов) славили в своих боевых песнях подвиги героя Филимера. Драматическую, едва не обернувшуюся всеобщей трагедией, переправу через Борисфен. Победу над спалами. Завоевание Тавриды-Крыма. Увы! Готские героические песни (наверняка не только сложенные, но и неоднократно исполнявшиеся по самым разным поводам) давно отзвучали, забывшись с течением времени. Почти всем, что нам сегодня известно о готском языке, мы обязаны переводу Библии с греческого основателем не только готской, но и всей германской письменности (не считая рун), да и литературы – готским епископом Вульфилой (о нем еще будет подробно рассказано далее). Ибо, кроме него, до нас дошло лишь несколько готских надписей (вроде той, что украшает ковельское, дамсдорфское, розвадовское и моосское копья), грамот, имен, фрагментов. А как насчет готских следов в германском языческом стихотворчестве? Их отдаленное звучание можно, хотя и с трудом, расслышать в норманнских сагах и висах, в сохранившихся нордических редакциях раннесредневековой германской поэзии времен Великого переселения народов. Считается, к примеру, что в некоторых, старейших, нордических сказаниях и песнях (например, «Песни о битве готов с гуннами» или песни о кузнеце-кудеснике Вёлунде-Воланде-Виланде – своеобразном «северном Икаре» и прообразе булгаковского Воланда) еще сохранились далекие отзвуки словарного запаса языков древних южных германцев. «Великая сумятица», или, говоря по-русски – «Великая смута» (а то и «Великая замятня»), которой, своим переселением на юг, в немалой степени способствовали и готские мигранты, поглотила без следа свидетельства существования поэтических произведений, сочиненных готами в честь своего великого похода, ознаменовавшего собой наступление новой эпохи.

Спалы, скифы и другие

Широкая и полноводная река, форсировать которую готские «вооруженные мигранты» после обрушения моста больше не могли, превратила их поход на юг в странствие на юго-восток. Эта смена направления движения не могла остаться незамеченной готским «народом-войском», хорошо знакомым с морем и мореплаванием. Но что готским мигрантам было делать? Река становилась все шире, неся свои бурные воды через безграничную степь. О переправе через своенравный Борисфен нечего было и думать.

Речные берега, как и морские побережья, были в древней Европе заселены гуще, чем места, более отдаленные от водоемов. Люди издавна селились по морям и рекам. С тех пор в этом отношении мало что изменилось. Возможность водного транспорта по рекам – единственный способ перевозки тяжелых грузов из одного населенного пункта в другой – была столь же важной, как рыбная ловля и возможность иметь в достатке питьевой воды для людей и домашних животных. А воду Данапра в то время, несомненно, можно было пить без лишних опасений. «Испить шеломом Борисфена», выражаясь языком автора «Слова о полку Игореве».

Вероятно, Филимеру и шедшим на юго-восток, параллельно со своими собратьями, по западному берегу Данапра, готам приходилось постоянно вести бои с туземцами. Хотя эти бои были, скорее всего, неравными. Вряд ли земли, через которые проходили готы, были особо густо заселены. Несмотря на сказанное нами выше о большей заселенности речных берегов. Но вот в большой излучине Данапра-Борисфена, в районе нынешнего Киева, люди селились постоянно, начиная с Каменного века, и притом в немалом количестве. На современной территории «матери городов русских» было найдено тому множество свидетельств. Археологические раскопки показывают, что поселения на территории Киева и Киевщины существовали уже не менее пятнадцати, если не двадцати пяти тысяч лет назад (Кирилловская стоянка). Период неолита и энеолита представлен трипольской культурой, памятники и периоды которой исследователи разделяют на три этапа: ранний (4500—3500 до Р. Х.), средний (3500—2750 до Р. Х.) и поздний (2750—2000 до Р. Х.). Бронзовый век представлен на территориях юго-западной Киевщины белогрудовской культурой. Зарубинецкая культура (второй половины I тысячелетия до Р. Х.– первой половины I тысячелетия п. Р.Х.) характерна для северо-запада Киевщины Короче, люди жили там как в более ранние, так и в более поздние времена. Когда Креститель Руси, Великий князь Владимир Святослав(ов)ич Стольно-Киевский (как его именуют наши древние былины), считающийся отпрыском норманна Рюрика (в действительности же, вероятнее всего – потомок готских Амалов, причем не только по матери, но и по отцу, о чем еще будет сказано далее), строил в Киеве в Х в. церкви, то возводил их на месте древних сел и захоронений. Само возникновение, основание города Киева было ни чем иным как слиянием в единое поселение городского типа существовавших уже на протяжении многих столетий поселений рыбаков, перевозчиков, сплавщиков, плотогонов, паромщиков (не зря именно перевозчиком считали в народе – к возмущению автора древнерусской «Повести временных лет» ! – первого, легендарного, киевского князя-эпонима Кия; «Кий» – вероятно, искаженное иранское «Кей», от авестийского «Кави», т.е. «князь» или «царь» – первая иранская династия, считающаяся легендарной, вошла в фольклор, например, в «Шахнаме» Фирдоуси, и в историю Ирана под именем Кейанидов-Кеянидов). Но также и ремесленников – кузнецов, золотых дел мастеров, гребенщиков и гончаров-горшечников. Не менее прославленных своим мастерством и имевших не меньше покупателей своих изделий, чем резчики по янтарю из устья Вистулы. Ибо по великой реке покупатели сами плыли к ним в руки. В буквальном смысле слова.

Не позднее, чем добравшись до излучины Данапра, готы уяснили себе следующее. После долгих странствий по обширным, малозаселенным областям, они опять приблизились к зоне, густо заселенной носителями высокой культуры. Наверно, жители берегов Данапра напомнили им жителей дельты Вистулы. Покинувшему Янтарный берег народу готов по пути из «Готискандзы» к Евксинскому понту впервые за все время своего долгого странствия предоствилась возможность начать новую, более богатую и привольную жизнь. Жизнь, в условиях которой можно было бы, однако, сохранить те или иные старые привычки. Здесь готские странники могли бы начать жить подругому. Лучше, чем прежде. Как в свое время – на Вистуле. Если бы только вышли победителями из схватки с туземцами. С народами, на протяжении столетий наслаждавшимися близостью к теплому морю, не требующим особого труда изобилием и древней культурой. И потому, возможно, менее воинственными, менее стойкими в бою, чем готы, подступающие к их старинным поселениям.

Первым племенем, способным оказать и оказавшим готам Филимера достаточно упорное сопротивление, были упомянутые Иорданом спалы. О народе с таким названием известно крайне мало. Ибо до упоминания спалов в сказании о великом странствовании готов, донесенном до нас «Гетикой», этот (или схожий) этноним (в варианте «спалеи», лат. Spalaei) упоминался тольк римским энциклопедистомполигистором Плинием Секундом. По мнению известного отечественного ученого-лингвиста Олега Николаевича Трубачева (разделяемому, в частности, Максимом Жихом): «Плиниевская форма Spalaei уводит в индо-арийский Крым и относится к сатархам – Satarcheos Spalaeos, букв. «сатархи – жители пещер» («пещерники» – В.А.). Как бы то ни было, спалы, очевидно, относились к кочевым народам азиатского происхождения (возможно, сарматского или, точнее, роксоланского, т.е. иранского, корня – отсюда и упоминание Трубачевым «индо-арийского Крыма»), хотя вряд ли возможно представить себе кочевников обитающими в пещерах (со своими стадами и табунами – иначе какие же это кочевники). Поэтому многие авторы, как, например, Иван Анатольевич Анфертьев, говорят в данном случае о случайном совпадении слов (омонимии). Темна вода во облацех, как говорили в таких случаях у нас в былые времена… Некоторые историки и филологи связывают со спалами русское слово «исполин» («спалин», «палин»). Предполагая, что спалы, некогда державшие в подчинении праславян (и потому воспринимаемые последними как непобедимые силачи), вошли под названием «исполинов» в славянский фольклор и язык. Эти (вероятнее всего – ираноязычные) номады (возможно, связанные с «царскими скифами» или «царскими сарматами» античных авторов) могли свободно кочевать по бескрайним степям к востоку от Данапра. И потому были вполне способны сконцентрировать боевую мощь своей конницы против готов. Что же касается бесчисленных, но мелких вооруженных стычек готов с прибрежными жителями (праславянами или уже славянами – «антами» и «склавенами», упоминаемыми Иорданом), то они не носили характера решающих битв. И потому не были упомянуты в сказании о готском странствовании, сохраненном для потомков в «Гетике» готоаланского историка на службе у Второго Рима.

Совершенная иная ситуация возникла, когда готские мигранты достигли, наконец, Черноморского побережья. Ибо оно на протяжении вот уже целого тысячелетия было зоной древней культуры. Областью, находившейся под сильным влиянием греческой цивилизации. По крайней мере, с гомеровских времен. Если не раньше. Черноморское побережье с прилегающими к нему «ауйомами» – плодородными земледельческими зонами, изобильными зерном – относилось к числу первых земель, открытых древнегреческими мореплавателями и ставших объектом эллинской миграции с последующей колонизацией. Ибо на гористом греческом полуострове (и тем более – на многочисленных греческих островах, островках и островочках) никогда не произрастало достаточно хлеба, чтобы накормить неуклонно растущее население греческих городов, часть которого регулярно отправлялась в далекие, незнаемые земли в поисках новой родины и лучшей доли.

Потому-то первое плавание греческого корабля через Геллеспонт, а затем – через Понт Евксинский – в Колхиду было воспето в одном из самых поэтичных мифов классической древности и на все времена сохранилось в памяти культурного человечества. В упомянутом нами выше мифе о плавании направляемого волей богов и богинь корабля «Арго» под начальством Ясона. Героя, сломившего сопротивление угрожавших ему злых сил. Одолевшего их с помощью чародейки Медеи, И все же не Колхида была, на деле, главной целью греческих флотилий в последующие столетия. Нет, их целью был тот самый «ауйом», золотая житница-«ауэ» готов, Северное Причерноморье с его щедрыми урожаями зерновых.

Выходцами из Милета – процветающей эллинской метрополии, общепризнанного центра изящных искусств и ремесел, литературного творчества и торговли малоазийских греков, были основаны многочисленные колонии на берегах Евксинского понта – Синоп, Трапезунд, Ольвия, Томы, Гермонасса, Кепы. Выходцами из другого эллинсого полиса, Мегары – колонии Гераклея Понтийская и Халкидон (Халкедон) Таврический. Города, большинство которых, хотя и не всегда располагались на одном и том же месте, оставались важными торговыми пунктами на протяжении долгого времени. Города, каждый из которых имел долгую и великую историю и свою собственную судьбу. Города, служившие мостом между Западом, Европой, и Востоком, Азией. Между средиземноморским культурным кругом (выражаясь языком диффузионистов) и дикими, необузданными силами чудовищных в своей необозримости степей. В античные времена политическое устройство греческих колоний на берегах «Гостеприимного моря» с золотыми нивами описанных впервые Геродотом скифов-пахарей и скифов-земледельцев, было близко к устройству метрополий, выходцами из которых они были основаны. Впоследствии колонии причерноморских греков попали под власть эллинистического Боспорского царства. Затем – царства Понтийского. И, наконец, Римской империи. Местные греческие колонисты занимались сельским хозяйством, рыболовством, ремеслами и торговлей. Через причерноморские колонии осуществлялся вывоз в материковую и островную Грецию, в первую очередь, хлеба, шкур из Скифии, а также рыбы и рабов. Взамен из Греции завозились в основном керамика, вино, елей (оливковое масло).

Первым народом, приобщившимся, благодаря влиянию понтийских эллинов, к благам высокой греческой культуры, воспринявшим ее и благодаря этому раскрывшим свои собственные таланты и способности, были многократно упомянутые выше скифы. Сегодня не подвергается сомнению факт принадлежности скифов к числу иранских народов и их родство с мидийцами и персами. Хотя, к примеру, известный греко-римский историк Кассий Дион причислял к скифам восточногерманское племя бастарнов-бастернов (певкинов), относимых некоторыми историками и географами к кельтам. А по мнению греко-римских авторов Дексиппа, Иоанна Зонары и Стефана Византийского, «скифами» или «скифо-сарматами» были германцы-герулы (эрулы, элуры, эрилы, ассоциируемые некоторыми исследователями не с каким-либо германским племенем, не с воинским союзом или кастой рунорезов, а с нордическими ярлами), мигрировавшие вместе с готами (или вслед за готами) из «Скандии».

В дальнейшем греки, так сказать, по старой памяти, именовали «скифами» всех периодически сменявших друг друга «варваров», переселявшихся на северные берега Евксинского понта (которое Иордан именовал на латинском «Понтийским морем»). И нападавших оттуда на «цивилизованный» античный мир. Так, тридцатилетняя война 238–271 гг. между Римской «мировой» империей и коалицией «варварских» племен, совершавших набеги на Малую Азию, Грецию, Фракию и Мёзию из регионов Северного Причерноморья и Прикарпатья, именовалась римскими историками «Готской». По названию готов, как наиболее сильного племени «варварской» коалиции «меотийцев» (в которую, кроме готов, входили и другие восточногерманские племена – упомянутые выше герулы-элуры, певкины-бастарны, гепиды, вандалы-астринги, тайфалы, бургунды-уругунды, а также даки-дакийцы, карпы, бораны; последние, по мнению В.Б. Егорова суть «первые варяги-варанги-воран(г)и» в нашей истории). Но под пером греческих историков-традиционалистов эта война преимущественно с германцами (характерной особенностью которой стали морские походы готов по Черному и Средиземному морям, опередившие почти на двести лет морские набеги вандалов на Рим из Северной Африки и более чем на пятьсот лет – эпоху отдаленных родичей готов – норманнских викингов) получила название «Скифской». Впрочем, довольно об этом…

Как бы то ни было, греки даже «настоящих», ираноязычных, скифов (как и персов) почитали «варварами». Даже после многих столетий сосуществования с греками, на берегах Евксинского понта, скифы так и не утратили, в глазах эллинов, казалось бы, успевших хорошо изучить их, этого «клейма». Принято восхвалять прекрасные отношения, сложившиеся между греческими купцами из Ольвии и скифскими обитателями прилегающих к этой милетской колонии территорий. Однако для древних «классических» греков» – скажем, афинян и граждан других полисов материковой (да и островной) Греции скифы, тем не менее, оставались неотесанными, ограниченными, умственно отсталыми пьяницами. Как писал греко-римский историк Луций Клавдий Кассий Дион Кокцейян (более известный под сокращенным именем Кассий Дион или Дион Кассий): «Ведь весь род скифов жаден до вина и быстро от него пьянеет». Хотя скифа Анахарсиса (согласно А.М. Иванову – Анахварти), хорошо знакомого с жизнью эллинов и подвергавшего их слабые стороны справедливой критике, те же греки причисляли к величайшим философам античного мира. Хотя Мардоний – высокоученый воспитатель римского императора Юлиана Отступника, прививший своему воспитаннику тягу к знаниям и любовь к эллинской культуре, поэзии Гомера, Гесиода, «введший его в притвор храма философии» (по воспоминаниям самого Юлиана), был скифом по происхождению (если не припонтийским готом, «произведенным в скифы» сознательно архаизирующим свое повествование греко-римским автором). И хотя именно скифы издревле служили, скажем, в Аттике, во вспомогательных отрядах лучников, и выполняли в греческих полисах – например, в Афинах – функции стражников, надсмотрщиков, караульных и полицейских (слово «полиция» и означает, собственно, «охрана полиса», «городская стража»). «Тупые» скифы-полицейские («ходящие по двое, потому что один умеет читать, а другой – писать», как сказали бы в наше время) были излюбленные фигурами древнегреческой сатиры.

«В области, лежащей еще дальше к северу от земли скифов, как передают, нельзя ничего видеть и туда невозможно проникнуть из-за летающих перьев. И действительно, земля и воздух там полны перьев, а это-то и мешает зрению. Так сами скифы рассказывают о себе и о соседних с ними северных странах».

Это скифы рассказали Геродоту, и «отец истории», похоже, поверил им на слово. Хотя возникает вопрос: кто был «туп», а кто – «еще тупее»? «Темные» скифы-рассказчики или поверивший им на слово «просвещенный» эллин? Впрочем, возможно, «Отцу истории» просто не довелось ни разу в жизни увидеть падающий снег. Ибо бесчисленные летающие перья, заполняющие воздух и сплошным белым ковром покрывающие землю, разумеется, не что иное, как снег. По сей день покрывающий в зимние месяцы наши с Вами, уважаемый читатель, родные просторы к северу от Черного моря. Геродот, которому мы обязаны самыми подробными сведениями об античных скифах, еще в V в. до Р.Х. посвятил им немало страниц IV книги («Мельпомена») своей «Истории», приведя множество ценных деталей. «Отец истории» также называет несколько скифских племен, проживавших в причерноморских областях, в которые шесть веков спустя явились готские мигранты с туманного Севера:

«Ближе всего от торговой гавани борисфенитов (древнейшей колонии греков в Северном Причерноморье – Борисфен, основанной на нынешнем острове Березань в устье Днепра около 647 г. до Р.Х. – В.А.), а она лежит приблизительно в середине всей припонтийской земли скифов – обитают каллипиды, эллинские (эллинизированные, огреченные – В.А.) скифы; за ними идет другое племя под названием ализоны. Они наряду с каллипидами ведут одинаковый образ жизни с остальными скифами, однако сеют и питаются хлебом, луком, чесноком, чечевицей и просом. Севернее ализонов живут скифыземледельцы. Они сеют зерно не для собственного пропитания, а на продажу (странное замечание, ведь одно другому не мешает – В.А.). Наконец, еще выше их живут невры, а севернее невров, насколько я знаю, идет уже безлюдная пустыня. Это – племена по реке Гипанису (нынешней Кубани – В.А.), к западу от Борисфена».

Восточнее Данапра-Борисфена область скифов-земледельцев, если верить Геродоту, простиралась еще дальше вглубь материка. Ибо «Отец истории» пишет, что они занимают область на три дня пути к востоку, до реки Пантикапа (Ингула или Ингульца – В.А.), а к северу – на одиннадцать дней плавания по Борисфену. Значит, их область имела, в современном исчислении, площадь не меньше пятнадцати тысяч квадратных километров. Восточнее этой зоны пахотного земледелия в нижнем течении современных Днепра и Ингульца начиналась область скифов-кочевников – позднейшая Ногайская степь, много столетий служившая обиталищем кочевых и полукочевых коневодов. Многие другие народы, жившие вокруг скифских областей, которые мы здесь перечислять не будем, хотя Геродот описывает их имена, нравы и обычаи, судя по всему, тоже вели преимущественно кочевой образ жизни. Так что мы вправе сделать вывод, что скифы к тому времени перешли к земледелию, поскольку торговля скифским хлебом с греками на протяжении поколений все больше обогащала скифскую землю и скифский народ. Способствуя росту благосостояния скифов в большей степени, чем войны с теми же греками (да и не только с ними).

Беспокойство, стимул к войнам и набегам вообще-то исходили не от скифов-земледельцев (или, по-гречески, «георгой»), а от кочевых «царских скифов». В своих завоевательных походах VI и V вв. до Р.Х. скифы доходили до Карпатских гор и до территории современной Добруджи. Скифами были покорены нынешняя Трансильвания и несколько греческих городов, хотя те и до завоевания приносили скифам только пользу. Около 500 г. до Р.Х. на территории нынешней южной России образовалось Скифское царство. О том, с каким успехом оно отразило нашествие бесчисленного воинства персидского «царя царей» Дария I Ахеменида, можно во всех деталях узнать из «Истории» Геродота. Некоторые исследователи, изучающие историю скифов, возможно, грешили (и по-прежнему грешат) чрезмерной любовью к этому своеобразному народу. Первозданно-могучему, бесшабашному и выделяющемуся, благодаря своему уникальному искусству, из числа других племен, вышедших из иранского «плавильного котла». По их воле скифы (не обладавшие в действительности, как иранцы, приписываемыми им А.А. Блоком «раскосыми очами», но, вне всякого сомнения, жадные до всякого добра – естественно, чужого) ведут войны даже в далекой Месопотамии и Индии. Причем решают судьбы тамошних народов так, как те сами не смогли бы этого сделать. Может, конечно, так оно и было. Но к счастью для готов, к моменту их прихода в Скифию, когда Филимер, после долгих странствий, выслал своих первых разведчиков к городам на Гипанисе и Борисфене, к Меотийскому болоту (Синдскому, или Азовскому, морю – В.А.) и северным отрогам Тавра, военное превосходство скифов было уже в прошлом. Иначе готам пришлось бы не лучше, чем когда-то – персам «царя царей» Дария I, сына Виштаспы (или, погречески – Гистаспа).

Народ, поставивший скифов на грань катастрофы, сломивший их мощь и тем самым приуготовивший путь мигрировавшим с севера готам, тоже явился – как и скифы несколькими столетиями ранее – из недр бескрайних восточных степей. Точней говоря, это был не народ, а целый союз племен и народов. Речь идет об уже упоминавшихся нами сарматах (именуемых Геродотом «савроматами»). В двух отношениях они превосходили скифов (своих отделенных сородичей). Вопервых, в тактике боя и вооружении. Как писал Лев Николаевич Гумилев о ветви сарматов – аланах (или асах – как тут не вспомнить об асах Одина-Вотана, пришедших в Скатинавию-Скандзу как раз из той великой степи «Светии-Свитьод», по которой кочевали асы-аланы и прочие племена сармато-арийского корня!): «… аланы… имели… сарматскую тактику боя. Это были всадники в чешуйчатой или кольчужной броне, с длинными копьями на цепочках, прикрепленных к конской шее, так что в удар вкладывалась вся сила движения коня. По данному вождем сигналу отряд таких всадников бросался в атаку и легко сокрушал пехоту, вооруженную слабыми античными луками. Преимущества нового конного строя обеспечили сарматам победу над скифами…». Возможно, у сарматов уже были стремена (вопреки мнению многих авторов, связывающих появление стремян в Европе лишь с нашествиями гуннов в конце IV в. или аваров-обров в VI в. п. Р.Х.), позволявшие им снабжать своих конников, получавших за счет стремян необходимую устойчивость, тяжелыми доспехами и лучшим вооружением. В т.ч. длинными пиками и длинными мечами. Более эффективными, чем скифские легкие копья и короткие мечи-акинаки. Во-вторых, у сарматов были опытные в боевом искусстве девушки-воительницы. Ни одной сарматке не дозволялось выйти замуж, не убив до этого в бою врага. Скифы называли сарматок «повелительницами мужей». Для греков же они, видимо, послужили прообразом юных воительниц-амазонок, вошедших в эллинскую мифологию.

«… жены савроматов придерживаются древнего образа жизни, выезжая на охоту на лошадях и вместе с мужьями и отдельно от мужей; они также ходят на войну и носят ту же одежду, что и мужья» – сообщает Геродот. «… относительно брака у них установлено следующее правило: никакая девушка не выходит замуж прежде, чем не убьет мужчину из числа врагов. Некоторые из них, неспособные исполнить обычай, умирают в преклонном возрасте, так и не выйдя замуж».

Сведения о воинственности савроматских женщин подтверждаются археологическими находками их захоронений в воинских доспехах.

Вероятно, савроматы (как, по мнению многих – и скифы) были в числе предков позднейших славян. Сторонники этой точки зрения объясняют значение этнонима «савро-маты» следующим образом. «Свара» по-старославянски означает «война». Корень «мат» во всех индоевропейских языках означает одно и то же – «мать» или «женщина». По-видимому, первичным названием этого народа было «свароматы», т.е. «народ воинственных женщин», а последующие («савроматы», а затем «сарматы») возникли в результате его упрощения. «Сваргой» у индийских ариев назывались небесные владения воинственного бога-громовника Индры, подобие рая, в который попадают кшатрии (воины), исполнившие свой долг. Аналогом «Сварги» была германская Валгалла – чертог для избранных воинов Одина («эйнгериев»). Аналогом же арийского бога-громовника Индры у древних славян был бог Сварог – отец громовержца Перуна-Сварожича.